12.07.1965 6 страница

Тогда центр тяжести научной работы смещается на один блок вправо. Средства в третьем цехе производятся теперь интуитивно, путем искусства, а продукты второго цеха производятся уже собственно научным путем, то есть на основе средств, выработанных в третьем цехе.

Важно выделить здесь возникающую с какого-то момента установку на эмпирическую проверку схем, вырабатываемых во втором цехе, проверку, которая производится независимо от какой-либо оценки знаний, вырабатываемых в первом цехе. Одновременно работа по созданию средств, с помощью которых вырабатываются знания, превращается в работу по созданию самих знаний, которые имеют, как обычно говорят, более общий характер и поэтому могут сохранять свою функцию средств по отношению к знаниям, получаемым в первом цехе.

Для этого, как уже говорилось, работа по конструированию средств должна быть превращена из искусства, опирающегося на опыт и интуицию, в собственно научное исследование, использующее специальные средства — те которые создаются в третьем цехе.

Чтобы осуществить первый из названных моментов, мы должны найти для второго цеха свою особую эмпирическую область, чтобы осуществить второй — нужно построить специальный третий цех.

Именно это, как мне представляется, получилось у нас с понятием деятельности. Сначала мы должны были создавать знания о мышлении. Понятие деятельности выступало на этом этапе наших исследований в качестве средства анализа. Оно было, если хотите, понятием метаслоя в наших содержательно-генетических исследованиях. Но в дальнейшем, чем больше мы оперировали понятием деятельности и чем больше появлялось схем, изображающих деятельность, тем острее вставал вопрос: что такое сама деятельность, как она может изображаться, каковы ее специфические черты?

Когда мы пользовались понятием деятельности как средством, то вопрос, что такое деятельность либо вообще не поднимался, либо же ставился в другом смысле. А если кто-то очень начинал приставать к нам с этими вопросами, то мы обычно указывали на наши схемы — те схемы, которые в этот период более всего употреблялись — и говорили: деятельность есть это изображение или, точнее, что таким образом изображается.

На первом этапе таким изображением служило «пятичленка» или, как мы ее называли между собой, «конверт». По сути дела, пятичленка в этот период ничего не изображала; вместе с тем, не существовало никакой эмпирической области, на которую можно было бы относить ее. Мы не относили пятичленку на некоторую эмпирическую области, а мы применяли ее в качестве средства собственной работы, причем — не в качестве трафарета, а в какой-то иной функции, мне кажется — в функции управления нашей собственной деятельности. На этом этапе мы применяли схему пятичленки к другим схемам, в частности, к схемам, изображающим мышление, мы оценивали схемы мышления с точки зрения схемы пятичленки.

Но, чем чаще ставился вопрос: что такое деятельность как объект и каковы ее эмпирические проявления, тем более интенсивными, естественно, делались попытки отнести пятичленку на эмпирический материал и начать работать с ней как с некоторым трафаретом.

Не осознавая достаточно отчетливо свои собственные шаги, мы, по сути дела, проделывали такую работу в прошлом году, когда мы сделали ряд попыток отнести схемы пятичленки непосредственно на эмпирический материал и даже начать с ними работать как с некоторыми дедуктивно выводимыми схемами. По сути дела, мы начали работать со схемами деятельности точно также, как мы раньше работали со схемами знаний и мыслительных процессов.

Естественным результатом всего этого было то, что мы начали искать эмпирическую область и новый эмпирический материал для того, чтобы оправдать свои схемы деятельности. Вы помните, я надеюсь, что в докладе В.М.Розина недавно был сформулирован упрек в том, что у нас фактически нет эмпирического материала для схем массовой деятельности и была сделана попытка рассказать, как искать такой эмпирический материал.

Но все это было лишь разными проявлениями одного процесса, о котором я рассказывал в общем виде — превращения работы по созданию схем-средств в схемы-знания, достраивания нашей фабрики еще одним цехом и смещению центра тяжести исследований на один цех вправо. Но тем самым мы начали создавать рядом с основаниями теории мышления основания еще одной науки — теории деятельности.

На первом этапе понятие деятельности было методическим понятием, это был некоторый способ работы, определенные требования к схемам мышления. На следующем этапе оно перестало быть просто методическим понятием, а стало также указанием на некоторую особую область эмпирического материала, на некоторый новый особый предмет, фактически, на некоторые новые объекты и вместе с тем — установкой на разработку основ теории деятельности. Чтобы изобразить это схематически, нужно зарисовать:

на первом этапе —

на втором этапе —

Важно подчеркнуть, что появление всей правой части является результатом специального рефлексивного осознания наших средств. В итоге центр тяжести исследований перемещается в другую область и мы начинаем, как я уже говорил, формировать новую науку — науку о деятельности (вообще).

Здесь я должен оговориться, что для упрощения всей картины и для того, чтобы сформулировать основные мысли в более резкой форме, я выбросил при характеристике происходившего процесса несколько существенных звеньев. В частности, я слишком суммарно рассматривал сами средства и из-за этого могут возникнуть всякого рода замечания и недоразумения.

При более детальном анализе сами средства, наверное, надо было бы разделить на три типа средств. То, что мы называем деятельностью, должно было бы стоять в самом верхнем блоке средств. Кроме того, надо было бы ввести в схему блок метода. Но введение всех этих блоков фактически ничего не изменило бы в моих рассуждениях, поэтому я пошел на ряд огрубляющих упрощений, чтобы резче выразить основную мысль.

Кроме того, я очень нестрого употреблял такие термины как «средство», «понятие», «знание», «онтология», более точные и детализированные изображения их, конечно, внесло бы определенные коррективы в способы моего рассуждения, но, как мне представляется, не изменило бы общего результата.

В результате всего движения, о которым я рассказал, понятие деятельности из методического средства, употребляемого в блоке средств, превратилось в теоретическое понятие, соотнесенное непосредственно с онтологией и эмпирическим материалом. В результате, когда сегодня мы говорим: «деятельность», то мы имеем в виду определенную действительность, в то время как раньше, говоря это слово, мы имели в виду тот способ, каким предполагали строить теорию мышления.

Мы говорили: мышление есть деятельность и таким путем фиксировали характер наших исследовательских процедур, тип знания, которые мы предполагали получить в конце и тип теории; короче говоря, тогда выражение «деятельность» использовалось прежде всего или преимущественно в категориальном смысле.

Теперь же, повторяю, деятельность стала особой действительностью и объектом, который нам надлежит исследовать. Но при этом, очевидно, аспекты самого способа или процедур работы в известном смысле теряются, отходят на задний план и поэтому мы должны заново ставить все вопросы, касающиеся метода. Если на первом этапе, говоря, мышление есть деятельность, мы предполагали, что тем самым определены способы, какими мы должны исследовать мышление, а также формы, в которых оно должно изображаться, то теперь, наоборот, сказав «деятельность» мы должны сразу же спросить себя, как она может быть изображена и как ее нужно исследовать.

Если брать этот вопрос в практическом плане, то ответ на него предрешен: может существовать много разных изображений деятельности, их характер будет зависеть от того, какие практические задачи мы собираемся решать. А в теоретическом и методологическом плане этот вопрос становится подлинной проблемой, ибо мы еще должны выяснить, в чем состоят специфические особенности деятельности и какие категории мы должны применять в анализе ее.

Розин. А можем ли мы после этой смены акцентов и направлений исследования вернуться к решению исходной задачи, касающейся самого мышления?

Можем и должны. Я постараюсь как-нибудь в дальнейшем показать, как мы, пройдя весь цикл в описанном выше мною движении, возвращаемся назад к анализу и описанию мышления и как мы начинаем строить исследования мышления с учетом всего того, что мы узнали про деятельность.

Розин. Анализ истории науки показывает, что каждый раз, когда происходить подобное выделение новых предметов, то никогда потом не возвращаются к старой науке и к старому предмету. Тогда те же самые, казалось бы, задачи решаются другими методами и способами. Каждый раз получается, что уходя как бы для разработки средств, а когда разработают средства, то возвращаясь, начинают решать другие задачи.

То, что ты говоришь, содержит лишь половину правды и поэтому не точно. Верно, что, разработав новые средства, начинают решать задачи иначе, чем решали бы раньше. Но ведь раньше эти задачи очень часто вообще не могли быть решены. Верно также, что сами задачи получают другой смысл, а часто и другой вид. Но в контексте деятельности это все же — старые задачи, именно их решают, хотя благодаря отнесению к ним новых средств эти задачи приобретают другой смысл, а часто и переформулируются.

Но ведь именно ради этого и проделывается все движение. Решить надо именно старые задачи, но по-новому и при этом они выступают как новые задачи. Именно то, что вернувшись, мы перестраиваем старые задачи в плане и с точки зрения новых полученных нами средств и является основным реальным достижением, которое таким путем получается. Но это не значит, что мы решаем другие задачи. Те же самые задачи ставятся теперь иначе и решаются как иные задачи.

Розин. Но с помощью новых средств можно решать не только старые задачи, но и ряд новых задач, которые теперь удается ставить именно благодаря наличию новых средств.

Еще один момент мне хотелось бы подчеркнуть. Если на первом этапе понятие деятельности было средством при построении мышления, а теперь, при разработке теории деятельности, мы должны иметь какие-то иные средства, то, вполне естественно спросить, что будут представлять собой средства из теории деятельности.

Здесь я прихожу к одному довольно парадоксальному выводу и представлению. Если мы заявили, что деятельность есть некоторая структура, и, следовательно, мы должны исследовать ее как структуру, то этим самым мы в каком-то смысле предрешаем и характер тех средств, которые будут употреблены при построении теории деятельности. Если деятельность есть структура, то ее специфический момент может заключаться только в типе этой структуры, то есть в характере блоков, связей между ними, процедурах оперирования со структурой и в характере тех естественных процессов, которые мы ей припишем.

Поэтому в блоке средств, необходимых для построения теории деятельности, мы выходим в общеметодологическую дисциплину, которая называется у нас обычно «общей системно-структурной методологией» или, кратко ОССМ. Поэтому, чтобы развить средства исследования деятельности и, соответственно, средства построения теории деятельности, мы должны разработать общую системно-структурную методологию, определить ее основные понятия, задать нормы построения ее графики, охарактеризовать методику и методы и т.п.

Тогда я получаю возможность и даже вынужден сказать, что по-видимому, деятельность как категория и воспроизводство как категория лежат как бы на разных уровнях или слоях современной науки. Понятие деятельности, как выясняется, отражается в понятии структуры, а понятие структуры, наоборот, служить планом и управляющим средством в анализе деятельности.

Розин. Что при этом мы должны делать с понятием развития? Не предполагается ли, что мы сможем получить это понятие, пользуясь понятием структуры и другими понятиями, скажем, такого типа как механизм и т.д.

Когда я говорю, что мы переходим в область ОССМ, то я имею в виду, среди прочего, также проблему функционирования и развития. В этой связи, я думаю, нужно вернуться к понятию процесса и проделать специальную работу по соотнесению его с понятиями структуры, механизма и другими. Но это будет уже не анализ деятельности как процесс, а анализ деятельности в свете всех существующих ныне категорий, взятых в определенной системе и связи друг с другом. Вполне возможно, что некоторые специальные изображения деятельности или частей деятельности будут строиться в соответствии с категорией процесса.

В этой связи я хотел бы несколько подробнее рассмотреть один пункт. Следуя нашим основным принципам работы, мы должны теперь зарисовать все, что я выше сказал. В частности, то, что «деятельность» становится некоторой предметной областью, а следовательно, она должна фиксироваться в некотором эмпирическом материале и вместе должна иметь много разных изображений.

Соответственно этому, будет весьма широкий набор средств, который будет члениться как бы по отсекам — в один из них попадут понятия, связанные с функционированием, в другой — понятия, связанные с развитием и т.д. и т.п. — и, кроме того, будет задана одна, обобщающая все это, онтология. При всем том мы должны будем учитывать те требования, о которых я говорил в начале или где-то в середине этого цикла докладов, а именно, что все расчленения, как в изображениях, так и в средствах должны производится таким образом, чтобы потом можно было осуществить автоматическое или механическое конфигурирование всего получаемого материала.

Мы, следовательно, должны будем двигаться таким образом, чтобы установить иерархию всех вводимых нами изображений деятельности. Я сейчас имею в виду задачу конфигурирования в самом широком смысле этого слова, а не решение конфигураторной задачи с помощью модели-конфигуратора. Как мы сейчас понимаем, конфигураторные задачи могут решаться и другим способом, например, на уровне категориальных расчленений. Но как бы ни решалась эта задача и какими бы путями мы ни шли, мы должны с самого начала иметь в виду саму эту задачу и производить все расчленения с учетом ее, чтобы потом нам самим или другим не пришлось перерабатывать и перестраивать введенные нами схемы. В прошлый раз я специально подчеркивал, что мы можем учитывать эти требования — и это будет вместе с тем эффективная форма учета их — если в специальном методологическом движении заранее проиграем предстоящие расчленения и обсудим возможные следствия из них и из их соотношений.

Эта методологическая работа даст нам представление о всех тех предметах, которые могут быть построены в этой области. Мне представляется, что современная методология уже достигла такого уровня, когда она сможет это делать достаточно эффективно. Тогда само конфигурирование будет осуществляться не после получения всего набора конфигурируемых знаний, а заранее выступая как норма самих расчленений. Но это означает, что мы с самого начала должны определить иерархии в наших изображениях деятельности.

Генисаретский. Во всем этом рассуждении о том, как нужно строить теорию деятельности, она трактовалась как философия или как специальная наука?

На мой взгляд, смысл философской работы состоит в выделении или, точнее, в построении специальных научных предметов. Во всяком случае, один из ее смыслов и одна из нее задач. Пока знания о деятельности не оформились в виде одного или нескольких связанных друг с другом предметов до тех пор вся работа в рамках теории деятельности неизбежно будет философский; оформление предмета, разработка средств анализа, задание основных линий исследования и разработка предметов, построение общей онтологии — все это будет тем и таким, что традиционно называлось философией.

Но вместе с тем, это и будет самоуничтожение философии, во всяком случае, в данной области. В той мере, в какой будет оформляться предметы и их средства, в такой мере теория деятельности будет переставать быть философией и все в большей мере будет становиться специальной научной дисциплиной.

Генисаретский. Вы собираетесь делать или так должно быть? Ведь можно было бы, например, с самого начала отсечь все пути к самоумерщвлению философии. Тогда теория деятельности с самого начала будет строиться как философия, ориентированная в первую очередь на методологию. Если отвергнуть этот путь, то мы таким путем сами лишим себя возможности вставать в рефлексивную позицию по отношению к нашей собственной методологии.

В частности, без такой специальной рефлексии нельзя будет ответить и на вопрос, почему в качестве средства анализа деятельности была выбрана категория «структура», а не какие-либо другие. Одно время у нас стал развиваться тезис, что теорию деятельности надо строить как сугубо специальную, предметную науку. Но возможен и другой тезис, например, что теория массовой деятельности будет специальной наукой, а теорию деятельности надо строить как философскую дисциплину, ориентированную прежде всего на выполнение определенных методологических функций.

Это очень интересное замечание и вместе с тем очень сложный вопрос, в отношении которого у меня самого нет достаточной ясности. Наверное, его нужно обсуждать специально и особо. Сейчас я могу сделать лишь несколько замечаний.

Во-первых, как себе я сейчас представляю дело, теория деятельности как таковая отнюдь не исчерпывается философией, она составляет лишь часть общей философской методологии.

Во-вторых, я понимаю, что всякая предметная дисциплина ставит границы рефлексии и, в частности, рефлексии собственных методов. Но каковы эти границы и ограничения, я пока не очень представляю себе. Во всяком случае, как мне кажется, нельзя говорить о полном исключении рефлексивной работы и, в частности, рефлексии метода. Вполне возможно, что рефлексия будет даже непрерывной и постоянно происходящей. Но ее результаты будут откладываться в виде форм, принципиально определенных рамками теории деятельности.

В-третьих, я убежден, что никаких вечных философий нет и быть не может. Мне представляется, что понятие философской работы фиксирует некоторую функцию в рамках всей совокупной познавательной и инженерно-конструкторской работы, а поэтому формы философии и философствования должны непрерывно меняться.

Генисаретский. А если мы захотим сделать ее вечной?

Думаю, что это будет совсем пустая затея, даже если мы очень захотим это сделать. Для меня философия это — отряд людей, функции которых в социальной жизни состоят в том, чтобы смотреть вперед, поверх всех уже созданных знаний и через них, создавать новые науки, новые направления инженерии, определять направления возможного социального развития и т.д. и т.п. Это всегда — впередсмотрящие и вперед идущие. Перед ними весь необозримый космос, прошедший, настоящий и будущий, который пока предстает «во мраке», а должен быть превращен в нечто определенное и ассимилирован человеческой деятельностью.

Поскольку мрак это ничто, то можно сказать, что они все — предметы исследования, средства, знания, объекты — создают из ничего. После того как предметы созданы они переходят в веденье ученых. Философы — речь идет об индивидах — создававшие эти предметы, могут остаться в них и продолжать работу уже в плане предметного развертывания науки или наук. Но тогда они перестают быть философами, а становятся учеными-предметниками. А философия, как таковая, идет дальше и снова и снова повторяет свою работу формирования действительности «из ничего».

В этом плане очень интересен тезис «строгой научности» философии. Его интересно разбирал Э.Гуссерль в своей статье «Философия как строгая наука». Он разъяснял, что требования научности философии, как тенденция весьма справедлива, оно всегда выдвигается и характеризует самое главное в философской работе. Но эта строгая научность вместе с тем никогда не достигается, ибо как только она достигается, мы теряем саму философию.

В частности, этот момент подчеркивал в своей последней статье (Вопросы философии, №6) М.К.Мамардашвили. Но когда это требование абсолютизируется — как это сделал и сам Мамардашвили — то это дает начало позитивному в широком смысле, то есть натуралистическим тенденциям, которые объясняются методом философствования. Иными словами, требования, чтобы философия была положительной наукой, доведенная до своей реализации, есть уничтожение философии в собственном смысле этого слова и уничтожение всякой возможности философствования.

Но я вновь повторяю, что все это — очень сложный и серьезный вопрос, требующий специально обсуждения и, естественно, специальной подготовки, а я сейчас обсуждаю его слишком сходу.

Юдин. Но нельзя переходить к тезису, что у философии нет ни собственных средства, ни собственного метода.

А мне, напротив, кажется, что нет таких средств и таких методов, которые могли бы быть объявлены собственно философскими. В этом плане я бы согласился с тезисом Ясперса и Хайдеггера. Философия есть некоторый вид деятельности и прежде всего интуитивной деятельности, ибо она впервые создает то, что может быть названо предметом, средствами и объектом. Конечно, названные мною философы, как и все другие говорят о важности и необходимости строгих методов философии, но, думаю, что это понятие не совпадает у них с понятием научных методов и методов, строгих в научном смысле.

Философ всегда апеллирует не к своим методам, а к очевидности своего философского видения. Понятия философа тоже должны быть очень строгими, но совсем в другом смысле, нежели понятия ученого.

Юдин. Меня все-таки интересует, что служит основным источником, из которого мы извлекаем теорию деятельности — философия или уже сложившиеся положительные науки?

Это не совсем корректный вопрос, ибо, на мой взгляд, философия, чтобы иметь возможность создавать новые предметы и новые науки, создает еще для себя (в частности для других) специальное рефлективное отображение всех существующих наук, их средств, развитых в них способов мышления и т.п. Поэтому спрашивать: из наук или из философии нельзя. Ответ будет таким: из наук, отразившихся в философии, или из философии, отражающей науки.

Наука, на мой взгляд, характеризуется всегда двухслойным движением. С одной стороны, у науки должна быть определенная область объектов, в отношении которых задаются определенные процедуры. В науке должны быть обязательно какие-то модели. Имеется также область понятий, которые обязательно фиксируются словесно. Любое понятие предполагает по крайней мере три плоскости замещения: моделей, операций с объектами, эмпирического материала и словесного описания. В науке точность понятия достигается за счет того, что все они определяются в первую очередь через модели. Лишь затем они переносятся на эмпирический материал и соответствующие процедуры с ним. В эмпирическом материале мы всегда выделяем то, что соответствует построенным нами моделям. Словесный описания могут относиться непосредственно к эмпирическим данным.

Исходя из этого представления о строении науки, мы можем специально обсудить вопрос, что извлекается из науки при формировании новых категорий, в частности, что может быть извлечено из науки при создании категорий деятельности и структуры.

Вопрос состоит в том, можно ли получить новые категории, опираясь на возможности развертывания моделей, эмпирического материала или понятий специальных наук? Я думаю, что таким путем получить их нельзя, а все названное выступает в качестве материала, который особым образом перерабатывается, причем предварительно к тому же он еще проходит сквозь призму специального философского основания. Но я уже говорил, что это — достаточно сложный вопрос, и если мы хотим понять, как получаются новые категории, то нужно это обсуждать специально, как особую тему.

Если мы будем рассматривать работу философии по созданию научных предметов, то там мы должны будем выделить именно модели и способ оперирования с ними. Именно это создает философия, беря из практики общения слова, а из практики деятельности — способы оперирования с объектами практики. Вместе с созданием модельного слоя формируются «строгие» понятия науки. Но я еще раз прошу выделить эти вопросы в особую группу.

На этом я кончил первую, методическую часть моего сегодняшнего доклада. Это был в первую очередь рефлективный обзор того, что мы делали и сделали в последние пять лет.

Теперь я могу вернуться к основному положительному содержанию моего доклада, надеясь, что все вы получили достаточно отчетливое рефлективное представление о том, что здесь происходит.

Мой прошлый доклад закончился утверждением, что возможно несколько разных представлений того, что мы сейчас называем деятельностью, что эти представления уже существуют и что все они существуют в одной и той же области. Я утверждал также, что между этими изображениями должна быть установлена определенная иерархия. По сути дела, я уже перешел к некоторым соображениям, характеризующим ее: я утверждал, что первая позиция, которая должна быть здесь выдвинута, это — позиция воспроизводства деятельности.

Сама установка на анализ и описание воспроизводства деятельности предполагает совсем особое представление социального универсума деятельности. В этой связи у нас появилось понятие и соответствующие ему выражения «массовой деятельности». По-видимому, именно массовая деятельность и есть то, что воспроизводится. Таким образом можно сказать, что это выражение является специфицированным названием для того представления деятельности, в котором мы будем рассматривать то, что может быть названо воспроизводством деятельности.

В прошлый раз я уже говорил, что понятие развития принципиально отличаются от понятия воспроизводства. Рассматривая развитие, мы всегда задавали строго определенные, ограниченные системы и структуры деятельности. Возможности применения понятия развития ко всему универсуму деятельности должны быть еще рассмотрены и дополнительно определены. Во всех случаях бесспорно, что существует большая принципиальная разница между вопросом о развитии и механизмах развития всего универсума деятельности и вопросом о развитии и механизмах развития некоторого фрагмента этого целого. Когда мы рассматриваем развитие некоторого фрагмента или элемента деятельности, то мы обычно задаем требования к сохранению функций этого элемента или фрагмента в системе более широкого целого. И только таким образом задав понятие самого развития, мы можем говорить, что этот элемент развивается.

Когда же мы говорим, об универсуме деятельности, то здесь первой трудностью для всех исследователей без исключения становится задание параметра сохранения или некоторых параметров, которых должны быть достигнуты в ходе развития. Именно здесь встают все проблемы телеологии развития организмов, определение целей развития и ряд других — обширная совокупность проблем, которые никем до сих пор не были удовлетворительно решены.

К примеру, эти проблемы стоят сейчас перед группой Каценелинбойгена, когда они пытаются определить параметры некоторой социально-экономической системы. Чтобы разрешить это затруднение, они придумывают самые странные вещи, например, выдвигают в качестве цели социального развития достижения наибольшей продолжительности жизни каждым индивидом данной системы. И вроде бы это — самое разумное из всего, что удалось придумать. Вообще, с критерием прогресса, позволяющим противопоставить его регрессу, дело обстоит очень плохо. Вы можете заметить, что все эти проблемы не встают при определении условий развития фрагмента, но зато и само понятие развития употребляется в строго определенном и весьма узком смысле.

Но все это — весьма общие и поверхностные замечания, лишь иллюстрирующие суть проблемы, пока мне важно выделить и подчеркнуть лишь один момент: различие между глобальным описанием деятельности и фрагментарным описанием деятельности. Это различие задает первую оппозицию и, соответственно, две больших рубрики возможных описаний деятельности.

Когда мы говорим о глобальном описании деятельности, то мы употребляем термин «массовая деятельность». Соответственно мы так ее определяем: мы говорим о массовой деятельности, если имеем в виду некоторые механизмы и закономерности социума как целого. Соответственно, если мы начинаем говорить о процессах, механизмах и закономерностях, то это всегда должны быть процессы, механизмы и закономерности, отнесенные к этому глобальному целому.

Говоря все это, я не очень хорошо понимаю, о каких именно операциональных механизмах может идти речь в применении ко всему глобальному целому. Я работаю на уровне чисто формального противопоставления целостного и частичного, глобального и фрагментарного. Но это дает мне в первом приближении возможность эксплицировать понятие массовой деятельности в его противоположности понятию деятельности вообще.

Но даже в отношении к глобальному целому позиция или точка зрения воспроизводства является одной из возможных. Из того, что я выше говорил, уже ясно, что в конце концов мы сможем применять в отношении к этому глобальному целому также понятия развития, функционирования и другие. И каждый раз мы будем получать то или иное изображение деятельности как целого или, более точно, то или иное изображение массовой деятельности.

⇐ Предыдущая 40 41 42 43 444546 47 48 49 Следующая ⇒