Аналитическая психология 19 страница

наиболее характерным и ядовитым проявлением которых служат массовые политические движения. Фактически Юнг утверждает, что он мог бы без особого труда «построить политическую теорию невроза, поскольку современный человек испытывает возбуждение главным образом от политических страстей»22 . Тем же фундаментальным событиям, которым современный человек обязан своими особыми психическими и социальными расстройствами, он обязан и потому, что ищет выход и разрешение этим расстройствам в политике. Вследствие рационалистического и эмпирического мировоззрения Просвещения религия утратила свою роль исполненной смысла силы, способной иметь дело с психическими и социальными проблемами. Более того, взгляд Просвещения на человеческую душу как на «tabula rasa» логически требует от человечества искать источник любого добра и зла во внешних обстоятельствах.

Следовательно, даже если проблемы, встающие перед обществом, по происхождению явно психологического характера, общественное мнение все равно считает, что только с помощью социально-политических изменений можно разрешить их. Кроме того, вследствие социальной изоляции и психического отчуждения западного человека существует потребность в каком-нибудь объединяющем начале, которое собирало бы разъединенных индивидуумов и давало выражение их инстинктивным и бессознательным влечениям. Политическое движение дает удовлетворение и этой потребности.

В известном смысле современная ориентация на политические средства при решении психологических и социальных проблем представляется обоснованной, поскольку именно специфические особенности развития западного общества и государства поставили западного человека перед лицом социальных и психологических затруднений. Даже из юнговского анализа видно, что политические и обусловленные окружающей обстановкой изменения действительно имеют очень большое влияние на психологическое состояние человека. Однако суть юнгианского диагноза в том, что такого рода изменения, если они не принимают в расчет бессознательные и иррациональные стороны души, в лучшем случае бесполезны, в худшем опасны. Таким образом, хотя политические движения и могут смягчать некоторые

наиболее острые проблемы, по существу они не разрешают их, фактически приносят с собой пагубные последствия. Например, объединяя индивидуумов в группы, политические движения сводят вместе (constellate) силы коллективного бессознательного и порождают опасный эффект, так или иначе связанный с психической инфляцией. А поскольку бессознательное современного человека подверглось вытеснению, то примитивные, иррациональные и агрессивные элементы его содержания получают особенно сильный психический заряд, так что когда они наконец с помощью политического движения освобождаются, то имеют склонность мстить разрушениями как отдельной личности, так и обществу.

Более того, сам масштаб движения оказывает пагубное влияние на индивидуальное и коллективное сознание и поведение: существование в группе подстрекает ее членов к взаимному подражанию и взаимной зависимости, и чем больше группа, тем сильнее этот позыв. Ибо «где большинство, там безопасность; то, как считает большинство, конечно же, верно: то, чего желает большинство, заслуживает того, чтобы за ним (стремиться, оно необходимо и, следовательно, хорошо»23 . К несчастью, однако, моральность группы или общества, по мнению Юнга, обратно пропорциональна его величине; чем больше по своей величине агрегация индивидов, тем заметнее уменьшается роль индивидуального морального фактора и тем больше каждый отдельный член ее чувствует себя освобожденным от ответственности за действия группы. Следовательно, «всякая большая компания, составленная из превосходных по отдельности личностей, обладает как таковая моральностью и интеллектом неповоротливого, тупого и агрессивного животного. Чем больше организация, тем неизбежнее ее спутниками являются безнравственность и ничего не желающая видеть глупость (Senatus bestia, senatores boni viri)»24 .

В данном случае мысль Юнга совпадает с утверждением Густава Ле Бона, что, становясь частью толпы, индивид опускается до морального и интеллектуального уровня первобытного человека. В терминах Юнга это уровень исконного коллективного бессознательного, который активируется в результате образования массы; потому что «все, что превышает определенный человеческий размер, вызывает в ответ бесчеловечные силы в человеческом

бессознательном»25. По-видимому, многие факторы задействованы здесь: влияние группы посредством внушения на сознательную и бессознательную психику индивида; инстинктивная склонность человека к подражанию; менее требовательная интеллектуальная и моральная природа коллективного мышления и действия; «мягкое и безболезненное ускользание в царство детства, в рай без заботы... и без ответственности»26 , склонность души – в рамках группового сознания – возвращаться к своим истокам и, наконец, мобилизация нуминозного архетипического содержания в коллективном бессознательном. Некоторые из этих регрессивных эффектов, порождаемых психологией толпы, могут отчасти найти себе противодействие в церемониях и ритуале. «Занимая внимание и интерес индивида, ритуал позволяет ему иметь относительно индивидуальный опыт даже внутри группы и поэтому продолжать более или менее отдавать себе отчет в происходящем»27 . Но там, где ритуал или что-либо еще, что способствует сосредоточению индивидуального сознания - например, чувство ответственности у исполняющего какую-либо официальную обязанность, – там, где этот фокус для сознания индивидуума отсутствует, там его душа неизбежно тонет в коллективном переживании и поведении. Возможно, что в данном случае следует проводить различие между спонтанно возникающей толпой и большой, постоянно функционирующей организацией типа церкви, армии или политической партии, хотя в действительности их воздействие на индивид и его психологический ответ часто бывают тождественными28 .

Отделенный от церкви, лишенный коммунальной и экономической поддержки со стороны гильдии или цеха и помещенный в урбанизованную среду, составленную из множества ато-мизированных, изолированных индивидов, современный человек особенно предрасположен к массовым психическим эпидемиям. При этом даже его физического присутствия в группе не требуется для того, чтобы эпидемия могла вспыхнуть29.

Итак, современный человек – это массовый человек, а массы, будучи безымянны и безответственны, и если их архетипическое содержание приведено в активное состояние (having activated), вынуждены искать – и находить вождя. Вождь же дает им ориентиры и говорит, подобно Гитлеру: «Всю ответственность я принимаю на себя!»30.

Оценка Юнгом главных событий западной истории на протяжении последних четырех с половиной веков, описание которых лучше помогает понять теперешнее психологическое и политическое состояние западного человека, далека от того, чтобы быть положительной. И далеко к тому же не оригинальна. Критический, пессимистический взгляд на западную цивилизацию стал общепринятым среди европейских аристократов и либеральных демократов юнговского поколения, особенно благодаря разочарованиям, связанным с первой мировой войной и большевистской революцией31 . Фашизм и вторая мировая война только укрепили эту реакцию; многое из того, что стремится доказать Юнг, представлено в более детальном и исчерпывающем виде у Ортеги-и-Гасета в «Восстании масс» (1930).

Что, однако, является у Юнга оригинальным – это исследование и критика основных культурных, социально-экономических и политических достижений нового времени с точки зрения того, что он считает потребностями души (needs of the psyche). Дело не в том, что он испытывает ностальгию по средневековой церкви, но в том, что, по его мнению, средневековая церковь обеспечивала правильно организованную отдушину для иррациональной и бессознательной жизни души. Подобным же образом именно с этой точки зрения Юнг критикует рационалистические установки Просвещения. И его спор с наукой и индустриализацией состоит в том, что последние склонны делать упор на сознательное господство и власть и разрывают связи человека с

природой, с его инстинктивной и бессознательной сферой. Добавьте ко всему этому последствия урбанизации и перенаселенности, ивы получите в результате, с точки зрения Юнга, собрание изолированных, отчужденных, бессильных, невротических субъектов, для которых единственной формой коллективного существования является масса. Массовый невроз порождает массовый психоз, следовательно, «массовую психическую эпидемию», которая в силу исторических и социологических причин принимает в современном западном мире форму массовых политических движений. Цель Юнга состоит в том, чтобы дополнить и обогатить современный политический разум психологическим измерением; при этом его не особенно интересуют экономический и идеологический факторы, во многом определившие характер политических движений в XX в.

Делая эмфазу на психологическом в противовес современной эмфазе на социально-экономическое, Юнг не проявляет интереса ни к исследованию их взаимодействия, ни к более ранним историческим примерам массовых психических эпидемий. Поскольку такие эпидемии свойственны не только нашему столетию, они могли проявляться не только в политической, но и в других формах. Крестовые походы и многочисленные милленаристские движения средних веков также являются примерами массовой психической инфляции. Одного наличия религии, допускающей выражение иррациональных бессознательных сил, еще недостаточно для предотвращения массовых психозов; сами эти Движения просто принимают религиозную форму.

Представляется, однако, очевидным, что средневековые милленаристские движения были реакцией на социально-экономические условия, весьма сходные с теми, которые принесла с собой индустриальная революция32 . Рост населения и расцвет торговли и текстильной промышленности в Х1-Х11 в. принесли с собой уже знакомую цепь связанных между собой явлений: резко возросшую социальную мобильность, распад обширных и коммунальных связей, крушение традиционных норм и авторитетов, крайности богатства и бедности, излишек рабочих рук, появление массы незанятых, без определенного социального положения людей, выход на арену деклассированной, низкопробной интеллигенции,

хроническую экономическую неуверенность и социальную фрустрацию и, наконец, отсутствие каких-нибудь регулярных, установленных законом методов высказывать недовольство и настаивать на своих требованиях. Такая ситуация – как тогда, так и теперь, – стала причиной появления множества разобщенных, неустойчивых, отчужденных, озабоченных, бессильных и подавленных людей. Любое выводящее из равновесия, пугающее или возбуждающее событие – война, революция, призывы к крестовому походу, экономическая депрессия – действует на этих потерявших почву под ногами; отчаявшихся людей совершенно особым образом: на языке Юнга оно сводит вместе, констеллирует (constellates) коллективное бессознательное. Кризис вызывает массовую реакцию, «психическую эпидемию» в форме мессианского движения, возглавляемого авторитарным, харизматическим лидером, который не скупится на страстные обещания экономической обеспеченности, равенства и счастья – в этом мире или в том, который надлежит построить. Если учитывать многообразие и изменчивость процесса, то нет ничего удивительного в том, что интенсивность и формы отмеченных выше явлений и реакций на них сильно различаются. Тем не менее легко можно различить определенную общую модель среди множества массовых движений начиная с первых веков христианства и вплоть до современных националистических движений в странах третьего мира.

Конечно, тот факт, что психические эпидемии не являются исключительной особенностью Европы XX в., ни в коей мере не обесценивает юнговского психологического анализа. Этот факт лишь показывает, что социальноэкономические условия оказывают влияние на психологические состояния и реакции точно так же, как психическое силы, хотя бы раз, но существенно влияют на социально-экономические условия. Главное, что нужно иметь в виду, – это вопрос о том, как осуществляется их конкретное взаимодействие, как работает их конкретный механизм. С этим предупреждением мы теперь переходим к более детальной разработке Юнгом проблемы последствий воздействия современной политики на психику человека.

Джудит Хаббэк

Разрывание в клочья:

Пентей, вакханки

и аналитическая психология*

Зарисовка из моей аналитической практики...

После двухнедельного перерыва на занятия приходит женщина. Она хорошо выглядит. Отдых в целом прошел неплохо, и она с удовольствием пересказывает мне наиболее приятные эпизоды. Однако не обходится и без слез. Женщина знает, что плачет от зависти и злости, а причина тому – кто-то из ее друзей. Из множества моментов, затронутых в нашем разговоре, думается, стоит выделить три особо значимые детали. Первая: поначалу эта женщина сомневалась, удастся ли ей вернуться вовремя. Вторая: в приморском городке ей попался отличный вегетарианский ресторан. И третья: она пополнела и решила сесть на диету.

В процессе занятия удалось раскрутить ее бессознательный страх: пациентка боялась сорваться на мне, поскольку я не сумела достаточно надёжно защитить ее от ужасного гнева и зависти. Они возникли, когда эта женщина начала докапываться: а почему, собственно говоря, ее так заботит своевременное возвращение. Когда я растолковала ей суть, пациентке стало ясно: ей потому так нравилась прекрасная вегетарианская пища, что процесс еды давал возможность скрыть от себя бессознательное желание впиться в меня когтями и зубами, разорвать и проглотить. Прояснилось и с решением сесть на диету. Женщина правильно воображала плед у себя на тахте моими ограждающими

руками. И раз она утратила поддержку извне, то взамен по ошибке принимала слишком много пищи внутрь.

Во всей этой истории был и положительный аспект: в вегетарианском ресторане женщина питалась плодами земли. Символически такая пища означает материнское молоко, приготовленное специально для младенца. Едва ли она могла пробудить у моей пациентки голодные, но людоедские и разрушительные импульсы. Эта женщина точно воспринимает смысл символов. Она понимает, как у нее появляются символы и образы, как они соприкасаются с ощущениями других людей. Пациентка не сомневается: если нам с ней удастся раскрывать значение проекций и переносов в ее фантазиях, мыслях и поступках, она, сможет интегрировать наш общий опыт; и шаг за шагом увеличивать веру в себя, и улучшать свои отношения с другими людьми. Она убедилась, что анализ помогает ей двигаться вперед невзирая на приносимую боль (а может, и благодаря этой боли). Пациентку я буду называть Энн.

В разное время пациенты, у которых анализ вытаскивал наружу самые потаенные эмоции, переживали на занятиях фантазии или рассказывали о снах. И те и другие касались жестоких нападений на мое тело. Людям требовались долгие недели и даже месяцы, чтобы избавиться, скажем, от мыслей о нанесении зверских ран, избиении, ударах ножом, увечьях, помешательстве и неминуемых автомобильных катастрофах. Одному пациенту привиделась скульптура работы Генри Мура; на месте сердца в ней зияла дыра. Некоторые пациенты, кому особенно трудно рассказывать о своей агрессивности и испытываемой вине, выражают себя в движении пальцев и рук. Они барабанят пальцами, сжимают кулаки, заламывают руки, трут их друг о друга либо вообще прячут руки, чтобы я не разгадала смысл этих движений. Одному мужчине тяжелое инфекционное заболевание и сильный жар помогли излечиться от неудержимого потока яростных, разрушительных импульсов. Вспоминая затем об этом, я припомнила, как изучала биографии людей, ставших впоследствии знаменитыми. Прелюдией к сознательному использованию их возможностей нередко становились неизлечимые болезни или тяжелейшие военные ранения. Я поняла: нужно принимать защитные меры против зарождающейся фантазии контрпереноса, против мыслей, будто я могу стать такому пациенту эдаким аналитиком-мамашей. Для него подобное явилось бы

опасной накладкой. Помимо прочего, этот человек вовсе не тянул на вундеркинда.

Я отобрала материал нескольких анализов, чтобы продемонстрировать, сколь близкой к грубым, незрелым, примитивным, эмоциям может быть внутренняя жизнь. Начальным примером мне хотелось показать, как в процессе переноса выявляются скрытые желания, потребности и страхи, связанные с основными телесными и душевными состояниями. Естественно, здесь нужно тщательно вслушиваться в мельчайшие подробности – иногда в них находишь неожиданный смысл. Эти подробности необязательно касаются жестокости (явной, исключительной или потенциальной). Нередко они двойственны и наряду с боязнью смерти и разрушения несут в себе и любовь. Думаю, расширенное описание передает также и какую-то часть сути и своеобразия видений, переживаемых пациентом во время анализа. Обычно это свидетельствует, что нужно еще работать и работать. Во время рассказа о том, как пациент или пациентка жестоко обошлись с моим телом, у них протягиваются нити к реальной повседневной жизни, к детству и младенчеству и еще (правда, не столь явно) – к архетипичной природе примитивных импульсов. Я без конца убеждаюсь, что в ипостаси аналитика представляю для своих пациентов одновременно их собственную мать и более широкий, архетипичный образ матери, которую нужно атаковать, но которая обязана выжить. Если у пациента в достаточной мере развивается способность к восприятию символов, он (или она) в состоянии понять и самоатакующую природу некоторых образов и то, как в глубине деструктивных импульсов прячется потенциальная способность к любви и созиданию.

Мифы и анализ

В кругах юнгианцев хорошо известны многие мифические персонажи из различных уголков света: боги и богини, герои и героини. Рассказами и упоминаниями о них полна поэзия разных культур и языков, и немало поэтов не хуже аналитиков понимали страсти и эмоции. Для обсуждения и проработки собственного клинического материала я возьму не один какой-то мифический персонаж, а целую мифическую историю. Сосредоточиваясь на действиях и взаимодействиях древних персонажей, можно нагляднее представить и влияние аналитиков и пациентов

друг на друга, а отчасти и внутренние силы и побудительные мотивы в каждом из нас. Иными словами, нашу активную и склонную к конфликтам психику. Подобные истории помогают расширить наше восприятие от индивидуального к архетипичному.

Миф этот повествует о фиванском царе Пентее, растерзанном в клочья своей матерью Агавой и ее сестрами, примкнувшими к дионисийским женщинам-вакханкам. Столь жуткую историю я выбрала по двум причинам. Во-первых, в практике анализа встречается немало пациентов, которым нужно столкнуться со своими внутренними страхами, пережить и проиграть их в безопасном месте, под защитным колпаком – чем можно считать взаимоотношения проективного переноса. Под ужасным и ужасом (horrid and horridness) я понимаю такие качества и проявления, которые относятся к разрушительной природе человека (это нечто более серьезное, чем агрессия). Это то, что вызывает в нас звериный ужас. Стоит вспомнить одну из древнейших историй нашего смешанного (иудейско-христианского) культурного наследия. Почти сразу за изложением мифа в Книге Бытия следует история о первом братоубийстве. Каин и Авель были чрезмерно завистливыми и не желали друг с другом разговаривать. Возможно, Ева больше любила Каина, своего первенца, ибо в Библии сказано: «...приобрела я человека от Господа» (Бытие 4, 1)* . Но когда .братья принесли Богу дары, «...призрел Господь Авеля и на дар его» (Бытие 4, 4). Каин обратил зависть в убийство, поскольку он не мог «трансформировать разрушительные чувства в созидательные поступки»1 .

И во-вторых, хотя, как мне думается, в природе и динамике человека всегда существовала разрушительность, способность людей обращать ее в массовые действия, в нашем веке она неизмеримо возросла по сравнению с прошлыми столетиями. Это вызывает серьезную озабоченность; предпринимаются многочисленные попытки, узнать, познать и исцелить эту разрушительность. Психологическое побуждение к разрушению отмечалось во всей человеческой истории и предыстории, и современная разрушительность (происходит ли она во «внешнем мире», в кабинетах аналитиков или в нашей психике) могла бы стать куда более

понятной благодаря изучению древних либо более изначальных и мифологизированных человеческих поступков и страстей.

Параллельно с упоминавшимися исследованиями Ховарда Купера, подошедшего к притче о Каине и Авеле с позиций аналитической психологии, назову психоаналитическую статью Майкла Эйгена об использовании Байоном понятия катастрофы как предвестника или своеобразной грядки для взращивания веры: «Байон пытается проникнуть в такое измерение, где некая врожденная часть ритма нашего «я» распадается и соединяется. Раз это происходит, не к чему за что-либо цепляться или делать что-то частью себя... Древнейший язык – это эмоциональный знаковый язык... эмоциональные ставки, о которых свидетельствуется, катастрофичны... для психики, катастрофическая природа ее жизни является первой и наиглавнейшей задачей, которую она должна решить»2 .

Время катастрофы находится где-то между появлением на свет из материнского чрева и первым сосанием груди. В этот момент сосок может ощущаться чем то, что надлежит превратить в «часть себя».

Коллективный страх перед катастрофой охватывает мир в периоды войн, перемени сопротивления переменам. В индивидуальной аналитической терапии страх смерти (в чем-то он сродни страху перед рождением) – это катастрофа, разражающаяся в моменты сильного стресса у пациента. Причиной стресса могут стать тяжелая болезнь пациента или смерть человека, страх перед безумием и распадом личности или подлинное ощущение потери себя. Стоит отметить: перед тем как сделаться психоаналитиком, Байон участвовала первой мировой войне. Можно представить, какой громадный ужас от катастроф и разрушений крепко врезался в его психику.

Миф об Эдипе стал первым прототипом в ряду схем взаимоотношений, с помощью которых Фрейд наблюдал развитие или, отсутствие такового у пациентов. Когда Юнг сформулировал другие основополагающие схемы, все они оказались архетипичными. Выслушивая своих пациентов, аналитики любого толка используют теории, модели или мифы; предпочтение либо наиболее частое применение тех или других зависит от личных вкусов,

а также от полученного аналитиками образования. Опасность здесь заключается в том, что та или иная жесткая раскладка по полочкам услышанного от их подопечных может сильно затормозить развитие пациента. Теории, модели и мифы неплохо служат, если не оказывают на нас монотонного давления. Модели, предполагаемые мифами, вероятно, ценны как пища для размышлений, а не в качестве ответов на все вопросы. Мифологические истории имеют конец. Использовать их целиком рискованно: преждевременное окончание может не совпадать с устремлением пациента. Клинический материал, с которого я начала статью, соотносился с мифами только в частных случаях. Лично мне мифы кажутся полезными лишь в малых дозах. Как правило, они куда полезнее, когда нужно преобразовать впечатления в мысли, чем когда я рассказываю об этих впечатлениях пациентам, поскольку в данном случае на взаимоотношения может наложиться интеллектуальная сетка. Естественно, всех пациентов нельзя подогнать под одну модель, схему или миф о детстве. Но, наверное, для облегчения задачи я часто пользуюсь этим в уме. Так уж случилось, что дети присутствуют в мифологии многих культур, например Моисей в камышах, Дионис, Иисус.

Основа мифа о Пентее

Этот миф во всей своей полноте повествует о многих несопоставимых, но взаимосвязанных переносах – богах и простых смертных. Остановлюсь вначале на их генеалогических линиях, ибо о.ни помогут понять действие сил в кульминации драмы... Бог войны Арес и богиня любви Афродита родили дочь Гармонию. Она вышла замуж за Кадмуса, основателя Фиваиского царства. У них родились две дочери (а возможно, и больше). Одну из дочерей звали Семела, и впоследствии она, вероятно, стдла матерью Диониса. Я говорю «вероятно», поскольку мифы называют еще пять возможных кандидатур. Второй дочерью Кадмуса и Гармонии была Агава, родившая Пентея. Тот унаследовал от деда корону и сделался царем (либо регентом) Фив. Основная драма Пентея, растерзанного вакханками в клочья, есть расширенный вариант жуткой семейной драмы. Личности двоюродных братьев Пентея и Диониса были противоположны: у каждого отсутствовали качества, которыми в полной мере обладал

другой. Относились ли они, выражаясь современным языком, просто-напросто к типам людей с преимущественным развитием правого и левого полушарий? Дионис был богом, наделенным разнообразными качествами, свойственными той стороне психики, что ведает страстью, эмоциями, вольностями и вдохновением. В Пентее божественные черты оказались сильно приглушены. Этот человек явно не доверял экстатическим проявлениям. Пентей соответственно напоминал монарха XVIII в., который боится революции и якобинцев, либо диктатора, становящегося все более жестоким. Было в нем что-то такое, что отдавало политиком-консерватором эпохи Аполлона, желающего, скажем, полностью запретить вино, ибо оно ведет к изрядным непотребностям. Относительно новый культ поклонника винопи-тия Диониса распространился из Фракии (север Греции) на Фиванское царство, пришел в Афины, Коринф, Дельфы и другие города-государства. Поклонниками этого культа, сопровождавшегося неистовыми танцами, были преимущественно женщины (их называли менадийками или вакханками), но встречались и мужчины. Винопитие, вызывавшее состояние вдохновения, а также ярости и умопомешательства, подвело черту предшествующей исторической эпохе, когда люди охотнее пили менее опьяняющий напиток – пиво. Тому есть свидетельства антропологов. Однако ясно, что вечный конфликт между мужчиной и женщиной отразился и во вражде Пентея и менадиек, равно как и конфликт Аполлона и Диониса в упрощенной форме символизирует противостояние разума и чувств. Юнг подробно описал это в своих «Психологических типах».

Существуют и иные аспекты мифа о Пентее, не столь важные для настоящей статьи, но заслуживающие упоминания. Мать Пентея Агава изображалась как богиня луны. В определенные моменты она превращалась в существо с лошадиной головой, жрицами у нее были дикие лошади. Есть историческая и литературная связь между луной и лунатизмом. Недавно я узнала, что в Корнуолле ряд любителей фольклора уверены в связи древних кругов из камней с загадочными танцами женщин. Часть этих кругов называется Девять Дев. Подобное совпадает с данными исследований Роберта Грейвса: «Семеле поклонялись в Афинах во время Леней или празднества Дикарок. Годовалого бычка, символизировавшего Диониса, разрезали на девять кусков и приносили ей в жертву. Один кусок зарывали, остальные поедали

в сыром виде поклонники Семелы... Девять являлось традиционным числом склонных к оргиям жриц луны, принимавших участие в этих празднествах. Пещерная роспись в Когу-ле изображает девять таких жриц, танцующих вокруг священного царя3 .

И еще параллель с мифом о Пентее. Согласно тому же Грейвсу, в одной из древних легенд о Пуилле, принце из Даффида, что в Южном Уэльсе (как и Корнуолл, это кельтские земли), рассказывается о великой королеве валлийской или богине-матери, проглотившей своего сына-жеребенка. Позже я вернусь к теме убийства и пожирания младенцев.

Лучший источник, откуда можно почерпнуть детали мифа о Пентее, – пьеса Еврипида «Вакханки»4 . Это одна из двух его последних пьес, написанная после удаления из Афин на север Греции, в Македонию. Детство драматурга совпало с началом наиболее блистательного для Греции V в. до н. э. Угрозе вторжения персов греки противопоставили эффективные совместные действия своих городов-государств. Когда Еврипиду было около пятидесяти лет, разразилась Пелопоннесская война между Спартой и Афинами. Эта война окончилась трагическим поражением Афин, ибо история описывает Спарту как более жестокое, воинственное и менее просвещенное и культурное государство. В нас же с 1914 г. не утихают страхи по поводу гибели достижений цивилизации. Думаю, поэтому нам очень созвучен Еврипид, который вывел на сцену персонажи битвы с тенью в ее смертельно опасном обличье. Тень – одна из центральных психологических реалий, саднящее ядро всех терапевтических устремлений.

В «Вакханках» мы сталкиваемся с парадоксом, интуитивно знакомым всем цивилизованным мужчинам и женщинам. Цельность человеческого духа, наша психика требуют дионисийских ощущений. Но одновременно нас ужасает, что они одержат верх и уничтожат разум. Если же в своей боязливой двойственности (а она правит нами) мы отвергнем эти ощущения, если убоимся риска оказаться в их власти, то скатимся вниз и окажемся хуже скотов. Те обычно не нападают на себе подобных. Еврипид утверждает, что нам необходимо узнать и признать природу необузданных дионисийских сил в самих себе. Но в то же время

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒