12.07.1965 5 страница

Как вы помните, в начале доклада я обещал обсуждать и решать конфигураторные задачи. Я предполагал обсудить их на методологическом уровне до построения соответствующих предметов изучения. Вы видите я не забываю своего обещания и пытаюсь делать именно то, о чем говорил.

Уже на этом весьма абстрактном уровне я могу, двигаясь от заданного целого, изобразить предмет, представляющий воспроизводство, а затем предмет, представляющий генезис деятельности.

Двигаясь как бы поверх этой схемы, я могу задать вопрос о том, как относятся друг к другу два предмета и при этом буду стремиться получить ответ на таком же предельно абстрактном уровне. Наверное, чтобы ответить на поставленный вопрос, нужно рассмотреть, как получаются сами эти предметы. В частности, интересно выяснить, может ли быть получен предмет, изображающий генезис, при движении непосредственно от эмпирического данного целого деятельности. Или же, напротив, он предполагает предварительное построение предмета, описывающего воспроизводство деятельности.

Таким образом, мы переходим к вопросу, какое отношение должно быть между двумя изображенными мною выше предметами. При этом важнейшим становится вопрос: должны ли мы рассматривать их как два разных, лежащих наряду друг с другом, предмета или же эти предметы связаны друг с другом и предмет, описывающий генезис деятельности, является вторичным и может быть получен лишь не основе предмета, описывающего воспроизводство деятельности.

Выражение «генезис деятельности» я применяю в условном смысле, ибо, как вы помните, специально оговорился, что применение понятия развития в применении универсуму деятельности вызывает сомнение. В частности, это означает, что нужно будет еще выделить и изобразить ту действительность, которая развивается; может ли развиваться деятельность как таковая, пока не выяснено.

— Не предполагает ли картина воспроизводства деятельности все разговоры, которые вы ведете вокруг нее, понятия процесса.

Вполне возможно, что воспроизводство могли бы быть анализируемо с точки зрения понятия процесса. Но даже, если бы это было так, то это еще не означало бы, что деятельность является процессом. Наоборот, если вы начинаете говорить, что воспроизводство есть процесс — а, в принципе, я мог бы с этим положением согласиться, если бы не некоторые «но», о которых я буду говорить потом — то это означало бы не больше того, что мы можем рассмотреть в виде процесса воспроизводство и только воспроизводство. Поскольку мы говорим о деятельности как о чем-то отличном от воспроизводства, как об объекте, который воспроизводится, то мы скорее должны отрицать за деятельностью характер процесса, а должны трактовать ее ближе к вещи.

Во всяком случае, принятие тезиса, что воспроизводство есть процесс, ничего не говорит в пользу того, что и тот объект, который воспроизводится, тоже обязательно должен быть процессом.

Здесь мне хотелось бы сформулировать одно очень важное для меня положение. Приняв в качестве основополагающего утверждение, что деятельность воспроизводится и что само воспроизводство является существенным и кардинальным для социального существования деятельности — вы помните, я сказал: «То, что не воспроизводится, не существует в социальном плане», — я могу теперь перевернуть отношение между ними и начать определять деятельность через воспроизводство. Это крайне важно и принципиально.

Я начал с задания деятельности как неизвестного пока объекта. Я представил деятельность как структуру, включающую блоки процессов и средств, я ставил вопрос о том, какой структурой обладает деятельность, и в поисках определяющих ее факторов вышел к воспроизводству.

Теперь воспроизводство задано и весь процесс начинается как бы в обратном порядке. Воспроизводство задано, оно должно существовать и осуществляться и, следовательно, сама деятельность в ее структуре должна быть такой, чтобы воспроизводство могло происходить. Поэтому теперь на вопрос, что такое деятельность, я могу отвечать принципиально новым, весьма продуктивным и плодотворным способом: деятельность есть то, что может воспроизводиться. Это, следовательно, такая структура и такой объект, которые «пригнаны», приспособлены к воспроизводству и его механизмам.

Утверждение, что деятельность и есть то самое, что воспроизводится и должно воспроизводиться в социальном организме, на первый взгляд, кажется банальным и слишком общим. На самом же деле это очень важное методологическое утверждение. Ведь из этого утверждения следует, что структура деятельности, как того, что должно воспроизводиться, должна быть подлажена к механизму воспроизводства, должна соответствовать ему. И из этого вытекает, что мы должны таким образом рассмотреть деятельность, так ввести ее структуру, чтобы все элементы и связи между ними вытекали из механизмов воспроизводства или, иначе, определялись ими.

Иными словами, мы выдвигаем гипотезу, что деятельность и есть такая структура, которая сложилась в результате передачи, или воспроизводства, составляющих социального целого, и все ее связи, во всяком случае, решающие связи, заданы этим механизмом передачи. Тогда исследование механизмов воспроизводства и будет исследованием связей, конституирующих структуру деятельности.

Выше я говорил о разных направлениях исследования деятельности, в том числе — об исследовании генезиса фрагментов деятельности и об исследовании механизмов воспроизводства деятельности. Эти исследования задают два направления анализа и, соответственно, два развертывающихся предмета. Но здесь, как следует из сказанного выше, возможны два случая: эти предметы могут быть либо двумя совершенно независимыми образованиями, либо же одно из них будет строиться на основе другого, и тогда, следовательно, мы будем иметь не два независимых образования, а одно сложное. Именно этот вопрос я и начал обсуждать, спросив, как схемы генезиса деятельности должны относиться к эмпирическом материалу — непосредственно или через схему и теоретическую систему, изображающую воспроизводство.

На первый взгляд кажется, что мое предшествующее движение было тавтологичным. Я получил схемы трехчленки, которые были интерпретированы как схемы воспроизводства. На основе этого я утверждал, что главное для деятельности это воспроизводство и, наоборот, сама структура деятельности должна быть получена как то, что соответствует схемам воспроизводства. Итак, есть идея воспроизводства, полученная из анализа деятельности, а затем схему деятельности, казалось бы, нужно получить из воспроизводства.

Но эта тавтологичность является видимостью. Чтобы пояснить это, напомню схему моего движения. Сначала появилось расчленение деятельности на два блока «процессов» и «средств». Затем был поставлен вопрос о механизмах и закономерностях развития мышления. Было выдвинута гипотеза о характере генетического процесса и таким образом получилась схема трехчленки «средства-1 — процессы — средства-2». Трехчленная схема стала трактоваться как некоторая единица, характеризующая деятельность.

Затем выяснилось, что может существовать и другая интерпретация подобной трехчленки при условии, что мы идентифицируем (оставим постоянным) средства-1 и средства-2. Когда появилась новая интерпретация связей в трехчленной схеме, то из этого родилось новое глобальное представление всего социального целого, родилась идея воспроизводства. В результате у нас имеется, с одной стороны, онтологическая картина всего целого — это некоторые механизмы воспроизводства, наложенные на «фон» деятельности, а с другой стороны, блок некоторой единицы деятельности.

Хотя раньше мы вроде бы уже знали структуру этой единицы и представляли ее в виде трехчленной схемы, теперь мы ставим свое прежнее представление под сомнение и хотим получить новое представление, соответствующее с самого начала идее воспроизводства. Это означает, что весь блок единицы деятельности мы как бы замазываем черной краской. Раньше мы знали, как устроена эта единица, какие элементы и связи она содержит. А теперь мы полагаем, что мы этого уже не знаем.

Из известного и изображенного блок единицы деятельности становится неизвестным, становится «черным ящиком». Происходит переориентация, а более точно, как бы перевертывание направления исследования. Схематически это можно изобразить так:

Во втором ряду схемы мы предполагаем, что структуры единицы деятельности должна быть такой, чтобы она соответствовала механизмам воспроизводства, которые мы видим и исследуем в эмпирически заданной нам системе целого (представление слева). Какой именно будет эта структура единицы деятельности, мы сейчас не знаем. Она должна быть введена по-новому, исходя из наших общих представлений и анализа процессов социального воспроизводства. На этом этапе мы даже не знаем, сколько будет подобных схем структур единиц деятельности — три, восемь или еще больше. Собственно, ведь у нас так и получилось: в структуре единицы деятельности оказалось значительно большее число элементов, но мы вывели все это из анализа механизмов воспроизводства.

В подобной переориентировке направления исследований заключен совершенно общий прием научного исследования. При этом как нетрудно заметить, изменяется сам предмет исследования, мы переходим в совершенно новую область. Схема трехчленки была получена из анализа механизмов и закономерностей развития отдельных фрагментов деятельности, а если говорить еще более точно — из процедур эмпирического анализа отдельных текстов и обоснований этих процедур.

Но когда мы оставили точку зрения генезиса и начали говорить о воспроизводстве в целом, то мы вместе с тем оставили и отдельные тексты, вообще — фрагментарный подход к социальному целому, и перешли к анализу всего этого целого, приняли, по сути дела, глобальный подход. Весьма характерно — и на это надо обратить внимание, что когда мы говорим о механизмах воспроизводства, то всегда возникает известное недоумение: воспроизводство чего? И мы отнюдь не всегда можем сказать, что деятельности.

Дело в том, что сама деятельность, как я и подчеркивал, в предшествующем принципе, есть само воспроизводство, есть то, что существует в воспроизводстве. Иными словами, с некоторых случаях мы можем говорить о воспроизводстве деятельности. И в этом случае деятельность выступает как нечто постоянное и, следовательно, почти субстанциальное. В других же случаях воспроизводство и есть деятельность. Здесь она уже не субстанция, которая передается, а сама передача, процесс, и в этом плане — нечто развертывающееся и развивающееся, не остающееся постоянным. Таким образом, механизм воспроизводства оказывается здесь исходным, а структура деятельности определяется через него. Это и есть то новое, к чему мы пришли.

Надо отметить, что мы уже не раз сталкивались с этим механизмом и обсуждали его. Мы называли его тогда «перепредмечиванием», и по-видимому, оно является общим моментом в процессе развития всякой науки.

19.07.1965

Основной результат прошлого доклада может быть сформулирован в двух положениях. В первой части его я говорил о том, что попытки исследовать мышление, пользуясь категорией процесса, привели нас к выводу, что мышление, если его брать в целом, не является процессом, не может быть представлено как процесс. В связи с этим встал вопрос, должны ли мы применять этот тезис к мышлению, взятому в целом, или также и ко всем его частям. Я склонялся скорее к первой, более узкой точке зрения, что мышление, взятом в целом, не может рассматриваться в виде процесса.

Но это, с моей точки зрения, не исключало того, что внутри мышления могли быть выделены такие элементы, которые, возможно, удалось бы рассмотреть как некоторый процесс. Но этот, второй момент остается пока открытым. Важно, что мышление в целом нельзя рассматривать как процесс, а к нему должна применяться другая, исключающая понятие процесса, категория, а именно категория структуры.

Более точным, наверно, было бы даже говорить не «исключающая» понятие процесса, а включающая его в себя на правах подсобного понятия, относимого к некоторым элементам. Этот тезис имел прежде всего формальный, методический смысл. Он означал, что если мы хотим рассмотреть мышление в целом или некоторые «единицы» мышления, то должны представлять их в виде некоторых структурных образований, содержащих в себе разнородные элементы и связи между ними.

В позапрошлом и прошлом докладе этот тезис специализировался еще положением, что, следовательно, мы не можем подходить к анализу мышления, исходя из понятия однородного времени. Положительный смысл понятия структуры заключается прежде всего в том, что оно предполагает разнородное и разнонаправленное время. А анализ мышления по углом зрения структуры означает, что нельзя спроецировать явления мышления на одну временную ось. Методический смысл применения понятия структуры состоял в том, чтобы исключить попытки анализа мышления, основанной на идее подобных проекций, исключить всякое предположение о возможности представить его в виде ряда следующих друг за другом частей, в частности, операций.

Но дальше, вполне естественно, вставал вопрос, что это за структура, как ее нужно изображать. Обсуждая этот вопрос, мы проделали ряд шагов. Я говорил о том, что уже на первых этапах анализа мышления произошло разделение явлений мышления на две группы: группу, которая в старой терминологии называлась процессом, и группу средств. Мы получили разборный ящик, содержащий по крайней мере две ячейки. Я подчеркивал, что при этом происходит разделение и выделение: первое — материального плана анализа мышления и второе — функционального плана анализа.

Если мы имеем текст в качестве фрагмента эмпирического материала, то все, что мы в нем обнаруживаем, разносится по блокам введенной нами схемы. При этом, если наш анализ текста строится по материальным принципам, то мы не можем разделить текст на ту часть, которая попадает в ячейку процесса, и ту часть, которая попадает в ячейку средств. Одни и те же части текста, взятые как бы с разных точек зрения и в связи с разными задачами, будут попадать в одних случаях в ячейку процесса, а в других — в ячейку средств.

В этой связи перед нами, естественно, встал вопрос о смысле подобных представлений мышления, то есть представление его в виде блок-схемы или разборного ящика. Следующий шаг, который был сделан в этой связи, превращал разборный ящик в структуру.

Средства с одной стороны, и процессы с другой стороны, стали рассматриваться уже не как ячейки разборного ящика для размещения вычленяемых в тексте элементов, а как элементы некоторой целостной системы, связанные между собой. Такое представление неизбежно вело к вопросу о том, что представляют собой связи в подобном структурном представлении мышления и каким образом их можно выявлять или конструировать.

В этой связи мы говорили о том, что определение характера связи между элементами блок-схемы, изображающими мышление, предполагает обращение к общей интуитивной картине того целого, которое мы изучаем, и реконструкцию, хотя бы в общих чертах, того, что мы называли онтологией.

Эта новая онтологическая картина должна была быть представлена как изображение некоторой реально существующей социальной кинетики. А в зависимости от этого представления социального целого, мы должны были вводить те или иные связи — мы выяснили, что их может быть несколько равных, в зависимости от того, в каком плане мы рассматриваем наше целое — и каждый раз приписывать им тот или иной объективный смысл.

В этой связи я рассматривал сначала одно, первое истолкование, которое мы придавали этим словам, детерминированное нашими общими историческими и генетическими принципами; это были связи развития, мыслительной деятельности или деятельности вообще. Я говорил о том, что двухблочное представление деятельности мышления открыло перед нами новые возможности в решении старых и весьма больших вопросов объяснения механизмов развития мышления и других организаций деятельности. Я особенно резко подчеркивал установленный многими исследователями факт, что рече-мыслительные тексты не могут включаться в системы развития и не могут трактоваться, если мы берем их изолированно и сами по себе, как развивающиеся.

Двухблочная структура «средства-процессы», которую мы структурировали в единицы «средства-I — процесс-I — средства-II», наоборот, могли быть организованы в весома простые схемы развития.

Я специально остановился, хотя и не очень подробно на функциях разных блоков или элементов в общей системе развивающегося мышления. Я показывал, что блоки средств и процессов подчиняются, по сути дела, разным законам жизни. Блок процессов выступает как своеобразный смеситель, в котором, исходя из уже имеющихся средств и на их основе, создаются новые образования разного рода, в первую очередь — в виде новых связей, но они затем перетаскиваются в блок средств уже как материально оформленные содержательные элементы, как собственно средства.

По-видимому, именно блок процессов связан с тем, что мы называем ассимиляцией объектов. Именно через процессы и процедуры объекты «схватываются» деятельностью и включаются в ее системы. Я говорил о рефлексивных процедурах, посредством которых новообразования, возникающие в процессах или процедурах, «перетягиваются» затем в блок средств.

Я говорил о том, что, построив схемы развития мышления, мы затем дали им принципиально новое истолкование и стали рассматривать их не как представление процессов развития, а как представление механизмов воспроизводства деятельности. Ясно, что с этой, новой точки зрения должны быть получены новые истолкования и объяснения связи между блоками схемы. Так мы пришли к точке зрения воспроизводства деятельности, которая вскоре стала для нас исходной и определяющей все остальные.

Приняв идею воспроизводства, мы должны были перейти к совершенно новым формам и способам истолкования всего того, что происходит в универсуме деятельности. В связи с этим мы начали по-новому смотреть на саму деятельность и по-новому определять ее структуру.

Если раньше мы исходили из двухблочного представления деятельности в виде связки средств и процессов, то теперь мы должны были как бы «замазать» целое деятельности и поставить вопрос как бы заново: если воспроизводство является главным процессом в универсуме деятельности, то какой должна быть структура деятельности, взятой как в целом, так и в любых ее отдельных фрагментах и единицах, чтобы она сделала возможным воспроизводство и наилучшим образом обеспечило его течение.

Мы взяли на себя обязательства, рассматривать жизнь социального целого прежде всего с точки зрения его воспроизводства. Мы стали говорить, что структура деятельности должна быть такой, чтобы она могла удовлетворить механизмам воспроизводства. Идея воспроизводства дала нам в руки путеводную нить для того, чтобы по-новому определить и задать необходимую структуру деятельности.

Вполне возможно, что в дальнейшем мы должны будем наложить еще дополнительные требования, чтобы структура деятельности обеспечивала бы не только воспроизводство, но, скажем, также и развитие. Но это можно будет сделать только в следующих слоях анализа.

Итак, какой же структурой должна обладать мыслительная деятельность, чтобы непрерывно осуществлялся и не подвергался угрозе разрушения процесс воспроизводства общественной социальной деятельности. Этим закончился прошлый доклад и этим же я начинаю свой сегодняшний доклад.

Прежде всего я хочу обратить ваше внимание на то, что такая постановка вопроса ставит нас в принципиально новую ситуацию по сравнению со всем тем, что было в наших исследованиях до этого. Раньше предметом нашего изучения было мышление. Мы предполагали, что мышление есть та область деятельности и та область эмпирических проявлений, изучение которой даст нам возможность построить методологию науки и содержательно-генетическую логику.

Именно апелляция к мышлению, как к некоторой идеальной действительности и вместе с тем как к некоторой эмпирически выявляемой реальности давала нам возможность говорить о логике и методологии науки как о некоторых эмпирических областях. Выражение «эмпирическое» я употребляю здесь как противоположное выражению «математическое». В этих условиях само понятие деятельности выступало для нас прежде всего как некоторое методическое средство при исследовании мышления. Эмпирическая область задавалась идеей мышления и нашими представлениями и понятиями о мышлении. Это была наша первая эмпирическая область.

Но кроме того, говорили, что мышление надо рассматривать как деятельность. Это означало, что категория деятельности была для нас средством и с помощью этого средства мы получали некоторые изображения мышления, как идеального объекта, соотнесенного с определенными эмпирическими проявлениями. Теперь, когда мы говорим, что социальное целое задается как универсум деятельности, деятельности вообще, и мы должны найти его структуры, обеспечивающие воспроизводство, то сама деятельность из разряда средств анализа переходит в разряд идей, задающих новые идеальные объекты и соответствующую эмпирическую область. Понятие деятельности, в связи с этим, перестает быть для нас чисто методическим понятием и средством, а становится объектно ориентированным понятием, задающим свою особую область эмпирического материала, и требующим, следовательно, точно такого же подхода и такого же анализа, какой мы раньше применяли к мышлению.

И это было, может быть, одним из самых важных результатов, который мы получили на этом этапе развертывания наших представлений. Он очень интересен с методической стороны, и в плане оценки того движения, посредством которого мы пришли к нему. Этот переход может быть охарактеризован как один из регулярных механизмов развития представлений науки. Поэтому, сказав о том основном содержательном результате, который у нас получился, постараюсь еще раз обсудить его более подробно и в собственно-методических аспектах.

Когда в 1951–1952 гг. А.А.Зиновьев поставил задачу построения содержательно-генетической логики, то он прежде всего выделил некоторую область эмпирического материала. Вы знаете, что особое место в этом материале занимал «Капитал» К.Маркса, структуру которого надо было проанализировать.

Считалось, что «Капитал» представляет собой образец принципиально нового построения научной теории и репрезентацию метода восхождения от абстрактного к конкретному. Средств для анализа этого эмпирического материала, как вы знаете, почти не было. Поэтому приходилось анализировать «Капитал» и строить его изображения и как системы теорий, и как очень сложного рассуждения, не имея для этого адекватных средств. В тот период у нас не было четкого различения средств анализа и изображений некоторого объекта. Больше того, как мне кажется, на том этапе развития науки и нашего собственного развития этого различения вообще не могло быть. Но когда затем выделялась новая область эмпирического материала, на который мы хотели перенести тот же самый способ анализа и некоторые принципы, которые были интуитивно нащупаны, при создании первых изображений изучаемого объекта, скажем, процесса мышления в «Капитале», то у нас неизбежно и вообще, по-видимому, всюду начинается раздвоение схем на средства анализа и собственно изображения. Этот процесс происходит очень естественно благодаря происходящим прежде всего смене употреблений или функций. Если по отношению к первой области эмпирического материала эти схемы, бесспорно, были некоторыми изображениями — и только такими они и могли быть — то в отношении к новому эмпирическому материалу и новой области они неизбежно выступают в функции уже готовых средств. Средства как таковые уже не являются или не должны быть изображениями изучаемого объекта; они служат подспорьем для построения таких изображений, тех, которые будут действительными для нового эмпирического материала.

Аналогичную вещь, как мне кажется, обнаружил В.М.Розин, исследуя историю развития алгебры и геометрии. В частности, мы обсуждали эту проблему в теме «Обратных задач». Когда в геометрии или алгебре решена какая-то задача, скажем, задача на составление поля из большого числа частей, а затем ставится так называемая «обратная задача» — разделить уже имеющееся целое поле на части, находящиеся в определенных отношениях друг к другу, то, как правило, решение первой, «прямой» задачи начинает использоваться в качестве средства для построения решения «обратной задачи». Если результат решения первой задачи был некоторым изображением ситуации или объекта в связи с самой первой задачей, то в связи со второй задачей он выступает уже как средство, на базе которого строят новые решения.

Дальнейшая линия наших исследований должна была развиваться и развивалась как бы двумя путями или по двум траекториям. С одной стороны, мы разрабатывали средства логико-методологического исследования, а с другой стороны, строили все новые и новые изображения, входившие в систему самой теории.

Я не буду входить в детальное обсуждение этого вопроса, поскольку он достаточно сложен, а скажу лишь, что при этом происходило не только использование старых изображений в качестве средств для нового анализа — это было бы в каком-то смысле тривиальным, по отношению к тем случаям, о которых я только что рассказал — но при этом, в добавок ко всему, происходило размежевание двух областей по материалу самих знаковых схем и способам их отнесения к онтологическим картинам и эмпирическому материалу.

С какого-то момента разработка средств отделилась от разработки и получения изображений объекта и стала особой линией нашего теоретического анализа. Вполне вероятно, что подобное размежевание происходит в связи с некоторыми дедуктивными процедурами, то есть не в области приложению уже готовых схем в качестве трафарета для анализа эмпирического материала, а тогда, когда мы ставим задачу выделить какую-либо исходную структуру или «клеточку», чтобы потом из нее развернуть более сложную структуру, а потом еще более сложную, и это движение идет во многом безотносительно к анализу эмпирического материала, который находится как бы рядом.

Я не говорю, что как само это движение, так и разделение схем на схемы-изображения и схемы-средства никак не связано с эмпирическим материалом и его анализом. Такого не бывает и не может быть. Любая дедуктивная процедура, ориентирующаяся на реально и эмпирически заданные объекты, всегда так или иначе связана с эмпирическим материалом. Но, когда выделяется линия развертывания схем как средств, то она очень часто — конечно, при определенных дополнительных условиях — превращается в линию, не связанную непосредственно с описанием тех или иных единичностей эмпирического материала. Наверное, на все это накладываются дополнительные моменты осознания схем как средств особого рода.

В самой первой лекции этого цикла я говорил о том, что любая наука может быть представлена в виде связки двух цехов. Первый цех выдает те знания, которые используются либо в практических сферах, либо в других науках. Это — цех выдачи продукции во вне. Но для получения тех знаний, которое первый цех выдает в практику, мы должны иметь определенные средства. Только в том случае, если при производстве знаний существуют и используются определенные средства, мы имеем науку в отличии от искусства. Но сами средства тоже должны быть произведены и этим занимается второй цех «научной фабрики».

На первых этапах развития науки эти два цеха не очень отделены друг от друга — об этом мы уже говорили — и сами средства производятся путем искусства, с опорой на опыт, интуицию и фантазию. Нередко средства возникают сами или производятся случайно. Их не столько изображают и строят, сколько они сами обнаруживаются и проявляются. Когда средства появились, они служат некоторым регулятивом и средством для построения знаний в первом цехе, причем вся эта работа строится по строгим канонам научного производства.

Именно так, как я это здесь описываю в общих чертах, получалось все и у нас самих. Сначала нерасчлененная и недифференцированная фабрика наших исследований постепенно расчленялась на два цеха. Вместе с размежеванием схем на изображения и средства происходило размежевание производящих их деятельностей. На первых этапах проверка правильности или истинности как изображений, так и средств производилась путем отнесения к исходному эмпирическому материалу.

Если схемы, полученные на этой фабрике, «работали» в отношении к исходному эмпирическому материалу и поставленным задачам, то тем самым они оправдывались. Если эти схемы, выступавшие уже как изображение, производились в помощью каких-то средств, то этой же процедурой оправдывались и средства. Но оправдание средств было опосредовано и поэтому даже во времени, оно отодвигалось от проверки тех знаний, которые с их помощью строились. Поэтому с какого-то момента — и это было вполне естественным — возникает тенденция ввести какие-то дополнительные правила, критерии и основания, с помощью которых можно было бы оценивать правильность и истинность тех средств, которые мы строим именно как средства, то есть безотносительно к их функции изображения некоторого объекта и охвата некоторого эмпирического материала.

Это должны быть были основания, оценивавшие средства как таковые, безотносительно к работоспособности полученных на их основе эмпирически ориентированных изображений и знаний.

Вместе с тем уже одна такая постановка задач ведет к тому, что над вторым цехом научной фабрики или рядом с ним начинает надстраиваться третий цех, в котором производится оценка вырабатываемых средств.

Если на первом этапе средства, производимые вторым цехом, нащупывались и создавались на основе интуиции и фантазии, если условиями для них были какие-то определенные эмпирические случаи, то затем, неизбежно, возникает стремление получать их как знания о чем-либо, то есть таким же строгим и точным научным путем, каким мы получаем схемы изображения в первом цехе.

⇐ Предыдущая 39 40 41 42 434445 46 47 48 Следующая ⇒