21.06.1965 6 страница

Это и есть та онтологическая картина, которую требовали все эти схемы и которая была нами в конце концов задана. По сути дела, названные схемы с самого начала задавали подробную картину действительности, но нужно было еще освободиться от фетишизма натуралистического представления.

Мне здесь хотелось бы обратить ваше внимание на то, что обычно называют «опредмечиванием человеческой деятельности». Мы не раз ставили вопрос о связях между объектами и деятельностью и при этом подчас недоумевали, каким образом деятельность подстраивается к объекту, каким образом она находит свои объекты. Но это, по-видимому, неверная постановка вопроса.

Удивительно не то, что деятельность связывается с объектом, удивительно и требует своего объяснения то, что вообще существуют объекты, что существует какая форма виденья и сознания всего мира. Если мы начинаем свой анализ с универсума деятельности, то объяснению подлежит застывание ее в форме объектов. Приходится объяснять, как вообще возможны и существуют объекты, каким образом многие пересечения разных деятельностей создают то, что мы называем объектом.

Если обратиться к нарисованной нами разноцветной картинке, то проблема выступит так. Имеется красная структура деятельности и какой-то объект лежит в точке пересечения ее связей. Эта система деятельности выделяет и фиксирует свой особый набор содержаний, смыслов и даже «свойств» объекта. Но кроме того, этот же объект, во всяком случае — в плане материала, лежит в точке пересечения связей синей структуры деятельности со своим набором содержаний, смыслов и «свойств» объекта.

Такое описание можно было бы продолжить. Следовательно, не существует объекта, как чего-то строго определенного и отграниченного от всего другого, а есть какое-то размытое пятно, которое существует, примерно, в узле пересечения разных деятельностей. Этот вывод о размытом пятне будет тем более очевиден, что деятельность представляет собой непрерывную кинетику и, соответственно этому — даже в обычном натуралистическом сознании — объекты непрерывно изменяются, текут, перестраиваются, и уже поэтому должны представляться нами как нечто размытое.

В каждой системе деятельности объект будет представать особым образом и существовать в особом виде. В систем «красной» деятельности он будет обладать одними свойствами, в системе «синей» деятельности — другими свойствами и т.д. и т.п.

Таким образом, когда мы рассматриваем все это в едином потоке деятельности, то оказывается, что объекты, собственно говоря, не нужны и поэтому не существуют. В каждой системе деятельности существует лишь то, что открывается этой деятельностью. Если, к примеру, в «красной» деятельности объект Х ставится в отношении к индикатору I и при этом происходят изменения, либо в самом объекте, либо в индикаторе, то это единственное, что мы можем зафиксировать: поведение обоих членов отношения взаимодействия.

Подобные единички взаимодействия и образуют то, что принято называть основанием человеческого опыта, человеческую практику. Полученный благодаря этим взаимодействиям опыт должен быть использован для прогнозирования предстоящего опыта. Очевидно, что в последующих взаимодействиях будут иные индикаторы, скажем К, М и т.п.

Таким образом, каждый объект выступает в сети разных взаимодействий и взаимоотношений, примерно, так как это описывали Я.А.Пономарев или Румер и Рывкин в своей недавней статье в журнале «Вопросы философии». По сути дела, они натолкнулись на проблему свойства, примерно, в той же постановке ее, какая была у Демокрита.

Задача состоит в том, чтобы свернуть все уже установленные взаимоотношения взаимодействия в определенное представление об объекте и при этом наделить объект свойствами, трактуемыми как способности. Но из этого следует, что объект сам по себе и как таковой нас не интересует. Нас интересуют взаимодействия или изменения объекта. С ними мы имеем дело в деятельности, их мы должны фиксировать и прогнозировать. Нас интересует веер возможных поведений объекта во взаимодействиях. Но для того, чтобы представить и предсказать эти поведения, оказывается, нужен объект, и именно объект как нечто определенное, закономерное и необходимое, а не просто размытое пятно взаимодействий и взаимоотношений.

Попросту говоря — взаимодействий и взаимоотношений много, так много, что их не опишешь, а опыт должен быть фиксирован компактно и единообразно; поэтому должен быть объект и при том один. Это значит, что все деятельности и устанавливаемые посредством них отношения между объектами должны быть зафиксированы не в виде деятельности, а в виде чего-то статического, в виде каких-то инвариантов, то есть постоянно сохраняющего и неизменного.

Но, установив необходимость такого рода, мы еще не объясняем, почему она должна реализовать себя в виде «вещей» на нижних уровнях или плоскостях деятельности и в виде «объектов» на более высоких уровнях. Непонятно, почему мы фиксируем категорию вещи и объекта, и непонятно, как мы это делаем.

Неясно, почему все должно выступать в виде субстанции или субъекта, неясно, почему разнообразные свойства — часто полученные независимо друг от друга — должны свертываться в категориальную форму вещи и объекта с доминированием в них некоторой субстратности, или субстанциональности.

Вот — одна из главных тайн нашего мышления и вообще всей нашей деятельности и нашего сознания.

Теперь мы должны поставить вопрос о том, как от системы взаимоотношений и взаимодействий объектов, развертывающихся на нижнем или нижних уровнях, мы переходим затем к более высоким уровням и этажам «предметного мира».

Оказывается, что мы свертываем все это в особую форму «объекта». При этом надо различать объекты оперирования, объекты изучения, объекты отнесения и объекты деятельности. Но вопрос все равно звучит в своей общей форме: как появляются «объекты», «объекты» любого вида. Оказывается, что объект появляется и может появиться только за счет знания и еще более точно — за счет знака, обозначающего или именующего нечто.

Мы привыкли считать, что если речь идет об отношении обозначения, то всегда сначала должно существовать то, что обозначается, а потом оно именуется, то есть к нему, как уже существующему, относятся знаки. Подобные утверждения, бесспорно справедливые в каком-то одном аспекте, совсем не очевидны в том тотальном смысле, в каком их употребляют. Знак может именовать вещь, а объект может появляться уже из дополнительного и вторичного анализа отношения обозначения.

Именно это я показывал в серии работ об атрибутивных структурах. Сначала в знаке фиксируется ситуация сопоставления и входящие в нее отношения взаимодействия и лишь затем, благодаря особому действию отнесения, мы вынуждены выделять и выделяем объект отнесения как таковой. Лишь в очень редких случаях объекты оперирования, входящие в сопоставление, оказываются вместе с теми объектами отнесения; как правило, они бывают разными. Именно отнесение знака к объекту создает и задает постоянство объекта его идеальное, непространственное и вневременное существование. Это в полной мере относится ко всем объектам, в том числе и к «вещам». Именно так создается и конструируется человеческая действительность.

Я сознательно не затрагиваю вопрос о том, как создается действительность детской жизни на базе восприятия. Лично я не уверен, что такое конструирование объектов как таковых в принципе возможно. Но это, конечно, специальный вопрос, требующий специального и строгого рассуждения. И, конечно, в этом плане нужно тщательнейшим образом проработать концепцию Ж.Пиаже.

Из сказанного мной следует, что размытость полей и сфер действительности в какой-то из нижележащих плоскостей, на более высоких уровнях и этажах мира деятельности приобретает постоянство в лице знака, который сохраняет свое постоянство.

Мы можем называть знаками не только языковые знаки, но также и эталоны, входящие в систему культур. Благодаря тому, что меняется способ их употребления, и сами они выступают как форма, фиксирующая опыт нашей деятельности, они являются знаками в подлинном смысле этого слова и в этом плане столь же консервативны, устойчивы и неизменны.

Таким образом, деятельность приобретает особое как бы субстанциальное существование именно в знаках, а не в чистых элементах природы. Вместе с тем приобретают субстанциальное и как бы вещное существование в знаке связи и отношения взаимодействия, создаваемые деятельностью.

Я надеюсь, вы понимаете, что мои рассуждения весьма не строги и не систематичны прежде всего из-за того, что я не различаю в достаточной мере проблемы происхождения и развития. Я все время говорю, таким образом, как будто некоторые знаковые образования возникают в какой-то момент из потоков деятельности, не включающих в себя других знаков и объектов.

Конечно, такого не бывает и не может быть. Деятельность развивается из одной формы в другую и при этом перерабатывает одни организованности в другие. Но чтобы пояснить саму мысль, я должен изображать деятельность с организованностями низшего уровня как некоторый неоформленный, неорганизованный поток. Тем самым я разделяю две группы вопросов. Одна касается реального происхождения того или иного знака и, соответственно, того или иного объекта. Этот круг вопросов я сейчас не обсуждаю. Другая касается содержания той или иной знаковой формы и, соответственно, того или иного «объекта». Эта проблема и есть то, что сейчас меня занимает.

Чтобы оттенить ее смысл и четко сформулировать основной тезис, я вынужден пока отвлечься от проблем реального происхождения и развития и знаков и объектов. Только благодаря этому, я и получаю возможность говорить о содержании и способах выражения и фиксации его в формах знаков и объектов.

Со знаками, как вы знаете, тоже начинают действовать. При этом возникает очень интересная двойственность, которая уже давно попала в центр интересов философов, психологов и логиков.

С одной стороны, это есть действие с теми системами действия, их продуктами, системами операций, которые лежат в более низкой плоскости. Но, как вы хорошо понимаете, действовать и оперировать с системами действий невозможно. Оперировать можно только с объектами. Но мы уже выяснили, что системы деятельности реально приобрели объектное существование в знаке фиксирующем их. Поэтому, оперируя с ним, человек оперирует с системами деятельности как с объектами, с системами деятельности, представленными объектно.

При этом, как мы уже хорошо знаем, на следующем, более высоком уровне создаются свои особые матрицы сопоставлений. И на этом уровне, таким образом, устанавливаются свои особые отношения и связи между знаками. И хотя они устанавливаются искусственно, конструктивно, тем не менее и здесь создается впечатление естественно и необходимо действующей силы, принуждающей именно к таким, а не другим сопоставлениям. Мы уже хорошо понимаем, что это — сила деятельности, и если можно говорить о каком-то естественном процессе в ней, то это процесс сознательного конструктивного развертывания самой деятельности.

Натуралистические трактовки важны, но ничего не объясняют. Деятельностная природа всех этих сопоставлений естественным образом объясняет для нас необходимость таких сопоставлений, а не каких-либо иных. Важно, чтобы создавались новые типы отношений, а уже затем в них и через них мы сможем увидеть объекты и объективность.

Новые матрицы сопоставлений и созданных ими отношений между знаками вновь свертываются и фиксируются в знаках более высоких уровней и плоскостей. Так мы поднимаемся от одной плоскости и от одного этажа этого здания к другим.

Такова та онтологическая картина, которая родилась, была осознана и выражена на том этапе наших логических и методологических исследований. В конце моих докладов я специально буду обсуждать ее функции и место в более широкой картине и постараюсь обсудить вопрос о том, в чем именно мы, на мой взгляд ошибались, что недоучли и не поняли, какие интерпретации и истолкования были неточными. Я постараюсь провести параллели с предшествующими философскими концепциями, касавшимися, по-видимому, того же самого. Но сейчас мне важно другое.

Существенно, я нарисовал всю эту онтологическую картину совершенно не пользуясь категориями формы и содержания. Поэтому встает естественный вопрос, нужна ли нам категория формы и содержания и не была ли она тем психологическим моментом, который характеризует не столько объект и истину, сколько наше собственное развитие. Вполне возможно, что она была лишь тем средством, которое позволило бы нам построить схему замещения как общую единичку как общей картины мира. Вполне возможно, что теперь эта категория должна быть отброшена как ненужная для дальнейшей работы.

С моей точки зрения, чтобы анализировать и описывать, уже не в онтологии, а в собственно теоретической картине, эту систему слоев и этажей предметного мира и вместе с тем мира деятельности, категория формы и содержания необходима. Она, конечно, не может исчерпать всех тех категориальных средств, которые необходимы нам для такого анализа, но она будет важным средством в ряду других. Если отказаться от этой категории, то это, на мой взгляд, приведет ко многим ошибкам.

Мне кажется, что одной из типичных ошибок такого рода было то, что нам рассказывал М.А.Розов не далее как в прошлый понедельник, обсуждая вопрос о знаково-предметных инверсиях. Постараюсь объяснить это.

Стыкование разных плоскостей друг с другом могут быть самыми различными. Очень важно четко определить и охарактеризовать все эти виды стыковки плоскостей. Когда мы поставили такую задачу, то потом очень скоро выясняется, что к решению ее можно подходить разными способами. Представьте себе, что перед нами некоторая достаточно простая структура: определенное сопоставление объекта Х фиксируется в знаке (А), а знак (А) включен в оперирование λ. Когда мы далее строим некоторое новое сопоставление Δ΄, то возможны по меньшей мере три варианта истолкования и интерпретации того, что при этом происходит.

Можно считать, что мы прикладываем операцию Δ΄ к материалу знака (А), элиминируя при этом оперирование λ и вместе с тем всю область содержания, созданного путем сопоставления объекта Х. Таким образом, мы сможем зафиксировать некоторое новое содержание, которое выразим в знаке (а); будем также полагать, что со знаком (а) оперируют, и обозначим соответствующие операции знаком ν.

Нетрудно выяснить, что если содержание знака (а) образуется таким образом, то это специфическим образом задает отношение знака (а) к исходному объективному содержанию Х Δ. Назовем такой способ выделения содержания знания и отнесения к исходному объекту символически материальным или просто первым способом.

Но точно также можно считать, что операция Δ΄, прикладывается не к материалу знака (А), а к знаку (А), взятому вместе с приложенным к нему оперированием λ. Тогда в более высокой плоскости, мы получим знаки с иным содержанием, которое потребуют соответственно иных оперирований и процедур. Они должны быть иными, потому что они будут фиксировать иное содержание и будут иметь иной объект.

Наконец, мы можем взять (А) в качестве выражения содержания Х Δ. Тогда сопоставления Δ΄ будут выделять третий тип содержания, а предметом, на который будет обращено действие Δ΄, будет вся связка замещения и обратного отнесения, объединяющая знак с содержанием Х Δ.

Рассмотрим с этой точки зрения сообщения М.А.Розова, скажем, по изображениям динамики точки. Он задает несколько векторов, изображающих скорость. Затем он начинает оперировать с этим векторами, как с отрезками, перенося на них все «геометрическое» содержание. При этом векторы рассматриваются не как изображения или выражения скоростей. М.А.Розов несколько раз специально подчеркивал, что это именно отрезки, а не скорости. Именно в этой связи была сделана попытка различить «знаково-предметную инверсию» и «не-знаково-предметную инверсию». Но это и было, как мне кажется, различение двух из названных мной трех случаев перехода в более высокую плоскость знакового оперирования.

Мне представляется, что факты, указанные М.А.Розовым, являются кардинальными, но их еще нужно сформулировать в обобщенном виде. Вместе с тем мне представляется, что важнейшей задачей и проблемой в развертывании схем этого вида будет как раз определение всех возможных типов связок между слоями знакового замещения.

Но главное, что должно привлечь наше внимание, состоит даже не в этом — не в стыковании слоев замещений, не в типах переходов от одного слоя к другому, а в появлении специфическо-идеального в мышлении, которое сначала выступает в качестве побочного и вспомогательного элемента, а потом становится главным и ведущим, специфическим для самого мышления. Мы должны более подробно обсудить проблемы, связанные с исследованием этого образования.

В схемах такого типа, какие я рисовал, можно выделить типичную структуру. Представьте себе некоторый объект О_i, включенный в некоторую систему сопоставления. Будем предполагать, что сопоставления «приложимы» к этому объекту. На основе другого, собственно познавательного типа сопоставления объекта, О_i замещен другим объектом-эталоном, а содержание, выявленное посредством этого сопоставления, замещается каким-то знаком.

Благодаря этому объект О_i будет включен еще в одну систему сопоставлений и преобразований. Это будет система знаковых замещений и преобразований. Совершенно очевидно, что оперирование со знаками не может быть самоцелью, оно всегда имеет служебный характер, то есть дает возможность провести такие преобразования, которые нельзя было совершить с самими объектами, но вместе с тем всегда предполагают возвращение назад к исходным объектам.

Оперирование со знаками имеет лишь тот смысл, что оно расширяет возможности нашего оперирования с объектами, оно создает особые способы оперирования с объектом О_i , благодаря тому, что прикладывается к материалу знака. Такой способ оперирования был бы невозможен на материале самого объекта.

Поэтому, развивая все то, что я говорил выше об объекте, нужно сказать, что объект это не только все то, что раскрывается или создается благодаря практическим преобразованиям и практически устанавливаемым отношений взаимодействия, но также и многочисленные способы оперирования со знаками, замещающими этот объект, все те матрицы сопоставлений, которые мы производим со знаками. Поэтому объект, как мы его конструируем, должен быть возможностью и потенцией не только для всех практически устанавливаемых взаимодействий и свойств в плоскости оперирования самих объектов, но также и всех тех взаимоотношений и свойств, которые мы устанавливаем на всех плоскостях замещения этих объектов знаками.

Поэтому все оперирования с объектом путем оперирования с замещающими его знаками выступают как идеальное оперирование, в отличие от материального оперирования с самим этим объектом, происходящим в его собственной плоскости.

Конечно, я должен здесь снова сделать такую же оговорку, какую я делал выше по поводу различения отношения знака к содержанию и отношения его к предшествующим знаковым организмам. Всякое оперирование, с которым мы реально имеем дело, является идеальным и мы никогда не можем увидеть и выделить в человеческой деятельности собственно материальное оперирование.

Всегда и всюду человек действует и мыслит в многоплоскостных схемах. При этом он, конечно, оперирует и с самими объектами, более того, все, если смотреть на него особым образом, предстает перед нами как объект. Дело не в том, с чем оперируют, а в том, в какой системе оперируют, по законам каких плоскостей замещения и каких иерархированных систем.

Само понятие материального оперирования является крайней абстракцией. Чтобы ввести ее, мы предполагаем, что есть какой-то предельно низкий слой, в котором внизу лежат не предметы нашей деятельности, а чистые объекты. Это, таким образом, понятия, появляющиеся в результате особого разложения систем замещения на элементы. Но из того факта, что материального оперирования не существует в человеческой деятельности, не следует, что сама эта абстракция не нужна или малопродуктивна. Она нужна, поскольку дает нам возможность разложить реальные процессы деятельности и мышления на составляющие.

Я надеюсь, вы заметили, что мне во всех этих рассуждениях важна пока лишь одна мысль. Я хочу сказать и показать, что в выявлении свойств объекта существенную и определяющую роль играет не столько оперирование с ним самим, сколько оперирование со знаком. Конечно, из всех возможных оперирований со знаками мы выделяем только те, которые «соответствуют» объекту, то есть могут дать некоторый прагматический эффект в сложных системах и организмах человеческой деятельности, замыкающихся на социализированную практику.

Но это обстоятельство не устраняет принципа, что свойства выявляются не в объекте непосредственно, а путем оперирования с замещающими знаковыми выражениями. Это оперирование неизбежно носит обобщенный характер и выявляется нами не для того или иного единичного объекта, а для всего множества объектов. Здесь мы подходим к известному тезису, что познание каждого единичного или отдельного объекта есть функция от общего развития средств и форм познания. Мы не столько познаем те или иные объекты, сколько развиваем наши знания, наше мышление, нашу деятельность. И в этом имманентном процессе развития деятельности и мышления мы создаем все новые и новые предметы, ассоциируя таким образом новые объекты и старые объекты по-новому.

При этом они отражают и свертывают в себе не только свои собственные свойства — я говорю здесь в натуралистической терминологии — но также, и в еще большей мере, формы и способы оперирования со знаками. Процедура подобного свертывания также определяется имманентными закономерностями развития деятельности — необходимостью постоянного уплощения непрерывно растущих вверх систем.

С этой точки зрения бессмысленно говорить, что свойства объектов это есть то, что они содержат в своей «материи». Свойства объектов это то, что содержится в деятельности, то, что ею было создано, а потом свертывается и приобретает организационную форму существования в виде особых конструкций — объектов. Все характеристики, столь привычные для нас, «вещь обладает количеством», «вещь обладает величиной», «вещь обладает структурой» — все это характеристики вещей, полученные за счет того, что человечество создало особые, искусственные способы работы со знаками. И затем наделила объекты «свойствами», фиксирующими и снимающими в себе эти способы оперирования.

Из этого следует, что если мы вырвем какой-либо ряд или какую-либо плоскость оперирования из общей системы, то он теряет всякий смысл. Социальный и предметный мир людей существует лишь как органическое единство, каждый элемент внутри него представляет собой определенный орган, исторически сложившийся и в функционировании неразрывно связанной с другими. И это единство, характерное для самой деятельности переносится на мир вещей, являющийся одним из срезов деятельности.

В этой связи я хотел бы обратить ваше внимание на многочисленные «теории предметности», так называемые Gegenstands–theorie, идущие от Мейнонга, через критических реалистов и Гуссерля к Никалаю Гартману и дальше. Эти теории представляют собой очень интересную попытку схватить законы предметности.

Но я думаю, вместе с тем, что они снимаются и делаются ненужными после того, как достаточно развивается теория деятельности и дает объяснение природе и характеру предметов. Я бы даже сказал, что переход от теории предметов к теории деятельности диктуется сейчас необходимостью дальнейшего развития всех наук и техники; их дальнейшее развитие нуждается в новой философии.

Такой философией будет философия деятельности, и сегодня отсутствие ее служит тормозом в развитии многих наук и техники. Мне хочется специально подчеркнуть тот момент, что мы должны здесь ввести и постоянно пользоваться понятием объекта оперирования. В каждой плоскости, в каждом слое этого ряда есть свой объект оперирования. Но, в зависимости от того, какую деятельность мы строим в каждом из этих слоев, наш объект оперирования приобретает тот или иной вид. На одной плоскости или в одном слое появляется «вещь».

В соответствии со всем сказанным выше, я могу утверждать, что вещь существует отнюдь не из начала и не в природе. Как и все остальное, она создается благодаря определенным формам знакового замещения и оперирования со знаком. «Вещь» есть некоторый принцип синтеза разнообразных способов оперирования и замещений. Чтобы в логическом анализе реконструировать вещь, надо еще определить какое количество плоскостей, способов оперирования в них, связей между плоскостями и т.п. снимается в ней.

Сегодня, не имея соответствующих логических представлений, мы совершенно потеряли меру отнесения объектов к вещам. Мы стремимся впихнуть в вещь все, что можно и что нельзя. Но если давать строгое философские и логическое определение вещи, то нужно очень точно ограничить число захватываемых ею плоскостей и слоев деятельности. Подобно всем другим категориальным образованиям вещь есть определенный принцип синтеза, задаваемый опять-таки строго определенным набором слоев и систем деятельности. Кроме «вещи» существует еще много других принципов синтеза, точно также задаваемых определенными слоями деятельности.

Наконец, если мы переходим к анализу идеального как некоторой связки замещений, управлений и отображений — а это соответствует нашему пониманию «предмета» — то становится, как мне кажется, ясно, что анализировать его без нашего трафарета «форма—содержание» вряд ли возможно. Переходя от одной плоскости замещения к другой, мы должны непрерывно фиксировать переход и переструктурирование формы в содержание и содержания вновь в форму.

Чтобы задать идеальные способы работы с некоторым объектом, мы должны обязательно перейти в следующую более высокую плоскость. Поэтому связка двух плоскостей, создающая основу для идеального, и есть та единица, с которой только и можно работать и опираясь на которую только и можно что-то объяснить. Если мы будем вырывать отдельные плоскости из систем человеческой деятельности и предметного мира, то мы никогда ничего не объясним.

Но это, с другой стороны, означает, что в самой этой единице мы должны объяснить переход от одной плоскости к другой и это будет переход от формы к новому содержанию за счет специфических процедур деятельности. Все эти переходы должны быть заданы рекурсивно. Иными словами, мы должны двигаться по всем плоскостям, слоям и уровням подобной системы. Именно эту задачу, как мне кажется, решает категория формы и содержания, представляемая нами в идее связки. Она дает нам возможность переходить с одной плоскости на другую, брать пару плоскостей, как одну структурную единицу и показывать, каким образом некоторый кинетический момент в нижней плоскости выражается в некотором статическом моменте в более высоких плоскостях.

Но тогда легко видеть, что если мы накладываем схему «форма—содержание» на какое-то одно место системы, а затем поднимаем его на один слой выше, то при этом мы производим переструктурирование в самих плоскостях: мы превращаем материал формы в объект оперирования и тем самым в элемент содержания.

Из этого следует, в частности, что за счет самой процедуры наложения понятие формы и содержания специфицируется нами определенными морфологическими моментами. По сути дела, в наших понятиях и представлениях уже заданы механизмы перевода форм в содержания и объекты. Конечно, там еще многое требует исследования, мы до сих пор не знаем тонких механизмов, осуществляющих эти процессы, но уже существующие идеи, как мне кажется, открывают огромное поле для исследований.

В этом месте мне хочется напомнить вам о целях и смысле моей работы. Я не излагаю историю развития наших идей. Я хочу лишь выделить те моменты интерпретации, которые кажутся мне сейчас устаревшими и ввести новую интерпретацию наших схем и понятий. При этом я стараюсь вставить наши модели и соответствующие им идеальные объекты в более широкое представление. Параллельно я хочу объяснить, что собственно мы делаем и показать, почему наши ошибки и неточности в истолкованиях были в каком-то смысле неизбежными на ранних этапах работы.

Вкратце суть моего основного тезиса сводится к тому, что то, что мы раньше исследовали, это еще пока не деятельность, а скорее основы теории предметов или теории «предметного мира». Чтобы сделать такое утверждение, как вы понимаете, я уже должен иметь более широкую точку зрения, более широкое представление. Чтобы сказать, что ничего не является деятельностью, я уже должен в какой-то мере представлять себе, что есть деятельность.

Вместе с тем, вы, конечно, понимаете, что я не могу систематически и строго сейчас ввести основные схемы и понятия теории деятельности; я могу лишь набросать самые общие моменты нового представления о деятельности. И только. Но этого мне вполне достаточно, чтобы рассмотреть смысл нашей предшествующей работы.

Я хотел бы обратить ваше внимание еще на один момент, объясняющий схему моего движения. Представьте себе, что у нас имеется некоторая масса эмпирического материала, имеется разнообразное описание этого эмпирического материала, имеются исходные схемы, которые мы используем конструктивным образом и в качестве некоторых моделей объекта. Мы использовали эти схемы для выделения некоторых фрагментов эмпирического материала. Эту работу сопровождало описание получающихся «наполненных» схем... Я беру сконструированные и наполненные эмпирическим материалом структуры в качестве изображений различных частичных предметов нашей работы. Затем я задаю вопрос: какая онтологическая картина соответствует всем этим схемам, моделям и т.п.? Затем я отвечаю на этот вопрос и рисую соответствующую онтологическую картину. Но, проделав всю эту работу, я начинаю новый цикл рассуждений и новую работу. Вы хорошо знаете, что всякое научное исследование строится, с одной стороны, на употреблении определенных схем. Само употребление производится в соответствии с онтологической картиной. Сейчас мы уже достаточно хорошо знаем, что так называемое «наложение» схем на эмпирический материал производится с помощью онтологических картин. Именно онтологическая картина задает способ расчленения эмпирического материала, заданного в соответствующих описаниях.

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 242526 27 28 29 Следующая ⇒