Petite Bibliotheque Payot/10 5 страница

регрессивный процесс, который можно вызвать с помощью физических (сенсомоторные ограничения) или психических средств. В своей работе «Гипноз и смежные состояния» Gill и Brenman лишь однажды ссылаются на гипноз животных, анализируя идеи Kubie и Margolin о значении расстройства двигательной активности для возникновения гипнотического состояния. Kubie и Margolin исходили из наблюдений И. П. Павлова, согласно которому нарушение моторной активности у животных является первым шагом к индукции гипнотической неподвижности. По мнению Kubie и Margolin, ситуация человека, вынужденного длительно фиксировать взглядом одну точку, аналогична той, в которой находится животное с неподвижно фиксированной головой. Эта аргументация, как подчеркивают Gill и Brenman, впервые устанавливает связь между гипнозом животных и гипнотическим состоянием человека «через посредство аппарата организма, имеющего жизненно важное значение для поддержания контакта со стимулами внешнего мира» [Gill, Brenman, 1959, p. 128]. Тем не менее Gill и Brenman не использовали свою концепцию о природе гипноза человека для объяснения гипноза животных. Их концепция представляется нам интересной, и мы попытаемся, исходя из нее, наметить новую перспективу в определении гипноза животных. В гипнозе животных нам кажется существенным элемент ситуации, т. е. изменения, происходящие в физических и эмоциональных отношениях между животным и его окружением. В результате различных манипуляций животное подчиняется определенному «сенсорному ограничению», на которое оно реагирует, впадая в состояние оцепенения, неподвижности (такое состояние можно интерпретировать как регрессивное). Следует отметить, что для достижения гипнотической неподвижности не всегда бывает достаточно насильственной обездвиженности. Иногда для этого требуется еще поместить животное в неудобное положение, т. е. добавить к вынужденной неподвижности необычную для животного позу, что изменяет его «способ существования в мире» и обусловливает «психический стресс». В этом отношении поучительны проведенные во Франции эксперименты Bonfils и Lambling (1962) на крысах.

У насильно обездвиженных крыс после нескольких часов безуспешного барахтания развивалась язва желудка. Морские свинки в аналогичном эксперименте реагировали так же и в итоге приобретали ту же болезнь (правда, в меньшем процентном отношении). В то же время, переворачивая морских свинок на спину, легко доби-

ваются возникновения у них состояния гипнотической неподвижности. Насильно обездвиженная морская свинка или крыса сохраняет контакт с окружающей средой. Животное находится в продол-жительном стрессе, в результате чего у него развивается язва. В случае, когда морская свинка перевернута на спину, контакт с внешним миром, очевидно, потерян, и животное реагирует на эту необычную ситуацию «бессознательностью», глобальной регрессией, что оказывается благоприятным для его организма.

Однако морская свинка находится в положении на спине лишь несколько секунд, и нельзя утверждать, что ее состояние окажется тем же, если она останется в таком положении длительное время. В этом отношении интересны работы Liberson (1961), которому удалось добиться продолжительного гипнотического состояния у морских свинок. Он многократно подвергал их иммобилизации, прерывая гипноз внезапными пробуждениями. Время иммобилизации увеличивалось по мере продолжения манипуляций. В определенный момент, который Liberson называл «переломным», у животных, казавшихся пригвожденными к доске, на которой они лежали, глаза вылезали из орбит, конечности чрезмерно напрягались и время от времени слегка вздрагивали. Животные ослабевали и погибали.

Можно ли такой исход отнести на счет гипнотической неподвижности? Прежде всего подчеркнем, что она не сопровождается напряжением до «переломного момента». Можно думать, что это напряжение является скорее следствием психологического «разочарования», результатом безуспешных попыток животного выпрямиться. Впрочем, недостоверно, что продолжительная неподвижность, достигнутая механизмом «разочарования», может уподобляться настоящей гипнотической неподвижности. Последняя характеризуется «отдыхом» и может быть истолкована как спонтанное положение животного, выбранное им как средство защиты. Иммобилизация же с напряжением в экспериментах Liberson является, наоборот, результатом длинной серии принуждений. Само собой разумеется, что здесь мы находимся в области умозрительных построений из-за отсутствия экспериментальных работ.

Резюмируя, мы можем предложить следующее определение. Гипноз животных представляет собой поведение, характеризующееся неподвижностью и оцепенением регрессивного типа. Такого поведения можно добиться разными способами, помещая животное в непривычное для него положение или ситуацию, изменяющую нормальное осуществление сенсомоторных и эмоциональных

контактов с окружающим миром. Чем выше стоит животное в филогенетическом ряду, тем большую роль в возникновении гипнотического состояния играют эмоциональные факторы (в элементарной форме они, безусловно, имеют место и у низших животных). Для человека сенсорное ограничение как таковое также имеет большое значение. Каждое живое существо нуждается в постоянном контакте с внешним миром, и если контакт прерывается или изменяется, у существа, о котором идет речь, может возникнуть реакция регрессивного типа. Это происходит как в гипнозе животных, так и в гипнозе человека, и на данной общности ситуаций покоится основное сходство двух форм гипноза1.

Теперь понятно, почему мы так долго задержались на теоретических проблемах, связанных с гипнозом животных. Гипноз человека до сих пор не имеет удовлетворительного теоретического объяснения, ввиду чего исследование гипноза животных кажется полезным «возвращением к источникам». Изучение поведения животных ценно главным образом для понимания природы инстинктивных влечений человека2. Можно лишь сожалеть, что в последние годы работы по гипнозу животных стали редкими. Будучи более простым и доступным для эксперимента, гипноз животных может быть одним из путей к изучению проблем гипноза человека.

8. ВОСПРИИМЧИВОСТЬ К ГИПНОЗУ

Восприимчивость к гипнозу — основополагающая проблема. Как врачей, так и не врачей непременно интересует вопрос: все ли поддаются гипнозу? И еще: все ли люди способны гипнотизировать?

' Мы видели, какое значение придает Kubie (1961) подавлению «механизмов самозашиты и т. д.» в гипнозе человека. Аналогичные выражения встречаются у него и при упоминании о гипнозе животных. Описывая психофизиологию гипноза, он пишет «Попросите человека фиксировать взгляд на медленно вращающейся спирали или, скажем, поддержите голову и шею курицы, когда она лежит на спине вдоль черты, проведенной мелом. Любые манипуляции, которые полностью сковывают механизм тревоги, могут порождать подобные феномены (гипноидные состояния)».

2 Именно эта перспектива руководила Henri Ey (1964) при подготовке коллективного труда «Психиатрия животных», к работе над которым он привлек зоологов, ветеринаров и психиатров. В эту книгу включена и наша глава о гипнозе животных, где более полно развиваются приведенные здесь соображения

Начнем с первого вопроса. Прежде чем приступить к рас- j смотрению этой проблемы во всей ее сложности, необходимо ска-зать: с одной стороны, существуют субъекты, которые могут быть ] загипнотизированы всеми, это превосходные сомнамбулы (во вре-, мена Льебо существовали профессиональные сомнамбулы; мы их встречали еще перед второй мировой войной в психиатрической клинике Вены, куда их приглашали в качестве «пациентов» для обу* i чения студентов, желающих овладеть гипнозом), и, с другой сто-роны, субъекты, никогда не поддающиеся гипнозу. Это абсолютно невосприимчивые субъекты. Между этими двумя категориями на-ходятся индивидуумы, более или менее восприимчивые к гипнозу, поддающиеся лишь некоторым врачам.

Это общепринятое мнение, но Gill и Brenman считают, что восприимчивость к гипнозу — относительно устойчивое свойство субъекта. Осуществив серию экспериментов с целью повысить гипнотическую восприимчивость у маловосприимчивых субъектов, варьируя методы и меняя врачей, они не отметили сколько-нибудь существенной разницы в результатах, т. е. не добились повышения гипнабельности. Вместе с тем, если речь идет о восприимчивости к гипнозу, необходимо учитывать степень гипнотизации, т. е. так называемую глубину транса во всей сложности этого понятия.

Были предприняты попытки определить в процентах количество людей, поддающихся гипнозу. Результаты оказались различными. Изучение этого вопроса затруднено по той простой причине, что мы не имеем объективных критериев, позволяющих оценить, загипнотизирован ли субъект и до какой степени.

Английский автор Bramwell (1903) считал, что все люди в какой-то степени восприимчивы к гипнозу и у 10- 20 % людей можно добиться глубокого транса. Приведем также интересное наблюдение Бернгейма, показавшего, что 4/5 госпитализированных больных были способны впадать в глубокий транс, тогда как среди его городской клиентуры гипнабельной оказалась лишь 1/5-1/6 больных.

От чего зависит восприимчивость к гипнозу? Этот вопрос имеет два аспекта, так как он касается одновременно гипнотизируемого и гипнотизера.

Личность гипнотизируемого изучалась со всех точек зрения, однако неоспоримых критериев, определяющих степень гипнабельности, не было установлено. Не была выявлена корреляция между восприимчивостью к гипнозу и физической или психической кон-

ституцией, экстравертированным или интровертированным характером, расой, полом, социальным положением и др. Были использованы прожективные тесты, не давшие убедительных результатов. Не было установлено также какой-либо связи между восприимчивостью к гипнозу и нозологическими формами заболеваний.

Однако мы констатировали, что почти все подростки и взрослые, страдающие энурезом, восприимчивы к гипнозу. То же, хотя и в меньшей степени, относится к астматикам. Кроме того, американский психоаналитик Kaufman (1961) отметил, что солдаты обычно проявляют большую восприимчивость к гипнозу: в годы второй мировой войны, во время тихоокеанской кампании, он лечил гипнозом около 2500 бойцов, подавляющее большинство из которых оказались превосходными пациентами. Данное наблюдение аналогично сообщениям, сделанным задолго до этого Льебо и Бернгей-мом. Последние объясняют это явление пассивным повиновением, к которому приучены военные. Но Kubie, истолковывая полученные Kaufman результаты, полагает, что врач, удаляющий солдата с линии фронта, становится для него всемогущим, лицом, которому он вручает заботу о своем благополучии.

Существование тесной связи между внушаемостью и восприимчивостью к гипнозу установлено очень давно. Известно, что для Бернгейма гипноз сводился к внушаемости. Жане придерживался другого мнения. В «Психологическом автоматизме» он пишет: «Феномены внушения не зависят от гипнотического состояния; внушаемость может быть полной вне искусственного сомнамбулизма и может вовсе отсутствовать в состоянии полного сомнамбулизма, одним словом, она не меняется одновременно с гипнотическим состоянием и в том же направлении» [Janet, 1919, р. 262; 1921, р. 171].

В наше время Kubie (1961) утверждает, что внушаемость является не причиной гипнотического состояния, а его следствием. Автор ссылается на эксперименты, во время которых он приводил пациента в гипнотическое состояние при помощи аппарата, без всякого словесного внушения. Пациент, загипнотизированный таким способом, воспринимает затем слова гипнотизера как выражение себя самого. Граница между гипнотизером и гипнотизируемым до некоторой степени стирается. Таким образом, восприимчивость к гипнозу зависит от той легкости, с какой индивидуум способен как бы включить в себя внешний стимул, сделать его частью себя самого.

Мы вместе с Muriel Cahen также изучали проблему личности ] гипнотизируемого на 40 больных, большей частью с психосоматй-1 ческими расстройствами, хорошо и плохо поддающихся гипнозу | [Chertok, 1955]. Исследование включало беседы с больными и тес-! тирование. Мы не решали статистических проблем (отбор, анализ j результатов), работа проводилась только с больными, без групп кон- j троля. (В других странах, где эксперименты проводят на здоровых людях, для этой цели часто используют студентов, изучающих психологию.) Мы проанализировали лишь некоторые клинические данные.

Среди наших пациентов, не поддающихся гипнозу, мы выделили две группы: субъекты, сознательно отказывающиеся быть загипнотизированными, и субъекты, невосприимчивые к гипнозу. Большинство из них составляли больные, длительно лечившиеся и подвергавшиеся хирургическому вмешательству, которое оказалось неэффективным. Все они были социально неприспособленными. Это были люди с нарушенной структурой личности, с проявлением так называемого соматопсихоза с нарциссичесшй установкой. У нас создалось впечатление, что соматическое заболевание позволяло им сохранять относительное психическое равновесие. Контакт с реальностью у них был нестойким, контроль недостаточным. Все гипна-бельные субъекты оказались социально приспособленными, имели прочную связь с реальностью. Если им приходилось переживать конфликтные ситуации, они проявляли достаточную способность к адаптации. Среди них не было субъектов с навязчивыми идеями. Поскольку истерические черты встречаются и в норме, можно говорить о наличии у этих субъектов истерических компонентов. Мы подошли, таким образом, к проблеме истерии. При обсуждении этой проблемы было сломано немало копий. Гипноз долгое время рассматривался как эквивалент истерии. Полагали, что только больные истерией восприимчивы к гипнозу. Однако в настоящее время считают, что невротики, как правило, меньше поддаются гипнозу, чем здоровые люди. Что же касается истерического невроза, то можно утверждать, что больные с резко выраженной истерией не поддаются гипнозу. Истерический синдром связан с эмоциями по отношению к лицам из прошлого, вследствие чего такие больные отказываются от установления новых трансферентных отношений с гипнотизером, т. е. они как бы отказываются от пересмотра своих проблем и от той пользы, которую это могло бы им принести. Больные с менее выраженной истерией могут оказаться гипнабельны-

ми. Восприимчивость к гипнозу может даже быть использована в целях прогноза: гипнабельные истерики обычно более восприимчивы к психотерапии.

Наши клинические впечатления нашли подтверждение в наблюдениях Gill и Brenman. Экспериментальным путем они доказали, что здоровые люди легче поддаются гипнозу, чем больные неврозами, а среди последних наиболее гипнабельны больные истерией.

Еще несколько слов по поводу того, следует ли упорствовать в достижении гипнотического транса. Некоторые авторы ограничиваются тремя-четырьмя попытками, другие идут дальше; немецкий исследователь Vogt (1894) добился успеха на 300-м сеансе. По нашему мнению, очень важен первый сеанс. Но это не является общим правилом. Так, мы смогли добиться транса у одной госпитализированной больной при второй попытке, сделанной через 3 мес после первой. Некоторые субъекты, не поддающиеся индивидуальному гипнозу, хорошо гипнотизируются в группе (группа играет защитную роль против бессознательных страхов у этих больных).

Теперь перейдем к вопросу о гипнотизере. Здесь надо рассмотреть две проблемы: гипнотическую технику и личность гипнотизера. Безусловно, длительный опыт и техническая сноровка имеют важное значение. Техника прежде всего должна быть гибкой, приспособленной к особенностям гипнотизируемых. Для гипнабель-ных субъектов хороша любая техника, для трудных же — она должна быть тщательно продумана (см. вторую часть книги). Первая попытка является особенно важной. Возможно, именно поэтому в психиатрической клинике Вены на первый сеанс приглашали «профессиональных» сомнамбул, ведь для студента удача в первой попытке весьма важна.

Что касается личности гипнотизера, то тут мы не имеем надежных критериев. Эта проблема изучалась меньше, чем проблема личности гипнотизируемого. Мы располагаем только несколькими замечаниями различных исследователей. Уже авторы эпохи животного магнетизма обычно считали, что магнетизер должен быть спокойным во время сеанса, так как больной в состоянии сомнамбулизма чувствует любые его тревоги. Во всяком случае нельзя утверждать, что способность гипнотизировать определяется специфической структурой личности гипнотизера. Поскольку существуют различные виды гипноза (отцовский, материнский) и человек может быть загипнотизирован по разным причинам, мотивировки тера-

певта также могут варьировать. По мнению Schilder, гипнотизер должен бессознательно желать магической власти и сексуального) господства над пациентом.

Страх перед сексуальными импульсами усиливал у некоторых больных со, j противление гипнозу. Известна история Breuer, прервавшего лечение мадемуазель 1 Анны О. по контртрансферентным мотивам и по причине ревности госпожи Breuer. ' У мадемуазель Анны была мнимая беременность, и воображаемые роды пронзот- 1 ли в тот день, когда Breuer объявил ей об окончании лечения. Jones (1958) в биогра-) фии Фрейда также сообщает что будущая госпожа Фрейд отождествляла себя с госпожой Breuer и боялась однажды оказаться в таком же положении. Ее супруг был I вынужден разуверить ее в этом. Как бы то ни было, Фрейд, несмотря на свой интерес к лечению мадемуазель Анны О., о котором он узнал в 1882 г, не решался широко применять гипноз вплоть до декабря 1887 г. Он использовал гипноз эпизодически с лета 1885 г, но с весны 1886 г., когда он начал практиковать, применял в основном электротерапию.

С декабря 1887 г. до мая 1889 г. он применял только гипнотическое внушение, затем пользовался также методом катарсиса. Jones приписывает запоздалое применение этого метода более чем сдержанному отношению Шарко к методу Breuer, о котором ему сообщил Фрейд. Возможно, здесь сыграла свою роль и проблема кон-тртрансферентных отношений. Впоследствии стал известен инцидент с пациенткой, которая бросилась на шею Фрейду; в своей автобиографии он описал реакцию на это событие: «У меня был достаточно ясный рассудок, чтобы не отнести его на счет неотразимости моей особы, и я почувствовал тогда природу мистического элемента, действующего в гипнозе. Чтобы устранить его или по крайней мере изолировать, я должен был отказаться от гипноза». Плодотворный отказ, ибо он привел Фрейда к открытию психоанализа! [Freud, 1925, р. 40-41].

Мы полагаем, будет полезным ввиду важности этой проблемы немного остановиться на взаимоотношениях врача и пациента в гипнозе, на вопросе об ангажементе. Сопротивление терапевта этому ангажементу все еще оказывает тормозящее действие на развитие психотерапии, но оно принесло и определенную пользу: с одной стороны, оно способствовало развитию химиотерапии, с другой — совершенно неожиданно привело (как мы увидим дальше) к фундаментальным открытиям в психотерапии, таким, как понятие перенесения.

Если историю научной психотерапии начинают с месмеровс-кого периода, то, очевидно, потому, что в то время впервые эти отношения стали изучаться экспериментально, и прежде всего академиками в их знаменитых работах о животном магнетизме. Целью исследования было доказать существование физической причины магнетизма — флюида. Не обнаружив его, они осудили животный магнетизм. В своих докладах академики описывали феномены, воз-

никающие при магнетизме, не углубляясь, однако, в их изучение. Тем не менее в секретном отчете, опубликованном одновременно с официальным докладом Bailly, подчеркивается эротический аспект этих феноменов, чем и объясняется сдержанность академиков. Действительно, мы читаем в этом отчете: «Всегда мужчины магнетизируют женщин: устанавливающиеся при этом отношения, безусловно, соответствуют таковым между больным и его врачом, но этот врач — мужчина. Какова бы ни была болезнь, она вовсе не лишает нас пола и не избавляет нас полностью от власти другого пола» [Rapport, 1784, р. 512].

Сеанс магнетизма описан следующим образом: «Часто мужчина... проводит правую руку за спину женщины, они одновременно наклоняются друг к другу, чтобы содействовать этому прикосновению. Близость становится предельно возможной, их лица почти соприкасаются, дыхание смешивается, все физические впечатления мгновенно разделяются ими, и взаимное притяжение полов должно действовать во всю свою силу. Нет ничего удивительного, что чувства воспламеняются; одновременно работает воображение, внося во все это определенное расстройство, оно побеждает здравый смысл, подавляет внимание, женщины не могут отдавать себе отчет в том, что они испытывают, они не понимают своего состояния».

И далее следовал вывод: «Магнетическое лечение не может не представлять опасности для нравственности».

Месмер также отдавал себе отчет в узах, связывавших его с больными [Mesmer, 1781, р. 95]. Он даже описал их аффективную сторону: «Животный магнетизм должен в первую очередь передаваться чувствами. Только чувство может сделать теорию вразумительной. Например, один из моих больных, обычно подвергающий проверке действие, которое я оказываю на него, чтобы хорошо меня понимать, проявляет ко мне большее расположение, чем остальные мужчины».

Однако Месмер не прибегал ни к какому психологическому объяснению, придерживаясь всегда теории флюидов. Последняя допускала, так сказать, деперсонализацию терапевта. Она ссылалась на вмешательство некоей «третьей силы», которая, находясь в терапевте, все же существовала вне его. Терапевт был только вектором этой универсальной силы.

Месмер отказывался от словесного контакта с пациентом в фазе сомнамбулизма, что, несомненно, было бессознательным проявлением защитной тенденции. Известно, что заслуга первого при-

менения словесного внушения в качестве терапевтического метода! принадлежит Puysegur. Но возможно, что это открытие имело бес-! сознательную мотивировку, и для Puysegur речь создавала дистанч | цию между врачом и больным, являясь, таким образом, другой форг 1 мой защиты. Напомним, что и в наше время представители психо? I аналитического направления подчеркивают, что слово может уве- j личивать дистанцию между пациентом и врачом [Nacht, 1962J.

Но уже некоторые современники и ученики Месмера прояв- I ляли сдержанность по отношению к флюидам и преуменьшали их ) значение. Эти «волюнтаристы» публично признавали, что для получения благоприятных результатов надо любить больного и иметь ' настойчивое желание вылечить его. Показательной в этом отношении является уже упомянутая книга ученика Puysegur — Charles de Villers1 «Влюбленный магнетизер», где автор в беллетристической форме излагает свои идеи: гипотеза флюидов не нужна, магнетизм состоит в «решительном желании» вылечить больного, сила воздействия врача покоится на сердечности и любви.

В спиритуалистических высказываниях Villers иногда улавливается предвосхищение прогрессивных идей некоторых современных психоаналитиков по поводу используемых в их методике лечебных факторов. Эти психоаналитики утверждают, что даже правильные интерпретации (симптомов) теряют свое значение, если они не подкреплены бессознательным отношением, подобным тому, которое предугадывал Villers. Например, он писал: «Душа магнетизера соединяется с душой сомнамбулы, таким образом отождествляясь с ней» [Villers, 1787, р. 133]. Эта мысль близка к тому, что позднее было написано Nacht: «Мы все признаем, что вмешательство психоаналитиков тем благотворнее, чем больше ему удается войти в общение с «бессознательным» больным, вплоть до того, чтобы буквально поставить себя на его место, оставаясь в то же время на своем» [Nacht, 1962, р. 20].

' Charles de Villers был артиллерийским офицером, как и Puysegur (а также Laclos, знаменитый автор «Опасных связей»). Известно, что в то время офицеры пристрастились к магнетизму и находили в своей среде замечательных субъектов. Как писал об этом Figuier (I860) в «Истории сверхъестественного», «магнетизация со всем своим очарованием, казалось, стала главным занятием в жизни военных: это был золотой век армии». Указанная книга Villers являечся библиографической редкостью (ее единственный экземпляр находится в Муниципальной библиотеке Бе-зансона) и одной из первых работ, проливающих свет на проблему так называемых взаимоотношений с объектом.

Villers, высказываясь о влиянии на больного, говорит, что оно будет зависеть «от степени нашего внутреннего расположения» и особенно «от сердечности, которую я вложу в свою волю» [Villers, 1787, р. 121]. Nacht также полагает, что «поведение аналитика, если оно продиктовано доброжелательностью, становится тогда и только тогда той опорой и силой, которые необходимы больному, чтобы преодолеть страх, преграждающий путь к выздоровлению» [Nacht, 1962, р. 210].

Наконец, беллетристическое произведение Villers изобилует высказываниями об основополагающей роли любви; например: «Я заключаю в себе, следовательно, то, что способно принести облегчение ближнему; все наиболее возвышенное в моем существе имеет такое предназначение, и именно это ощущение самого искреннего участия дает моему другу уверенность, что он найдет в нем лекарство от своих недугов».

Не преминем здесь сопоставить эти слова со следующим утверждением Nacht: «Никто не может вылечить другого, если у него нет искреннего желания ему помочь. И никто не может иметь желание помочь, если он не любит в самом прямом смысле этого слова» [Nacht, 1962, р. 210]. Такая склонность является отчасти врожденной, однако Nacht считает, что «правильное отношение возможно лишь в том случае, если аналитику удастся снизить у себя самого до неизбежного минимума вечную амбивалентность человека» [Nacht, 1962, р. 208], чего можно достичь только посредством полного самоанализа.

К этому необходимо добавить, что в настоящее время, когда психоаналитику известна природа перенесения и контрперенесения, психотерапевтическая ситуация стала совершенно иной.

Таким образом, мы видим, что некоторые ученики Месмера, в частности Villers, осознавали значение взаимоотношений врача и пациента. Villers хорошо понимал, что в некоторых случаях такие взаимоотношения могут принять эротический характер, и предупреждал о возможных опасных последствиях этого. Но в отличие от академиков он отнюдь не отказывался от изучения межличностных отношений, имеющих место при магнетизме. Он признавал взаимозависимость в этих отношениях, но только частично. Хотя Villers смутно представлял себе эти взаимоотношения как «зависимость от внутреннего расположения» между двумя индивидуумами, а другие авторы после него говорили о чувстве доверия и даже привязанности, которую может испытывать больной к своему

врачу, все же, по общему мнению, главная роль в терапевтичес-1 ком процессе принадлежит врачу. Именно желание вылечить j является основным, решающим фактором лечения. Так думали | Villers и другие магнетизеры того времени; они верили или исключительно в действие воли врача, или в комбинированное вли1-яние воли и флюидов. Таким образом, вместе с Raymond de i Saussure можно сказать, что все понималось так, будто перене-1 сение проявляется не со стороны больного, а со стороны врача,' который хочет вылечить.

Такое одностороннее понимание отношений между паци-! ентом и врачом можно истолковать как бессознательное сопротивление магнетизеров признанию всей сложности взаимоотношений. Терапевт, таким образом, защищает себя от аффектив1-ных проявлений пациента, он сохраняет определенную дистанцию. (Интересно, что даже в физическом плане произошли технические изменения: прямой контакт с телом больного при помощи пассов был заменен пассами на некотором расстоянии.)

Несмотря на частичное признание некоторыми магнетизерами в начале XIX в. значения межличностных отношений, сопротивление в целом продолжало проявляться. В конце XIX в. известные врачи, занимавшиеся гипнозом, все еше отказывались признать значение отношения пациента к врачу. Чтобы избежать понятия внушения (понятия психологического), они изобрели металлотерапию, которая ввела физический агент (еще один пережиток флюидизма). Но даже врачи, вступившие на путь психотерапии, проявляли некоторое бессознательное сопротивление, которое (и это парадоксально) иногда способствовало прогрессу психотерапии. Этим можно объяснить открытие Фрейдом понятия перенесения. Мы уже упоминали знаменитый эпизод с больной, проявившей влюбленность к Фрейду, и испуг последнего. Он отказался отнести этот инцидент на счет своей «личной неотразимости». Конечно, он предпочел деперсонализировать себя, предоставив себе роль другого лица, человека, которого действительно любила больная. Такой способ рассматривать веши послужил отправной точкой для разработки теории перенесения (хотя у пациентки Фрейда могло быть физическое влечение к нему самому).

Breuer, как мы уже видели, пережил подобное приключение с одной из своих пациенток, небезызвестной Анной О., вследствие чего он оставил изучение истерии. Jones пишет, что

Фрейд, для того чтобы заставить Breuer вновь заниматься проблемой, поведал ему, «как его больная бросилась ему на шею в аффективном бреду, и объяснил, по каким причинам следует рассматривать эти досадные инциденты как результат феномена перенесения...».

Szasz (1963), изучавший защитный аспект перенесения, отмечает, что с выдвижением концепции перенесения «Фрейд эффективно снизил угрозу эротизма пациента». По мнению Szasz, к разработке этой концепции Фрейда подтолкнул случай с Breuer: не будучи лично замешан в дело, Фрейд мог оставаться хладнокровным наблюдателем и, следовательно, скорее найти объяснение. Однако нам представляется более вероятным, что аффективной мотивацией разработки понятия перенесения Фрейду послужил собственный опыт (т. е. упомянутый выше эпизод). Действительно, ведь если это должно было, по выражению Szasz, «устранить угрозу эротизма пациента», то более правдоподобно, что Фрейд постиг его в случае, когда сам ощутил себя под прицелом.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒