ПОБЕГ. ТАНК «ПИОНЕР» В БОЮ

ПОБЕГ

Проводили танкистов на фронт, и всё переменилось. Ни военных игр, ни бурных сборов — только и знают собирать металлолом, учиться в школе да всё время твердят: «помогая взрослым, ты помогаешь фронту»… Как всё было здорово, увлекательно, интересно! А сейчас скука. Этот Серёжка, небось, не скучает. Он чего-нибудь да придумает. Даже Юрка и тот нос задирает: собрал сто килограммов разных железок да самовар принёс. Серёжка затеял новое дело — организовал тимуровскую команду по ремонту школы. Тоже под лозунгом: «Всё для фронта, всё для победы!» Но какой же это фронт, какая тут победа, когда надо просто таскать кирпичи, глину, доски, мусор и разную дребедень со школьного двора. И Ваня наотрез отказался итти с ребятами на очистку футбольного поля у школы.

Скучно и обидно. В учении не повезло: плохо написал сочинение, пожалуй, оставят на второй год. А тут ещё новая неприятность. Лучший друг Сашка Храмов уехал не простившись. Говорят, у него нашёлся брат, а скорее всего потихоньку на фронт укатил. И Женька тоже называется друг, важничает, стал тимуровцем, с Серёжкой заодно.

Книжку принимался читать — не хочется. Папа и мама заставляют готовиться, чтобы осенью всё-таки сдать экзамен, а вот не хочется, да и только. И, как назло, погода стоит такая, что дома усидеть невозможно. Уж так хороша погода! Ярко сияет солнце, на дворе тепло, зелено кругом, тихо. На небе ни облачка и оно глубоченное и голубое-голубое. Сейчас бы пойти на городской пруд купаться, но один не пойдёшь, а будь друг настоящий, сейчас бы махнуть на пруд, и пусть Серёжка со своей командой кирпичи, глину таскают, да собирают ржавые вёдра, консервные банки. Ух, и хочется сделать что-нибудь особенное!

«Вот везёт же людям, — про себя рассуждал Ваня. — Просто везёт. Добровольцы! На фронт их проводили, танки дали, а как они все одеты, какие у них автоматы, машины! Ух, и здорово всё получается! А я сиди дома, зубри грамматику или иди с Серёжкой таскать глину да кирпичи. Тоже мне, жизнь тыловая…»

Который день Ваня занят мыслью уйти на фронт. Уйти из дома тихонько, чтобы никто не заметил. На поезд — и пошёл на фронт, а там сразу в разведку… Ведь писали же о юном разведчике Косте Пчёлке. Его тоже командир поначалу не брал. Выпроводил из части, а Костя спрятался в кустах в тот самый вечер, когда часть уходила в бой… Спрятался и ждал, а когда все пошли, и он пошёл и стал разведчиком. Да ещё каким, орден дали… Вот это настоящая жизнь, а не то, что сиди и учи грамматику. «Уйду, всё равно уйду на фронт!» — решил Ваня.

Он уже неделю готовил продукты в дорогу. Каждый день откладывал от общего пайка по сто граммов хлеба, сушил в печи сухари, когда родители уходили на работу. Набралось граммов двести сахару, кусок свиного сала, несколько головок луку, картошки и ещё кое-что. Всё продумано, всё хорошо, но как бежать одному? Будь Саша с ним, всё было бы куда с добром, так нет его, уехал. Хотел Женю пригласить, рассказать ему свой план, но Женька тимуровцем заделался, к Серёжке перемахнул, уже неделю не показывается. Вот тебе и дружба!

А план побега просто замечательный. Ваня уходит на Пригородный разъезд. Он недалеко за городом, в лесу. Уходит и дома оставляет записку:

«Дорогие мама и папа!

Я, как настоящий патриот Родины, хочу бить врага с оружием в руках до полной победы. А когда война кончится, я вернусь победителем, в военной форме и может даже с орденом или пусть даже с медалью. Тогда, даю вам честное пионерское, я сдам экзамен по-русскому на пятёрку и буду учиться лучше всех в школе, даже лучше Серёжки Серова. Не ругайте меня, папа и мама. Я ведь хороший у вас сын, вы сами это не раз говорили. Прощайте. Увидимся после победы.

Ваш сын Ваня Спицын».

Ваня прочитал свою записку, приготовленную родителям, и заплакал. Ему было жаль оставлять родной дом, родителей. Особенно маму. Она такая хорошая… Маленькая, глаза у неё ласковые, лицо белое-белое, руки тоже маленькие, но сильные, она по две нормы выполняет за смену, стахановка!.. И какая же она хорошая! Ни разу не поругала, ни разу не обидела. Не то, что папа. Папа серьёзный, высокий, сильный. Разговаривает мало, но если говорит, то так, будто каждое слово вбивает в голову. Только разговаривать с ним приходится редко, он всё на заводе да на заводе. Но и его жаль. Ведь они останутся одни, совсем одни. И даже за хлебом сходить будет некому, дров никто не принесёт и воды тоже.

Ваня представил, как папа и мама вернутся с работы, а у них ни дров у печки, ни воды в умывальнике, и продукты не выкуплены. Только все продуктовые карточки на столе и деньги, да ещё записка… Мама, конечно, сразу заплачет, а папа своим окающим басом скажет:

— Вот и нет у нас больше сына. Удрал, мошенник…

В дверь постучали. Ваня вздрогнул, торопливо засунул записку в карман, вытер рукавом слёзы и побежал в сени открывать дверь.

— Привет! — громко и весело сказал Женя Шлагин.

— Здравствуй!

— Ты что, плакал?

— Нет, лук чистил, глаза чуть не выело. Обед готовить приходится, — слукавил Ваня.

— А я думал, плакал, — с недоверием повторил Женя и усиленно пошмыгал носом, не чувствуя запаха лука в комнате.

— Купаться пойдём?

— Пойдём.

— А как же обед?

— Потом приготовлю, — ответил Ваня, чуть смущаясь.

По дороге Женя рассказал о том, что они сделали сегодня по две нормы. Брали обязательство поднести тысячу кирпичей, а поднесли две. Директор объявил всему отряду благодарность. Серёжку премировать обещал.

— Серёжка-то премию получит, а вы… — Ваня показал фигу.

— Но ведь ему за организацию, — возразил Женя.

— А вам за то, что кирпичи да глину, да песок, как ишаки, таскаете, что пообещал директор?

— Ничего, благодарность…

— А хочешь, я тебе три благодарности сразу объявлю?

— Так то ты, а то директор!

Всегда уступчивый, Женя на этот раз не соглашался с Ваней. Нравился Женя всем своей простотой, скромностью, весёлостью. Был он мальчик рослый, но только чересчур скромный. И ещё нравился Женя своей опрятностью. Мама его работала уборщицей, деньги получала небольшие, и жили они скромно. Но костюмчик у Жени всегда чистенький. Только мама Женина казалась суровой. Она не оставит без внимания ни одну жалобу на сына. Но с Женей нельзя задирать нос. Сам он первым не тронет никого, но спуску не даст.

Ребят подкупало в Жене развитое чувство товарищества. Предложи Жене пойти кому-нибудь помочь в домашней работе — пойдёт. Попроси у Жени последний кусок хлеба — отдаст. В то же время, если сам будет голоден, никогда не попросит. Не то он стесняется, не то просто такой у него характер. Ваня иногда злоупотреблял Жениным характером.

— Женя, а ты хотел бы на фронт? — вдруг спросил Ваня.

— Как на фронт, по-настоящему?

— Ну да, по-настоящему.

— А кто меня пустит? Ты не знаешь мою маму. Она такой фронт задаст, что три дня не сядешь, так и будешь стоймя ходить.

— Так ты же будешь уже на фронте?

И Ваня нарисовал картину фронта, как он её представлял сам.

— Так нас же ни один командир не возьмёт, — снова возразил Женя.

— А если возьмёт?

— Нет, где там возьмёт, малы мы ещё.

Ваня понял, что на этот раз даже добрый Женя не может быть ему попутчиком, и решил, что пойдёт один, а Женька пусть потом кусает себе локти, как узнает о Ваниных фронтовых делах.

Возвращаясь с купанья, Ваня ещё раз попытался заговорить о фронте, но Женя попрежнему не соглашался. Так они и разошлись. Женя на прощание сказал:

— Серёжка и Юрка дубасить тебя собираются.

— А вот это видели? — Ваня показал фигу.

— Смотри, и поколотят. Почему ты сказал, что Юрка самовар украл?

— А что, не правда?

— Нет, мы у его мамы узнавали, она сказала, что в самоваре труба прогорела и она отдала его Юрке для фронта.

— Ишь ты, — уклончиво ухмыльнулся Ваня.

* * *

Под вечер тридцать первого июля 1943 года Ваня покинул родительский дом. Ключи от квартиры он спрятал на том месте, где их всегда прятали. Записку свою и выкупленный хлеб он положил на стол. За его плечами висел тощий вещевой мешок отца, в кармане лежало десять рублей, компас, которым он не умел пользоваться, и два спичечных коробка — один с солью, другой со спичками.

До разъезда Пригородный от города было не более пяти километров, если итти прямиком через сосновый лес, если же по дороге, то путь удвоится. Ваня выбрал путь лесом. Во-первых, безопаснее, не увидят, а во-вторых, близко, — решил он и, взяв в качестве попутчика сосновую палку, отправился «во фронтовой поход». По дороге он решил, что, пробравшись на перрон разъезда, попросит солдат одного из эшелонов взять его с собой до Москвы, к родителям… «Возьмут. А когда станут подъезжать к Москве, я им откроюсь… Они люди военные, знают, что такие ребята, как я, всегда в разведке пригодятся, не сбросят с поезда, возьмут к себе в часть… А Серёжка и Юрка с носом окажутся, отдубасить будет некого!..»

К несчастью Вани, в этот день ни один эшелон с солдатами не уходил на Москву. Шли с фронта, везли раненых, шли пустые чёрные цистерны, потом платформы с лесом и железом. На запад же, на Москву прошло много поездов с танками, орудиями, машинами, но с войсками не шли. Зато Ваня ходил там же, где ходят военные, и никто его ни разу не спросил, зачем он здесь. Но когда стало темнеть, его остановил какой-то сержант:

— Ты кого, мальчик, ждёшь?

— Никого. Мне в Москву надо…

— К кому же в Москву? — улыбнувшись, спросил сержант.

— К батьке, он нашёлся, а я был эвакуирован, — жалобно ответил Ваня.

— Так тебе не здесь надо садиться в поезд, а на вокзале. А здесь билетной кассы нет.

— У меня денег нет, а тут я с солдатами укачу.

— Так-таки укатишь, значит?

— Угу! — ответил Ваня и подумал: «Вот бы сейчас и всплакнуть, смотришь, сжалится и посадит».

Но сержант сухо сказал:

— Сегодня, мальчик, таких поездов не предвидится. Иди-ка в город, отдохни, а завтра валяй на вокзал. Тебя там посадят в поезд… Знакомые-то в городе есть?

— Нету, — жалобно ответил Спицын, рассчитывая на сочувствие сержанта.

— Где же ты жил тогда?

Ваня догадался, что не так сказал, но уже было поздно. Сержант, наверное, всё понял… Вместо дальнейшего разговора Ваня направился в сторону леса. Он не был робким и леса не боялся. Приходилось с отцом бывать не в таком лесу, как этот, у города, а даже в настоящей уральской тайге. Вот почему он твёрдо решил заночевать в лесу. Возвращаться домой — засмеют. А завтра-то уж наверняка удастся уговорить сержанта и сесть в поезд с солдатами.

Лес шумел, загадочно и немного страшновато. Нет-нет да и хрустнет сухая ветка под ногами, или упадёт с сосны прошлогодняя шишка. Темно, где-то недалеко посвистывают и шипят паровозы, где-то лязгают буфера вагонов, а Ваня всё идёт и идёт, поближе к городу, чтобы не так было страшно…

На опушке молодого соснячка, в затишье, действительно, не так страшно, как в гуще старых сосен. Отсюда видны огни города. От них как-то веселее.

Ваня снял мешок, положил его около облюбованной сосны и снова стал смотреть на город. И чем больше он смотрел на далёкие огни, тем больше его брало раздумье о доме и родителях, о товарищах и школе. Вот там, справа, где меньше огней, — чудесный хвойный парк культуры и отдыха. До войны там всегда звенела музыка и было весело, шумно, празднично. А вот там, слева, — папин завод. Огромный «завод-красавец», так говорил не раз отец. Там и сейчас полыхает в небе багровое зарево, его видно отсюда… На этом заводе рождаются грозные уральские танки, куётся победа…

Выплыла луна, словно огромное начищенное медное блюдо, и озарила лес. Тени стали не чёрными, а какими-то иссиня-тёмными, и лес уже не пугал Спицына так, как полчаса назад. Небо тоже стало веселее. Бездонное и далёкое, оно походило на темноголубой шатёр в дырках, через которые просвечивают мерцающие огоньки. Одни яркие, другие бледные, а третьи совсем едва заметные.

Хорошо в лесу.

Он выбрал ямку, чтобы в ней развести костёр. Потянуло сизым дымком, затрещали сухие сучки и ветки, и всё вокруг, весь лес ожил. А когда костёр ярко запылал и закипела вода в котелке, Ване стало совсем легко и приятно.

Спицын выложил у сосны весь свой продовольственный запас, собранный для поездки на фронт. Тут, на салфетке, прихваченной из дому, лежали кусок сала, немного сыра и несколько жёлтых головок лука. А когда в котелке запарила горячая картошка, Ваня вынул коробок с солью и не спеша принялся за еду. Есть хотелось по-настоящему, но Ваня ел только картошку с луком, а сало выложил как бы для украшения стола. Правда, он всё же поджарил над костром на длинном сыром прутке кусочек сала: не мог утерпеть от соблазна. Когда-то в лесу они с отцом делали так же… Костёр постепенно притухал, только угли ещё продолжали тлеть. Ваня решил, что теперь можно и соснуть. Он положил под голову вещевой мешок, накрылся лёгоньким плащом и всё смотрел и смотрел на догоравшие угли. Ветерок донёс со стороны воинской платформы всхлипывания гармоники. Мелодия лилась, задушевная и грустная, но что исполнял неизвестный гармонист, Ваня так и не понял, а только подумал: «Вот если бы Серёжка был порядочный, настоящий друг, мы бы вместе могли уйти на фронт, и он бы сейчас на своём баяне исполнил нашу любимую песню:

«Добуду победу,

К тебе я приеду

На горячем вороном коне…»

С мыслями о фронте Ваня заснул у потухшего костра крепким, здоровым сном.

ТАНК «ПИОНЕР» В БОЮ

Письмо первое

«Дорогие друзья!

Сейчас у нас отдых после первого боя. Мои товарищи заняты подготовкой танка «Пионер» к новому сражению. Пользуясь свободной минутой, я от себя лично и от моего экипажа решил написать вам письмо, рассказать о нашем боевом крещении. Письмо это отправляю с офицером, который сегодня летит на Урал.

Во-первых, мы передаём вам боевой комсомольский привет и нашу благодарность за ваш прекрасный танк. Мы, ребята, хорошо помним ваш наказ, читаем его перед боем и вспоминаем Леночку Громову, Юру, Серёжу, Ваню и всех-всех пионеров и школьников, вручавших нам боевую машину.

Во-вторых, мы очень бы хотели знать, как у вас идут дела, чем вы заняты сейчас, как проводите лето. Что же касается нашего первого боевого крещения, то я высылаю вырезку из нашей газеты «Доброволец», в которой рассказывается об экипаже танка «Пионер».

В этой газетной вырезке было напечатано следующее:

«Жаркий июльский день клонился к вечеру. В воздух поднялись советские самолёты. Их было так много, что они закрыли всё небо на запад от нас. Самолёты вели обработку переднего края противника, чтобы обеспечить успех наступления танкистов. Лес был переполнен танками, миномётами, пушками. Мощный лязг стали и резкий гул моторов смешались с живым, энергичным говором людей. В лесу сосредоточились уральцы-добровольцы, чтобы на рассвете под гул орудий пойти в бой.

Танкисты готовы к бою. Но уральцы ещё раз проверяют всё до мельчайших деталей. Вот экипаж комсомольца Бучковского. Радист-стрелок Русанов, маленький, но подвижной и сильный, тщательно проверяет пулемёт, пушку, рацию. Башнер Фролов, спокойный, тихий, не спеша протирает башню танка и подновляет надпись «Пионер». Агапов механик-водитель запускает мотор, просматривает электрооборудование.

Когда всё было готово и проверено, танкисты Бучковского выстроились у танка, и как в день проводов с Урала, повторили наказ пионеров и свою клятву уральцам.

На рассвете танкисты получили боевой приказ: «Форсировать водные рубежи Орс и Нугрь и занять населённый пункт Злынь…»

Отряд преследования противника, в составе которого был и танк «Пионер», успешно развивал наступление. Уральцы-добровольцы с боем заняли населённый пункт, уничтожили немало фашистской техники.

Многое бы увидели и узнали о мощи своей Родины жители села, но в нём никого не было. Не осталось и построек. Вместо домов лежали кучи ещё не остывшего пепла да торчали одинокие трубы. Вместо берёз и дубов, вместо яблоневых садов — обгорелые пни да стволы тополей с пожелтевшими от огня листьями.

У развалин дома, на обгоревшем бревне, сидел старик. Рыжая с проседью голова взлохмачена, борода слегка вздрагивала. Он сидел в жалких обмотках на ногах и рваном старом тулупчике. Его взгляд не выражал ни горя, ни радости, ни интереса к жизни. Угловатое лицо бледно-жёлтого цвета с множеством мелких складок делало старика похожим на покойника. Он тупо, безразлично смотрел на костёр, около которого ютились трое детей. Рядом с ними, на перекошенном дверном переплёте, случайно уцелевшем от огня, резвился маленький чёрный котенок.

Дети сидели у костра и жарили колосья ржи, выбирая полусгоревшие зёрна. Они были голодны. Самому старшему из них не больше восьми лет. Среднему лет шесть и младшему года четыре. Они — в холщовых грязных рубашонках, в таких же штанишках, без головных уборов, босые. Их лица, грязные от пыли и дыма, выражали горькую печаль. Об этом говорили и следы слёз на грязных лицах и распухшие веки воспалённых глаз.

Лейтенант Бучковский подошёл к ним. Дети испуганно встали и прижались друг к другу.

— Как тебя зовут? — обратился он к мальчику, что постарше.

— Шура?

— Сколько тебе лет?

— Девять.

— Это твои братья?

— Да.

— А как их зовут?

Шура повернул белокурую голову в сторону самого маленького и сказал:

— Его Колей, а вот это Ваня.

— Где ваш папа?

— Папы нет… Ушёл в лес с партизанами.

— А мама?

— Мамы тоже нету…

Шура посмотрел на братьев-малышей и каким-то особенно ласковым детским голосом прошептал:

— Мы сидели в яме… Мама вышла и не вернулась. Мы плакали, звали её, но мамы не было. Плакать громко нельзя — рядом были фашисты, убьют. Когда они ушли, мы вышли из ямы и начали искать маму.

Мальчик заплакал. За ним заголосили Коля и Ваня.

Танкисты успокаивали детей, как могли. Им было больно расспрашивать малышей, тревожить их свежую рану. Тогда Агапов подошёл к старику, чтобы поговорить с ним.

На его вопрос старик не ответил. Он молча поднял глаза, коротко глянул и снова опустил их, ничего не выражая ни движением, ни взглядом, ни словом.

— Он глухой, — сказал Шура и, помолчав, добавил: — Сумасшедший, сирота…

Агапов отошёл от него.

— Ну, ничего. Папа скоро вернётся, мама тоже, — успокаивал детей Бучковский.

Но дети молчали. Из глаз Шуры снова брызнули горячие слёзы. Он протянул худенькую ручонку в сторону ржи и сказал:

— Там нашли мы нашу маму… Мы думали, мама спит, а она холодная, не живая…

Мальчик горько зарыдал.

Рядом стоял механик-водитель Агапов. Он смотрел на детей, на сумасшедшего старика, на котёнка и с болью на лице слушал рассказ Шуры. Потом он сказал одно слово: «сироты». Бучковский посмотрел на него. Тот отвернулся. Из его глаз тоже катились слёзы.

Танкисты отдали детям, что у них было: хлеб, сахар, консервы, а радист-стрелок Русанов подал старику пачку махорки. Дед взял табак и громко, неестественно захохотал. Дети тоже засмеялись.

Взгляд танкистов в эту минуту был суровым. Они смотрели попрежнему на братьев-малышей, на сумасшедшего старика, на развалины сгоревшего села и на чёрного котёнка. В их глазах искрилась ненависть к врагу.

Машина уходила в бой, Малыши махали уральцам своими тоненькими худыми ручонками, желая доброго пути. Рядом с ними стоял старик и тоже по-детски махал своей костлявой, высохшей рукой. Шаловливый котёнок продолжал прыгать на перекошенном дверном переплёте.

Долго лейтенант Бучковский смотрел с танка, пока дымка чёрной пыли не скрыла сирот. В его ушах всё ещё звучал голос Шуры:

— Мы думали мама спит, а она холодная, не живая.

Танк «Пионер» приближался к реке. Фашисты бросили против танкистов около двухсот самолётов. От взрывов бомб, мин и снарядов, от грохота и лязга металла поле боя превратилось в ад. Дышать было тяжело, воздух наполнился пороховым газом, гарью и пылью. Многие задыхались, падали, но, отдышавшись, поднимались и снова шли в бой, который не ослабевал ни на одну минуту. Уральские добровольцы продолжали наступать.

На окраине села, за домом, который только что подожгли фашисты, притаился танк противника и своим огнём не давал возможности пехотинцам наступать. Тогда командир батальона приказал уничтожить танк врага. Лейтенант Бучковский повёл «Пионера» прямо на горящий дом. До цели оставалось не более трёхсот метров, когда командир увидел, как гитлеровцы выкатили противотанковую пушку, чтобы в упор расстрелять их танк. Бучковский приказал сержанту Агапову увеличить скорость до полной мощности. Исход этого боя решали секунды. Или танк «Пионер» раздавит пушку, или враг в упор расстреляет его…

Танкисты увидели первую вспышку вражеского выстрела, но снаряд с визгом миновал их танк. Ещё секунда-другая, и новый выстрел разнёс бы боевую машину «Пионер», но в этот момент «Пионер» смял пушку вместе с её расчётом и ринулся на таран вражеского танка. Славная боевая машина «Пионер» оказалась лучше, крепче, чем у врага, и добровольцы победили…

В первых боях уральцы-добровольцы освободили несколько населённых пунктов. Бои не стихали ни днём, ни ночью, но уральцы энергично наступали и выполнили ещё одну боевую задачу. Танк «Пионер» получил повреждение, вражеский снаряд перебил левую гусеницу. Но танкисты не растерялись, они превратили свой танк в огневую точку и вели огонь по врагу, пока были снаряды».

Дорогие друзья! Я думаю, что заметка в газете даст вам некоторое представление о войне. Но это только небольшой эпизод. Война — штука такая, что всего нельзя описать ни в письме, ни в заметке. Вот встретимся после победы, и тогда мы вам расскажем много боевых эпизодов.

Весь мой экипаж и я желаем вам хорошо провести лето, набраться новых сил и здоровья, чтобы зимой, с новой энергией приняться за учёбу. Ещё раз шлём вам большое спасибо за прекрасную боевую машину — танк «Пионер».

Командир танка лейтенант Бучковский».

30.7.43.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒