Аналитическая психология 18 страница

Любая классификация в какой-то мере грешит искусственностью, ибо не так уж много отыщется людей, точно соответствующих описаниям. Для некоторых темпераментов классификация окажется малополезной или даже разрушительной в плане индивидуальности. Такие построения подразумевают, что их автор, тайно или явно, отдает предпочтение наиболее известной ему группе. Но само существование классификаций, подобных схемам Адлера, Фордхама и Голденберг, уже значимо, не говоря о таких крылатых фразах, как «клейнианско-юнгианский гибрид» Плота24 или изобретенного Хиллманом термина «архетипальная психология»25 .

В своей классификации я не стал отдавать каких-либо предпочтений. Основным моим тезисом было: все психологи-аналитики, вероятно, пользуются всеми этими теориями, и в определенное время, при работе с определенными пациентами их интересуют все клинические аспекты. Сведенные воедино шесть составляющих охватывают громадную часть аналитической психологии. Это общая сердцевина или основа, взятая у Юнга, со всеми последующими добавлениями. Вслед за Байоном ее можно назвать постюнгианским хребтом (post-Jungian vertex), заключающим в себе все перечисленные выше точки зрения или перспективы на будущее. Любой аналитический психолог будет характеризоваться тем, насколько активно он относится к дискуссиям, возникающим вследствие различной степени внимания, уделяемого тому или иному из шести аспектов. Подобное внимание, оценка, предпочтение вместе с личным выбором аналитиков и составляют школу. Поэтому такая классификация школ может рассказать гораздо больше о том, что в них общего, чем о различии мнений.

Далее. Можно найти в школах аналитической психологии нечто большее, чем общую традицию. В самых разных школах можно обнаружить общие направления развития, общее идейное и практическое будущее.

Я уже говорил, что школы психоаналитиков со временем приобрели более формальную структуру, нежели школы аналитических психологов. Логично предположить, что это произойдет и в аналитической психологии или уже происходит. Посему любое поползновение игнорировать существование школ или преуменьшить их значение исторически нелепо либо ностальгически зовет назад, к временам большей общности.

В этой связи можно вспомнить о словах, которые Сегалу26 пришлось сказать о том, каково было Британскому психоаналитическому обществу строить подготовку с учетом различий в стане психоаналитиков. Существовала группа Б, состоявшая из Анны Фрейд и ее последователей, и группа А, куда входили как клейнианцы, так и исследователи, выделившиеся затем в среднюю группу независимых аналитиков. Сегал считает, что после едких перепалок 40-х годов, поскольку различия углублялись, был принят существующий порядок вещей. Программа обучения, приняв его во внимание, дает студентам не только крепкую основу в избранном пути, но и «знакомство с резко отличающимися точками зрения»27 .

Рассказ Сегала интересен еще и тем, что проливает свет на отношение враждующих группировок к Фрейду: «Враждующие стороны без конца цитировали Фрейда, но цитаты были разными. Впору было спросить: какой Фрейд, чей Фрейд?»28 И поскольку главный вопрос сводился к тому, является ли фрейдисткой Мелани Клейн, для аналитических психологов (у которых, как видно из книги, свои версии этой проблемы) неожиданными будут следующие строки: «До конца своих дней Клейн испытывала легкое замешательство и глубокую обиду на холодность Фрейда к ней и ее работе, которую считала тесно примыкавшей к его исследованиям. Полагая, что сама она развивалась в том же русле и ушла дальше любого из живущих аналитиков, Клейн очень тяжело переживала, что Фрейд не разделяет этой точки зрения»29 .

Скорее всего, полемика неизбежна. Гераклит говорил, что polemos (спор или конфликт) – это «отец всего и царь всего». Кроме идеологических факторов, школы аналитической психологии

распространяют определенный эмоциональный настрой, необходимый в этой профессии. Осложняющим фактором является склонность постюнгианцев группироваться вокруг сильных лидеров. Не думаю, чтобы это воспитывалось сознательно. Однако выдвижение лидеров, явно происходящее из желания избежать превратностей и свести идеи в какую-то приемлемую систему, персонализировало ряд противоречий между школами30 .

Помимо этого, школам предстоит становиться более (а не менее) сильными, поскольку различные учредители охотнее предпочтут брать на обучение тех, кому по душе, что в данной школе сложилась бы обстановка согласия.

Снова ненадолго вернусь к своей классификации. Способ избежать напряженности в будущем – предположить, что в какой-то мере школы дублируют друг друга. Такой подход не только учитывает позиции отдельных специалистов, оказавшихся между школами, но и подчеркивает различия внутри одной школы. Это показано на приводимой ниже схеме (с. 240). Имена расположены в алфавитном порядке, чтобы читателю по мере знакомства с книгой было удобно к ним возвращаться. Наличие имен в одной колонке предполагает главным образом теоретическое сходство, а не дружеские отношения (хотя и они вполне возможны). Естественно, существует немало мыслителей, о которых я не знаю и чьи работы не комментирую. Некоторые из них не пишут ни книг, ни статей. Такие имена в колонках отсутствуют.

Рамки аналитической психологии

Я воспользовался термином постюнгианский, предпочтя его термину юнгианский, чтобы одновременно указать и на связь с Юнгом и на различия с ним. Мне непременно будут задавать вопросы... Сколь широким должно быть сообщество аналитических психологов? Возможно ли (желательно ли), чтобы множеству точек зрения, в которое нас вовлекают, была бы определена какая-либо общая цель? Сколь гибкой может быть терапия применительно к конкретному пациенту, прежде чем аналитик сочтет нужным (со всей профессиональной ответственностью) направить его к другому аналитику или даже врачу иного профиля?

Хендерсон, которого я бы отнес к классической школе, затрагивает эти вопросы, анализируя сборник статей, выпущенных эволюционной школой. Он говорит: «Во всех этих статьях читатели лишились... духа приключений, к которому их приучили развертыванием глобальных философских идей и расширением архетипальных образов, относя последние к религии, алхимии и примитивным мифам. Это есть в юнгианской литературе и принадлежит перу таких авторов, как Ньюманн, фон Франц, Адлер, Хиллман и другие. Теперь мы видим: было ошибкой думать, что они иные, чем есть на самом деле. Они и не пытались добавить многого к юнговскому телеологическому (т.е. ориентированному на перспективу) методу с его сильной опорой на религиозный символизм... У Фордхама есть утверждение, что юн-гианский анализ не является несовместимым с фрейдистским анализом. Мне кажется, в ряде важных моментов... это утверждение оправдалось»31 .

Хендерсон напоминает: бесполезно ожидать от теорий и методов большего, чем в них вложено, или критиковать их за отсутствие того, чего в них и не должно быть. Принятие различий означает принятие ограничений в нас самих и других. Однако мысль о совместимости юнгианского и фрейдистского анализов для некоторых юнгианцев и фрейдистов совершенно неприемлема.

Здесь, как нередко случается, экстремисты из обоих лагерей – юнгианского и фрейдистского – оказываются в одной лодке. В психоанализе Гловер атакует любое упоминание о компромиссе, цитируя Джона Морли: «У защитников двойственного учения где-то в глубине таится мысль: человеческие ошибки не приносят вреда, либо по крайней мере вред так мал, что с лихвой окупается очевидным благодушием, в которое людей укутывают их ошибки»32 .

Гловер продолжает атаковать эклектизм, который является распространенным объективным способом подхода к проблемам и феноменам. Он отвергает какое бы то ни было джентльменское соглашение между оппонентами. В этом ему вторит Адлер, который сильно ополчается на Фордхама за одну мысль из некролога по случаю кончины Юнга. Фордхам говорил: личная несовместимость Юнга с Фрейдом и последующий разрыв явились

катастрофой, от которой аналитическая психология и психоанализ в равной степени страдают и будут страдать, пока положение не исправится. Адлер же считает, что нужно признать необходимость сделать выбор и сжиться с принесенной жертвой33. Он отвергает фрейдистско-юнгианский синтез и выражает свое отношение к противоречиям внутри юнгианства. О его настойчивом требовании «неразбавленного» (undiluted) Юнга уже говорилось.

Таким образом, Адлеру по душе мысль, что юнгианская психология могла бы потерять «в плане понимания физических явлений, объект-отношений (object-relations) и некоторых настоящих терапевтических прогнозов»34 . Вот в чем опасность для пост-юнгианцев с точки зрения Адлера: при многих различиях они окажутся поглощенными и утратят свою истинную точку зрения.

В своей книге «Искусство психотерапии» Сторр35 занимает иную позицию, нежели Адлер. Он предсказывает, что вскоре психологические школы перестанут существовать как независимые центры, ибо теоретические споры не более чем бури в стакане воды, маскирующие свойственную психоаналитикам и психотерапевтам схожесть в главном. Возможно, из заоблачных высей видится больше сходства, а не различий, но такое предположение кажется весьма обнадеживающим, ибо нет признаков, что школы .глубинной психологии теряют свою привлекательность. (Это действительно так: школы по-прежнему остаются притягательными, хотя и был откат от аналитических методов вообще.)

Если Сторр считает, что перекрестное оплодотворение происходит в беспрецедентном объеме, здесь я с ним полностью согласен. Соглашусь, пожалуй, и с тем, что необузданная преданность одному человеку или одной идее может быть разрушительной. Но и психоаналитику и психотерапевту, несомненно, нужно работать убежденно и даже страстно. Если эти качества отсутствуют, что-то теряется.

КЛАССИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИОННАЯ АРХЕТИПАЛЬНАЯ

GuggenbuhI Shorter R.Stein

Abenheimer Blomeyer

Clark

Dieckmann

Fiumara Goodheart Hobson

Hobson

Jacoby

Newton

Moore

Redfearn

Samuels

Seligman

Willams

Blum Bradway

Detloff

Edinger

Hall

McCurdy

Neumann

Perry

Schwarz

Ulanov

Whitmont Wllford

Carvalho Davidson Fordham

Gordon

Jackson

Kay

Lambert

Ledermann Lyons

Maduro

Plaut

L. Stein

Strauss

Zinkin

Adler

Binswanger

Castiilejo

Fierz

Frey-Rohn

Groesbeck

Hannah

Harding

Henderson

Humbert

Jacoby

Jaffe

E. Jung

Mattoon

Laughlin Layard

Meier

Perera

Singer

Stevens von der Heydt

von Franz

Weaver Wheelwright Wolff

Woodman

Avens

Berry

Casey

Corbin Giegerich Grinnel Hillman Lopes-Pedraza Miller M.Stein

Данные исследований свидетельствуют: психотерапевты любой ориентации получают сходные результаты. Но это еще не значит (и не должно восприниматься в качестве косвенного доказательства), будто абсолютно все равно, во что вы верите. Я просто не в состоянии принять метод гештальтрсихологии: учитывая мои образование и ориентацию, это было бы смехотворно и ложно. Отсюда следует, что выбор, определяемый нашим характером и убеждениями, необходимо развивать. Вывод таков: непредвзятое рассмотрение и критическое принятие традиции – это достоинство. Тогда знакомство с традицией делается обязательным. Однако не так-то легко исполнить требование критического выбора в этом сложном, изборожденном конфликтами научном мире.

Конфликт и выбор

Куда же идти читателю, интересующемуся юнгианскими идеями и желающему быть на их современном уровне? Поппер как-то сказал: всякому ищущему знания всегда следует направляться туда, где есть противоречия. Если вы признаете, что психологическая теория и практика как процесс развиваются органично, тогда вопросы, по которым специалисты расходятся во мнениях, отражают состояние их искусства. Можете не сомневаться, здесь вы найдете лучшие умы и таланты, узнаете самые современные точки зрения, синтез того, что уже сделано, и прогнозы на будущее36 .

Точка зрения Поппера противоречит другой, менее радикальной и более привычной. Согласно ей, нужно начинать с известного, не вызывающего разногласий и, изучив его (или по крайней мере разобравшись в нем), соваться во «взрослые» перепалки. Естественно, арена столкновения специалистов – жаркое местечко: страшно, голова кружится и везде раскол. Но когда битва за знание строится преимущественно на конфликте, а не на консенсусе – в этом есть своя логика. Такие мысли я высказываю давно и везде37 . Здесь лишь скажу: главное преимущество изучения, ориентированного на конфликт, перед ориентированным на консенсус вот в чем. Оно постоянно держит изучающего в активном положении, когда надо разрешать проблемы. Он должен решить, какая точка зрения из нескольких наиболее правильна и всего созвучнее ему. Он непременно окажется возле последнего звена исследовательской цепи, протянувшейся к Юнгу и дальше, в прошлое. Но первоочередной задачей для ищущего знаний будет проникновение в суть конфликта, а затем и собственный выбор.

Поппер говорит: «Мы не знаем, как и откуда начинать анализ этого мира. Нет мудреца, который бы нам подсказал. Даже научная традиция здесь не поможет. Она лишь скажет, где начинали другие и куда они продвинулись»38 . Поэтому вместо изучения в разумной последовательности работ Фрейда, Юнга,

Клейн или Ньюманна вполне можно начать с нападок Хиллмана на эволюционный подход39 или с фордхамовской атаки воззрений Ньюманна на проблемы детства.

Большинство дебатов имеют прагматическую окраску. Уильям Джеймс говорил: «Идеи становятся истинными только тогда, когда они помогают нам установить удовлетворительные отношения с другими частями нашего опыта»40 . Тогда психологические теории, которые мы обсуждаем, следует рассматривать не как ответы на вопросы человеческой природы, а как средства для дальнейшего развития и практики. Прагматизм отличает определенная демократичность: можно свободно выбирать, какую из множества соперничающих гипотез принять. Если же рациональное сравнение не позволяет сделать выбор, человек свободен просто-напросто следовать собственным устремлениям.

И последнее замечание о школах. Тем читателям, чьи познания в аналитической психологии невелики, стоит для ориентации и понимания того, о чем идет речь, воспользоваться классификацией, таблицей и списком имен. Те же, кто более аи fait* , возможно, позабавятся мыслью, что школы можно рассматривать и как отдельные направления, существующие в мозгу аналитика. Иногда они соперничают, а подчас объединяются. Но обеим группам читателей мне хотелось бы сказать: эта книга отчасти совпадает с направлением мышления самого Юнга. Он настаивал, чтобы противоположности, прежде чем объединиться, непременно бы распочковались. Школы и отражают подобное распочкование, а мысль о том, что, сведенные вместе, они составляют науку, отражает объединение (conjunctio).

Володимир Одайник

Массовая душа

и массовый человек*

Юнг считает, что и массовая душа (a mass psyche) и массовый человек (a mass man) являются продуктом исторического развития, сформировавшего на протяжении четырех веков современную жизнь и сознание западного человека. До эпохи Реформации душа западного человека, по мнению Юнга, обладала определенной цельностью и уравновешенностью, потому что, несмотря на все свои изъяны, средневековая религия с ее как дружественными человеку, так и сатанински-враждебными символами обеспечивала необходимый выход для бессознательных и иррациональных сил души. Вплоть до начала индустриальной революции жизнь каждого человека была тесно связана с природой и другими людьми.

Реформация, Просвещение и индустриальная революция все вместе стали причиной непрерывно увеличивающегося разрыва между сознательным и бессознательным существованием западного человека. Невроз, который можно считать присущим всему человечеству и происхождение которого связано с необходимостью приспосабливаться – во все времена и в любом обществе – к противоречащим друг другу требованиям природы и культуры, – этот невроз все более обострялся, по мере того как индустриальная революция все дальше и дальше отодвигала западного человека от природы. Следствием этого стали разрыв западного человека со стихией общинной жизни, изоляция его и разрушение индивидуальности. В психологическом аспекте игнорирование

и подавление инстинктов и бессознательного привели к возникновению массовой души и коллективной психической инфляции. В социологическом аспекте изоляция и атомизация индивидуумов породили массового человека и коллективистское общество и государство.

Пошатнувшийся авторитет римской церкви – наиболее заметный результат Реформации. Среди других важных результатов – возросшее значение земного существования индивидуума, что позднее находит выражение в современных политических идеалах равенства, демократии и социального обеспечения, хотя в то же самое время наблюдается постепенное усиление власти государства, по мере того как оно принимает на себя функции, которые прежде выполняла церковь. Реформация вызвала замешательство и раздоры в религиозной, интеллектуальной, политической и социальной сферах жизни. Европеец, привыкший к патриархально-иерархическому строю жизни, обратился в поисках опоры к государству. Он проецировал сместившийся [с церкви] «отцовский образ» («paternal imago») на государство и через некоторое время стал рассматривать его – подобно тому как он некогда рассматривал церковь – в качестве «власти, ответственной за все, что мыслится и волится»1 , а также в качестве «универсального гаранта», хотя теперь уже в гораздо более материальном смысле2 . Со своей стороны государство приняло на себя «извечные тоталитарные претензии теократии, неизбежно сопрягающиеся с подавлением свободного мнения»3, и в конечном счете попыталось «национализировать» религию, а еще позднее в ряде случаев и подавить ее совершенно.

В эпоху Просвещения делались попытки спасти и распространить вширь более гуманные интеллектуальные и социальные принципы Реформации, а на место традиционной и внешней власти поставить личную и непосредственную власть Разума. Однако, по мере того как это делалось, власть государства еще более усиливалась. Мистическое, таинственное руководство церкви было заменено рациональным, секулярным администрированием государства, а власть феодальной привилегии обернулась

безличным, централизованным управлением. Более того, свойственный Просвещению философский упор на индивидуализм, равенство и демократию с неизбежно вытекающими из них эгоизмом, самодовольством и анархией породил «компенсаторное обратное движение к коллективному человеку» – возникновение социализма и коммунизма. Индивидуалистическая анархия и являющаяся следствием этого аморфность общества сделали необходимым в конечном итоге появление на политической сцене абсолютных монархов и диктаторов, которые обычно или потворствовали массам, чтобы лучше ими манипулировать, или правили тиранически4 .

С психологической точки зрения чрезмерный нажим этого периода на рационализм и неприятие им «суеверия», т.е. религии, привели к подавлению иррационального, бессознательного содержания души. Определяя душу как tabula rasa, философы-просветители отказывались признать, что старые религии с их возвышенными и смешными, доброжелательными и враждебными символами не были «взяты с потолка», а родились из глубины души, которая по-прежнему пребывает внутри нас. «Все эти элементы, сохраняя свою первоначальную форму, продолжают жить в нас и в любой момент могут вырваться наружу, сокрушая все на своем пути, – вырваться под видом массового психоза, против которого индивидуум беззащитен»5 . Иными словами, просвещение могло свести богов с их тронов и уничтожить духов природы, но не могло разрушить «психические факторы, им соответствовавшие, такие, как внушаемость, отсутствие критического подхода, боязливость, склонность к суевериям и предрассудкам»6 . Более того, Юнг отмечает, что в Европе христианство первоначально нашло отклик главным образом среди примитивных людей. Цель состояла в том, чтобы расколоть душу варвара надвое и, подавляя более низкую половину души, дать ему возможность «одомашнить более светлую и приспособить ее для цивилизации. Но более низменная, темная половина продолжает

ожидать искупления и второго этапа одомашнивания (domestication)7 . Подрывая авторитет христианской религии, игнорируя бессознательное и отказывая его иррациональным аспектам в праве на существование, пришедший с Просвещением культурный способ выражения лишь содействовал общей невротизации современного человека, ибо, «если какая-либо естественная функция... лишена сознательного и намеренного выражения, результатом этого становится общее расстройство (disturbance)»8 Для западного человека такая ситуация была и продолжает оставаться особенно опасной, потому что, как указывает Юнг, из его сознания были вытеснены элементы крайне грубого, неистового, жестокого свойства. Вытесненное содержание уже в силу самого вытеснения приобретает повышенный энергетический заряд и динамичность – и берет «реванш», возвращаясь в форме разнообразных культов, помешательств, увлечений и т.д., наконец, в современную эпоху – в форме -измов. «Вызывавшие некогда трепет боги не исчезли, – пишет Юнг, – они лишь изменили имена: теперь они рифмуются на -изм»9 . И он настаивает на том, что разнообразные современные -измы «всего лишь изощренный заменитель утраченной связи с психической реальностью», т.е. с силами бессознательного10 . Они дают выражение и мобилизуют именно те иррациональные влечения, которые были вытеснены и искажены односторонним упором на рационализм и интеллектуализм. Более того, они приводят к идентификации индивидуального сознания с коллективным сознанием, находящей себе воплощение в -изме «избранных людей»; это, в свою очередь, усиливает групповую идентификацию с силами коллективного бессознательного. Подобная амальгама «безошибочно порождает массовую душу (psyche) с ее непреодолимой устремленностью к катастрофе»11 .

Хотя Просвещение, исходя из предполагаемой универсальной способности каждого человека быть разумным существом, и увеличило индивидуальную независимость и достоинство личности, по иронии судьбы само безграничное доверие к Разуму в конечном счете оказалось направленным против индивида. Потому

что приверженность Просвещения к Разуму привела к господствующему в наше время духу «научного рационализма», способствующего омассовлению сознания путем сведения индивида, а по существу и всех индивидуально окрашенных событий к абстрактным статическим единицам.

Открылось, что индивид не более чем анонимная взаимозаменяемая частица коллектива, вносящая свой вклад единица массовой организации. И надо признать, что для «рассудочного взгляда со стороны это наиболее адекватное определение индивида, а раз так – представляется совершенно абсурдным продолжать говорить о его ценности или значении12 . В действительности трудно даже представить, каким образом и когда индивидуальная жизнь сможет быть наделена положенным ей по определению уважением и достоинством. Вместо конкретной личности мы имеем дело лишь с «названиями организаций и в конечном счете с идеей государства как принципа политической реальности»13 . И так как рационализм склоняется перед объективной реальностью, то современный человек воспринимает реальность по преимуществу эмпирически и, убеждаясь в безмерной мощи, принадлежащей крупным организациям и государству, «не имеет при себе ничего, что он мог бы противопоставить свидетельству своих чувств и своего разума»14 .

Юнг считает, что было бы ошибочным следовать рационалистическим принципам Просвещения до их логического конца и

пытаться подчинить все личные и социальные явления рациональной воле. Никогда не было доказано, говорит он, что жизнь и мир рациональны; напротив, есть «серьезные основания для того, чтобы предполагать, что они иррациональны или скорее что в последнем своем основании они оказываются по ту сторону человеческого разума... Следовательно, разум и воля, которая ищет опору в разуме, действительны только до известного момента»15 . То, что находится за его пределами, иррациональные возможности жизни, разум исключает, искажая, таким образом, действительность, чтобы потом, когда реальность начинает мстить за свое искажение, почувствовать себя удивленным и подавленным. Так, в чисто теоретическом плане разум должен был бы положить конец продолжающемуся усовершенствованию и накоплению ядерного оружия, так же как и иррациональной и неэффективной манере решать международные проблемы с помощью войны. Но если история XX столетия что-то и продемонстрировала, так это то, что одного разума недостаточно.

Индустриальная революция, следовавшая по пятам Просвещения и осуществлявшая на практике его рациональные и научные теории, способствовала еще большему отделению западного человека от его бессознательной и инстинктивной природы. Оказалось, что, чем больше человек подчиняет своей власти природу, тем более высокого мнения он о своем знании и мастерстве и тем глубже его презрение ко всему природному и случайному, ко всем иррациональным данным (irrational data), включая бессознательную часть души16 . Похоже, что ничто не мешает связи между сознательной и бессознательной частями души больше, чем внешний успех и власть. Юнг часто ссылается на эпос о Гильгамеше для иллюстрации психологии комплекса власти: он понимает этот эпос как аллегорическое описание взаимоотношений между сознательным (Гильгамеш) и бессознательным (Энкиду) аспектами души в ситуации, когда сознание стремится господствовать над всем, в том числе и над бессознательным17 . Судьба современного человека во многом напоминает происходящее с Гильгамешем, и, подобно нашему знанию об

этом эпосе, конец которого пока не найден, будущее его покрыто мраком18 .

Юнг также отмечает, что психическая эволюция человека не успевает идти в ногу с его интеллектуальным развитием и что бурный рост сознания, связанный с развитием науки и технологии, оставил бессознательное и моральные силы далеко позади. В то же время атаки со всех сторон на бессознательное принудили его занять «оборонительную позицию, которая находит себе выражение в универсальной воле к разрушению»19 , т. е. бессознательное стремится, в свою очередь, уничтожить мир, который, похоже, решился на то, чтобы разрушить бессознательное. Юнг видит в развитии ядерного оружия отчасти и работу бессознательного, поскольку бессознательное через посредство предчувствий и интуиций принимает участие в изобретениях и открытиях, и, «если оно вкладывает оружие в ваши руки, оно целится в какое-то насилие по отношению к себе»20 . Наконец, индустриальная революция довела до конца разделение между сознательным и инстинктивным началами и внесла свой вклад в возникновение массовой души, отрывая от земли большие группы населения и скапливая их в огромных городах, где, оторванные от почвы и вовлеченные в одномерное существование, они утратили, по мнению Юнга, всякий живой, здоровый инстинкт, в том числе и инстинкт самосохранения21 .

Таким образом, конечным продуктом объединенных сил Реформации, Просвещения и индустриальной революции является массовый человек – человек, социально изолированный от других людей, отделенный от своего бессознательного и инстинктов и в силу этого подверженный массовым психическим эпидемиям,

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒