ПРОВОДЫ. БОРЬБА ОДИН НА ОДИН

И хотя типография находилась далеко отсюда, но квартиры доктора Шпачека и дяди Вацлава были в этом районе. Кроме того, вызывало тревогу ещё одно обстоятельство. Наборщику дяде Вацлаву было поручено добыть недостающие шрифты, которые он маленькими частями переносил за голенищами сапог, добывая их с большим риском.

С тех пор как временно квартира доктора Шпачека перестала быть явочной, даже дяде Вацлаву было запрещено бывать здесь без особого приглашения или вызова. Всё это случилось после того, как Ян Шпачек написал своё сочинение и пан Краузе удостоил доктора своим посещением. Связь между доктором Шпачеком и дядей Вацлавом теперь осуществлялась только через «больных» — специальных связных подпольного комитета — и Яна Шпачека, который тоже время от времени выполнял поручения отца.

После рассказа Яна об истории с литерами в школе у отца появилась срочная необходимость предупредить дядю Вацлава. Всё это произошло в субботу, а в воскресенье дядя Вацлав должен был набирать новый материал для газеты «Руде право» и бюллетеня «Мир против Гитлера», который редактировал Шпачек.

Доктор Шпачек сидел у себя в кабинете за рабочим столиком, на котором лежали инструменты и все необходимые материалы для протезирования зубов, но ничего не делал. Он думал о том, как сложно и тяжело работать в подполье. Часы, висевшие на стене, пробили не то десять, не то одиннадцать. Доктор даже не посмотрел на них. Он думал о Москве. Вот в эту же минуту Кремлёвские куранты тоже отбивают часы и там, в Кремлёвском дворце, товарищ Сталин и его соратники разрабатывают новые удары по гитлеровской армии, изучают то, что происходит на полях великих сражений. Они руководят огромной страной, самой славной и боевой армией в мире, и всё у них получается превосходно. А он, доктор Шпачек, сидит и думает о том, как трудно быть участником даже «малой войны» с нацизмом, которую они, патриоты Праги, ведут сейчас в условиях подполья и жестокого террора гитлеровских оккупантов.

Поймали рабочего, читавшего листовку, — смерть. Нашли в доме типографские литеры, случайно поднятые мальчиком на улице, — застенок и концлагерь. Обнаружили коммуниста — пытки, виселица. Кажется, нет такого угла в Праге, где бы не было гестаповца в чёрном мундире или замаскированного агента, сыщика типа пана Краузе. И всё-таки народ борется.

Конечно, ещё не весь народ борется, ещё слабо развёрнута эта борьба, но вести с Востока, постепенное собирание сил коммунистической партии и беспартийных активистов всё усиливают эту борьбу потому, что честные люди верят в победу, знают, что жизнь сильнее смерти. Даже дети принимают участие в этой борьбе.

Доктор думал о сыне. Его судьбу он связывал со своей работой, жизнью. С одной стороны, страшно за него, с другой — не будь его сочинения, не будь его рассказа о придирках и других опасных стычках с учителем, ни доктор Шпачек, ни в подпольном комитете не узнали бы так быстро о пане Краузе, ещё об одном замаскированном и опасном враге.

За такими размышлениями застал доктора Ян, вернувшийся из школы в весёлом, беззаботном настроении.

— Что нового в школе, Янек?

— Ничего нового, папа.

— Урок немецкого был сегодня?

— Был, а что?

— Я подумал: вам, наверное, опять сочинение задали писать?

— Нет, у нас устный был, учились говорить по-немецки.

— Ну, и как у тебя получается?

— Пятёрку получил, — небрежно, но с заметным удовлетворением ответил сын.

Доктор давно собирался и, наконец, решил поговорить серьёзно с Яном. Поговорить начистоту. Он посмотрел на сына, улыбнулся и сказал:

— Садись, Янек, поговорим о деле. Но разговор только между нами.

— Я понимаю, папа. Значит, секретно?

— Да, сынок, секретно…

Мальчик присел рядом, на стул для больных. Ещё ни разу отец не разговаривал с ним так серьёзно.

Отец некоторое время молчал и смотрел на сына, как бы раздумывая: «Нужно ли говорить с ним откровенно или ещё подождать?» И всё же решил открыть тайну, давно скрываемую от сына.

— Твоя мама, — начал отец, — сидит в тюрьме. Ты меня часто, Янек, спрашивал, где она, что с ней, но я тебе не говорил… И если бы мы с тобой в своё время не жили в Советском Союзе, то и я бы сидел, наверное, тоже в тюрьме… — Доктор Шпачек не сказал, что мать Яна уже казнили.

Ян сильно побледнел и лихорадочно вцепился руками в подлокотник стула. Он долго, молча смотрел на отца, потом мрачно, с недетской серьёзностью проговорил:

— Ты говорил, что мама нас бросила… Значит, это неправда?

— Неправда, Янек, но я должен был так сказать. Признаюсь, тогда я обманул тебя…

— И я обманул, — огорчённо сказал Ян.

— Кого? — спросил отец.

— Серёжу. Знаешь, он мой настоящий друг, а я его обманул…

— Ну, это поправимо, сынок. Придёт время, и ты, может быть, опять встретишься с Серёжей, объяснишь всё, и он будет твоим другом ещё больше, чем тогда, в Артеке.

А сам Иосиф Шпачек подумал: «Значит, действительно крепкая дружба завязалась у сына с уральским мальчиком Серёжей». Он посмотрел на Яна и удивился. У мальчика исчезла весёлость, потухли горящие голубые глаза, и весь он выглядел так, как будто ему объявили смертный приговор. До сих пор от него всё скрывали, и вот неожиданная трагическая новость. Доктор Шпачек подумал, что это будет большим ударом для сына, но решил начать разговор именно с этого, чтобы сын до конца понял всё, о чём он будет говорить дальше.

— Твоя мать, — продолжал отец после паузы, — хотела для тебя, для твоих товарищей, для нашей родины счастья и свободы, боролась за то, что ты видел в Советском Союзе, боролась за новую Чехословакию, как все честные чехи, которые борются сейчас с оккупантами и фашистами… Ты меня как-то, Янек, спрашивал о войне, о честных чехах и о своём учителе пане Краузе. Теперь, я думаю, ты лучше поймёшь меня. Ты ведь теперь мальчик большой, кое-что и сам понимаешь, а это очень важно и для тебя, и для меня… Ты недавно сказал мне, что один мальчик нашёл литеры и у него был обыск дома. Этот мальчик Франтишек Марек? — просто спросил отец.

— Да, папа. А ты откуда знаешь? — удивился Ян.

— Отца Франтишека гестаповцы посадили в тюрьму. Он, вероятно, вернётся нескоро. И привёл гестаповцев на квартиру к Марекам ваш учитель, пан Краузе…

— Но Франтишек пана Краузе не видел…

— Конечно, пан Краузе сам не ходил с обыском, но он агент гестапо. Он донёс, и гестаповцы пришли…

Так постепенно отец и сын разобрали все события в школе за зиму, и по каждому из них Ян получил подробное, страшное и в то же время неопровержимо убедительное объяснение. Тут были и конфеты Зденека, завёрнутые в листовку, и сочинение Яна. Были проанализированы все разговоры пана Краузе с учениками, о которых доктор знал от сына. И теперь Яну сделалось ясным всё, о чём раньше он только смутно догадывался.

Разговор с отцом не ограничился только событиями в школе. Отец и сын вспомнили торжественное обещание пионера, которое Ян знал наизусть, письмо Серёжи, разговор о Советском Союзе и тетради Яна. Они говорили просто, говорили, как товарищи, о необходимости быть осторожным, если хочешь бороться за свободу Чехословакии. Яну никогда не было так ясно, как сейчас, что такое борьба, и он почувствовал себя сразу на голову выше своих школьных товарищей, которые не знают того, что он узнал сегодня. Но это не вызвало у него ни чувства легкомысленной гордости, ни желания похвастаться перед товарищами. Он просто повзрослел и решил, что отныне будет вести себя осторожнее и умнее с учителем, с товарищами, с каждым, с кем приходится встречаться, разговаривать.

Больше всего Яну понравилось то, что отец с ним разговаривал, как с равным. А ещё Яну понравились рассказы отца о победах Красной Армии под Москвой и Сталинградом, о том, как честные чехи помогают Красной Армии. Был разговор и о трусах. Трус, побоявшийся за свою жизнь, за себя, всегда может погубить не только себя, но и подвергнуть смертельной опасности своих товарищей, оказаться предателем, — заключил доктор Шпачек разговор с сыном.

Только о своей работе доктор Шпачек пока ничего не сказал сыну. Для мальчика достаточно и того, что он узнал сегодня.

А Ян уже думал о том, как ему быть с учителем. Сейчас он возненавидел учителя окончательно и думал, думал о том, как вести себя, чтобы не выдать правды, с которой он будет жить всегда. Но мало только верить в правду, надо и бороться за неё. Только не знал ещё Ян, как бороться…

О многом Ян ещё хотел спросить у отца, но пришёл дядя Вацлав, которому уже сообщили, что его ждёт доктор Шпачек.

* * *

— Дядя Вацлав, у вас зубы заболели? — спросил Ян.

— Болят, Янек. Ничего не поделаешь, стар я, пора и моим зубам болеть.

У доктора Шпачека давно было заведено дело на «больного» дядю Вацлава, чтобы при случае отвести подозрения.

Когда Яна выпроводили «погулять», доктор и дядя Вацлав присели. «Больной» — в кресло, где только что сидел Ян, доктор — на своё место. Они давно работали вместе и понимали друг друга с полслова. Но на этот раз доктор подробно рассказал о пане Краузе, о сыне, о последних событиях в школе со шрифтами.

— Как у вас? Все шрифты в порядке? — спросил доктор.

— Сегодня принёс последнюю партию…

— Дома?

— Да.

— Уберите сегодня же.

— Будет сделано! — понимающе ответил дядя Вацлав.

Потом они говорили о сводке из Советского Союза, о подготовке к Первому мая. Оба, конечно, понимали, что не будет никаких торжеств, как раньше, когда улицы Праги заполнялись густыми толпами радостных людей, морем развевающихся знамён, звонкими и боевыми песнями. И всё же революционный долг требовал отметить этот великий пролетарский праздник по-боевому.

Говорили о Юлиусе Фучике, который, по данным от верных людей из тюрьмы «Панкрац», всё ещё находится: в Праге в ожидании окончания следствия и суда… Они оба хорошо знали его, и каждый из них думал, что, наверное, допросы, на которые Фучика вызывают во дворец Петчек, в гестапо, проходят совсем недалеко от Градчан, но ни они, ни Фучик не знают подробности жизни и работы друг друга. А как бы ему было приятно знать, что газета живёт и Прага продолжает бороться.

До праздника Первое мая времени оставалось не так уж много. Да и забот немало — с газетой, с листовками, с распространением напечатанного. Из Кладно были получены приятные новости. Там успешно действовала группа подпольщиков. Наладилась более прочная связь с другими промышленными центрами страны — всё это было большой, опасной, но героической работой подпольщиков-коммунистов, в которой дядя Вацлав и доктор Шпачек принимали активное участие.

ПРОВОДЫ

Новенькая грузовая машина «ЗИС» вырвалась из-за поворота просёлочной дороги, окаймлённой весёлыми, недавно распустившими свои яркозелёные листья берёзками, и понеслась, шурша колёсами, к лагерю танкистов. В кузове машины сидели пионеры, празднично одетые, с красными галстуками, возбуждённые предстоящей встречей с экипажем, которому они завтра вручат свой танк «Пионер».

В центре кузова сидел Серёжа с баяном. Он играл сегодня с большим чувством, и песни, то просто весёлые, то боевые, зовущие, неслись по дороге вслед за машиной пионеров. Только Леночка Громова, сидя в кабине с шофёром, немного грустила, потому что там, в кузове, весело, а тут, в кабине, не очень. Но её посадили сюда потому, что она самая маленькая и недавно прихворнула. Когда собрались ехать, думали Леночку совсем не брать, но Серёжа Серов сказал:

— Без Леночки нельзя. Она завтра будет читать наказ и пусть по-настоящему знакомится с танкистами, чтобы завтра не робеть…

На опушке берёзовой рощи, обнесённой редкой изгородью, за которой раскинулся военный лагерь, стоял лейтенант Бучковский, ожидая гостей. Его экипаж находился в палатке, готовил встречу пионерам. Недалеко от палатки стоял танк, на темнозелёной башне которого было написано «Пионер». Танк был прекрасен и грозен. Его сделали из уральской стали уральские мастера оружия, и вот теперь он стоит и ждёт, когда уральские танкисты-добровольцы поведут его в бой с врагами Родины.

Длинный стол, накрытый красным бархатом, был украшен зелёными берёзовыми ветками и подснежниками. Всё это сделал механик-водитель сержант Агапов. На противоположной от входа в палатку стене висели портреты Ленина и Сталина, любовно обрамлённые молодой хвоей. Это постарался башенный стрелок Русанов. Радист Фролов накрывал на стол. Он аккуратно расставил бутылки с фруктовой водой, небольшие вазочки с конфетами и печеньем. Всё уже было готово к приёму гостей. Танкисты Агапов, Русанов и Фролов в начищенных сапогах, ожидая гостей, стояли возле палатки.

Пионеры, встреченные лейтенантом Бучковским, сошли с машины, построились в колонну по три и с песней направились к палатке. Впереди шли Серёжа с баяном, Ваня с пионерским знаменем и Юра с барабаном. Только Леночка да лейтенант Бучковский не были в строю. Они шли сбоку колонны, и Леночка, больше всех возбуждённая и радостная от того, что их встретил сам командир танка «Пионер», держала лейтенанта за руку.

Когда все сели за стол, Серёжа открыл пионерский сбор. Лейтенант Бучковский рассказал об экипаже, познакомил пионеров с механиком-водителем, башенным стрелком, радистом. Двое из экипажа, Фролов и Русанов, в бой пойдут первый раз. Они работали на заводе, делали танки. Механик-водитель Агапов уже воевал — на груди его горел орден Боевого Красного Знамени. Лейтенант Бучковский — участник Сталинградской битвы. Всем пионерам хотелось знать о боевых делах командира танка «Пионер». Когда он рассказал несколько боевых эпизодов, Леночка вдруг спросила:

— В бой идти страшно, товарищ лейтенант?

— Страшно, Леночка, но если знаешь, почему ты идёшь в бой, страх проходит… — и лейтенант Бучковский рассказал о первом бое.

— … В тот памятный день под Сталинградом, — начал лейтенант, — наша рота шла в наступление. Я воевал тогда в пехоте. Все бойцы, как один, даже новичок Зотов, безусый, совсем молодой и очень робкий парень, смело шли на врага. Фашисты ответили нам «психической» атакой. В серозелёных шинелях, с оркестром эсэсовцы шли в полный рост, сомкнутым строем, заносчиво и нахально. Их было втрое больше. Каждому из нас, не только молодому и необстрелянному бойцу Зотову, надо было много сил, чтобы мужественно преодолеть страх.

Эсэсовцы пёрли нахально, сопровождаемые бешеным и сумбурным громом медных труб.

— Занять оборону! — спокойно, чётко приказал командир роты, усатый лейтенант.

Две сотни пехотинцев залегли и приготовились к бою. Противник разомкнул свою колонну. И хотя землю ещё опутывал утренний туман, мы ясно видели пьяных эсэсовцев, отчётливее слышали гром оркестра и шаги кованых сапог фашистов. Наши мускулы напряглись до предела, глаза смотрели сосредоточенно, и каждый из нас заранее выбрал себе живую мишень. Сила и воля бойцов сосредоточились на одной мысли: враг не пройдёт!

— Приготовиться к бою! — громко приказал ротный. Кто-то бросил клич:

— За Родину! Смерть фашистам!

Мгновенно застрочили наши автоматы и два пулемёта. Однако нам казалось, что враг не чувствует нашего огня. Их было так много, шли они так нахально, эти пьяные эсэсовцы, будто этой живой лавине не будет конца. Но огонь нашей роты стал таким дружным, что, наконец, враг дрогнул. Его живая стена, будто поражённая невероятной силы ударом, всколыхнулась и начала медленно распадаться. Бой нарастал, враг ещё продолжал лезть, но оркестр, бывший где-то сзади за эсэсовцами, потерял стройность, начал выть, а потом совсем смолк. И тут мы поднялись в штыковую атаку и врезались в шеренгу врага. Вдруг я увидел, как боец Зотов, бежавший впереди меня с возгласом: «За Сталина! За Родину!», взмахнул винтовкой. Воронёный штык его трёхлинейки блеснул под первыми лучами утреннего солнца и описал в воздухе полудугу. Видно было, что боец ещё неумело владеет оружием. Но эсэсовец, вставший на пути Зотова, рухнул на землю, сражённый другим бойцом, подоспевшим на помощь Зотову…

Это был обычный штыковой бой, но такой, которого мы, наша рота, не вели ни до сих пор, ни после. Когда всё кончилось, командир роты, усталый, с мокрым и грязным от пыли лицом, но довольный солдатами, подошёл к новичку Зотову и, улыбаясь, сказал:

— Ну как, Зотов, страшновато было?

— Нет! — смущённо ответил тот и покраснел.

— А ведь неправду говоришь, Зотов. Конечно, страшновато было, правда?

— Разве что вначале, — неловко согласился Зотов, и его молодое лицо ещё гуще залилось краской. — Я ведь, товарищ лейтенант, сами знаете, первый раз, — оправдывался он, чувствуя себя несколько виноватым за неискренность.

— Каждый раз, Зотов, когда идёшь в атаку, вначале страшновато, а переборешь в себе страх, и всё становится обычным. Вот и ты ведь тоже переборол страх не сразу. Расскажи, как переборол?

Зотов не нашёл подходящих слов.

— Разрешите мне, товарищ лейтенант, за него сказать, — вмешался сержант.

— Говорите, — ответил командир.

— Зотов, товарищ лейтенант, до того, как нам залечь, шёл за мной. Когда вы приказали ускорить шаг, он хватил своим сапогом в мою пятку так, что я думал, сапог с меня сдёрнет.

Пионеры, слушавшие Бучковского, засмеялись. Только Ваня был серьёзен. А лейтенант Бучковский продолжал:

— Обернулся сержант, а Зотов, чудак, говорит: — Извините, товарищ сержант, только я вам хочу сказать… — А у самого лицо бледное, глаза большие, виноватые почему-то… — Чего тебе? — Разрешите итти рядом с вами. — Это почему? — Чтобы вы видели, как я… — И Зотов запнулся. А тут ещё кто-то крикнул: «Чего там разговорились!» Я, конечно, понял Зотова. Ему нужно, чтобы за ним кто-нибудь наблюдал и в критическую минуту поддержал его.

— И ты поддержал? — спросил командир.

— Само собой, товарищ лейтенант.

— Это как же?

— А вот как, — вдруг заговорил Зотов. — Когда мы залегли, заняли, так сказать, оборону, я немного успокоился и думаю: действительно, чудак я. Да ведь кругом мои товарищи. И так мне стало от этой мысли хорошо, да только я ничего не вижу, будто во сне. Страх ещё во мне не прошёл, а чувствую, что враг близко. И повторяю про себя ваши слова, которые вы сказали перед атакой: «За нами Сталин смотрит, он всегда рядом!»… Вдруг, слышу сзади звонкий и боевой голос сержанта: «За Сталина! За Родину!» Я опомнился и почувствовал стыд за себя, за свою трусость. Ах ты, думаю, кисляй чортов, а ещё в гвардейской роте служишь, лежишь и не стреляешь. А тут и поднялись в атаку все. Ну и я тоже вскочил, и захотелось мне самому вслух произнести такие слова, чтоб враг дрогнул. Тут я бросился в атаку и как только крикнул: «За Родину вперёд!» — на душе стало сразу легко и радостно, а главное — страх прошёл.

Зотов замолк и, вытирая рукавом шинели пыльное и усталое лицо, добавил:

— Преодолел я, товарищ лейтенант, страх потому, что шёл в атаку с чувством долга перед Родиной…

— Вот как, Леночка, первый раз ходят в бой. Я думаю, ребята, вы все поняли, почему преодолевают воины страх, — заключил лейтенант Бучковский.

— Все! — ответили ребята, довольные рассказом лейтенанта.

Долго шли разговоры о боевых подвигах советских воинов, а когда закончились рассказы о войне, пионеры и танкисты веселились. Серёжа играл на своём баяне, ребята пели и плясали. Даже лейтенант Бучковский пустился в круг и плясал с Леночкой. Так началось знакомство пионеров с экипажем своего танка.

* * *

На редкость тёплое, солнечное утро выдалось 9 мая 1943 года. Городская площадь, залитая асфальтом, гудела и ликовала. Грозные танки, новенькие бронемашины, красивые мотоциклы заполнили широкую прямую улицу, пересекающую площадь. Тысячи людей: старики и дети, женщины и девушки, рабочие и работницы, мужественные, с загорелыми лицами и натруженными руками собрались сюда, чтобы проводить добровольцев на фронт, на защиту своей любимой Родины.

Люди пели боевые песни, шутили, разговаривали. Молодёжь то тут, то там образовывала круг и под звуки гармоники или баяна устраивала танцы. Вместе с шумным говором людей, песнями, гудением моторов лились по площади звуки духового оркестра. А когда к трибуне красиво, по-военному прошли первые колонны добровольцев, отовсюду пронеслись восторженные возгласы: «Ура!», «Слава уральцам-добровольцам!», «Слава великой Родине!».

Почти у самой трибуны, недалеко от того места, куда должен был подойти первый танк с надписью на башне «Пионер», собрались пионеры. Они с волнением и гордостью ждали экипаж, готовили подарки, цветы и свой наказ.

Танкисты Бучковский, Агапов, Русанов и Фролов — лучший экипаж в части. Отличной боевой учёбой они завоевали право на пионерский танк и готовились дать клятву пионерам, уральцам, Родине.

На площади всё стихло. С трибуны прозвучали слова наказа, торжественные, боевые и грозные.

«Исстари повелось у нас на Урале: провожая на ратные дела своих сынов, уральцы давали им народный наказ.

Провожая и благословляя вас на борьбу с лютым врагом нашей Советской Родины, хотим и мы напутствовать вас своим наказом. Примите его как боевое знамя и с честью пронесите сквозь огонь суровых битв, как волю людей седого Урала к победе…»

«Дорогие товарищи добровольцы!

Бейтесь умело и храбро везде, где укажет вам Родина. Овладевайте техникой ведения боя, блестящим образцом которого является сражение у стен Сталинграда, принёсшее историческую победу Красной Армии. Берегите боевую технику, любите свои машины, ухаживайте за ними, чтобы они всегда безотказно служили вам в бою. Показывайте образцы высокой воинской дисциплины, стойкости и организованности.

Вперёд, товарищи! Только вперёд!

Вас ждут советские селения, города, ждут вас русские, украинцы, белорусы, эстонцы, латыши, литовцы — все, кто стонет в фашистском ярме и рабстве. Вас ждут советские дети, обречённые на муки и смерть…»

Отеческие и грозные слова наказа летели в эфире по всему Уралу, провожавшему своих сыновей на славную, грозную битву с фашистскими оккупантами. Колонна пионеров стояла по команде «смирно» так же, как и добровольцы. Ребята были охвачены гордостью от сознания того, что вместе со всеми провожают добровольцев-танкистов на фронт, что и они принимают участие в делах защиты своего Отечества.

На трибуну поднялся генерал. Он подошёл к секретарю обкома партии, читавшему наказ, принял книгу в кумачовом бархатном переплёте, поцеловал наказ, встал у микрофона и начал:

— Товарищи уральцы! Вы доверили нам повести грозные боевые машины в бой. Вы создавали их, не досыпая ночей, напрягая всю волю и силы свои. В броне наших танкистов, в наших пушках и автоматах — ваша мысль и энергия, ваша неукротимая ненависть к детоубийцам, ваша всепобеждающая страсть и уверенность в победе. На заводах, на фабриках и в колхозах мы с честью несли трудовую вахту. Теперь, находясь в рядах Красной Армии, мы произносим слова боевой воинской клятвы на верность Родине. Клянёмся быть образцом высокой воинской дисциплины! Свято соблюдать порядок и организованность! В совершенстве владеть боевой техникой! — читал генерал, и сотни голосов танкистов-добровольцев повторяли за ним слова своей клятвы.

— Клянёмся метко бить врага из уральского оружия! Никогда не дрогнуть в боях за землю русскую! Крови и жизни не жалеть ради свободы и счастья советского народа!

Клянёмся не опозорить вековой славы уральцев и ваш наказ выполнить с честью!

Впереди победа! Мы вернёмся на родной Урал со знаменем славы! Мы готовы к боям, родные! Мы идём добывать победу!

Да живёт и здравствует любимая Родина!

Наконец наступила торжественная минута для пионеров, приготовившихся вручать свой танк «Пионер». У танка выстроился экипаж лейтенанта Бучковского. Пионеры подошли к экипажу и выстроились напротив. В новенькой военной форме, с погонами, в танкистских шлемах, в сапогах, начищенных до блеска, молодые и серьёзные, стояли высокий и стройный лейтенант Бучковский, плотный и широкоплечий сержант Агапов, молодые и крепкие танкисты Фролов и Русанов.

Серёжа Серов объявил:

— Пионеры! К торжественному вручению нашей боевой машины будьте готовы!

— Всегда готовы! — отчётливо и громко ответили ребята.

Под барабанную дробь и звуки горна Серёжа подошёл к лейтенанту Бучковскому, отдал пионерский салют, и когда командир танка поздоровался с пионерами, он вручил ему паспорт на танк № 23 и, волнуясь, произнёс:

— От имени пионеров и школьников нашего города вручаю танк «Пионер» экипажу лейтенанта Бучковского, получившему высокую оценку в боевой и политической учёбе. Слово по нашему наказу танкистам предоставляю Лене Громовой.

Танкисты и пионеры зааплодировали. Леночку подсадили на танк, и она стала на его башню, маленькая, в чёрном сарафанчике, в белой блузке с красным галстуком на груди, посмотрела кругом, подняла небольшую красную папку в шёлковом переплёте и сказала:

— Это наш пионерский наказ танкистам-добровольцам, экипажу танка «Пионер».

Леночка раскрыла красную папку и начала отчётливо и медленно читать:

«Родные наши!

Славные танкисты: лейтенант Бучковский, сержант Агапов, рядовые Фролов и Русанов!

Сегодня мы вручаем вам свою боевую машину.

Мы купили её сами, на свои деньги».

Вытянувшись, с высоко поднятой головкой, читала Леночка наказ чистым серебристым голосом. Её маленькая головка немного вздрагивала. Непокрытые золотистые волосы трепал тёплый майский ветер, и от этого Леночка казалась такой лёгкой, такой маленькой, будто вот-вот ветер подхватит её, и она полетит. Собранная, строгая стояла Леночка и продолжала своим звонким и чистым голосом:

— «Помните, братья наши, всегда, когда над Родиной нашей бушевали грозы войны и иноземный захватчик шёл на Русь с мечом, Урал ощетинивался грозными жерлами пушек, стеной штыков встречал захватчиков…»

Серёжа видел, как взрослые люди, слушая Леночку, вытирали слёзы. Он тоже украдкой, кончиком пионерского галстука смахнул слезу и слушал наказ, который им помогли составить товарищи из райкома комсомола.

Леночка, раскрасневшись, продолжала:

— «В танке — у рычагов управления, у орудий и пулемётов — вы вспомните, как ярко озаряется по ночам родное небо: это плавится уральская сталь, это у домен и мартенов несут свою трудовую вахту наши старшие товарищи. И в шахтах день и ночь слышны удары отбойных молотков. Это наши отцы и братья работают для победы! Всюду уральцы, как на фронте: на заводах, в шахтах, в колхозах, на предприятиях. Мы, пионеры и школьники, вручаем вам свой танк и тоже даём наш боевой наказ: пусть под гусеницами нашего танка «Пионер» найдёт себе смерть проклятый враг, ворвавшийся на нашу мирную и счастливую землю!..»

«Мстите, родные, врагу за растерзанных детей — сверстников наших по детским играм и учёбе!.. А мы здесь не подкачаем. Нужен будет танк — ещё купим. А главное — будем хорошо и отлично учиться!»

Люди волновались и плакали, когда Леночка закончила читать пионерский наказ танкистам. Но она не плакала, ей нельзя было, ведь она читала наказ, ведь она стояла выше всех, и сотни глаз смотрели на неё, слушали её. Она говорила не только за себя, но и за каждого, кто присутствовал сегодня на этой площади.

Лейтенант Бучковский снял Леночку с танка, и танкисты-добровольцы начали её качать. Пионеры кричали «Ура!» Люди на площади поддержали их, только тут духовой оркестр заиграл походный марш и пионерам пришлось расстаться с танкистами.

Серёжа Серов и его товарищи проводили танкистов за город. Дорога, тянувшаяся сероватой лентой, уходила на запад, сливаясь далеко-далеко с горизонтом. Танк «Пионер» уходил последним, и когда пыль заволокла дорогу, скрыв танк, ребята перестали махать ручонками. Только грозный рокот моторов ещё стоял в их ушах. Они проводили своих боевых товарищей на фронт, туда, где идут бои день и ночь за их жизнь, за их прекрасную Родину, за мир и счастье на земле.

БОРЬБА ОДИН НА ОДИН

Школа не готовилась к празднованию Первого мая. Послушные правители Чехословакии в угоду Гитлеру запретили этот праздник давно. С 1939 года чехи отвыкли праздновать, радоваться, вообще собираться даже по воскресным дням, чтобы не быть заподозренными в нелойяльности к режиму Гитлера. Но смелая школьная уборщица накануне праздника вымыла окна, полы, навела чистоту в школе до такого блеска, что нельзя было не заметить её старания.

Ян Шпачек решил, что надо как-то дать понять друзьям Франтишеку и Зденеку, а также всем ребятам, что пан Краузе — агент гестапо. Мысль эта не давала ему покоя. Он дал себе слово, что будет бороться с паном Краузе. Но Ян понимал, что бороться надо умно, осторожно, без ошибок…

Давно пришла мысль Яну написать листовку о пане Краузе и подбросить её в школу. Это не такое лёгкое дело, да к тому же вряд ли этим достигнешь цели. Во-первых, надо написать не одну листовку и так, чтобы не узнали почерка. Другое дело, если бы её напечатать на машинке, но об этом и мечтать нечего.

Как-то сама по себе пришла совершенно неожиданная и дерзкая мысль, когда Ян увидел небольшую хлопушку с конфетти, оставшуюся ещё после празднования Нового года. Он решил, что её можно ловко использовать. На тонкой курительной бумаге написать совсем малюсенькую листовочку и свернуть в маленький лёгкий шарик или квадратик и вложить в хлопушку вместо конфетти. Туда можно поместить не одну листовочку, а десять и больше. Но как потом взорвать хлопушку? Не будешь же сам это делать. Ян Шпачек вскрыл трубку хлопушки, вытряхнул из неё конфетти и убедился, что листовок в пять-десять слов на тонкой бумаге можно поместить не менее двадцати. Тогда он попробовал составить текст листовки.

«Ребята!

Наш учитель пан Краузе — агент гестапо.

Остерегайтесь его, будьте осторожны!»

Написал, свернул бумагу несколько раз, и получился малюсенький квадратик, меньше тонкой мятной лепёшечки.

Левой рукой, по-печатному выписывая буквы, написал под копирку несколько экземпляров листовки.

Теперь Ян размышлял о другом: как подвесить эту хлопушку где-нибудь в школе. А там найдутся любопытные, дёрнут за нитку…

Затея, как показалось Яну Шпачеку, была превосходна, проста и вполне осуществима. Одно он знал твёрдо: сделать это нужно самому, без каких бы то ни было советчиков. Решил и сделал.

На следующий день Ян Шпачек ходил по школьному коридору, заглядывая то в спортивный зал, то в свой класс, но нигде не находил удобного места для того, чтобы незаметно подвесить свою «игрушку» с микролистовками.

Борьба один на один показалась Яну интересной и дерзкой. Вернее это была борьба не один на один, а в одиночку. За спиной пана Краузе — гестапо, за спиной Яна Шпачека не было никого. Была лишь жгучая ненависть к врагам родины и сознание своей правоты.

Наконец Янек выбрал место в своём классе, но для того, чтобы повесить хлопушку, нужно было добраться до крючка, вбитого в стену почти под потолком. Но как это сделать?

В воскресенье Ян с трепетом и страхом пошёл в школу. По воскресеньям в спортивном зале иногда занимались ученики старших классов. И на этот раз там было несколько мальчиков…

Ян заглянул и в свой класс. Он был пуст. Окна открыты настежь.

Ян сел за парту, ещё раз проверил заготовленную петлю на хлопушке, попробовал прочность нитки и решил действовать.

В классе было тихо. Так тихо, что Ян Шпачек слышал, как звенит в ушах от этой неприятной, подстерегающей тишины. Он встал, легонько сдвинул две парты, поставил учительский стул на них, призадумался. Тишина оставалась прежней. Тогда он залез на стул. Кое-как ему удалось дотянуться до крючка и закинуть на него петлю хлопушки.

Ян тяжело дышал и чувствовал, как кровь приливала к вискам, покрывая лицо яркокрасным румянцем. В коленях разливалась слабость, ноги дрожали, и по всему телу будто прошёл электрический ток, обессиливший все мышцы. Если бы кто-нибудь вдруг сейчас вошёл в класс, у Яна, вероятно, лопнуло бы сердце. Но вот он слез со стола и пошёл в спортивный зал. Его лицо покрыл холодный пот, наступила минута бессилия, ему хотелось немедленно присесть.

Через несколько минут вместе со всеми Ян Шпачек вышел из спортивного зала и направился домой. Он не думал застать отца так рано дома, но, к его удивлению, отец сидел и читал какую-то книгу. Ян подумал: «А что бы сказал отец, если бы узнал о моих листовках?» Но отец спокойно спросил:

— Где ты был, Янек?

— Ходил гулять, папа.

— Ты устал?

— Нет, папа, но я хочу отдохнуть.

— Пойди, сынок, отдохни.

Доктор Шпачек давно стал примечать, что после разговора о печальной судьбе матери мальчик очень изменился, стал больше замыкаться. Но это не пугало, а скорее радовало отца. Он знал, что Ян стал осторожнее, сдержаннее в разговорах и, как казалось доктору Шпачеку, повзрослел, а значит, больше думает и, следовательно, по-настоящему растёт, как сознательный борец. Но доктор бы не одобрил действий своего сына с его «снарядом», если бы узнал об этом.

В школе, как и думал Ян Шпачек, быстро «разрядили» хлопушку с листовками. Всё произошло в отсутствие Яна. Когда почти весь класс собрался, кто-то заметил болтавшуюся над головой нитку и тут же, долго не думая, подпрыгнул и дёрнул её. Лёгкий взрыв напугал ребят. Белые четырёхугольнички из хлопушки разлетелись по классу. Ребята бросились собирать их.

Ян Шпачек вошёл в класс, когда Зденек Кворжик и Франтишек Марек читали листовку. Да, это была его листовка, её читали! Но нашлись и такие, что побежали с находкой к директору школы. Часть листовок была вручена директору, часть ребята припрятали или уничтожили. Но, судя по всему, о листовке стало известно ученикам всей школы. Держать этот факт в тайне от пана Краузе не решился и сам директор.

Пан Краузе решил всё по-своему. Он был уверен, что это подстроили ученики старших классов в знак праздника Первое мая. Здесь, решил пан Краузе, действует опытная рука, и не одного ученика, а целой группы. Пан Краузе не мог не доложить своему начальству о таком происшествии. В старших классах начались расследования, учеников вызывали к директору, а некоторых «подозрительных» педагогов — в гестапо.

Листовки Яна Шпачека вызвали размышления у многих ребят, уже подозревавших учителя в недобрых делах. Через несколько дней в открытое окно класса влетел камень, завёрнутый в первомайскую листовку, содранную, вероятно, кем-то с забора. На стенах школы стали появляться надписи карандашом, мелом, углём с требованием убрать из школы шпиона и агента гестапо пана Краузе.

В гестапо во всём обвиняли самого господина Краузе. Было ясно, что в этой школе он больше работать не сможет, но начальство приказало ему делать вид, что ничего страшного не произошло. В гестапо убедились, что учителя-шпиона из пана Краузе не вышло, но пока оставили его работать в школе.

Ян Шпачек решил более откровенно говорить со своими товарищами. Он, как мог, растолковал историю с леденцами Зденека Кворжика, обыск в квартире учеников, арест отца Франтишека Марека и многое другое. Однажды он пришёл домой и подробно рассказал отцу обо всём, что произошло в школе. Отец выслушал Яна и решил, что там, вероятно, действует какая-то молодёжная подпольная организация. Снова отец и сын долго разговаривали, как товарищи, а когда разговор подошёл к концу, Ян признался:

— Папа, листовку придумал я.

Поражённый доктор Шпачек долго молча смотрел на своего сына. Ян понял, угадал настроение отца и добавил, как бы оправдываясь:

— Ты просил меня, папа, выучить торжественное обещание пионера. Я выучил его…

Доктор подумал: «Нельзя не гордиться таким мальчиком, но он ещё не понял, сколько прибавилось мне заботы о его судьбе». Потом он встал, прошёлся по комнате и сказал:

— Ленин и Сталин, Янек, тоже в такие годы начинали бороться с врагами. Будем вместе и мы учиться у них борьбе за счастье нашей родины.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒