Участковый 4 страница

Прокурорша грузно опустила свое рыхлое тело на стул, что у столика слева, да так, что тот, бедный, громко скрипнул, облокотилась на край стола и леденящим взглядом уставилась на Казанцевых.

Семенивший за ней мужчина уселся напротив и занял ее своими разговорами. Прокурорша кивала головой, лицо ее изменялось, слегка расплывалось в улыбке, и глаза смотрели доброжелательно на собеседника. Ожидание судьи затянулось. Но вот из-за приоткрытой двери показались судья с делом в руках и две женщины - заседатели.

Положив папку на стол, судья не без усилий отодвинула массивное кресло и села, ее примеру последовали и народные заседатели.

- Истец Казанцев, прошу, поближе к суду, а посторонних прошу удалиться. И почему ребенок в зале? - возмущенно обратилась судья к секретарю.

Та молча пожала плечами, как бы говоря: «А я-то тут причем?».

- Еще чего, - вдруг сорвалась Оксана. - Это, я - посторонняя? Я - жена его, а это наш ребенок. С кем я его оставлю? Родных в городе нет, в садик не принимают из-за отсутствия прописки. В исковом заявлении муж и просит суд обязать руководство Судостроительного завода прописать нас к нему. Из-за этой прописки и неустроенности я второй год не работаю, едва концы с концами сводим. Да еще муж - инвалид по причине заводской травмы. - С этими словами она подхватила сынишку на руки, прошла к первому ряду и уселась рядом с мужем. - У вас, я вижу, получается, что мы «подсудимые», а не истцы. Видите ли, мы на первом ряду перед судом, а ответчик с прокурором в качестве наших обвинителей.

- А это не ваше дело! - возмутилась прокурорша. - Вы здесь никто. Покиньте зал, а то вызовем милицию. Занимайтесь своим ребенком дома...

- А где у меня дом-то? - огрызнулась Оксана, но Василий с силой одернул ее и строго посмотрел в глаза.

Оксана не могла успокоиться. Полные щеки ее то раздувались, то сжимались, на глаза выступили слезы.

Судье на вид было лет тридцать, не больше. Короткая стрижка, небрежно расчесанные льняные волосы, василькового цвета глаза, быстрые движения - девчонка да и только. Особенно молодили ее облегающая стройную фигуру модная белая кофточка да черные в обтяжку блестящие брюки. Тонкие, слегка подкрашенные губы, в минуты недовольства по-особенному искривлялись, не нарушая гармонии прелестного лица. Глядя на нее, невозможно было сердиться, она притягивала и покоряла. Посоветовавшись с заседателями, она приняла строгий вид м спросила у представителя ответчика, почему не явился начальник ЖКО, на что тот ответил, что Игнатенко в командировке.

Прокурорша не возражала рассмотреть дело в отсутствии начальника ЖКО.

Судья объявила начало слушания дела по иску к Судостроительному заводу и задала вопрос представителю, признает ли он иск. Ответ последовал отрицательный. Дошла очередь и до Василия.

- Истец, изложите свои требования, - обратилась она к нему небрежно, - чего вы добиваетесь от ответчика?

Василий растерялся, его шокировала постановка вопроса, но он сдержался.

- Свои требования, уважаемые судьи, я изложил в исковом заявлении, - начал он, - но могу и повторить. Дело в том, что нам с женой и сыном негде жить, и по вине Судостроительного завода на сегодняшний день мы - бомжи. Три года назад руководство Судостроительного завода приватизировало, а затем продало здание общежития вместе с жильцами. И вот только в январе этого года генеральный директор Шульгин издал приказ о переселении нас всех в другие общежития, якобы в связи с капитальным ремонтом. А в других общежитиях и своих жильцов предостаточно. Я обратился к начальнику ЖКО с просьбой прописать жену и ребенка на мою жилплощадь. Игнатенко отказал, сославшись на то, что здание продано и находится на балансе коммерческого банка, а другой жилплощади у него нет, и посоветовал обратиться к новому хозяину. Президент банка и слушать меня не стал, сославшись на договор между банком и заводом, по которому вопросами расселения жильцов должен заниматься завод. Здание переведено в нежилой фонд: сломаны перегородки и полы, сняты оконные рамы. Только мы, оставшиеся пять жильцов, отстояли свои комнаты, но нам постоянно угрожают выселением. Не за горами зима, а в здании ни освещения, ни отопления. Как жить будем в таких условиях, не знаем. И к кому мы только со своими жалобами не обращались. Городской прокурор от рассмотрения нашего заявления отказался и переслал его в районную прокуратуру, а та до сих пор не соизволила ответить. Тогда мы обратились к генеральному прокурору. Письмо наше переслали в городскую прокуратуру, а оттуда оно вновь перекочевало в районную, правда, с предписанием предъявить иск в Арбитражный суд по поводу незаконной продажи общежития. Районный прокурор и не думает выполнять указание своего руководства. И нам никакого ответа. Какой-то заколдованный круг. Губернатор в своем ответе указал на незаконность продажи здания и поручил городскому прокурору разобраться, принять меры, но, увы, прокуратура упорно никаких мер не принимает. Мы обращались и к представителю президента Цыпленкову, и в комитет по жилищной политике, и в районную администрацию. Все сочувствуют, признают грубые нарушения со стороны банка и завода, но помочь ничем не могут и отсылают нас к суду, мол, только суд может своим решением защитить наши жилищные права, а они этими вопросами не занимаются. Это не в их компетенции. Вот, пожалуй, и все... Если суд нас не защитит, то уже никто нам не поможет, и мы окажемся на улице.

Василий сильно волновался. В свои двадцать семь лет он впервые столкнулся с такой важной и неразрешимой, как ему казалось, жилищной проблемой. Он был бледен и напряжен. Скуластое лицо его еще больше осунулось и покрылось испариной. Он то и дело вытирал со лба пот руками, сам не замечая этого. Глаза, черные, как смородины, бегали по сторонам от волнения. Наконец, он умолк и устало опустился на скамейку.

Оксана внимательно слушала мужа, но внутри от возмущения в ней все кипело и негодовало, и она порывалась обрушить накипевшее на представителя ответчика и прокуроршу. Едва дождавшись паузы, опасаясь, что ей не дадут слова, решительно встала и обратилась к прокурорше:

- Скажите, пожалуйста, почему ваша прокуратура не реагирует на наши жалобы и не выполняет указаний вышестоящей прокуратуры и губернатора? Мы что, не люди? И нам не положено жить, как всем? Вы же здесь в суде должны дать оценку действиям ответчика и законности наших требований не от своего имени, надеемся, а от имени государства, закона. Не так ли?

До сих пор, не обращая внимания на выступления Василия, прокурорша перешептывалась с представителем завода, демонстративно показывая свое безразличие к начавшемуся процессу, и лишь пренебрежительные мимолетные взгляды ее иногда скользили по присутствующим. Но тут, после слов Оксаны, она всполошилась, лицо ее постепенно багровело и в считанные минуты резко изменилось. Она не ожидала такой смелости от какой-то там, в ее понятии, неотесанной бабы.

«Да это же наглость, - мелькнула мысль в ее голове, - как она посмела?» Обычно в процессе лишь она задавала тон, пользуясь неопытностью судей, а то и приятельскими отношениями с ними. Бывало, не так уж редко, в юбилеи, дни рождения, а то и после удачного процесса, обмывая его, прокурорша, наставляла судью и адвоката:

- Вы, други мои, имейте в виду, Мы с вами - по-настоящему святая троица. Мы определяем судьбу людскую, мы в одной упряжке тянем на своих плечах процесс, а закон - понятие относительное, как то дышло - куда повернешь, туда и вышло.

А однажды в прокуратуре отмечали юбилей, День прокуратуры. Приглашенных хотя было и немного, но это все свои, уважаемые люди - работники суда, адвокаты, ну, и от районной администрации, как водится, были. Тосты произносились один за другим. Публика хмелела, языки развязались, стеснение и неловкость улетучились, шутки, прибаутки да анекдоты сыпались, как из рога изобилия. Вот тут-то в самый разгар торжества и веселья приключился конфуз.

А случилось следующее. Захмелевший председатель суда попросил минутку внимания, предложив освежить бокалы, и произнес речь:

- Господа, мы здесь собрались все уважаемые в городе люди. И если наш суд можно сравнить с мощным локомотивом, загруженным до отказа, то прокуратура напоминает рельсы, прокладывающие путь нашему локомотиву. Так выпьем же, друзья, за рельсовый путь и пожелаем прокурорам железных нервов, гладиаторского здоровья и материального благополучия!

Хрустальный звон бокалов и рукоплескания последовали за речью председателя. И снова разговоры вперемежку с закусыванием и смехом.

До сих пор адвокат Блохин, сидевший особняком с краю длинного стола, молчал, усердно закусывая и не пропуская тосты, а то и опережая их, подливая сам себе спиртного, а его здесь было предостаточно. Это был полный с бычьей шеей и крупной головой детина. Черные волосы, как у монаха, спадали на плечи. Лицо его оплыло от постоянного употребления алкоголя, глаза едва просматривались из-под опухших век. Он до краев налил себе, в который уже раз бокал из огромной пятилитровой бутылки водки с насосом и, крякнув, постучал вилкой по бутылке, желая привлечь к себе внимание.

За столом поутихли, недоуменно уставившись на Блохина, мол, а этому чего надо?

Блохин тряхнул волосами и безразличным взглядом обвел ряды сотрапезников за длинным столом.

- Господа юристы, коллеги! Предлагаю свой тост в дополнение к предыдущему, - начал он. - За паровоз мы пили, за рельсы - тоже, а для полного комплекта давайте же выпьем за шпалы, без которых рельсы - не рельсы и паровоз - не паровоз.

- Браво, браво, - перебил его председатель суда Волков. - Ай, да Блохин!

И все подняли дружно бокалы, послышался очередной звон хрусталя.

- Слушай, Блохин, - спохватился Волков, - а кто эти самые шпалы, а?

- Как кто? Это ясней ясного - «зэки», господа, «зэки».

Гомон за столом мгновенно смолк. Прокурор злобно посмотрел на адвоката, от чего тому стало не по себе, и он быстро протрезвел. Одни за другим приглашенные поднимались из-за стола и под предлогом закурить уходили в раздевалку и незаметно исчезали. Праздник был испорчен.

Прокурорша полным ненависти взглядом впилась в Оксану. Ее лицо то синело, то багровело, она запыхтела, раздувая ноздри, и, наконец, взорвалась.

- Прекрати, - обрушился ее хриплый бас, - кто тебе давал право голоса? Ты здесь никто! Секретарь, вызовите милицию, сейчас привлечем ее за оскорбление прокуратуры и суда!

- Да вы сами себя оскорбили и унизили. Да так, что большего и не добавить, - парировала Оксана.

Но, спохватившись, судья решила вмешаться и прекратить перепалку. Она застучала по столу карандашом и громко произнесла:

- Прекратите!

Это, конечно, относилось к обеим сторонам. Но прокурорша не унималась:

- А ты, Казанцев, запомни. Сейчас не те времена, не те законы. Собственник выбросит тебя на улицу, тогда попляшешь. Бери, что дают. Тебе и шесть квадратов хватит, а жена с сыном тут ни при чем, никто не обязан о них заботиться, это твои проблемы. Вот за рубежом - никаких очередей на получение жилплощади, никаких ордеров. Все покупается и все продается, а вас избаловала советская власть.

- Согласен с вами, - перебил ее Казанцев, - но вы не учли немаловажного факта. За рубежом власти заботятся о людях, их благополучии, а не грабят их, не лишают куска хлеба и не доводят до голодной смерти, так что неудачно ваше сравнение.

- Вы прекратите, в конце концов, или мне принимать меры? - почти прокричала судья и, посовещавшись с заседателями, объявила о переносе рассмотрения дела в связи с неявкой начальника ЖКО Александрова и удалилась, ни на кого не обращая внимания.

Это дело она рассматривать явно не желала. Ее не покидала мысль, как бы от него отделаться? Ну, хорошо, сейчас она выкрутилась, помогла зацепка - неявка начальника ЖКО, но опять-таки, представитель завода присутствовал, и помехи для рассмотрения фактически не было. «Да, нехорошо получается, - подумала она, - а что же дальше? Ну, явится начальник ЖКО, какую причину для волокиты тогда сочинить? Нужно посоветоваться, пожалуй, с председателем. Он в таких делах мастак, так заволокичивает дела, что никому и в голову не приходит о его злодеяниях». С этими мыслями она подошла к двери кабинета своего шефа, постояла в нерешительности, и набравшись смелости, вошла.

Лисицин Павел Тимофеевич долгие годы просидел за своим массивным столом из дуба в мягком уютном кресле, в котором нередко после сытного обеда, убаюканный тишиной, засыпал на часок, другой. Он не утруждался заботами о делах, числящихся за его судом, на все смотрел просто, без энтузиазма и напутствовал своих судей примерно так: «Чего волноваться? Дела были и будут, когда меньше, когда больше. И не нужно сентиментальничать: заслужил - получай. Сроки не мы, а они себе подбирают. А на жалобы обращать внимание - так лучше не работать. У адвокатов и то своя поговорка: «Клиент мой - враг мой». У нас тоже не так уж много друзей. На своей работе председатель и выдохся, и заметно состарился. Опыта, однако, накопил с лихвой - на любой случай у него уготовано решение. Вот и сейчас, завидев судью, он откинулся в кресле и внимательно из-под белесых бровей посмотрел на нее.

- А, Наташенька, проходи, проходи. Знать-то дело неотложно. Выкладывай, выкладывай, поделись, проходи, присаживайся, - и он указал ей на стул напротив.

Судья прошла к столу и присела на край стула.

Она вкратце, скороговоркой начала излагать суть своего затруднительного положения, но председатель махнул рукой, тем самым дал понять - не стоит продолжать дальше.

- Знаю - знаю, Наташенька, это не только твоя печаль. Дело-то, видишь, скандальное. Завод с банком делишки проворачивают, а нам расхлебывать, все стрелки перевели на суд. А нам каково? С банком ссориться негоже, они, банки-то, всех купили, никто против них даже не пикнет, а ведь сделка с этим общежитием действительно незаконна, что и говорить. Фонд имущества - тот глаза на все закрыл, санкционировал и приватизацию, и сделку, да и без городских властей дело не обошлось. Конечно, они все сейчас руки умыли и нам, вот попомни, диктовать будут. Ну нет, дудки, хватит быть козлами отпущения, прокуратура - и та хочет быть в стороне, так что будем и мы лавировать. Здесь, пожалуй, Наташенька, применим испытанный метод: пустим это дело по кругу, а точнее, заволокитим, а там жизнь покажет. Года через два - три это дело поблекнет и само по себе угаснет. А за это время я уйду на пенсию, ну а ты, если будешь послушней, получишь повышение, а кто придет на наши места, повторит ту же карусель. Вот так-то. И нечего голову ломать. Дел много, а жизнь у нас своя и одна. Так что действуй, ищи предлог и отфутболь дело Казанцева «по месту жительства» банка - в Орджоникидзевский суд. Поняла?

- Да, да, спасибо, поняла, - заулыбалась судья, поспешно поднимаясь со стула.

- Ну а коль поняла - действуй, злодействуй, - и Лисицин с довольной улыбкой проводил ее взглядом.

Судья так и поступила. На следующий день она вынесла постановление, что дело следует рассматривать по месту нахождения банка, порекомендовав привлечь его в качестве соответчика, и сдала дело в канцелярию для отправки.

Как и следовало ожидать, получив дело, председатель Орджоникидзевского суда возмутился и переправил его в городской суд со своими аргументами. В городском суде дело пролежало не один месяц и вновь возвратилось к Наталье Ивановне в январе следующего года. Она погоревала-погоревала, но дело к своему производству приняла и разработала уже другую тактику.

Первое слушание назначила на 23 февраля 1998 года.

Казанцев явился один, без сопровождения Оксаны, явился все тот же представитель завода в качестве ответчика. На сей раз он признал иск, но частично.

- Да, - заявил он, - согласно Постановления Пленума Верховного суда нельзя переселять Казанцева из общежития в другое общежитие, и мы согласны переселить его в коммунальную квартиру, но только его, не семью. Комнатка там маленькая, восемь квадратных метров, ему хватит.

- Позвольте, - возмутился Казанцев, - у меня же семья. Где им жить?

- Извините, - спокойно ответил представитель, - это ваши проблемы. У нас жилья свободного нет, и эту-то комнату едва отыскали.

Наталья Ивановна факт частичного признания иска ответчиком не зафиксировала, а вынесла решение о переносе рассмотрения дела на конец ноября с вызовом в суд для дачи разъяснений представителя Госкомимущества.

Весна и лето были мучительными для Казанцевых в ожидании следующего суда, у них все еще теплилась кое-какая надежда. В здании, где они жили, вовсю шла реконструкция. В один из майских дней около десяти человек, в числе которых были представители банка, пятеро детин в униформе охраны и трое из милиции с автоматами наперевес приступили к «эвакуации» из прежних комнат оставшихся жильцов, которые мешали реконструкции.

Двери комнат взламывали, ценные вещи переносили в подготовленную в конце здания на втором этаже кладовую, а остальные оставляли на разграбление.

В конце коридора во флигеле пятерым жильцам отвели комнаты - времянки, которые пока реконструкции не мешали, очередь и до них дойдет. Строители дважды затапливали их, и Казанцевым приходилось вытаскивать испорченную мебель и вещи в коридор, дожидаясь просушки комнаты.

Оксана постоянно плакала и упрекала мужа за его бездеятельность, но что он мог сделать против этого мощного, безжалостного банковского механизма, который подмял под себя все структуры власти. Он вновь и вновь обивал пороги то депутата, то районной администрации, то прокуратуры, пока, наконец, не понял, что сам себе напоминал Дон Кихота, борющегося с ветряными мельницами.

Явившись по повестке в суд 25 ноября, он был уверен, что дело наконец-то будет рассмотрено. Но не тут-то было. Он прождал все на той же скамейке у двери судьи целых полчаса, пока появилась все та же секретарша и пригласила его к судье.

Наталья Ивановна при виде Казанцева опустила голову, не отреагировала на его приветствие и не пригласила присесть, а сразу, не дав ему опомниться, произнесла, листая дело:

- Да, Казанцев, не везет Вам. Не является ответчик и все. 1-го октября по делу вашего соседа Воробьева, оно аналогично вашему, представитель явился. Они с Воробьевым хорошо, спокойно поговорили, я прямо-таки осталась довольна. У Воробьева тоже есть жена, и они снимают где-то комнату. И заявление точь-в-точь как ваше. Вы, наверное, друг у друга списывали, - ехидно заметила она, - так что я объединяю ваши два дела в одно производство и буду рассматривать в январе. Да, вот еще, у Вас нет в деле доказательств, что дом значится в реконструкции и что отсутствует санитарный паспорт, так что потрудитесь достать, иначе дела не буду рассматривать. Все, извините, мне некогда. Повестки получите у секретаря, ответчику сами доставите повестку.

И она дала понять, что больше говорить не о чем.

- Но, Наталья Ивановна, - взмолился Казанцев. - Как же я достану эти самые доказательства? Кто мне их даст? Запросите вы, вам ответят, да и повестку от меня не примут на заводе, пошлите через канцелярию.

- Еще чего, у суда нет денег на рассылки повесток и запросы. Вы возбудили дело к заводу или суд? - повысила она голос, раздражаясь. - Не перекладывайте свои заботы на других.

Он возвращался по Большому проспекту «домой», где его с нетерпением поджидала семья, не обращая внимания на прохожих и машины, с ревом проносившиеся мимо. Его поразила открытая ложь судьи. Казанцев знал, что никакого дела судья не рассматривала 1-го октября, да и у Воробьева нет аналогичного дела в суде. Кого-кого, а соседа Воробьева он знал хорошо, каждый день встречаются.

Оксана стояла посреди комнаты, сынишка, прижался к ней, и они вопросительно смотрели на вошедшего папу.

Тот молча разделся, ни слова не говоря, подошел к телевизору, включил его и уселся напротив.

Оксана все поняла и не стала приставать с расспросами, а бесшумно стала собирать на стол скудный обед.

Сынишка тихо подошел к отцу и прижался. Отец привлек к себе сына и стиснул зубы. На его глазах выступили слезы.

По телевизору шла программа новостей из Санкт-Петербурга.

На экране показался знакомый рынок у метро, недалеко от светофора стоял с микрофоном корреспондент телевидения и беседовал с самым настоящим бомжом.

Рынок гудел, как улей, людские толпы спешили навстречу друг другу, перемешиваясь в центре так плотно, что люди натыкались один на другого, едва сдерживая раздражение.

- Расскажите, как это было? - донесся из телевизора голос корреспондента.

«Бомж» стоял жалкий, неухоженный и постоянно потирал озябшие руки. Это был средних лет мужчина, лицо, не то загорелое, не то темное от грязи, старило его не по годам. Он явно хотел ускользнуть, отделаться от навязчивого корреспондента, но тот, разгадав его мысли, настаивал, как и все корреспонденты в погоне за сенсациями.

Бомж не устоял и поведал леденящий душу рассказ:

- Дело было так, - начал он, - мы, как обычно, вчера с утра кто - где подрабатывали. Я на этом рынке то подмету, то поднесу южанам товар к прилавкам, то пустые коробки сношу на мусорку - кому-то надо эту работу делать. Нам за это платят кто чем: кто оставшимися забракованными овощами, фруктами, а кто и мясом бывает, и деньгами платят. Вечером уберем мусор и по «домам», ну кто в подвал, а кто и на чердак в нежилых домах. Это наш мир, он в стороне от вашего. А вчера на эту самую площадку, где мы с вами стоим, въехал «воронок» -машина грузовая с надписью «Хлеб», выскочили из кабины и кузова откормленные молодчики с дубинками да автоматами в милицейской камуфляжной форме. Двое схватили меня, не разговаривая, и погнали к машине. Забросили в кузов, а там уже стояло несколько из нашей братии. Нас закрыли, и машина тронулась. Машина частенько останавливалась и пополнялась «пассажирами», и когда нас натолкали, как сельдей в бочку, то повезли уже без остановок на большой скорости. Мы поняли, повезли далеко. Многие стали высказывать предположения: а не расстреляют ли нас, как когда-то евреев немцы в каком-то там яру, на свалке закопают мусором и концы в воду. Было уже темно - ноябрь на дворе, да и погода в этом году злючая. А мы, как видите, к такой встрече с зимой не готовы: теплой одежды нет, большинство - больные, а женщины вообще выглядели жалко. Везли долго. Нас бросало то в одну сторону, то в другую, ноги затекли, но мы не приседали. Когда запахи гари и нечистот стали проникать в кузов, мы поняли, что нас завезли на свалку. Машина остановилась. Открылась дверь кузова, и нам приказали выгружаться, выстроили вдоль борта машины и, старший по званию мент, с автоматом на груди, шаря лучом фонарика по нашим лицам, прошелся вдоль строя:

- Вы, сукины дети, позорите наш город. Это я вам говорю от лица губернатора, это он дал команду очистить город от «мусора». Вы и есть мусор, а нас теперь называют мусорщиками, потому что мы очищаем Питер от бомжей. И вот что, люд «бомжатный», если еще появитесь в Питере - пеняйте на себя.

Он вскочил в кабину, и машина исчезла в темноте.

В поисках топлива мы разбрелись по свалке, натаскали всякого хлама и развели костер, надо же было как-то согреться. Кое-как дотянули до рассвета и по одному стали пробираться обратно в город. Куда нам деваться? У многих родственники там, да связь с ними потеряли, другие - пропили, промотали свое жилье, вот и оказались на улице «без кола и двора».

Бомж умолк, затем, спохватившись, заозирался по сторонам и, завидев остановившийся на краю рыночной площади милицейский «газик», смешался с толпой.

На экране телевизора появилось здание Смольного. Человек десять кандидатов в Законодательное собрание спускались по ступенькам. Плотно прижавшись друг к другу, плечо к плечу, взявшись за руки, они улыбались во весь экран своими холеными лицами. В дорогих шубах и дубленках, меховых шапках и шикарных сапогах они выглядели очень благополучными и самодовольными.

- Выбирайте нас, - дружно выкрикивали они, - мы идем на выборы единым фронтом, мы - ваша защита и оплот.

- Какое кощунство! - не выдержал Казанцев и со злостью и ненавистью подскочил к телевизору, выдернул вилку из розетки, не дослушав самовосхвалений этой холеной братии.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒