Доверие к тебе и другие ошибки» 7 страница

– Это Кэллам, – папа сдвинул брови. – Он не слишком взрослый, чтобы быть твоим другом, Финикс?

Я хотела умереть. Хотела провалиться сквозь землю.

– Мы оба пойдем в последний класс осенью, пап. Остынь.

Кэллам взял микрофон у Бена, настроил и вернул его. Противный звук прекратился.

– Он все равно взрослый для тебя.

Мое лицо пылало. Папа не встречал Кэллама. Он знал лишь, как тот выглядит, и что Гарри сказал ему, что мы дружим. Может, Кэллам был непростым, но он заботился об остальных, был трудолюбивым и любил приключения. Я видела, что Кэллам хороший.

– Кэллам – мой наставник, пап. Я не могу его избегать.

– Финикс... – в его голосе звучало предупреждение.

– И если ты хочешь быть моим родителем, то это занятие круглосуточное и все дни недели, а не работа на десять минут раз в пару месяцев, – я так обычно не говорила с родителями, а теперь сорвалась на обоих в один день.

Раздражение мелькнуло на его лице.

– Я – твой отец. Ты не будешь так со мной разговаривать, – рявкнул папа.

Мое лицо снова вспыхнуло.

– Ты – отец лишь на словах, папа, – едко сказал я. – И ты перестал подходить под требования этого статуса довольно давно, так что не жди, что я буду исполнять обязанности дочери, пока ты не придерживаешься своей стороны сделки.

И гнев папы внезапно пропал. От такой перемены на лице отца я ощутила стыд, захотелось стереть последние полминуты.

Я не знала, почему злилась на него после всего, но так было. Ему уже хватало провалов, мне не стоило добавлять провал в роли отца к безработному и почти бездомному.

Казалось, он хотел что–то сказать, но в комнате раздался голос Бена.

– Любви, света и мира, друзья! – прокричал Бен. Микрофон ему и не требовался. В комнате зазвучал хор приветствий. Никто с нашей скамьи не участвовал. Мы были отвлечены раздражением и смятением, обижались друг на друга и не старались изобразить радость. – Надеюсь, вас всем понравился день, и ваша семья смогла сделать важные выводы, – вокруг нас некоторые согласно кивали, а руки обвивали плечи. Эйнсворсы ерзали на своих местах. Я узнала о своей семье сегодня лишь то, что мама считала меня лгуньей, а папу можно было разбить парой едких слов от меня. Бен вряд ли говорил о таком. – Этой ночью мы припасли для вас настоящую награду – короля доверия. Вожатые покажут, что вы будете делать, а потом я отправлю ваши семьи в увлекательный путь к доверию, – Бен помахал нескольким вожатым присоединиться к Кэлламу, который улыбался так, словно это был лучший день в его жизни, не выделяющемуся в стандартной покрашенной футболке лагеря.

Бен выстроил вожатых по два в ширину и в длину, повернулся спиной к ним, закрыл глаза и совершил самый глупый поступок из всех, что я когда–либо видела.

Да. Упражнение по развитию доверия было названием добровольной жертвы.

Каждый должен был по очереди стать жертвой. Бен использовал другой термин, но жертва подходила лучше. Жертва становилась спиной к семье, закрывала глаза и кричала что–то дурацкое, типа «Я могу вам доверять?», и когда остальные в семье отвечали: «Ты можешь нам доверять», жертва должна была упасть, надеясь, что члены семьи ее поймают, не дав упасть на пол.

Идея была не плохой. Еще не придумали такое слово, чтобы описать эту идею.

– Сообщите, когда будете готовы, хорошо? – сказала я и повернулась спиной к ним. Ответа не было. Не лучшее начало, если учесть, что я собиралась упасть в руки двух людей, которые не уберегли бы мышку, куда там до человека. Я верила в Гарри, он всегда меня поддерживал. Вот только он был маленьким.

Может, если я быстро схвачу Гарри, и мы поспешим убежать, никто этого не заметит.

Но Бен снова закричал в микрофон:

– Если кто–то думает пропустить упражнение, знайте, что никто не отправится есть, пока все его не пройдут. Так что не спешите. Мы все будем рады ужину в полночь.

Глубоко вдохнув, я скрестила руки на груди, как делал Бен, закрыла глаза и крикнула:

– Я могу вам доверять?

Родители что–то сказали. Я ожидала не это.

Мое тело рухнуло мимо слабой хватки моих родителей, и я уже готовилась к удару об паркет, когда остановилась. Я жмурилась, кривилась, но не рухнула на пол. Кто–то поймал меня.

Я ощущала четыре руки, что не давали мне упасть. Две маленькие, знакомые, а две другие – большие и сильные.

Я услышала крики родителей, мама обвиняла папу, что он слабо держал, а он ее – за то, что она отвлеклась. Спор продолжался, но я перестала их слушать.

Я открыла глаза и сразу увидела Гарри. Он сосредоточенно хмурился, в глазах была тревога. Он улыбнулся, когда я открыла глаза.

– Спасибо, что спас меня, маленький мужчина. Я всегда говорила тебе, что ты – мой герой.

Он улыбнулся шире.

Потом я увидела его. Спокойного Кэллама. Будто он привык возникать и спасать.

– Неплохое падение, – сказал он, подталкивая меня, чтобы я могла встать.

– Хорошо поймал, – ответила я, спину покалывало от тепла там, где только что были его руки.

Кэллам сунул руки в карманы и пожал плечами.

– Я говорил тебе, что буду рядом, когда понадоблюсь. Я не мог нарушить обещание. Каким бы человеком это меня сделало?

Родители все еще спорили за моей спиной.

– Нормальным, – ответила я ему. – Но спасибо.

– Не за что, – кивнул Кэллам.

– Ты в порядке, Финикс? – спросил Гарри, разглядывая меня.

– Да. Стараниями вас двоих, – последнее я сказала чуть громче, чем нужно было, надеясь, что родители услышат. Но они были заняты, вопили друг на друга.

– Можно я пойду к Мэтту и Картеру? – спросил Гарри, указывая на другую сторону зала. – Их семьи закончили, и никто не разбил голову. Пусть лучше меня ловят их семьи, если нужно.

Я от души растрепала его волосы.

– Иди. Я тебя не виню, – я оглянулась, Кэллам оставался рядом, смотрел на меня. Мои родители не заметили, как ушел младший ребенок. Не будут скучать и по мне.

– Хочешь уйти отсюда? – вдруг спросил Кэллам.

– Ты еще и мысли читать умеешь?

Кэллам кивнул на дверь и дождался, пока я сделаю шаг. Он поравнялся со мной, когда я пошла.

– Не мысли. Людей.

ШЕСТНАДЦАТЬ

– Ты приехал на этом из Калифорнии и выжил? – я стояла у одного из домиков персонала и глядела на транспорт Кэллама.

– Так точно, – ответил он, вручая мне матовый черный шлем в царапинах и вмятинах.

– Родители будут в ужасе, – я взяла шлем, но не надевала на голову.

– Родители, которые только что чуть не дали тебе разбить череп? Ты про тех? – Кэллам улыбнулся, застегивая плотную фланелевую рубашку.

Я закатила глаза. Он был прав.

– Им не хотелось бы, чтобы я садилась в машины или на мотоциклы с какими–то парнями.

– Я не какой–то парень. Я тебя только что спас. И я сделал это не для того, чтобы через полчаса ты стала лепешкой на шоссе, – он махнул на шлем в моей руке, я надела его, и Кэллам прошел к одной из веревок для мокрого белья, снял еще одну фланелевую рубашку. – Ночью похолодает, а на этой штуке будет еще холоднее. Знаю, она на пять размеров больше, но теплая, – Кэллам протянул мне рубашку.

Я протянула руку, а он не отпустил рубашку, вздохнул и развернул ее.

Он наденет ее на меня? Что за...?

Я развернулась, и он надел рубашку на мои руки, потом на плечи. Пахло хозяйственным мылом, солнцем и им. И это сочетание нравилось мне сильнее, чем должно было.

– Вот, – он развернул меня и застегнул верхнюю пуговицу. Он явно подумывал застегнуть остальные, но остановил себя. – Готова уехать отсюда?

– А куда мы поедем? – спросила я.

– Туда, где круто.

– Название у этого места есть? – не унималась я, а он закинул ногу на мотоцикл и подвинулся, освобождая мне место.

– Это нужно испытать, а не описывать.

– Ты загадочен, знаешь?

– Это радует, потому что это моя главная цель в жизни. Быть тайной, загадкой, вопросом, – он помрачнел, оглянулся, ожидая. – Я готов, когда будешь готова ты.

– Ты не похож на байкера, – я подошла ближе и робко закинула ногу на мотоцикл. Я знала, что родители устроят извержение вулкана, если узнают, но Кэллам был прав. Он спас меня, а они – нет. Он мог защитить меня лучше них.

– Я не байкер, – Кэллам оглянулся через плечо. – Эта штука была дешевле всего, но при этом надежной. И с ним удобно, когда в Лос–Анджелесе час–пик.

Я посмотрела на свои ноги.

– Мне теперь еще хуже от того, что я приняла ботинки, что стоят, наверное, как эта штука.

Он повел плечами и завел двигатель. Я отпрянула на пару шагов. Мотоцикл звучал так, словно у него было несварение, отличался от мотоциклов, которых я слышала на дороге. У Кэллама он не ревел, не урчал. Он плевался.

– Где твой шлем? – крикнула я поверх шума.

– На твоей голове, – отозвался он. – Это покажет твоим родителям, что я думаю о безопасности?

– Вряд ли, ведь твоя голова открыта, только и ждет, когда твои мозги разлетятся по асфальту.

Кэллам рассмеялся.

– Но это будут мои мозги, а не твои. Тебе суждено величие в колледже.

Мотоцикл поехал, и я обвила Кэллама руками как можно быстрее и крепче.

– Я могу ошибаться, но то, что ты еще не решил насчет колледжа, не значит, что тебе не нужны мозги для того, что ты задумал в будущем.

– Нет, если я найду себе те работы для безмозглых, о которых я слышал, – он поехал по дороге мимо столовой. Я задерживала дыхание, боясь, что родители выйдут оттуда. Кэллам молчал, мы помчались по извилистой дороге к Флагстафу. Я никогда еще не была на мотоцикле, но было круто. Я ощущала себя свободной, живой, будто весь мир ждал меня в конце дороги, куда бы она ни вела.

Казалось, времени почти не прошло, мотоцикл замедлился во Флагстафе. Кэллам резко развернулся, из главной части города мы вскоре попали на парковку.

Я крепче сжала его руками, пока разглядывала парковку. Кроме фары мотоцикла, света не было.

– Мы остановились. Думаю, можно уже ослабить хватку. Или ты хочешь раздавить мою печень? – он припарковал мотоцикл и выключил двигатель.

Тут было так тихо. Ужасно тихо.

– Где мы? – я ослабила хватку, но не отпустила.

Он оглянулся через плечо.

– Ты не любишь сюрпризы?

– Не посреди темной парковки ночью.

Кэллам подавил улыбку.

– Еще восьми нет. Даже не страшное время.

Сова заухала в лесу. Я вздрогнула.

– Где мы вообще?

Он перестал подавлять улыбку.

– Обсерватория Лоуэлл. Безопасная, клянусь.

– Что мы обозреваем?

Кэллам ждал, пока я уберу руки, а потом слез с мотоцикла.

– Что тебе захочется, – он отклонил голову и посмотрел на небо.

Я проследила за его взглядом.

– Звезды? На это мы будем смотреть?

– Звезды, луны, планеты. Выбирай, – он помог мне расстегнуть шлем, когда я не справилась сама. – Это одно из моих любимых мест.

– В Аризоне?

– Вообще, – ответил он, вытащил фонарик из кармана и включил его. Он направил луч на дорожку и пошел туда, следя, что я иду за ним.

– Сколько раз ты тут был? – спросила я.

– Пару раз каждое лето. Было больше, когда я приезжал с семьей.

Я смотрела на свет впереди нас. С таким ярким лучом тьма не казалась такой уж густой.

– Так ты любишь астрономию? – спросила я.

– Можно и так сказать, – снова ухнула сова, но я едва вздрогнула. Присутствие Кэллама успокаивало меня. – Но я не знал, когда впервые оказался тут. Я стал увлекаться астрономией пару лет назад.

– Почему тогда ты пришел сюда впервые? – мы приближались к обсерватории, но она не выглядела как туристическое место.

– Это была идея Бена. Он знал, какие проблемы устраивал мой брат дома, и что я шел по его стопам. Он умеет как–то смотреть на человека и знать, что они думают или чувствуют. В первые пару лет в лагере он смотрел на меня и понимал, когда я собирался сделать то, о чем пожалею, – он замолчал и покачал головой. – Сначала я ненавидел Бена.

– А теперь любишь его, – я ткнула его, мы подошли к двери.

– Теперь я уважаю его. Я ценю то, что он делает, и зачем он это делает, – он выключил фонарик и открыл для меня дверь.

– Твоя мама привела бы тебя сюда посмотреть на небо, и твои проблемы решились бы?

Он тихо рассмеялся.

– Так говорил Бен. Говорил, что нет ничего лучше вида вселенной, чтобы проблемы стали пустяками.

– Я слышу в твоем голосе сомнения?

– Это тон «я знаю лучше по своему опыту», – Кэллам помахал женщине за стойкой и провел меня внутрь. Тут было темно, и я приблизилась к Кэлламу. – Бен старался помочь мне, но вид звезд или мысли о вселенной не делали мои проблемы меньше или не такими значительными. Они были того же размера, когда я выходил отсюда.

– Тогда почему ты возвращался? – спросила я, он замер за огромным телескопом.

– Потому что это отвлекало от мыслей, – тут же ответил он. – Давало сосредоточиться на другом, хоть уходил я отсюда с теми же проблемами, но они не казались такими невыполнимыми. Я мог с ними справиться.

Я не ждала, что он так откроется. Это становилось трендом с Кэлламом. Одну минуту он был самым закрытым в мире, а потом мог выложить все.

– И ты полюбил звезды, – я смотрела на него, а он глядел в телескоп, настраивая его.

– Потом – да, – он поправил еще немного и поманил меня. Хоть было темно, его глаза сияли. Я видела его в своей стихии летом, но не так. Если это не был пыл, то я не знала, что тогда видела.

– Значит, это место сыграло незначительную роль в твоей жизни? – я улыбнулась ему, подходя к телескопу.

– Совсем незначительную, – он отошел, чтобы я могла посмотреть.

Я собрала волосы на плече, закрыла глаз и склонилась, чтобы посмотреть в глазок. Я могла смотреть на звезды, планеты и луну. Проблемы от их размера не пропадали, но, как и сказал Кэллам, они не казались такими поглощающими. Такими сильными.

Чем дольше я смотрела, тем сильнее себя ощущала.

– Понимаю, – шепнула я через минуту, казалось, что вся вселенная глядела на меня в ответ.

Кэллам шагнул ближе.

– Я знал, что ты поймешь.

СЕМНАДЦАТЬ

– От миллиона звезд к миллиону вкусов мороженого, – я постукивала по подбородку, пока в десятый раз шла мимо длинной витрины. Может, их был не миллион, но близко.

– Это естественно, как по мне, – Кэллам уже выбрал, но ждал меня. Он уже ждал пять минут. К счастью, было поздно, и в «Апокалипсисе мороженого» не было людно, иначе я бы испытывала на прочность терпение клиентов за мной.

– Какое у тебя любимое? – спросила я еще раз, но стоило понимать. Он уже молчал в ответ, а потом посоветовал слушаться себя, выбирая среди вкусов, о которых я не слышала раньше. Клубника и базилик? Бекон и кленовый сироп? Лимон и мята? Васаби и лайм? – Какой вкус наименее популярный? – спросила я у продавщицы, что ходила за витриной следом за мной. В одиннадцатый раз. Я ощущала, как ее терпение лопается с каждым шагом.

– Тартар из тунца, – сухо сказала она, замерев у ведерка мороженого, которое я не взяла бы из–за серого цвета. Желудок сжался.

– А самый популярный?

Кэллам вздохнул у кассы, и я услышала в другом конце магазина.

– Ваниль и лаванда, – ответила она, сделав голос еще суше.

– Если возьмешь что–то с ванилью, я тебе это не забуду, – сказал он.

– Ты говорил слушаться себя.

– Если тебе хочется заказать ваниль в месте, что зовется «Апокалипсис мороженого», то тебе нужно проверить голову.

– Или живот? – я вскинула бровь и остановилась перед вкусом, что привлек мое внимание еще при первом проходе.

Кэллам постукивал кошельком по стойке, ожидая.

– И это.

– Я буду медовый халапеньо, – гордо сказала я, потому что выбор вкуса мороженого был в списке десяти самых гордых моментов.

По лицу продавщицы читалось: «Наконец–то».

– Одинарное или двойное?

– Или тройное? – добавил Кэллам, его тон совпадал с «Наконец–то».

– Двойное.

– Миска, сахарный или вафельный стаканчик? – спросила продавщица.

– Или вафельный рожок с шоколадной крошкой? – добавил Кэллам.

Я закатила глаза. Он поторапливал меня, но теперь лишь мешал.

– Вафельный, простой, – я ждала, если она решит задать еще вопрос, но она стала нагружать шарики размером с кулак в вафельный рожок. Допрос явно закончился. – Счастлив? – сказала я Кэлламу, другая продавщица дала ему его мороженое.

– Когда давление в крови восстановится, дам знать.

– Тебе нужно поработать над терпением, – сказала я, поблагодарила продавщицу за свое мороженое. Она быстро пропала, чтобы не иметь дела с моими вопросами.

– Тебе нужно поработать над принятием решений.

Другая продавщица сообщила цену, и Кэллам отдал ей двадцать раньше, чем я закончила копать в кармане.

– Я могу оплатить свое.

– Уже оплачено, – Кэллам забрал сдачу и оставил чаевые в банке, взял пару салфеток и вскинул брови. – Теперь ты мне должна.

Мы вышли наружу. Флагстаф был аккуратным городом. Не это люди представляли в Аризоне – тут не было кактусов, бесконечной пустыни или жары – это место больше напоминало Колорадо или Вайоминг. Открытое и приветливое.

Я привыкла к лагерю, но было приятно вырваться из него. Не быть вожатой или старшей сестрой 24/7 или спорить с родителями. Было приятно быть… собой. Финикс. Той, кто не ощущал вес мира на плечах.

– Значит, твоя семья не рада объединяющему духу лагеря, – начал Кэллам, глядя на меня, проверяя реакцию.

Я выдохнула и попробовала мороженое. Не рада? Скорее против.

– Ты понял это в зале, да?

– Ага. Еще как понял, – он замер у закрытой кофейни и повернулся ко мне.

Я шла. Я хотела двигаться, особенно, когда мы начали говорить о чуме под названием Эйнсворс.

– Спасибо, кстати. Я даже не успела толком поблагодарить за то, что ты спас…

– Твой череп?

Его резкие слова вызвали мой смех. Я бы не подумала, что могу смеяться в разговоре о моей семье.

– Это и мою гордость.

– Что с твоей семьей? Твои родители еще вместе, и у вас явно есть деньги.

– Все не просто, – Кэллам догнал меня после пары шагов. – Мои родители недолго еще будут вместе, если не прозреют, а наше имущество вот–вот продадут на аукционе.

Так говорить с человеком, которого я узнала всего две недели назад, было нереально. Я неделями набиралась смелости рассказать Эмерсон о ситуации дома, но тут рассказывала все парню, с которым даже не встречалась.

– Прости. Это больно для тебя, – он вдруг протянул мне свой наполовину съеденный рожок, словно предлагал попробовать.

Я не знала, почему – я достаточно много раз пробовала мороженое у других – но это ощущалось другим. Он словно предлагал кусочек него, и я не могла решить, принимать ли его. Странно.

– Спасибо, – я попробовала его мороженое. Это было просто мороженое, а не кольцо. – Неплохо. Я бы дала тебе попробовать свое, но мед – слишком сладкое для тебя.

Он сморщил нос, когда я поднесла к нему свой рожок.

– Все равно спасибо, – он покачал головой и отошел. – Что будешь делать, если они разведутся?

– Выживу. Подстроюсь. Сделаю все, пока не окончу школу и не уеду в колледж.

– Восстанешь из пепла, – я слышала ухмылку в его голосе, так что ткнула его локтем.

– Или я могу пачкать тротуары. Голубь, – я ткнула его локтем снова.

Он рассмеялся, отойдя от меня.

– Ты, похоже, все уже решила.

Я хотела ответить «Если бы». Но я молчала. Я часто задумывалась, решила ли хоть что–то. Когда дом заберут, где мы будем жить? Буду ли я в том же районе, где и школа? Придется переехать в другой штат? Я вообще увижу своих друзей? А как же Гарри и его частная школа?

– Кстати о планах… – начала я, зная, что пора сменить тему, пока у меня не началась паническая атака. – Что насчет тебя?

Его лицо исказилось, будто его поймали.

– Я запланировал все важное.

– Я про будущее, – не унималась я.

Он вздохнул.

– Ты настырная, да?

– Я знаю.

Он доел рожок, хрустя им, словно были проблемы с разжевыванием.

– Если ты так спрашиваешь о колледже, то я не решил. Я обдумывал это два года, так что вряд ли что–то изменилось бы за два дня.

Я замерла у магазина одежды. Он шагал.

– Эй, я открыла тебе свою жуткую жизнь. Ты не хочешь ответить тем же?

– Я не знаю, иду в колледж или нет. Я ответил тебе так раньше, и ответ не изменился, – он шагал, но уже медленнее. Ждал, пока я догоню.

– Итак, ты не знаешь, идешь ли в колледж. Я не это хочу знать, – я подбежала к нему и пошла в такт с его шагами. Он не смотрел на меня, но и не сверлил взглядом дыры в асфальте. – Но ты туда хочешь?

– Это тот же вопрос, – ответил он.

– Нет.

– Тот же.

Я доела мороженое.

– Это разные вопросы.

– Одинаковые.

– Разные.

Он застонал и посмотрел на меня.

– Ты упрямая. И раздражающая.

– И я жду… – я пожала плечами. – Ладно тебе. Я поделилась историей. Ответ – забота.

Он напрягся, словно готовился к удару.

– Я хочу в колледж, и я был бы первым в семье, – он плелся, словно тянул за собой семью слонов. – Но мое желание не важно, ведь я не смогу пойти в колледж. Я уверен.

– Почему нет?

Он раздраженно вздохнул, потому что мой вопрос был ожидаемым.

– Есть три причины.

Я сунула руки в карманы.

– Ты прогулял первые пару лет в старшей школе. Подумаешь. Так у всех, – Кэллам посмотрел на меня, не веря, что так у всех. – Ты трудился последний год, и постараешься в этом году, наберешь нормальный средний балл. И ты так сильно бегаешь, так что это должны учесть. Несколько уроков не удались – но это не повод бросать идею колледжа, если хочешь там побывать.

Кэллам остановился у старой католической церкви, судя по виду. Там было много широких ступеней, ведущих к большим деревянным дверям. Там даже была колокольня. Он уселся на одну из нижних ступеней, сцепил ладони.

– Не просто «несколько уроков», и это только первая причина.

– Какие еще две? – я опустилась рядом с ним, держась на безопасном расстоянии.

– Вторая – я не хочу бросать маму. Лето – одно дело, но четыре года – это много, а у нее остался только я. Папа… брат… они бросили ее. Я не могу так, – он сцепил ладони так, что вены проступили под кожей.

– Но ты будешь учиться. Сможешь приезжать. Выходные, праздники и так далее. Ты не бросишь ее, как твой папа, и не окажешься в тюрьме, как твой брат, – я начинала понимать, почему Кэллам был загадкой. – Я тебя понимаю, и это даже по–геройски, что ты хочешь заботиться о маме, но она не хотела бы, чтобы ты оставил мечты, чтобы быть с ней и ужинать вместе, – я посмотрела на него, а он глядел на небо.

– Это не самая великая причина в мире, но есть причины хуже, чем желание заботиться о маме.

Я кивнула. Он был прав. Я так трудилась, чтобы оказаться там, где была, и сколько раз я думала остаться ближе к дому, чтобы приглядывать за Гарри?

– А третья причина?

Стало тихо, и причина явно была большой.

Он сцепил руки и пожал плечами.

– Я проваливаю тесты.

– Проваливаешь? – медленно отозвалась я, словно ослышалась. – Какие тесты? Определенные предметы? – я подвинулась ближе.

– Любые. По всем предметам.

Я задумалась. Кэллам воплощал спокойствие под давлением во всех ситуациях, я не могла представить, как он теряет самообладание при тесте, опущенном перед ним.

– Правда? – спросила я.

Он кивнул.

– Но ты сказал, что прошлый год был хорошим. Для этого нужно было хорошо сдать тесты. Кошмаром был год до этого.

– Тот год был хорошим по сравнению в предыдущими, но я все равно провалился на тестах. Мне надоело, что учителя смотрят с жалостью, дают списывать или назначают дополнительные занятия, чтобы хоть что–то мне поставить, – он поднял воротник рубашки. – Старшая школа – это одно, в колледже такого отношения не будет. Я вылечу, не дойдя и до середины первого семестра.

– Какой оптимист, – буркнула я, потирая ладони.

– Я реалист, Финикс. Если я не могу писать регулярно тесты, то я и в колледже не справлюсь, так почему не избавить себя от страданий и не принять это? Есть много дел, что я могу выполнять без колледжа.

– Я не говорила, что это не так, но ты сам признался, что хотел бы в колледж, если бы мог.

– А я не могу, – его голос звучал уже не так раздраженно, как в начале разговора о колледже. Прогресс.

– Нужно перепрыгнуть пару барьеров. Подумаешь, – я склонилась к нему.

– Эти барьеры весь мир называет блокадами.

Я застонала, хотелось вбить в него разум.

– Даже если бы ты знал на сто процентов, что не потянешь колледж, разве не хочется хотя бы попробовать? – я замолчала, давая ему обдумать это. – Разве ты не будешь потом жалеть, что упустил шанс?

Кэллам задумался на минуту. А потом покачал головой.

– Дьявол на моем плече говорит «нет».

– А что говорит ангел на другом плече? – я ткнула носком ботинка его ногу.

– Что глупо даже думать об этом.

– Ладно тебе. Я могу помочь. Я – профи в тестах, – я постучала по своей голове, словно это все доказывало. Получалось не очень. – Ты научил меня хитростям лагеря, а я научу тебя, как побороть тесты.

Я думала, что он возразит. Но он молчал, словно обдумывал это.

– Ты уже весь день со мной учишься и бегаешь. Хочешь тратить еще время на меня?

Я отмахнулась.

– Я не против. И будет приятно покомандовать тобой. Рассказывать, что делать, а что не делать, – я покрутила пальцами. – Это будет круто.

Он заерзал на ступеньке, склонил голову ко мне.

– Ты уверена?

– Если ты не понял, это мое уверенное лицо, – я обвела указательным пальцем свое лицо несколько раз.

Он неуверенно смотрел на меня, и я показала ему язык.

И все–таки добилась его улыбки.

– Какая жизнь дома? – я сменила тему, потому что из–за тестов ему было неловко.

– В Инглвуде? – он пожал плечами. – Довольно мило, – я молчала. – Я понимаю. Люди слышат «Инглвуд» и думают о бандах, преступлениях и жестокой политике, но это все разговоры прессы. Есть духовная пища, и преступления там идут на спад. Там даже могут позволить себе ипотеку, – он пожал плечами. – Это дом.

– Какая твоя жизнь? – я придвинулась ближе.

– Разная. Одинаковая.

– Там к тебе тоже относятся как к божеству?

Он рассмеялся, качая головой.

– Нет. Там все на другом конце шкалы.

– Правда? – я не могла представить Кэллама менее привлекательным.

– Дома я работаю, учусь в школе, помогаю маме по дому. А тут я делаю то, что люблю каждый день, круглые сутки, – он отклонил голову и посмотрел на небо. Улыбнулся. – Дома я работник, а не божество.

– Ты не скучаешь по этому? По бурной воде в реке или камням горы?

– Скучаю, открытого пространства там не так много, – он руками показал тесное место.

– И что ты делаешь десять месяцев в бетонных джунглях?

В уголках его глаз появились морщины.

– Я часто хожу карабкаться по стене и бревну, бегаю на дальние дистанции, чтобы выбраться на выходных из города, и пытаюсь найти участок земли, что чуть выше всего вокруг.

Я вздохнула, мне было его жаль. Ему нужна была дикая жизнь, а не в рамках города.

– Как ты терпишь до лета? – спросила я.

Он сморщил лоб.

– Я делаю хорошие воспоминания тут, чтобы они помогали мне там.

– Ты про полеты на мотоцикле и проверке, сколько скорости из него можно выжать?

Он улыбнулся, кивая.

– Это. Или сидеть на ступенях старой церкви после мороженого с безумным вкусом с девушкой, которая еще не поняла, что от меня одни проблемы.

ВОСЕМНАДЦАТЬ

– Тебя не было почти месяц, и моя жизнь стала ничем. Когда ты сбежишь оттуда? – скулила Эмерсон в трубке.

– Все не так плохо. И я зарабатываю, так что к концу лета у меня появятся колеса.

– «Все не так плохо», – повторила Эмерсон. – Где моя лучшая подруга, и кто ты?

Я закатила глаза и вышла из домика. Гарри был занят греблей на каноэ и учился делать вигвам, так что пришел после ужина. Папа с мамой заперлись в спальне и ругались, так что я отдала ему свои наушники, схватила рюкзак и поспешила к двери.

– Тебе стоит приехать. Так ты все увидишь сама. Это место не так ужасно, как я думала. Правда.

– Ну уж нет, – Эмерсон будто кривилась. – Жуки, грязь, змеи, семьи, поющие у костра, и мало красивых парней. Тут ничего нет для приятного лета.

– Кто сказал, что тут нет милых парней?

Эмерсон притихла, и я поняла, что выдала себя. Пока что я избегала с ней темы Кэллама, не зная, как объяснить его ей, ведь не могла объяснить его себе. Не могла объяснить его и себя. У нас что–то было? Он узнавал это, или взаимности не было? Если у нас что–то было, то будет ли развитие? Если будет развитие, что случится в конце лета? И если, вопреки правилам школьных романов, мы сохраним это и в выпускном году, что будет потом? Я пойду в колледж, он пока ничего не решил.

– Вот как, – зашипела Эмерсон. – Парень появился на горизонте, да?

Я скривилась. Я не могла врать лучшей подруге, но я не спешила обсуждать Кэллама и меня.

– Наверное?

– Я знала, – запищала Эмерсон. – Как его зовут? Где он живет, когда не в лагере в поеденной грызунами хижине в Аризоне?

– Домики не поедены грызунами. Они не для президентов, но и не так плохи, – я скрестила пальцы, надеясь, что она отвлечется на тему пространства, но сомневаясь в этом.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒