Аналитическая психология 20 страница

мы должны попытаться понять, как с помощью других подвластных человеку сил (заботы, разума, порядка, цивилизации) можно эффективно уравновесить, а если возможно – и перевесить силы разрушения.

Сюжет мифа

«Вакханки» Еврипида – трагедия, где не достигается гомеостаза двух психических тенденций. Там нет ни равновесия, ни однозначного решения... Пьесу открывает Дионис, который сообщает: его сестры отвергают истинность того, что Семела возлежала с великим богом Зевсом и зачала его от Зевса. Среди усомнившихся и мать Пентея Агава. Вероятно, женщины просто позавидовали Дионису. В качестве кары за отрицание его божественного происхождения Дионис лишил их рассудка. Помешательство приняло парадоксальную форму. Женщины сделались фанатичными последовательницами культа Диониса, за что их вместе с другими фиванскими менадийками изгнали на вершину горы. В начале пьесы Пентей, царь фиванский, также яростно поносит и отвергает культ Диониса. Тогда молодой бог возвещает зрителям: если Пентей попытается силой заставить этих женщин (в числе которых и его собственная мать) вернуться к нормам благочестивого поведения, он, Дионис, примет облик простого смертного и поведет менадиек против царя. Пентей не подозревает об опасности: он подтверждает свое намерение покончить с непотребствами. Пентей говорит, что велит взять под стражу и заковать в железо их всех, включая и прекрасного чужестранца (как и обещал, Дионис принял человеческий облик). Пентей грозится уничтожить место их поклонений и забить камнями «изнеженного чужестранца с длинными кудрями». Начинается важный диалог между Пентеем и Дионисом. Дионис утверждает, что он в здравом уме, а безумен сам Пентей. Современный читатель (как, вероятно, и древние зрители) понимает: сила, которую отрицает Пентей, постепенно сводит его с ума. Зрелище усиливается природной стихией – землетрясение разрушает царский дворец. Затем мы узнаем, что помутившийся умом Пентей привязал в хлеву быка, веря, что заковывает в кандалы «изнеженного чужеземца». Ему даже почудилось, будто он пронзает кинжалом призрак. Однако Дионис ускользнул.

Как правило, в древнегреческих трагедиях страшные дела творятся за сценой, и о них лишь повествует какой-нибудь пастух, бывший свидетелем. Современному аналитику в определенной степени приходится быть участником, но и он способен (или всего лишь способен) оставаться свидетелем происходящего. Так, в «Вакханках» следует жуткий и долгий рассказ об обманах и помешательствах... Дабы ублажить Пентея, пастухи сговорились захватить женщин и доставить их к поджидавшему в укромном месте царю. От этого вакханки, чей разум и поведение успокоились, вновь лишились рассудка. Дионис обманул Пентея, пообещав, что тот сможет без всякой опасности следить за вакханками. Этим Дионис решил наказать своего двоюродного брата за пренебрежение его божественной властью и чрезмерную уверенность в собственной, человеческой власти. Хор комментирует:

Когда мутится разум, и поносит Бога,

И поклоняется себе в бесчувственной гордыне,

Тогда закону должно вновь проявить владычество свое.

Вакханки напали на Пентея, и уже ничто не могло удержать их, разгоряченных безумием. Агава не узнала собственного сына и стала рвать его на части. Ей помогали сестры и остальные женщины. Чудовищная эта сцена сопровождалась криками, ревом и неистовыми завываниями. Агава настолько обезумела, что поверила, будто окровавленная голова сына, оказавшаяся у нее в руках, – это голова горного льва. Интересная деталь: Агава даже радовалась, что управилась своими руками и пальцами и обошлась без каких-либо изготовленных мужчиной орудий. В Англии женщины порой задавали тон активным пацифистским выступлениям против ядерного оружия (например, осада базы в Гринем-Коммон). Ради утверждения своей позиции они решились на беспрецедентное поведение и отказ от бытовых удобств. Часть женщин открыто выражала антимужские настроения, поскольку была «против оружия, изготовленного мужчинами». Многим столь экстравагантная преданность женщин идее ядерного разоружения казалась почти что безумием.

Стоит упомянуть еще ряд психологически значимых моментов пьесы... Так, старый Кадмус напоминает дочери, что схожим образом погиб другой его внук – Актеон, которого в клочья разорвали свои же гончие псы. Наряду с трагедией Пентея это одно

из древнейших указаний на опасную подверженность повторениям безумства. Если нам недостает сознания, если вместо проработки своей двойственности мы лишь отмахиваемся от нее, подобные состояния приходят вновь. Они тормозят перемены, ибо нам боязно меняться... И еще пример из финала пьесы. Кадмус пробует укорять Диониса, говоря, что тот не должен был проявлять такое бессердечие. Но внук отвечает: всем управляет Зевс и судьбы не избежать. Называть ли это кармой? Или, пользуясь современной научной терминологией, генетической предрасположенностью? Если оглянуться на мифы и многовековой период развития мифологии, Диониса можно считать предшественником Христа. Однако Иисус был менее пессимистичен в отношении своего Господа, нежели Дионис относительно Зевса. Христос сеял веру и милосердие Бога и утверждал, что, пойдя правильной дорогой, мы сможем повлиять на судьбу и изменить ее в лучшую сторону. Центральный тезис «Вакханок» тот же, что и глубинной психологии (думаю, он созвучен и умонастроению многих верующих людей): наряду с развитием внутренней ответственности нужно с должным уважением относиться к силе, находящейся вне личного эго. И неважно, как называть эту силу: божеством, Единым Богом или объективной психикой.

Я всего лишь провожу параллели, указываю на аналогии и описываю, как на протяжении зеков мыслящие люди старались понять внешние события и внутренние состояния и повлиять на них. Я далека от утверждения, что в психику (оставим в покое психологию) нужно верить как в Бога.

Теории вокруг мифов

Применительно к аналитической психологии миф или сказание о растерзанном Пентее являются иллюстрацией к нескольким теориям о сути мифов. Я искренне признательна Г.С. Керку, занимавшему в 70-е годы пост профессора королевской кафедры греческого языка в Кембридже, за его анализ различных этнологических и антропологических теорий, созданных за последние сто лет7 . Мне бы хотелось связать кое-какие мысли, возникшие у меня после знакомства с этими" теориями, с аспектами анализа пациентов, приведенными в начале статьи.

1. В психотерапии и аналитической практике, особенно на ранних стадиях (но и не только на них), аналитику нужно затратить определенные усилия, чтобы помочь четкому проявлению основных элементов личности пациента. Тогда можно будет понять, каковы они, и затем интегрировать их в образ жизни этого человека, будь то стены аналитического кабинета или окружающий мир. Во время этого процесса вычленения (аналитический процесс существует в алхимии) пациент и аналитик рассматривают основные или сырые (грубые, инстинктивные) части психики. Такой элемент образующей или чисто аналитической части терапевтического процесса соответствует природная теория мифа. Согласно ей, мифы повествуют о метеорологических, космологических, географических или физических явлениях. Поэтому в них присутствуют боги на небесах, говорится о земле, о луне, морях, ветрах, деревьях, животных и т.д. Такие персонификации и териоморфизм соответствуют до некоторой степени потребности объяснить природные элементы, а также структурным, но личностным версиям архетипов, в особенности отцовскому и материнскому. Содержание фантазий и снов на данной стадии вполне может выражаться в несложных картинах величественных сил природы, даже когда они предстают в сугубо современном виде. Содержание может быть упрощенным, идеализированным, скрытым вплоть до пародии. Такие картины могут содержать массу чувственных ощущений, например проявления гнева, что напоминает раскаты грома.

2. Далее следует этиологическая теория мифов, когда они навязывают причины или объясняют, почему мир и люди таковы, какие есть. Здесь особенно много мифов о происхождении смерти. Люди (в сравнении с животными) осознают смерть, но их занимает, всегда ли так было. Они спрашивают: что такое судьба? Вокруг этой загадки, а также вокруг проблемы возникновения у человека способности к уничтожению (она находится в вопиющем несоответствии с нашими созидательными способностями) сосредоточена масса историй. Жестокий обман Диониса и его подстрекательство к варварскому убийству нуждаются в объяснении. Необходимо рассмотреть со всевозможных точек зрения, как и почему осознанное желание пациентов подвергнуться созидательной терапии (она ведет к рождению новой личности) очень часто подрывается либо иным способом бессознательно атакуется и уничтожается их сопротивлением боли,

которую они боятся испытать при раскрытии потаенных уголков своей психики. Их более всего пугает желание разорвать аналитика в клочья с последующей участью самим быть растерзанными психопатическими или инфантильными силами, которые высвобождает процесс погружения (regression).

3. Следующая теория считает рассказываемые в мифах истории объяснениями основ человеческих институтов. Сюда нужно отнести ритуалы, прецеденты, достойные уважения социальные и политические модели – законы, правительство, государство (и час, в котором 50 минут). Все это имеет целью призвать людей к благонамеренному поведению, даже если оно им и не по нутру. Естественно, Пентей с его приверженностью к порядку не мог не испугаться новых веяний, казавшихся одновременно безумными и таинственными. Можно вспомнить, как множество людей самых различных профессий были сильно встревожены появлением и распространением идей Фрейда. Им казалось, что анализ разнуздает чрезмерную сексуальность и иные виды распущенности. Несколько десятилетий стойко держался миф об анализе, отмеченный двумя особенностями. Во-первых, к анализу якобы более склонны женщины, нежели мужчины. И во-вторых, для непосвященных практика анализа является таинственной (и должна быть таковой).

4. Четвертая теория делает упор на нашей потребности добраться до своих истоков. До тех невероятно великих дней, которые Мирча Элиадэ тщательно изучал через шаманство, а Джозеф Кэмпбелл – в «Масках Бога» (the masks of God). Несомненно, в анализе имеет место нисхождение в давнее прошлое. С уверенностью могу назвать работу Лондонского общества аналитической психологии. Думаю, в том же направлении работают многие аналитические психологи Америки и члены Международной ассоциации аналитической психологии (например, Эли Хамберт). Использование кушетки не специально выдуманный ритуал. Просто она облегчает погружение, особенно для очень собранных, рациональных людей. Но если пациент испытывает страх или сопротивляется, кушетка вряд ли поможет. Пациенты, о которых я рассказала в начале статьи обнаружили (каждый по-своему) изменение в своих ощущениях. Вначале они не сомневались, что я причиняю им боль, затем признали, что они на меня нападают. Но эти люди стали терпимее, когда открыли в себе

следующее: временами их поведение и восприятие мира совпадают с поведением и восприятием его в раннем детстве. Во время занятий пациенты возвращались в свои младенческие дни, когда у них создавалось и отчеканивалось чувство позитивности и доверия. Или же они вспоминали, как испытывали смешанные, двойственные ощущения. Иногда они ощущали свою большую покинутость, чем могли вытерпеть. В таких случаях накопление созидательного потенциала в личности могло протекать столь искаженным образом, что было насквозь пропитано пессимизмом, цинизмом или даже злобой.

5. Пятая теория, также имеющая самое прямое отношение к трагедии Пентея и аналитической психологии, говорит о тесной связи мифов с ритуалами. Когда толпы и отдельные люди перестали воздавать Дионису почести и подносить ему вино, он реагировал крайне агрессивно, как маньяк. Он уничтожил отступников, лишив их разума. Наши аналитические ритуалы, совершаемые в атмосфере общности пациента и аналитика, протекают в безопасном алхимическом сосуде. Там есть возможность вновь погрузиться в основные состояния нашей психики (и Порой ощутить пугающее «безумие», словно потерял себя), чтобы потом двигаться к интеграции и индивидуации, когда мы чувствуем, как обретаем цельность, и верим в это.

6. Наиболее подходящая теория, вытекающая из наблюдений, говорит о том, как мифы действуют. Иными словами, это чисто психологическая теория, появившаяся главным образом благодаря работам Фрейда и Юнга. Она близка антропологическому структурализму. Мифы пробуждают в людях нечто такое, что без них оставалось бы спящим, подавленным, угнетенным, но все равно нуждающимся в проявлении. Истории, подобные мифу о Дионисе, вакханках и Пентее, оттого продолжают захватывать нас через два с половиной тысячелетия, что мы можем отождествить себя с любым из персонажей. Когда, находясь в состоянии переноса, пациенты рвут па куски тело матери или считают (как это временами случается с Энн), что из-за вчерашнего бессердечия мамашианалитика, не обратившей внимания на ее 6еззащитнось, сегодня она размазана по стенке, я ощущаю себя в пугающей близости от бед, аналогичных трагедии Пентея (правда, в символическом виде). Дионис утверждает и демонстрирует: непочтение ко всемогущественному божеству

– преступление, караемое смертью. Когда пациент находится в глубоком отчаянии, он способен самым жестоким образом упрекнуть аналитика, что тот не заметил его соскальзывания в когти страха перед муками адовыми. Дьявол тут обладает чудовищной силой. Если аналитик кажется бессердечным, это лишь усиливает ужас пациента, пока он не обнаружит собственного заблуждения.

В мифе о Пентее есть жуткий главный персонаж – Агава. Она убивает своего сына и разрывает на части, словно приговаривая его к полному лишению цельности. Теперь он не более чем куски мяса. В большинстве цивилизованных обществ детоубийство считается преступлением. На схожей основе строится миф о царе Эдипе. В подкреплений мифа о Пентее я вспоминаю об одном сне, наполнявшем неизъяснимой тревогой видевшую его женщину. Около двадцати лет назад у нее произошли три выкидыша, поскольку во сне ее заставляли поедать собственный плод – скользкий, омерзительного серого цвета. То, что это сон, не избавляло женщину от общего невроза и конкретного страха. Ей думалось: видно, в глубинах подсознания она почему-либо не хочет родить своих детей доношенными и здоровыми. Зрелище поедания укоренило в ней чувство отвращения и стойкий страх перед бессознательными силами. Все это продолжалось, пока анализ не помог ей освободиться. В истории о Пентее весьма зримо показано, каким образом мифы подтверждают наши страхи. Т.С. Элиот в одном из своих «Четырех квартетов» – «Восточный кокос» (For Quartets - «East Coker») писал о человеческом «страхе перед страхом, страхе перед безумием». А не так давно, комментируя только что прозвучавшее сообщение об ужасных событиях в Ирландии, радиожурналист отметил: «Подспудная жестокость всегда ждет случая выплеснуться наружу».

Миф о Пентее, разорванном матерью на куски, хорошо подкрепляет материалы анализа, ибо среди прочего потенциально иллюстрирует применение поворота вспять (reversal) в качестве защиты против беспокойства. Поясню сказанное. В нормальной жизни мать занимается цивилизированием своего ребенка. Общаясь с ним, она вначале показывает, как признаются и удовлетворяются его естественные потребности и как он может постепенно научиться переносить временное их подавление. Мать знакомит его с будущим, когда детское «хочу сейчас» может

превратиться в «могу подождать, потому что верю – это будет после». Затем мать помогает своему малышу сделать открытие: и он и она люди. Быть человеком – великая работа, которая не всегда доводится до конца. На протяжении первых лет ребенок набирается многостороннего опыта цивилизованной жизни. Будут конфликты, кризисы и выход из них. В общем мать (и отец) направляет рост и развитие своего потомства... Но Агава разорвала сына в клочья. Она сделала обратное поступкам многих маленьких детей. Те в состоянии кризиса атаку ют родителей – вначале физически, впоследствии словесно. Как правило, став взрослыми, дети делают то же самое. Агава убила сына, ибо он (согласно мифу) мешал разработаться в ней тому жизненному пласту, который до этого приходилось глубоко прятать. Поскольку прежде Агаву слишком ограничивали и контролировали, ее экстатическая данность оказалась подавленной. Примкнув к менад ийкам, она рассчитывала наверстать упущенное, но перемена оказалась слишком внезапной. Агава сделалась сродни разъяренному и перепуганному ребенку. Отрицание и поворот вспять с обычной дороги (воспитание родителем ребенка или внимание аналитика к ребенку внутри пациента) позволяют увидеть, насколько силен и в детях и в пациентах животный инстинкт бросаться на тех, кто их кормит. За этим броском, за разрушительной этой силой скрывается старый могущественный враг - страх. Но с ним необходимо встретиться лицом к лицу, ведь в процессе анализа то и дело пробуждаются различные страхи. Страх быть разорванным в клочья проявляется через реверсивные действия. У разных людей он принимает форму фантазий (или снов), в которых уже они сами рвут на куски аналитика, избивают его или закалывают кинжалом. Иногда я обнаруживаю: пациент, которого одолевают леденящие душу фантазии нападения на меня, пытается всеми силами показать мне, на что похоже (вернее, чем на самом деле является) пребывание в его шкуре. И я говорю им об этом. Мои слова приносят облегчение. Пациенты убеждаются, что и они и я уцелеем после этих ужасающих впечатлений.

Заключение

С одной стороны, мифы вносят ясность в работу с пациентами, а с другой – клинический опыт расширяет и углубляет наше понимание мифологических сказаний.

В практике психотерапии существует серьезное различие между двумя группами пациентов. К первой относятся те, у кого в младенчестве и детстве было очень много или достаточно позитивных проявлений (любовь, доверие и т.д.). У них реактивация образов детства во время погружения может происходить в безопасной обстановке аналитического переноса. Ко второй принадлежат люди, отличавшиеся в детстве чрезмерной восприимчивостью, либо те, у кого факторы окружающей среды укрепили архетипичные, инстинктивные страхи. Им символизм отношений с аналитиком не приносит облегчения. Защитные механизмы детства слишком укоренились в них или настолько прочно вросли в структуру личности, что эффективные изменения затруднительны. Но мне кажется, таким людям все же не стоит отказываться от психотерапии. У меня был подобный пациент, который время от времени сообщал, что ему «стало лучше». Правда, не знаю, сможет ли анализ завершиться для него длительным обретением хорошего самочувствия.

Установлено, что для многих людей угрожающие силы представляются внешними. Но если (или иногда) эти люди овладевают проникновением в глубь себя, они открывают: опасность находится и внутри них, а не только во внешнем мире. На некоторых пациентах я убеждаюсь: для них необходима стадия терапии, когда избыток вины (его высказывают упомянутые проникновения) должен подвергнуться дальнейшей проработке. Это отнюдь не то же самое, что анализ суперэго. Происходит возврат к более глубоко скрытым фантазиям о всемогуществе, и пациенты непременно обнаруживают, что вся ответственность за насилие и разрушительность лежит вне их. От напоминания об их хороших качествах и возможностях пациенты только выигрывают. В мифе о Пентее продемонстрирована дихотомия внутреннего и внешнего. Ведь Дионис происходил из Азии, и для Греции был чужаком, представляющим наиболее серьезную угрозу стабильности. Но вместе с тем он активизировал внутреннюю разрушительную силу Пентея.

Я попыталась соединить малую часть клинического материала с исследованием известного мифа. И в том и в другом случае угол зрения был одинаков: увидеть, каким образом психика избавляется от чрезмерного беспокойства. Тут и расщепление, и – проекция, подавление, превращение в зависть, злость и ненависть, а также отождествление с агрессором. Эти примитивные защитные механизмы необходимо выявлять, следить за их нежеланием раскрываться и допускать над собой анализ. Это особенно важно в начале терапевтического процесса, но не теряет своей значимости и на остальных стадиях. Пациент в защитных целях может использовать любые предсказуемые и непредсказуемые ситуации, действия и взаимодействия. Но если мы хотим эффективных результатов (под ними я понимаю все то, что ведет к благоприятным изменениям), нужно постоянное, неослабевающее внимание. К нему я и призываю.

Мифы, ставшие сюжетом пьес (что характерно для греческих мифов), касаются тех архетипичных сил, которые чаще всего пробуждаются к действию событиями повседневной жизни. Таких сил, к восприятию которых наша психика подготовлена. Опасности и потенциальные возможности являются опробованными версиями все тех же принимаемых без доказательства категорий – архетипов. «Вакханки» Еврипида целиком посвящены рассказу об опасностях и предупреждениях. В пьесе почти не показывается, как противостоять страху и жестокому разрушительству. Вероятно, это оставлено нам, но задача – не из легких.

Послесловие

Мир, в который мы попадаем с рождения, жесток, и груб, и в то же время полон священной красоты. Какая чаша весов перевесит другую – смысл или бессмыслица, – зависит от меры, которая в конечном счете есть сам человек. Если бы бессмыслица правила всем безраздельно, жизненный смысл оставил бы нас на нашем пути. Но этого в действительности -- или мне это только кажется? – не происходит. Скорее всего, как и во всяких метафизических вопросах, истинны обе стороны: жизнь полна смысла и бессмысленна одновременно. Я же лелею беспокойную надежду, что смысл возобладает и выиграет сражение.

К. Г. Юнг

Как известно, глубинная психология есть общее название для обозначения психологических направлений, выдвигающих среди прочего идею о независимости психики от сознания и стремящихся обосновать фактическое существование этой независимой от сознания психики и выявить ее содержание. Условно глубинную психологию разделяют на классическую и современную. Классическая глубинная психология представлена концепциями Зигмунда Фрейда, Альфреда и Карла Юнга1 – соответственно психоанализом, индивидуальной психологией и аналитической психологией. Современная глубинная психология объединена общей проблемой понимания психического мира человека него поведения и включает в себя многочисленные школы и направления последователей и учеников названных выше классиков, равно как и независимых исследователей.

Аналитическая психология – одна из школ глубинной психологии, базирующаяся на понятиях и открытиях человеческой психики, сделанных швейцарским психологом Карпом Густавом Юнгом. Юнг предложил достаточно обширную и впечатляющую систему взглядов на природу человеческой психики. Его труды включают глубоко разработанную теорию структуры и динамики психического – сознательного и бессознательного, обстоятельную теорию психических типов и, что еще важнее, детальное описание универсальных и психических образов, берущих свое начало в глубинных пластах бессознательной психики. Юнг назвал эти изначальные образы архетипами коллективного бессознательного. Как указывает сам Юнг: «Человеческое тело представляет собой целый музей органов, каждый из которых имеет за плечами длительную историю эволюции, – нечто подобное следует ожидать и от устроения разума»2 . И далее: «Безмерно

древнее психическое начало образует основу нашего разума точно так же, как и строение нашего тела восходит к общей анатомической структуре млекопитающих»3 . Другими словами, существует некоторый класс психических содержаний, события из которого не имеют своего источника в отдельном индивиде. Специфика этих содержаний заключается в их принадлежности к типу, несущему в себе свойства всего человечества как некого целого. Эти типы или «архаические остатки» Юнг назвал архетипами, используя выражение Блаженного Августина. Архетип происходит от латинского manor (печать, отпечаток) и означает определенное образование архаического характера, включающее мифологический мотив. Таким образом, архетип является тенденцией к образованию представлений такого мотива – представлений, которые могут значительно колебаться в деталях, не теряя при этом своей базовой схемы. К примеру, существует множество представлений о враждебном существе, но сам по себе мотив всегда остается неизменным. В чистом виде мифологические мотивы появляются в сказках, мифах, легендах и фольклоре. Важно также сразу же пояснить разницу между архетипами и инстинктами. То, что мы называем инстинктами, является физиологическим побуждением и постигается органами чувств. Инстинкты же, проявляющие себя в фантазиях и обнаруживающие свое присутствие только посредством символических образов, и есть архетипы. Открытие последних позволило Юнгу описать поразительные параллели между бессознательными образами, возникавшими в снах и видениях индивидов, и универсальными мотивами, содержащимися в религиях и мифологиях всех времен и народов.

Понятие архетипов коллективного бессознательного придает аналитической психологии дополнительное измерение по сравнению с другими школами психологии и психотерапии, связывая ее учение со всей историей эволюции человеческой психики во всех ее культурных проявлениях. Аналитическую психологию следует отличать от физиологической или экспериментальной психологии, стремящихся свести целостные психические явления к их составным элементам, равно как и от Поведенческой психологии, интерес которой сосредоточен на поведении субъекта как совокупности реакций организма на стимулы внешней среды. Задача аналитической психологии – раскрыть психический мир человека как естественное целостное явление, не ограничиваясь лишь терапией неврозов или изучением его интеллекта или типологических особенностей. Вместе с тем, как неоднократно подчеркивал сам Юнг, аналитическая психология есть практическая дисциплина в том смысле, что наряду с познанием целостной природы психики она оказывается и техникой психического развития, применимой к обычным людям, является вспомогательным средством в области медицинской и педагогической, религиозной и культурной деятельности.

В основе всех построений аналитической психологии лежит утверждение,

что целостная психика не может быть познана с помощью годного лишь интеллекта, поскольку в психике, помимо рационального сознательного начала, присутствует еще и иррациональный бессознательный аспект. Подтверждением тому являются многочисленные процессы и переживания в психологическом опыте других людей, не соответствующие нашему интеллектуальному ожиданию. Как правило, наше рациональное сознание тотчас же опровергает эти процессы и переживания.

Соответственно конечной целью психологической концепции Юнга оказывается постижение жизни в ее внешнем и внутреннем проявлениях в психике человека как особой целостной реальности.

Лейтмотивом аналитико-психического подхода можно считать постулат о том, что психическое расстройство характеризуется разъединенностью личности, тогда как психическое здоровье есть проявление личностного единства. Исследовательская карьера Юнга началась в клинике для душевнобольных в Бургхёльцли, неподалеку от Цюриха, в то время Юнг находился под сильным влиянием Пьера Жане (у которого провел семестр в парижском Сальпетриере в 1902–1903 гг.) и Зигмунда Фрейда. Изучение в тот период шизофрении как раз привело Юнга к созданию иного, чем у Фрейда, более широкого взгляда на природу психической энергии. Фрейд полагал, что шизофрения наряду с другими психическими расстройствами развивалась из-за подавления сексуальности и перемещения эротического интереса с объектов внешнего мира во внутренний мир больного. Юнг же считал, что контакт с внешним миром поддерживается и иными способами, помимо сексуального, а потерю контакта с реальностью, характерную для шизофрении, нельзя связывать лишь с сексуальным перемещением. Так что принципиальной линией размежевания 3. Фрейда и К. Юнга является толкование понятия «либидо», или психической энергии. Впервые этот термин Юнг употребил в своей работе «Психология раннего слабоумия», написанной в 1907 г.4 В дальнейшем он анализировал это понятие в ряде статей, большая часть которых собрана в восьмом томе его Собрания сочинений. В частности, по отношению к неврозам Юнг пишет: «Я должен допустить, что чисто сексуальная этиология неврозов оказывается слишком узкой. В такой критике я основываюсь не на каком-либо предрассудке или предубеждении против сексуальности, но на весьма близком знакомстве с проблемой в целом.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒