Глава шестая

Глава шестая

Заметив перемену в настроении Аустры, Зандав решил, что поступил правильно: в самом деле, лучшим лекарством для женских капризов всегда были решительные, энергичные действия. Всякий неосуществимый каприз — это нарыв в душе человека: если позволить ему разрастись, он отравит весь организм. Разве хирург должен считаться с тем, что причиняет потерпевшему боль? Смело и безжалостно вскрывая гнойник, он возвращает больному здоровье. Зандав тоже действовал правильно, и результаты стали очевидны уже в самые ближайшие дни: Аустра перестала говорить об отъезде, о своих страхах; если муж в штормовую погоду отправлялся в море, она не выглядела подавленной. Казалось, у нее даже появился интерес к тому, что происходит вокруг. Ее перестало обременять присутствие в доме посторонних. Когда Лаурис приходил по вечерам к Рудите, Аустра охотно слушала его рассказы, а иногда и сама участвовала в разговоре. Как-то раз она предложила поиграть в карты вчетвером. Теперь у Зандавов по вечерам стало оживленнее, и редко когда играющие расходились раньше полуночи.

«Она начинает оживать, — удовлетворенно думал Алексис, наблюдая за женой. — Это благоразумнее, нежели вечно хлюпать и вешаться мужу на шею».

Иногда они слушали радиопередачи или коротали вечера, вспоминая о разных событиях из прошлого, и оттого, что им не нужно было больше уединяться попарно — Лаурису и Рудите в кухне, Аустре с Алексисом в своей комнате, их жизнь стала естественнее и удобнее. Они знакомились и привыкали друг к другу, это была переходная стадия к будущей родственной близости. Лаурис постепенно становился как бы членом семьи Зандавов. Если случалось, что он не приходил, все ясно чувствовали его отсутствие — будто чего-то не хватало.

Но не будем, однако, наивными и не станем судить о людях лишь по одним внешним признакам: если человек улыбается, это еще не значит, что он счастлив; молчание не доказывает отсутствие мыслей. Под внешним спокойствием часто скрывается волнение.

Чувства, которые довели Аустру до ссоры с Алексисом, ничуть не утихли. Она с прежним настойчивым отчаянием стремилась вырваться отсюда, и, как в первые дни, по-прежнему мучительной казалась ей жизнь здесь. Только теперь она не чувствовала себя такой одинокой и покинутой, как прежде: теперь у нее был друг, человек, готовый для нее на все. Еще не зная, что может произойти, она верила в чудо и облегченно вздохнула, почувствовав, что ее положение не такое уж безвыходное. Вместе со смутными надеждами Аустра приобрела уверенность, смелость, и действительность ей больше не казалась такой невыносимой. Лаурис Тимрот хотел освободить ее, увезти домой (каким путем — неважно, главное, что он хотел это сделать), Алексис противился этому и устраивал всяческие препятствия. Все это доказывало, что первый из них — друг, второй враг, потому что стремления первого совпадали с желаниями Аустры, тогда как второму они были совершенно чужды. Эгоизм Алексиса и его жестокость оттолкнули ее, пробудили в ней упрямство; преданная дружба Лауриса и его готовность помочь заслуживали признательности, которая могла перерасти и в какое-то другое, более глубокое чувство. Вся сила чувств, которую Алексис своим отношением оттолкнул от себя, устремилась теперь на Лауриса. Аустра была слишком измученна и растерянна, чтобы анализировать происходящее и ясно оценивать события. Факты утверждали очевидное: Лаурис — друг, Алексис — враг, и этого было достаточно.

«Он хороший, достойный любви человек…» — думала Аустра о Лаурисе. Теперь она постоянно сравнивала обоих как в мелочах, так и в главном, и всегда Лаурис при этих сравнениях выигрывал: ей казалось, что он искреннее, глубже и тоньше, чем Алексис. Он не так эгоистичен, не навязывает другим своих убеждений и действует лаской там, где Алексис применяет грубую силу.

Это сознание крепло в ней одновременно со все растущим смятением чувств. Желание уйти отсюда превратилось в доверие к человеку, от которого зависело осуществление этого желания, и чем страстнее стремилась она вырваться из ненавистного окружения, тем горячее становилась привязанность к своему освободителю.

В тот самый момент, когда Аустра убедила себя в том, что любит Лауриса, начались затруднения. Лаурис часто приходил к Зандавам, возможно даже чаще, чем прежде, и Рудите, так же как и все в поселке, думала, что он приходит к ней. Как только люди станут думать иначе, эти посещения сделаются невозможными, поэтому всячески надо было заботиться о том, чтобы это ошибочное мнение продолжало существовать и дальше. Но теперь это уже было не так просто. Во-первых, Лаурису самому тяжело было продолжать игру. Прежде, когда никто не знал действительного положения дел, ему приходилось пересиливать лишь себя. Это тоже было нелегко, но все-таки проще, чем теперь, когда за ним наблюдала Аустра. Она, знавшая всю низость этой игры и молчаливо оценивавшая ее по-своему. Если бы Лаурис был уверен, что она отвечает ему взаимностью, он чувствовал бы себя в этой роли более сносно: это была бы их общая тайна, заговор, и его действия были бы оправданны. А сейчас он не знал, одобряют его или осуждают. На всякий случай следовало относиться к Рудите по-прежнему, не отдаляться от нее — это сразу бы навело на всякие нежелательные размышления и догадки. Но каждый раз, когда Рудите по привычному и законному праву хотела с ним уединиться или когда Лаурису надо было ей что-то сказать, он терялся, краснел и чувствовал неловкость. Он смущался, если Рудите выходила проводить его за дверь и они немного задерживались в сенях. Ведь Аустра понимала, зачем выходила Рудите. Как тяжело было целовать девушку на прощанье, казаться ласковым, произносить нежные слова!

Лаурис был благодарен Аустре, когда она предложила проводить время всем вместе. Слушая радио или играя в карты, теперь не нужно было притворяться, сдержанность Лауриса оправдывало присутствие посторонних. И Рудите пришлось мириться с тем, что они реже и на более короткое время оставались с глазу на глаз и что в обществе брата и невестки Лаурис уделял ей меньше внимания — этого требовало приличие. Нельзя сказать, чтобы эти новшества были по душе Рудите, но на все ее возражения Лаурис находил убедительные доводы.

— Мы должны быть вежливыми и внимательными и к окружающим. Человек не может считаться только со своими удобствами. Или ты думаешь, что Алексису не доставляет удовольствия поболтать с нами? Если начнем сторониться их, Аустра решит, что мы избегаем ее, ведь у нее здесь нет других друзей, кроме нас.

Лаурис был прав, Рудите с ним согласилась.

Раньше Аустре было безразлично, что Лаурис говорит Рудите и как он к ней относится. Но теперь ей стало неприятно смотреть на нежность, с какой Рудите относилась к Лаурису. Робкое кокетство Рудите ее злило, ей казалось, что каждый взгляд Лауриса, обращенный в сторону Рудите, крадет что-то у нее самой. Не случайно она предложила играть в карты: это было продиктованное ревностью средство борьбы, с помощью этой уловки она добилась того, что Лаурис почти все время находился на глазах и Рудите не могла изливать на него свою нежность.

Однажды Рудите почувствовала себя плохо, после обеда ушла к себе в комнату. Когда пришел Лаурис, она легла в постель и попросила Аустру дать ей порошок от головной боли. Лаурису ничего не оставалось, как зайти к больной и посидеть у нее некоторое время. В комнатах Алексиса воцарилась напряженная тишина. Алексис читал газету, Аустра занялась вышиванием. Радио было выключено, чтобы шум не беспокоил больную. Лаурис оставался наедине с Рудите, и это, наконец, стало невыносимо. Аустра молча отложила вышивание и вышла на кухню. Тихо постучав, она приоткрыла дверь в комнату золовки.

— Простите, что беспокою. Я не знаю хорошо ли, что больная так много разговаривает. Тебе бы следовало уснуть, Рудите, это лучшее средство от головной боли. Лаурис может зайти пока к нам.

— Это верно, — согласился Лаурис. — В таких случаях нужен покой.

Он, виновато улыбаясь, простился с больной и вышел.

Алексис стасовал карты, и они некоторое время играли втроем. Все время выигрывал Зандав, он единственный углубился в карты. Немного погодя хлопнула кухонная дверь, и вошла Рудите. Она сняла мокрое полотенце с головы:

— Немного легче стало. Что я там одна буду скучать.

Губы Аустры искривила усмешка, но она с готовностью предложила:

— Иди садись рядом со мной. Алекси, дай Рудите карты.

Игру закончили, когда Алексису надоело выигрывать. Он ушел в свою комнату и стал раздеваться, не дождавшись, пока все разойдутся, а Рудите, как всегда, собралась проводить Лауриса.

— Нет, милая, тебе надо остерегаться простуды, — сказала Аустра. — Я сама закрою за Лаурисом дверь.

Не обращая внимания на сердитый взгляд Рудите, она проводила Лауриса до крыльца. Крепче обычного было ее рукопожатие. Тихо, но твердо прозвучал голос:

— Если любят меня, забывают других…

— А осторожность? — прошептал Лаурис.

— Вы правы. А теперь уходите, уходите немедленно. Со мной нельзя разговаривать в сенях.

Словно выгнанный за дверь, Лаурис стоял в темном дворе, силясь понять, что с ним произошло — плохое или хорошее? «Эта женщина умеет бороться, — подумал он. — Только бы не против меня…»

Он сразу понял, что болезнь Рудите была притворством, но почему Аустра вела себя так, ему мешал осознать все трезво недостаток воображения. «Если любят меня, забывают других…» Это было приказанием или даже немного походило на обещание. Она позволяла приблизиться к себе.

«Выходит, что я могу на что-то надеяться!» — подумал Лаурис.

А обе женщины весь следующий день были холодны друг к другу, пока не взял верх разум.

Мороз ударил рано, но снег заставил себя ждать долго. Даже к рождеству земля не оделась белым покровом. Болота и трясины замерзли, реки покрылись толстым слоем льда, он вполне выдерживал возы. В окрестных лесах усердно рубили деревья. Зандаву выделили сорок кубометров строительного леса в государственной делянке, примерно столько же он купил на торгах. Заготовку леса решили начать после праздников, когда кончится рыбная ловля, — в море уже появилась шуга, и уловы становились все меньше и меньше.

В сочельник приехал Эзериетис. Он гостил три дня, осмотрел хозяйство Алексиса, потолковал о постройке нового дома и предложил лошадь для вывозки бревен из леса. Старик был немногословен, но его взгляд говорил красноречивее слов, и чутье помогло ему понять то, о чем умолчали Алексис с Аустрой. Не мог он лишь взять в толк одного: как Алексис согласился сменить Эзериеши на эту нищету, спокойную деревенскую жизнь — на суровый труд рыбака? И откуда у Аустры взялось терпение все перенести? Говорить об этом с зятем не стоило. На третий день рождества, когда гость уезжал, Алексису нужно было снимать с кольев килечные сети и приготовить снасть к ловле. Попросили у Тимрота лошадь, и Аустра повезла отца на станцию. И вот здесь-то, в предчувствии скорой разлуки, развязались их языки, и они рассказали друг другу всю правду.

— Будущей весной думаю сдать усадьбу в аренду, — сказал Эзериетис. — Чего я, старый человек, буду надрываться? Много ли мне надо, на мой век хватит.

— Конечно, тогда у тебя будет меньше забот, — согласилась Аустра. — Но это, наверно, первый случай, когда в Эзериеши придет арендатор…

— Да, так оно и есть, — вздохнул Эзериетис. — Если бы мне раньше кто-нибудь сказал, что дойдет до этого…

— Отец… — начала Аустра и смутилась. — Ты сердишься на меня? Ведь из-за меня так получилось.

— Оставим это, — хмуро отмахнулся отец. — Я знаю, что не по доброй воле ты шла сюда.

— А если бы я осталась… разрешила Алексису уйти одному?

— Это было бы неправильно. Ты должна была уйти с ним.

— Я надеялась, что он одумается, сравнив эту жизнь с нашей. Скажи, отец… но ты, наверно, не захочешь этого…

— Говори.

— Если бы ты еще повременил с арендой… это лето?

— Ты надеешься, что Алексис передумает и вернется назад?

— Нет, на это я не рассчитываю. Но если я сама… вернусь?

— Одна?

— Всю жизнь я здесь не проживу. Я много раз уже говорила Алексису, но он заупрямился и слышать не хочет об этом. Неужели я непременно должна подчиниться ему?

— Об этом, пожалуй, надо было думать раньше, — проворчал Эзериетис.

— А теперь поздно? Но если я не могу выдержать этой жизни?

Вероятно, отец услышал в ее голосе что-то такое, чего не произнесли губы. Он взглянул на Аустру, сделал попытку улыбнуться, но получилась жалкая гримаса.

— Вот тебе и раз… Еще году не прошло, и уже такие разговоры! Разве он… плохо относится к тебе?

— Этого нельзя сказать. Но… — Аустра смущенно опустила глаза, — да и не это главное. Сегодня мне тяжело об этом говорить… в другой раз, может быть. Но если дело обстоит так, что в Эзериеши должны прийти посторонние люди, для которых там нет ничего дорогого, не лучше ли тогда… Конечно, если тебе неудобно принимать меня такую обратно и если я не смогу выдержать… то на свете достаточно мест, куда можно будет уехать.

— Не говори глупостей. В Эзериешах тебя примут в любое время, какая бы ты ни пришла. Я тоже остался совсем один, как заброшенная собака. У меня ведь, кроме тебя, никого нет. Меня нечего слушать, у тебя своя жизнь. Но если находишь, что так лучше, приходи в любое время. От Алексиса все равно большого толку не было и, наверное, никогда не будет.

— Спасибо, отец. Может случиться, что твой кров мне понадобится в самом недалеком будущем.

Остаток пути они проехали молча. Только при расставании у Эзериетиса вырвались значительные слова:

— Если это так, как ты говоришь, тогда я еще обожду и год похозяйничаю сам.

Поезд ушел. Аустра пустила лошадь шагом. Только сейчас, когда уехал отец, она поняла, какой покинутой и незащищенной была она на этой чужой земле, где приходилось жить против своей воли. Один-единственный человек понимал ее и сочувствовал ей. «Я его люблю… буду всегда любить. Почему я его не встретила раньше — как правильно и просто устроилось бы все. Сама преградила путь к своему счастью, сама должна и преодолеть эту преграду. И Лаурис поможет мне, потому что дело не только в моем счастье. Вдвоем это будет гораздо легче».

Добравшись до поселка Песчаного, Аустра не поехала домой, а свернула к дому Тимротов, чтобы Лаурису, если он у Рудите, не пришлось вести домой лошадь. Но он был дома и встретил Аустру у ворот.

— Я услышал, как вы подъехали, — сказал Лаурис, — и сразу понял, что больше некому.

Скрипнула дверь, кто-то вышел во двор — вероятно, брат Лауриса. Было темно.

— Вы хотели что-то сказать… — прошептал Лаурис.

— Завтра вечером я пойду в магазин за газетами, — так же тихо ответила Аустра. — Если хотите встретиться и поговорить, ждите у речки.

— Я буду там, — взволнованно ответил Лаурис. В темноте блеснули его глаза.

Аустра ушла, а дрожки, грохоча по мерзлой земле, въехали под навес. Лаурис ликовал. По темной дороге, в ту сторону, где мигал желтый огонь в лачуге Зандавов, шла, опустив голову, ссутулившаяся женщина.

На следующий день Алексис и Лаурис ставили килечные сети. Пришлось зайти далеко в открытое море, на глубину шестнадцати сажен. Пока они возились с сетями, поднялась метель, берег скрылся из глаз. Опустив последний якорь, они повернули моторку к берегу, ориентируясь по ветру. Компаса не было. Через какой-нибудь час они должны были подойти к берегу, прошло уже больше двух, а берега все не было. Они поняли, что моторка описывает вместе с ветром круги или идет параллельно берегу. Лодка обледенела, шуга быстро смерзалась. Видимость из-за сгустившейся мглы была не больше, чем шагов на тридцать.

Они блуждали до вечера — усталые, продрогшие и голодные. Уже смеркалось, когда утихла метель и слева показалась полоса леса, далеко в море вдавался какой-то мыс.

— Здорово! — сплюнул Алексис. — Далеко заплыли. Засветло не доберемся, да и горючее идет к концу.

Они подошли ближе к берегу, чтобы новая снежная метель не застала их в открытом море. Если не хватит горючего, пристанут где попало и пешком пойдут в поселок.

Лаурис нервничал — Аустра напрасно будет ждать его. А возможно, она встретит их на берегу, ведь она знает, что он в море с Алексисом, и они успеют договориться о встрече. Возможно… а возможно, что она передумает и больше не будет искать свиданий.

— Который час? — спросил Лаурис, когда они, наконец, добрались до отмели поселка Песчаного.

— Шесть, — угрюмо проворчал Алексис. — Весь день потерян. Я думал, что сумею подготовить новую сыртьевую сеть, да где уж теперь. Хорошо, если успеем сколоть лед с лодки.

— Ты сейчас собираешься скалывать? — проворчал Лаурис. — Лучше придем утром. — «Аустра теперь уже отправилась в магазин. Сколка льда займет не меньше получаса».

— Ты куда-нибудь торопишься? — спросил Алексис.

— Я голоден, да мы сегодня и так проболтались слишком долго, — огрызнулся Лаурис.

— Беги, мне-то что. Я и один сколю… — резко засмеялся Алексис. — Молодому человеку некогда, ха-ха! Наверно, опять бриться спешишь? Надо было захватить с собой бритву — в море побрился бы.

Неудачный день испортил обоим настроение, и они беспричинно злились.

— Делай как знаешь, — заявил Лаурис. — С меня на сегодня хватит. Всего хорошего!

— Вертопрах! — крикнул вслед Алексис.

— Я тебе не батрак! — отрезал Лаурис, уходя.

В конце концов ничего страшного нет, если оставить обледеневшую лодку до завтра. Скоро Алексис пожалел о своей резкости, но как всякого уверенного в своей правоте человека это еще больше раздосадовало его. «Пусть катится ко всем чертям! А лодка постоит, я один тоже не буду батрачить».

Закрыв на ключ кабину моторки, он отправился домой в таком дурном настроении, что маленький Дадзис вместо ожидаемой ласки получил от хозяина пинок сапогом. В кухне хлопотала одна Рудите.

— Где Аустра? — сердито спросил Алексис.

— Еще не вернулась из магазина.

— Это еще что? Ты сама не удосужилась сходить?

— Ей понадобились цветные нитки для вышивания. Самой лучше выбрать подходящие цвета.

— Нитки, ха… лучше бы поработала коклюшкой. Сети лежат нечиненые. Всем я должен заниматься.

Сняв сапоги, он яростно швырнул их в угол. Рудите не произнесла ни слова. Она изучила брата и знала, что в подобных случаях лучше всего молчать.

— Ты сейчас будешь есть или подождешь, когда придет Аустра?

— Ты считаешь, что я еще недостаточно долго ждал? С утра маковой росинки во рту не было…

Пока Рудите ставила на стол жареную салаку с картофелем, Алексис заглянул в коробку с гильзами и банку, где хранился табак. За праздники весь табак вышел. Этого еще не хватало! Остаться без курева… Они даже не способны днем сходить за табаком!

С недовольным видом он сел за стол и принялся за еду. Рудите налила ему кофе и незаметно ушла в свою комнату.

Лаурис сразу со взморья отправился на условленное место. Переодеваться было некогда. Ничего, в темноте незаметно. А если и увидит, то известно, откуда он явился.

Ему не пришлось долго ждать. Аустра тихо кашлянула, заметив на дороге темную фигуру. Сверкнул и сразу погас карманный фонарик.

— Много ли у вас времени? — спросил Лаурис, беря из рук Аустры корзинку с покупками.

— Немного. Дома будут ждать. Отойдем куда-нибудь в сторону, скоро здесь должна пройти Байба. Нехорошо, если…

— Что у вас на ногах?

— Резиновые сапоги.

— Хорошо. Значит, мы можем идти берегом. Возле Зандавов тропинка выходит на дорогу.

— Знаете что, — заметил Лаурис, когда они свернули с дороги и подошли к одинокому кусту. — Я сегодня поссорился с Алексисом, и вам лучше не задерживаться. Жаль, что так вышло, но будет хуже, если у него возникнут подозрения.

— Разве он… о чем-нибудь догадывается?

— Кажется, еще нет. Я спешил вовремя встретить вас, а он хотел, чтобы я остался и помог сколоть лед с моторки. Я отказался…

— Тогда он может догадаться. Подозрительное совпадение: я первый раз иду в магазин, и как раз в это время вы не хотите задержаться у лодки.

— Ну, надеюсь, ничего страшного не случится, — Лаурис нащупал в темноте ее руку и крепко пожал. — Как хорошо, что вы пришли! Как мне вас благодарить…

Ответом ему было торопливое нервное рукопожатие.

— Вы все знаете обо мне, — продолжал Лаурис. — Я раскрыл перед вами себя как на ладони.

— О боже, как все же я мало знаю, — ответила Аустра. — Вы говорите… что любите меня…

— Это правда, — с горячностью откликнулся он.

— На что вы надеетесь? Чего хотите? Обманывать своего друга? Может быть, это и есть предел ваших мечтаний?

— Если бы мне пришлось довольствоваться только этим, я был бы признателен и за это.

— А меня это не удовлетворяет. Я потребую все или ничего.

— Берите все, ведь я ваш! Только скажите, значу ли я для вас хоть что-нибудь?

— Вы… — пальцы ее схватили пальцы Лауриса, стиснули их и отпустили. — Вы могли бы стать для меня всем, но для этого нужно выполнить то, что я потребую.

— Я выполню.

— Все?

— Для меня нет ничего невозможного.

— Я потребую многого, очень, очень многого. Прежде всего… я не желаю быть ничьей любовницей. Мне не нужно счастья, которое заставляет лгать, обманывать, обкрадывать кого-то. Вы понимаете? Я не могу принадлежать двоим.

— Именно такой я вас представлял в своих мечтах.

— Потом… я хочу выбраться отсюда и никогда больше сюда не возвращаться.

— Тогда наши желания совпадают. Это все?

— Об остальном вы узнаете, когда придет время.

— Буду ждать. Значит, вы все-таки любите меня?

— Об этом узнаете, когда настанет время. А пока… пока будем жить так, как будто ничто не изменилось. Вон уже виднеется дорога, не ходите дальше. Дайте мне корзинку.

— Знаете что… Если вы мне верите, — Лаурис с волнением схватил ее руки, — и если я для вас действительно что-то значу… — он приблизился к ней вплотную и ждал, не спуская глаз с лица Аустры.

Несколько мгновений Аустра пытливо вглядывалась в его глаза, затем молча склонилась к нему. Он поцеловал ее. Аустра ушла не оглядываясь. Лаурис тоже пошел домой, затаптывая тяжелыми сапогами маленькие следы, оставленные на снегу Аустрой. Но это была излишняя предосторожность: к ночи опять пошел снег.

«Теперь я виновата, я провинилась перед мужем… — подумала Аустра. — Он бы имел право судить меня, если бы знал. Но почему мне не страшно? Почему молчит голос совести? Или мне больше не жаль Алексиса? А он хоть раз пожалел меня?..»

И все же по мере приближения к дому ей становилось все тревожнее. «Как посмотрю ему в глаза?»

В кухне никого не было. Алексис хмуро взглянул на жену из угла комнаты.

— Здесь газета, Алекси… — сказала Аустра, положив газету на стол. — Ты поужинал?

— Ты принесла табак? — сурово прервал он ее.

— Табак?.. Разве…

Он только сплюнул и швырнул коклюшку.

— Ну ничего в голове не держится! А о глупостях думает весь день.

— Что с тобой, Алекси?

— Я с самого полудня не курил!

— Ты мог сказать об этом более спокойно. Не случилось ничего страшного, чтобы так кричать.

— Уж не знаю, как тогда и разговаривать. Целый день вам нечего делать, и ты не могла заметить, что у меня нет табаку, и я должен молчать… Не зажужжала ли опять у тебя в голове оса? Старик целых три дня напевал да бормотал, теперь у тебя только Эзериеши на уме.

— А при чем тут табак?

— Ох, оставь меня в покое!

Таким грубым он еще никогда не был. Слушая его, Аустра чувствовала, как она постепенно освобождается от какой-то тяжести: этот человек заслужил, чтобы с ним поступали так, как поступила она. После минутного замешательства она молча завязала платок, который собиралась было снять, и направилась к двери.

— Куда? — крикнул Алексис.

— В магазин. А то мне сегодня житья не будет.

— Ты идешь назло мне? — он вскочил, загородив ей дорогу. — Я из тебя выгоню эту дурь.

— Через полчаса магазин закроется, — спокойно проговорила Аустра. — И ты до утра останешься без табаку.

— Никуда не пойдешь! — Алексис оттолкнул ее от двери. — И хватит об этом! Ни слова больше.

Аустра уставилась на него гневными глазами, затем тихо прошла в комнату и сняла пальто. «Вот когда он открыл свое настоящее лицо! Уже сейчас он такой. Каким же он будет через несколько лет, когда почувствует полную власть надо мной? Нет, этого не будет. Нечего его жалеть. То, что я собираюсь делать, правильно. И я сделаю это».

Несмотря на эту ссору, у Аустры в тот вечер было легко на душе: она больше не чувствовала себя виноватой. А когда Алексис, кончив починку сетей, собрался спать, кровать оказалась пустой: Аустра постелила себе на диване. Это его взбесило еще больше.

— Ты эти капризы брось, — прошипел он вполголоса, чтобы не услышала Рудите. Взяв Аустру за плечи, он хотел поднять ее, но она резко повернулась к нему лицом и так сильно толкнула его, что он отпрянул.

— Не прикасайся ко мне, я закричу, — предупредила Аустра.

Тогда он ударил ее. Она не заплакала.

И все случилось только потому, что на море начался шторм и моторка сбилась с курса: утомленный человек зол и несправедлив. Если ему не угождают, он озлобляется.

Прошло несколько недель. После Нового года установилась тихая морозная погода, и море почти до самого горизонта быстро затянуло льдом. Рыбаки вытащили на берег лодки и убрали в сараи сети, теперь о ловле рыбы нечего было и думать до тех пор, пока штормом не разобьет лед или он не сделается настолько толстым, что можно будет начать подледный лов. Лаурис на всякий случай держал наготове салачный невод, и в артели заранее было условлено, кто из рыбаков пойдет на лов, когда это будет необходимо.

Тем временем в ожидании благоприятного ветра и появления косяков рыбы, люди спешили управиться с домашними делами. Алексис заготовлял лес для стройки. Другие рыбаки разбирали и чистили моторы, конопатили лодки, чинили старые сети и вязали новые.

Во дворе Дейниса Бумбуля одиноко стоял каркас начатой лодки. В холодную погоду, особенно если шел дождь или снег, мастер не любил мерзнуть на открытом воздухе.

Ссылаясь на застарелый ревматизм, он в такие дни предпочитал дома курить трубку, постукивая долотом или орудуя скобелем, а то и просто, сидя у печи, болтать с Байбой. Вдоволь наработавшись летом, он мог позволить себе этот отдых, да и Байба, в свою очередь, тоже была не прочь побеседовать с мужем.

Однажды в субботу они вот так сидели вдвоем в кухне. Байба, поставив на огонь котел с путрой,[5] изредка помешивала ее деревянной лопаточкой, а Дейнис, сидя у плиты, от нечего делать вырезал черпак для лодки. Их подхватила мощная волна фантазии.

— Так ты говоришь, что Пиладзис приобрел богатство нечестным путем? — спросила Байба.

— Ну, утверждать, что совсем нечестным, пожалуй, нельзя, — ответил Дейнис. — Просто он был немного колдуном и умел находить спрятанные клады. Однажды я сам видел (тогда я еще маленьким мальчиком был), как отрыли бочонок со шведскими талерами. Сколько до этого ни искали, как ни вынюхивали везде, все было напрасно. Пиладзис взял в руки тоненький прутик и обошел вокруг поля. Как он это учуял, не знаю, но вдруг остановился и говорит: «Копайте, здесь должно быть». Тогда у него никакого богатства не было, ходил штурманом на дровянике. Потом приобрел парусник, за ним — другой и построил себе самый большой дом в приходе. Перед японской войной у него было уже восемь судов, три дома и большой капитал в банке. Он еще много раз находил спрятанные клады. Государство разрешило ему заниматься этим, потому что он платил проценты. А когда Пиладзис умер, то в день его похорон разыгралась такая вьюга, что небо с землей смешалось.

— Значит, он был колдуном, — решила Байба.

— Кажется, путра пригорает… — напомнил Дейнис. — Да, одно время он даже считал меня за приемного сына, ведь у него были только дочери. Старик очень хотел, чтобы я женился на средней. Обещал дать в приданое самый большой дом и два корабля. Он сам проводил меня на конфирмацию и подарил золотые часы.

— Куда же ты их дел?

— Подарил сиротам и нищим.

— Совсем спятил! Зачем же нужно было отдавать чужим?

— Погоди, сейчас поймешь. Как я уже говорил тебе, в день похорон разыгралась ужасная вьюга. Через несколько недель пришло известие, что в тот самый день пошли ко дну два корабля Пиладзиса с людьми. На одном из них капитаном был сын Пиладзиса.

— Сын?! Ты же говорил, что у него были только дочери?

— Ну да, дочери. Разве я сказал, что это был его родной сын? Племянник. Он только называл его сыном. Да, так все они пошли ко дну. До весны потонули еще два корабля, сгорел дом. А дочери заболели чахоткой, и им ничего не могло помочь — ни лекарства, ни пластыри. И вот я чувствую, что и у меня с легкими не совсем ладно. Ночью вижу сон. Кто-то в черном подходит к моей кровати и говорит: «Дейнис, если хочешь остаться в живых, разделывайся с часами, которые тебе дал Пиладзис. Нечестно приобретенное имущество погубит тебя». На другой же день я пошел в волостной суд и пожертвовал часы бедным. Это меня и спасло. А семейство Пиладзиса и его богатство за два года развеялись без остатка. Все корабли затонули, скот передох, а после смерти последней дочери дом продали с молотка.

— Тебе ничего не досталось?

— Ну как же, старик в завещании указал, что судостроительная верфь и часть находящегося в банке капитала передается мне. Никто не мог понять, почему я отказался от всего этого.

— Как знать, нужно ли было тебе так поступать. Теперь был бы ты богатым…

— Ты думаешь, что и тогда ты заполучила бы меня в мужья? Да я бы давно лежал в сырой земельке. А теперь, как там ни говори, у меня кое-что есть — собственный дом, жена…

— И сын… — с гордостью заметила Байба. — Наверно, все-таки ты прав: нечестно нажитое богатство впрок нейдет. Потому-то и я не вышла замуж за трактирщика Звирбулиса. Он был моложе тебя и образованный человек. До войны сам барон останавливался в трактире, и они вдвоем ездили на охоту.

— Неужели?

— Я своими глазами видела. Два года жила хозяйкой в трактире. Между ними из-за меня даже вражда началась.

— Расскажи, как это было, — полюбопытствовал Дейнис.

— Понимаешь, барону тоже я приглянулась.

— Но ты ведь не знаешь немецкого языка?

— Да, но зато барон хорошо знал латышский. Он был еще холостяком. Если бы он не был таким некрасивым, я бы, наверно, вышла за него замуж.

— Ну да, я так и думал. Ведь ты хорошо разбираешься в мужчинах. А как же трактирщик?

— Тот совсем было уговорил меня. Я уже собралась ехать с ним к пастору, да заметила в конюшне кровь. А перед этим в трактире ночевал какой-то проезжий торговец и потом неизвестно куда исчез. Тут мне вспомнилось, что трактирщик подливал торговцу в вино какие-то капли. Мне сделалось страшно, и я, сказав, что поеду к матери за благословением, уехала совсем.

— Почему же ты не заявила в полицию?

— Ты в уме? Меня бы затаскали по судам как свидетельницу.

— Гм, да. Мне в России довелось быть на большой охоте, и я видел, как помещик застрелил своего соседа. А чтобы скрыть преступление, решил свалить все на медведя, который приближался к убитому. Но я расстроил замыслы помещика, застрелив зверя. За это меня наградили медалью «За храбрость».

В их рассказах, словно Феникс из пепла, возрождались сказочная красота молодой Байбы и мужество, ум, сила Дейниса. Они умилялись никогда не существовавшими достоинствами друг друга, сочиняли и не мешали сочинять собеседнику, уносясь в заоблачный мир фантазии, пока какая-нибудь прозаическая мелочь не возвращала их к действительности.

— Путра пригорела… — еще раз напомнил Дейнис.

— У тебя в бороде пепел, — сказала Байба.

В это время из школы вернулся Лудис, двенадцатилетний подросток, и внимание родителей переключилось на него.

Просматривая тетради, они довольно улыбались при виде пятерки и старались незаметно перевернуть лист, если отметка была посредственной.

— Что хорошего слышно? — спросил отец.

— Прошлой ночью двое из соседнего поселка ходили на тюленей, — рассказывал Лудис. — Семь штук убили.

— Ну и ну?! — удивилась Байба.

— Собираются опять пойти, — продолжал Лудис.

— Семь тюленей… — высчитывал Дейнис. — Одной только премии получат тридцать пять латов. Да еще шкура да жир. Это удачная охота. Я однажды убил шестнадцать штук, но тогда у меня было ружье. Можно, конечно, и дубинкой.

— Папа, ты умеешь охотиться на тюленей? — Лудис забыл о тарелке с путрой.

— Это дело не сложное. Надо только найти их и подкрасться незаметно. Гм, да… — Дейнис принял озабоченный вид — он, видимо, что-то обдумывал. — Если бы знать, что… Надо бы поговорить с Алексисом Зандавом и молодым Тимротом — они когда-то охотились на тюленей.

— Алексис только что пришел из лесу, я видел! — воскликнул Лудис. — Папа, если вы пойдете, возьмите и меня с собой.

— Ты еще мал, — не согласился Дейнис.

— Мне очень хочется посмотреть, как охотятся на тюленей.

Позабыв про обед, Лудис так неотступно упрашивал отца, что в конце концов Дейнис уступил:

— Ну, хорошо, можно будет, пожалуй, взять и тебя. Тюленья шкура, если ее выделать, хорошая вещь, — рассуждал Дейнис. — Жир годится вместо ворвани, а мясо — на еду, эстонцы употребляют его в пищу, а они не глупы.

Дейнис накинул на себя шубейку и заячий треух.

— Я схожу к Зандавам, потолкую. Это дело следует обдумать. Из тюленьей шкуры вышла бы хорошая школьная сумка для Лудиса.

Это опять было что-то новое и вносило разнообразие в скучные поселковые будни. Чтобы скрыть от окружающих приподнятое настроение, Дейнис, не торопясь, с достоинством, заковылял по дороге, словно вышел просто прогуляться.

Алексис выглядел усталым. Сегодня он закончил заготовку бревен для дома и вернулся из лесу раньше обычного.

— Ваши сегодня не топят баню? — спросил он Лауриса. — С удовольствием попарился бы.

— В прошлую субботу топили, — ответил Лаурис. — Почему ты не пришел?

Аустра вязала рукавицы, не принимая участия в разговоре. Рудите наматывала нитки на коклюшки. Воздух в комнате был синим от табачного дыма, Лаурис сидел здесь еще с обеда.

— У тебя теперь барское житье, — усмехнулся Алексис. — Невод сшит, сиди у моря и жди погоды.

— Не велика радость, — сказал Лаурис. — Лучше бы поднялась метель и открылось море. Можно было бы выйти на моторке. Возле рифов должна быть рыба. Ты думаешь, там что-нибудь возьмешь неводом? Выбьешься из сил, раза два вытянешь, а потом вешай невод в клеть.

— Не скажи. Салака сейчас в цене… — возразил Алексис.

— Пока ее мало. Когда начнется массовый лов, цену собьют. Коптильщики и торговцы заберут львиную долю.

Маленькая ссора была забыта, и внешне казалось, что в отношениях друзей ничего не изменилось. То обстоятельство, что Лаурис часто слонялся по поселку, никого не удивляло: в это время года большинство мужчин поселка томилось от вынужденного безделья. В ожидании подледного лова многие из них боялись отлучиться на заработки в лес, а поблизости работы не было.

За дверью кто-то вытирал ноги. Аустра окинула взглядом комнату и вновь углубилась в работу: ничего, пусть заходит, у них не хуже, чем в других домах. Если уж для Лауриса хорошо, то для других…

Это был всего только Дейнис.

— Помогай вам Бог, — приветствовал он. — На дворе щиплет такой морозец, что глаза на лоб вылезают. Смотри-ка, и Лаурис здесь: я полагал, что ты ушел тюленей бить, а ты, как барин, на берегу околачиваешься.

— А ты что, видел тюленей? — равнодушно спросил Лаурис.

— Я-то не видел, а люди из соседнего поселка убили семнадцать штук и даже больше.

— Значит, какое-то стадо заплыло в наши края, — отозвался Алексис.

— Ясно, — заключил Дейнис. — Сейчас хорошая охота. Ночи лунные, лед немного снежком припорошило. Я думаю сходить. Завтра воскресенье. Попробовать ради спортивного интереса. Что ты на это, Алексис, скажешь?

— Гм…

Спицы в пальцах Аустры зашевелились быстрее. Склонившись над вязаньем, она не смотрела на говоривших.

— Но сейчас такой холод, — заметила Рудите.

— Вот и хорошо, тюлени выползают подышать, им-то не холодно, — сказал Лаурис.

— <

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 Следующая ⇒