ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 9 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 33 из 37Следующая ⇒

Князь Гагарин.

23 сентября 1881 г.»

Семенов перечитал и письмо, написанное попечителю просвещения Кавказа.

«ПОПЕЧИТЕЛЬ КАВКАЗСКОГО УЧЕБНОГО ОКРУГА.

Канцелярия.

Стол № 3.

24 сентября 1881 г.

№ 1163.

г. ТИФЛИС

Секретно

Директору Закавказской учительской семинарии

Вследствие ходатайства Вашего Превосходительства от 3 сентября за № 554, препровождая при сем копию с сообщением мне Тифлисского губернатора от 22 сентября за № 167, имею честь уведомить Вас, что ввиду обстоятельств, по коим бывший студент С.-Петербургского Политехнического института Михаил Кипиани был по Высочайшему повелению высылаем в распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири, Оренбургского края, не могу признать возможным допущения его, Кипиани, к преподаванию грузинского языка во вверенной Вам учительской семинарии.

Поданное Вам г. Кипиани прошение с 2 мая свидетельствами за № 190 и 500 при сем возвращается».

Семенов не стал рассказывать Кипиани, как обстоят дела, а сказал, что ответ пока не получен. Кипиани иронически улыбнулся. Семенов понял, что Кипиани все разгадал, но не хочет говорить об этом. Ему понравилась гордость этого человека, находящегося явно в затруднительных обстоятельствах. Тогда он решил на свой страх и риск еще раз обратиться к попечителю просвещения. Через несколько дней он отправил в Тифлис письмо. Вскоре пришел ответ.

«ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ

НАМЕСТНИКА КАВКАЗСКОГО.

ПОПЕЧИТЕЛЬ КАВКАЗСКОГО

УЧЕБНОГО ОКРУГА.

Канцелярия.

Стол № 3.

27 сентября 1881 г.

№ 93.

г. ТИФЛИС.

Секретно

Господину Директору Закавказской

Учительской семинарии.

Вследствие ходатайства моего, основанного на представлении Вашего Превосходительства от 1 октября за № 602 на имя его сиятельства г. исправляющий должность наместника Кавказского изволил дать согласие на допущение дворянина Михаила Кипиани к исправлению по большому найму обязанностей преподавателя грузинского языка во вверенной Вам семинарии, но с тем, чтобы на него было обращено Вами особенное внимание и чтобы Вы были ответственным при том за поведение г. Кипиани.

Об этом имею честь сообщить Вашему Превосходительству для надлежащего исполнения».

Семенов закрыл папку и отодвинул ее в сторону. Ему стало душно. Он расстегнул ворот рубашки и подошел к окну. Открыл форточку. В комнату ворвался поток свежего воздуха. Огней уже не было.

Утопающий во тьме Гори навевал тоску. Семенов почувствовал одиночество. Чтобы развеять его, он подошел к спальне и посмотрел на спящих детей. Ему было приятно глядеть на их крепкий сон. «Видимо, сейчас так же сладко спят и дети Кипиани. Может быть, и Кипиани, как я, стоит сейчас и прислушивается к сонному дыханию своих ребят? А может быть, он спит сейчас крепким сладким сном и не представляет, что ожидает его в скором будущем? Знает ли он, что о нем ведется переписка и что я должен дать о нем сведения?»

Семенов прикрыл дверь и прошел за письменный стол. Обмакнув перо в чернила, он решительно начал писать.

«КАВКАЗСКИЙ УЧЕБНЫЙ ОКРУГ.

ДИРЕКТОР ЗАКАВКАЗСКОЙ

УЧИТЕЛЬСКОЙ СЕМИНАРИИ.

4 марта 1883 г.

г. ГОРИ.

Конфиденциально

Его Превосходительству К. П. Яновскому.

Ваше Превосходительство,

Кирилл Петрович.

На конфиденциальное письмо Вашего Превосходительства за № 40 почитаю долгом доложить, что, имея самый бдительный надзор за образом мыслей и действиями допущенного по найму к преподаванию грузинского языка г. Кипиани, я не замечал, чтобы Кипиани в присутствии моем высказал вредный образ мыслей ни на уроках, ни среди своих товарищей, ни в даже частных собраниях, где мне случалось бывать с г. Кипиани. Что же касается до его образа жизни, то, насколько мне известно, Кипиани вследствие весьма ограниченных средств и семейства, состоящего из жены и двух малолетних детей, вел жизнь скромную и уединенную. О собраниях у Кипиани, сборищ с антиправительственной целью, до меня не доходили слухи, но действительно слышал, что в различных грузинских домах собираются исключительно грузины для чтения литературных произведений на грузинском языке и что даже составлялся устав любителей грузинского языка, который, как мне передали, именно был представлен г. губернатору, и помнится, что об этих собраниях было даже сообщено в местных газетах. К сему считаю обязанностью добавить, что если я позволил себе взять Кипиани под свою ответственность, то ввиду его раскаяния за прошедшее, тем более что он до поступления в семинарию служил в Тифлисе в учебном ведомстве и допущен в семинарию только по найму с разрешения его сиятельства, исправляющего должность наместника Кавказского»[17].

Семенов поставил под письмом свою подпись, погасил свечу и прошел в спальню. Разделся и лег. Словно освободившись от тяжелого груза, он вздохнул глубоко и спокойно.

Они отправились на холм, где расположена древняя горийская крепость. Извилистые тропинки по склонам холма заросли мелкой жесткой травкой. Камни, упавшие с крепостной стены, кое-где загораживали путь. Кипиани прихрамывал и отставал, Ахмеду приходилось идти нарочито медленно. Они сели отдохнуть на жестковатый, подсушенный кавказским солнцем лужок невдалеке от стены. Кипиани с удовольствием вытянулся на траве, глядя в небо. Ахмед сел рядом, но смотрел не на небо, а на окрестности, на деревни, разбросанные по склонам отдаленных гор, на извилистую Куру. Буйствующая около села Гейтепе, Кура здесь несла свои воды спокойно и плавно. Она не становилась быстрее даже после того, как в нее вливалась более шустрая Лиахва. Берега около воды были зелеными, яркими, и только к концу лета их трогала желтизна. До самого горизонта можно было следить извилистое, отражающее небо течение Куры.

Задумчиво глядел Ахмед на камни развалившейся крепости. Все на свете ветшает, а потом умирает. Стареет и человек.

Когда они познакомились в Петербурге, Кипиани был юнцом, который ни разу еще не брился. Тогда и у самого Ахмеда едва пробивался темный пушок над верхней губой. Они вместе ходили на тайные сходки петербургских студентов. Их идеалом были декабристы, студенты преклонялись перед мужеством этих людей. Сами они тоже ничего не боялись. С энергией и нетерпением, присущим молодости, им хотелось поскорее что-нибудь совершить, сделать какой-нибудь переворот, а затем... попасть в темницы. Да, и темницы были светлой мечтой. Но недолго продолжался этот порыв. Тайная полиция быстро разгадала их замыслы. Одних арестовали, других исключили из учебных заведений. Кипиани был арестован, а Ахмед исключен.

С тех пор прошли годы, и вот друзья случайно встретились в Гори. Кипиани показался Ахмеду усталым и грустным. Видимо, от прежней энергии у него не осталось и следа. Может быть, ссылка надломила его волю? Да разве и сам Ахмед не изменился и не стал тяжелее на подъем? Или, может быть, все это признак беспомощности и трусости? Или тяжесть жизни и нужда поколебали их? Много здесь предположений и разных «может быть». Даже, возможно. Кипиани смирился с судьбой и остаток жизни хочет прожить безмятежно?

Примерно то же самое думал и Кипиани об Ахмеде. Поглядывая украдкой на него, он искал, с чего бы начать разговор. Много накипело на душе, и есть что сказать своему другу. Прежде всего узнать: один здесь Ахмед или поддерживает связь с кем-нибудь из старых друзей? Помнит ли он свои прежние идеи или расстался с ними, как с радужными мечтами юности?

Кипиани приподнялся и сел. Потянулся за камнем, бросил его по склону. Камень сперва катился тихо, но потом все быстрее и, кувыркаясь, полетел в пропасть. И Ахмед тоже следил за камнем.

— Как ты думаешь, почему наш кружок так быстро распался? — спросил Кипиани.

— Потому что мы, не имея точки опоры, хотели сдвинуть с места земной шар.

Кипиани нахмурился и посмотрел на своего собеседника глазами, полными удивления и интереса:

— Ты что имеешь в виду?

— Пробуждение самосознания в народе.

— Сознание можно будить по-разному.

— Я говорю о сознании, как о верном понимании справедливости и совести.

— Это отвлеченное понятие, — заметил Кипиани.

— Почему?

— Потому что справедливость и совесть понятия относительные.

— Я знаю, ты опять будешь говорить о классовом самосознании, — сказал Ахмед.

— А как же? Что же ты предложил бы?

— Просвещение. Начинать надо с него. Развивать науку, культуру. У каждой нации должна быть думающая голова. У каждой нации должен быть вожак, который мог бы видеть ее завтрашний день, мог быть главой и умело вывел бы народ из путаных исторических ситуаций целым и невредимым.

— Я согласен с тобой. Но скажи мне, может ли в наших условиях появиться такой человек?

— Маловероятно.

Ответив на этот вопрос, ты подтверждаешь мои мысли, что удовлетворяться поисками какого-то героя нельзя. Надо предпринимать что-то более серьезное. А что, если вожаком нации может стать не один человек, а множество, а?

— Надо считаться с условиями. Один губернатор сидит в Баку, а другой в Тифлисе. Чтобы на окраине открыть маленькую деревенскую школу, надо писать самому царю. Без его разрешения не двинется даже камень. Попробуй пошевели пальцем, и тут же на тебя налетят с обнаженными саблями. Ты прав. Одному немыслимо поднять народ на борьбу против всего этого... — с улыбкой сказал
Ахмед.

Он понял, что напрасно несколько минут назад осуждал Кипиани, думал о нем неверно. Понял, что он не из тех людей, которые хотят жить спокойной, безмятежной жизнью. Он, как и прежде, готов к бою, к схваткам.

Кипиани помолчал и задумчиво взглянул на друга. В душе он понимал его. Прежде он и сам шел тем же путем. И в семинарию он устроился ради этой цели. Он старался внушить своим ученикам дух свободы, к которой приведет просвещение...

— Стало быть, здесь наши мысли сходятся.

— Что же делать, по-твоему?

— Собирать армию. Объединить обездоленных.

— И дать им в руки главное оружие — просвещение!

Кипиани приподнялся и с удивлением посмотрел на Ахмеда.

Тот был спокоен.

— Чему ты удивляешься? — заговорил Ахмед и обнял друга за плечи. — Разве ребята, которых ты учишь, не составляют целую армию? Разве Алексей Осипович, который ходит из деревни в деревню, из города в город, не армию собирает? И разве привезенные мною босые, с заплатками на коленках ребята не станут бойцами этой армии?

Кипиани улыбнулся и пожал плечами:

— Ты, как прежде, мечтатель.

— Без метчы сердце высохнет от печали. Причем моя мечта реальна. Ты представь себе, если мы в сердцах этих ребят зажжем по маленькому огоньку, а эти огни рассыплются повсюду, разве наша страна не озарится светом?

— Если казаки не погасят их преждевременно.

На этот раз Ахмед не ответил. Он вспомнил село Гейтепе и как в последнее время казаки зачастили туда, как превратили лес за Курой в запретную зону. Вспомнил последнее столкновение на берегу Куры. Почему-то перед его мысленным взором вырос Джахандар-ага. Он, словно наяву, увидел его серое, как чугунное, лицо, налитые кровью глаза, сросшиеся, взлохмаченные брови, крепкий, нервный палец, вечно находящийся на курке винтовки. В ушах Ахмеда защелкали четки моллы Садыха. Его окружили мюриды. Ахмед поневоле вспомнил темные землянки, незавидную жизнь старика Годжи и тех людей, которые пришли на берег провожать их. Мать Османа не нашла даже чарыков для своего сына. Она ничего не умеет делать, кроме как бить себя в грудь и стенать. Положение очень трудное и запутанное. Один хозяйничает в деревне, а другой не находит черствого хлеба. Может быть, Кипиани прав?

Тень от крепости удлинилась и накрыла друзей. Воды Куры покраснели. Зыбь засверкала, как рыбья чешуя.

Друзья встали и тихо пошли по той же тропинке, спустились вниз. Молча шагали по пыльным улицам города. Ахмед должен завтра пуститься в обратный путь. Ребята, которых он привез, уже приняты в семинарию, они уже занимаются. И директор, и Черняевский остались очень довольны Ахмедом. А Ахмед в свою очередь рад тому, что встретил здесь своего старого друга. Теперь он не один. Они будут поддерживать связь между собой. Ахмеду надо еще заехать на несколько дней в Тифлис и повидаться с попечителем просвещения, получить распоряжение об открытии в Гейтепе новой школы. Черняевский сам вмешался в это дело и добился разрешения. Теперь надо только все оформить официально.

Увидев около общежития ребят, они остановились. Османа и Селима нельзя узнать. На головах новые фуражки, пуговицы на пиджаках и ремни сверкают. Ботинки начищены до блеска. Форма семинаристов им к лицу. Ахмеду было радостно за этих ребят. Теперь Осман уж не тот робкий и грустный парень. Обратившись к Ахмеду, он спросил:

— Когда возвращаетесь в деревню?

— Завтра. Что передать?

Осман бегом бросился в общежитие и вернулся с узелком в руке.

— Никак матери хочешь посылку отправить?

Осман, словно человек, имеющий какую-то тайну, взял Ахмеда под руку и отвел в сторону.

— Не обижайтесь, если вам не трудно, передайте это моей матери. Отцовская чоха. Она насильно дала ее мне, когда я уезжал. Скажите маме, пусть положит опять в сундук.

— А это что такое?

— Это чарыки. Передайте их дяде. Ведь он сам босой.

Ахмед хорошо помнил, как Годжа передал эти чарыки Осману. Обескровленные и сморщенные от постоянной воды ноги старика он видел перед своими глазами. Ахмед тогда же понял, что эти чарыки Годжа сшил для себя, но, увидев босого племянника, растрогался и отдал ему.

Чувствительность Османа тронула Ахмеда. Он принял у него узелок.

— Как устроился, как с жильем?

— Очень хорошо. Новая кровать. Но спать на ней я не могу.

— Почему?

В разговор вмешался Селим:

— Он боится упасть с кровати.

— Ну что же мне делать, если я никогда не спал так высоко. Чуть шевельнусь, мне кажется, койка рухнет.

Все засмеялись.

— Ничего, привыкнешь.

Ахмед попрощался, и вместе с Кипиани они ушли.

Кипиани пригласил Ахмеда к себе в дом. В комнате полутемно. Открыли ставни. Вместе с воздухом в комнату ворвался шум Куры, которая протекала здесь совсем близко. Ахмед оглядел комнату. В углу — письменный стол, на стене — старый ковер. Скатерть на обеденном столе, что посреди комнаты, разрезана в нескольких местах ножом и залита чернилами. С правой стороны дверь в соседнюю комнату.

— Ты живешь один?

— Нет.

— Где твои домочадцы?

— Отправил в деревню.

Кипиани налил себе вина, а Ахмеду чаю.

— А я одинок.

— Уже седина появилась.

— Знаю...

Ахмед маленькими глотками пил чай и украдкой поглядывал на друга. И у того появилась седина.

— Кажется, мы стареем.

— Как раз меня это беспокоит. Жизнь уходит, а мы еще ничего не сделали.

— Надо иметь терпение.

Темнело. Кипиани встал и зажег лампу. Ахмед собрался уходить.

— Нет, ты останешься ночевать у меня. Я познакомлю тебя с моими друзьями. Они скоро придут.

Ахмед взглянул в устремленные на него глаза друга и проговорил:

— Так, значит...

— Да, наш кружок работает, мы не спим.

Джахандар-ага вывел из конюшни коня. Неплох был конь, огненно-красной масти, рослый, с крутой и красивой шеей. Выносливый, быстрый, смекалистый. Но Джахандар-ага все равно вспоминал Гемера, и никакой конь не мог бы заменить ему потерянного любимца. Тот был не конь, а человек, понимал человеческую речь, говорить только не мог.

Этот тоже добрый конь и как будто бы понимает холодность, нерасположение хозяина. Не лезет в душу, не выпрашивает ласки, не унижается — гордый конь. Может, еще и привыкнет к нему Джахандар-ага. Если, конечно, доживет до сегодняшнего вечера. Джахандар-ага обошел, осмотрел коня, завязал ему узлом длинный хвост, тщательно оседлал. Дома взял со стены винтовку, взял башлык с кистями, сотканный из белой шерсти, надел его на голубую бухарскую папаху, концы закрутил вокруг шеи. Поправил кинжал. На пороге обернулся, чтобы окинуть, может быть, последним взглядом свое жилище.

Ковры на стене, тридцатилинейная лампа под потолком, витые рога оленя, кровать, матрасики, метакке с золотыми кистями. Дослал патрон в винтовку и щелкнул курком, ставя его на взвод. Проходя мимо домочадцев к оседланному коню, даже не посмотрел на них. Словно не было тут Мелек, провожающей его тревожным взглядом, словно не было Салатын, полумертвой от страха.

Вывел коня за ворота и с легкостью юноши оказался в седле. Поднял коня на дыбы, заставил его повернуться на задних ногах и сразу же перейти на рысь.

Но тут захлопали сзади крылья, хохлатая желтая курица взлетела на забор и вдруг, вытянув вперед тонкую ощипанную шею, заорала по-петушиному. Надо же было Джахандар-аге обернуться именно в эту минуту, словно подтолкнул кто в спину. Внутри у него все похолодело, толстые губы задрожали, не то в гневе, не то от страха. В следующую за выстрелом секунду пух и перья полетели по всему двору и рыхлый кровавый комок, только что бывший курицей, шлепнулся на сухую землю.

Джахандар-ага пришпорил коня и оставил за собой только облачко пыли.

Погода хмурилась. Поля давно посерели, опали пожелтевшие листья берез. Кура неслась, как всегда, извиваясь, разветвляясь, дробя на рукава свое русло.

Джахандар-ага скакал, но черные мысли одолевали его.

«Почему эта несчастная курица закукарекала? Не злая ли это примета перед таким делом? Или над нашим домом витает проклятье? Зря ли в народе говорят, что если курица закричала петухом — жди несчастья. Что же ожидает меня?»

А между тем сегодня все должно решиться. Один на один, лицом к лицу, как подобает настоящим врагам. Джахандар-ага долго искал его. Посылал тайком людей, чтобы узнать, где Аллахяр. Но тот удрал в город и спрятался там. Джахандар-ага поклялся, что пока не отомстит за коня и за все, не покажет людям своих глаз. Он ждал этого дня ровно два месяца. Не глядел на домашних. Клятва есть клятва. И вот вчера ему донесли, что Аллахяр вернулся домой. Джахандар-ага выждал день — пусть успокоится Аллахяр и уверится, что ничего ему не грозит, — и оседлал коня. С собой никого не взял: ни верного Таптыга, ни других слуг. Решил схватиться честно, один на один. Страшно только одно — погибнуть раньше врага. Конь мчался по тропе, разделяющей поле на две части. Вынес на бугор, над высоким обрывом фыркнул и остановился. Внизу бурлила Кура. Вода была серой, под стать осенним полям. Вдоль берега пасли скот. Вереница девушек спускалась от деревни к реке.

Джахандар-ага вспомнил и узнал это место. С этого обрыва он тогда увидел Мелек. И сейчас почти точно на том же месте одна молодая женщина, подоткнув подол, умывалась, плеща себе в лицо воду двумя ладонями. Прошло ли время с тех пор? Совершалось ли все, что успело совершиться? Не Мелек ли моется на реке? Сейчас он пришпорит коня, окажется рядом, попросит попить, схватит за кисть руки, перекинет через седло, переплывет Куру и умчится в леса на том берегу. Он очнулся и огляделся вокруг. Сонно текла вода, сонными стояли леса, сонно было в душе у самого Джахандар-аги. Нет, не помчался бы он сейчас вниз, не схватил бы ее за кисть, не обнял бы крепко и горячо. Усталость чувствовалась во всем: и в осенней природе, и в сердце, и в руках. Сквозь гул реки стала доноситься до слуха негромкая печальная песня:

Рука дрожит, в глазах туман,

К земле клонится тело.

Скажите,

Я ли постарел

Иль время постарело?

Давно зазубрился кинжал,

Кольчуга поржавела.

Скажите,

Я ли постарел

Иль время постарело?

Сидят мужчины возле баб,

Забыв, как в бой летали смело.

Скажите,

Я ли постарел

Иль время постарело?

Как молоко, прокисла кровь,

Что раньше в жилах пела.

Скажите,

Я ли постарел

Иль время постарело?

Конь, почувствовав, что поводья ослабли, тихо спустился по тропинке и сошел в воду. Джахандар-ага не мешал ему пить, а сам слушал песню:

Сегодня вороны в чести,

А соколы без дела.

Скажите.

Я ли постарел

Иль время постарело?

На толстых губах Джахандар-аги появилась грустная усмешка. «Словно про меня эта песня, — подумал он. — Так все же: я ли постарел иль время постарело? — повторил он про себя слова припева. — Нет, подожди, стареть будем завтра, а сегодня нам некогда».

Мимо промчался табун лошадей. Кони, перегоняя друг друга и кусаясь, разбрызгивая воду, ринулись в Куру.

Конь Джахандар-аги заржал и взбодрился. Хозяин тоже встрепенулся и натянул поводья. Влетели в деревню. Джахандар-ага крепче замотал башлык, поднял винтовку, лежащую поперек седла, и палец положил на курок. По извилистой дорожке достигли больших ворот двора, окруженного колючим забором. Конь закружился на месте. Джахандар-ага заглянул поверх забора и грубым хриплым голосом закричал:

— Хозяин, выходи!

Залаяли псы. Сначала слуги вышли во двор, за ними показался и сам Аллахяр. Внутри Джахандар-аги словно лопнула перетянутая струна, в ушах зазвенело, перед глазами поплыл туман. Но он взял себя в руки. Аллахяр, не поняв еще, в чем дело, подошел к воротам.

— Кто там?

Увидев, что враг идет к нему навстречу без оружия и ничего не подозревая, Джахандар-ага опустил винтовку.

— Мужчина навстречу мужчине не должен выходить безоружным. Вооружись и оседлай коня.

Аллахяр вздрогнул от этого спокойного, но повелительного голоса. Он обрадовался, что человек, которого он так долго искал, сам пришел к его порогу. Забыв обо всем, он хотел было ринуться на него. Но, спохватившись, что без оружия, остановился в ярости.

— Быстрее! Чего стоишь!

Джахандар-ага понял, что противник не осмеливается повернуться к нему спиной. Джахандар-ага поднял винтовку, лязгнул затвором, вынул патроны и бросил их под ноги Аллахяру.

— Не бойся, в спину стрелять пе буду.

Аллахяр попятился. Один из батраков понял, в чем дело, и быстро вывел из конюшни коня. В это время Джахандар-ага успел вновь зарядить свое оружие. Аллахяр зашел в дом и, тотчас выйдя обратно, вскочил в седло. Поднял винтовку и тут же выстрелил. Пуля пробила доски ворот.

Джахандар-ага ощутил, как заныло плечо. Он на коне перескочил через забор и очутился во дворе. Одновременно нажал на курок. Приклад в руках Аллахяра разлетелся вдребезги. Конь взвился на дыбы и заржал. Джахандар-ага мгновенно кинулся к Аллахяру, и тот не успел обнажить кинжал. Дым от пороха, хриплые голоса и визг собак — все смешалось. Какая-то старуха бежала по двору и била себя в грудь. Джахандар-ага остановился и крикнул:

— Не пугай женщин! Выйди со двора!

Кони съехались морда к морде. Как и их хозяева, они обдавали друг друга горячим возбужденным дыханием. Кинжал Аллахяра сверкнул в воздухе и если бы Джахандар-ага не уклонился, то распорол бы ему живот. Но теперь Джахандар-ага схватился за кисть Аллахяровой руки и вывернул ее так, что кинжал упал на землю и воткнулся в нее. Аллахяр вылетел из седла. Немедленно спешился и его враг. Кинжал снова оказался в руках Аллахяра. Мгновение, которое показалось очень долгим, противники стояли друг против друга: Аллахяр, прижавшись спиной к воротам, Джахандар-ага посреди двора. Бешеная злоба, ненависть, презрение полыхали в глазах у того и у другого. Вдруг Аллахяр, оттолкнувшись от ворот спиной, бросился на Джахандар-агу, но в ту же секунду навстречу ему полыхнул выстрел. Аллахяр как будто вздрогнул или так показалось выстрелившему, выпучил глаза и грудью пошел вперед. Джахандар-ага выстрелил еще раз. Аллахяр не упал. Он сделал еще один шаг. Джахандар-ага попятился, отступил. Ужас оледенил его сердце. Хотел выстрелить еще раз, но патрон не попадал в ствол. Грудь Аллахяра уперлась в дуло винтовки. Так они остановились лицом к лицу. И только теперь Джахандар-ага увидел, что глаза врага мертвы и стеклянны. Он убрал винтовку, и Аллахяр рухнул на землю.

Алексей Осипович проверял тетради учеников. Ему в руки попала тетрадь Османа. Он прочел заглавие и стал серьезным. Обмакнул перо в красные чернила и стал внимательно читать сочинение ученика:

«Село Гейтепе, где я родился, расположено на берегу Куры. Оно окружено высокими холмами. С одной стороны наши пашни тянутся до армянских деревень, а западная сторона граничит с грузинской землей. Сердитые волны Куры чуть не лижут стены домов. На левом берегу Куры раскинулся большой лес, который тянется вдоль реки и сливается вдали с небосклоном. Здесь можно найти что угодно. Деревенские ребятишки часто переплывают Куру и собирают в лесу яблоки, груши, ягоды тутовника; набив карманы алычой, возвращаются обратно. В нашем лесу часто можно встретить столетний дуб, карагач. Здесь есть также места, где не ступала нога человека. Каждый день, утром и вечером, на полянах кричат фазаны, квохчут тетерева. Здесь прекрасное и богатое место для охоты. Зимой в нашем лесу полно гусей, уток, а летом и осенью — куропаток. Кабаны ходят стадами. На каждом шагу можно встретить медведей, волков, шакалов и лисиц. Глядишь и нельзя наглядеться на оленей, спускающихся к реке на водопой. В этом богатом животными и птицами лесу имеются прекрасные луга, благоухающие зеленые поляны. Наши гейтепинцы, начиная с сентября месяца и до самого конца мая, жили здесь припеваючи. Этот лес приносил большие выгоды крестьянам. Но теперь там устроили заповедник. Днем и ночью конные казаки охраняют лес и не допускают туда никого. Говорят, его охраняют для наместника Кавказа, великого князя. Когда его душа пожелает, он приедет сюда из Тифлиса на охоту. Разве это справедливо? Лес кормил наше селение, и его отняли у нас. Никто не заботится о тех, которые жаждут клочка земли и куска хлеба. Хочется знать: почему все это так? Ведь говорят, все люди равны. Если это верно и все люди — дети природы, то почему одни слишком бедны, а другие чрезмерно богаты?»

Алексей Осипович еще раз прочитал последние строки и подчеркнул их красными чернилами. Прошелся по комнате. Он старался понять, откуда мальчику пришли на ум такие мысли. Ведь из учителей никто не рассказывал ему о французских просветителях, о Руссо?

Алексей Осипович остановился перед окном, взглянул на двор семинарии, а затем на общежитие мусульманского отделения. Свет погашен. Полная тишина. Только в одной из комнат в окне дрожит слабый свет. Алексей Осипович оделся и спустился во двор. «Может быть, нарушается распорядок и ребята после уроков ходят в недозволенные места? Или есть люди, которые отвлекают ребят от занятий и сбивают их с толку?»

Алексей Осипович открыл дверь в общежитие. Он подошел к дежурному ученику, сидящему в коридоре.

— Все ли в общежитии?

Дежурный вздрогнул и не сразу ответил на вопрос учителя:

— Да, все спят, господин инспектор.

— Никто не опоздал?

— Все пришли вовремя, кроме посещающих кружок.

— Какой кружок?

— Краеведческий.

Алексей Осипович помолчал. Он знал о существовании этого кружка, но не знал, что ребята посещают его по вечерам. Знаком показав, чтобы дежурный сел, он пошел дальше. Ребята все опали, Алексей Осипович остановился, прислушался к их дыханию. Одежда аккуратно сложена на тумбочках. У некоторых в головах книги. Кто-то забормотал во сне. Алексей Осипович подошел и поднял соскользнувшее на пол одеяло, открыл половину окна и проветрил комнату. Убедившись, что все на месте, все спят, он хотел уйти, но, подойдя к двери, взглянул на койку Ашрафа. Тот лежал на спине. Одна рука свесилась до полу.

Алексей Осипович тихо поднял руку Ашрафа и положил ее поверх одеяла, поправил подушку под головой, поднял книгу, упавшую на пол. Повертев книгу в руке, подошел к свету и прочел название на переплете. «Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву». Алексей Осипович чуть не выронил книгу. Хотел разбудить Ашрафа и спросить, откуда он ее раздобыл, но раздумал. Чтобы не выдать своего волнения перед дежурным, вынул часы с цепочкой из кармана жилета, посмотрел на них и направился к выходу. В дверях надел шляпу и вышел во двор.

Луна плыла над каменными башнями древней горий-ской крепости. Густая тень от холма заливала дома, расположенные у его подножия.

Алексей Осипович сам не знал, куда идет по пустым улицам спящего города. Тишину нарушали только его шаги.

«Стало быть, запрещенные книги проникли и в нашу семинарию. И читают их ученики мусульманского отделения, которым я руковожу. Кто-то рассказывает им о декабристах, объясняет, что «все равны, все люди — дети природы». А разве это не так? А разве я сам не думаю об этом? Не известно ли мне положение бедных крестьянских детей? Разве я не хлопочу, чтобы крестьянские дети могли получать бесплатное образование? Если же все это так, то сочинение Османа не должно волновать меня, а должно радовать! Плохо ли, что воспитываемые нами дети вольно и ясно думают? Разве мы не хотим вырастить их для отечества полезными людьми?»

Алексей Осипович повернул за угол, и встречный ветерок повеял ему в лицо. Он увидел луг, раскинувшийся за чертой города. Кура текла посредине зеленой равнины. При лунном свете сверкала зыбчатая гладь воды. Алексей Осипович вздохнул полной грудью, глядя вдаль, туда, где исчезали воды реки между скалами, бросающими друг на друга черную тень.

⇐ Предыдущая 28 29 30 31 323334 35 36 37 Следующая ⇒