Наследство

11. Наследство

Каролина Брокенхёрст недоуменно смотрела на посетительницу и не могла взять в толк, о чем та говорит.

– Не понимаю, – наконец сказала она.

Анна не удивлялась. Это и впрямь было трудно постичь сразу. Собираясь к Каролине, она долго прикидывала, как лучше все объяснить, но в конце концов пришла к заключению, что надо просто сказать все как есть.

– Теперь мы знаем, что ваш сын Эдмунд перед смертью действительно женился на моей дочери Софии. Чарльз Поуп – законнорожденный ребенок, да и никакой он вовсе не Поуп. Он Чарльз Белласис, точнее, виконт Белласис, законный наследник своего деда.

В тот день Джеймс Тренчард пришел домой переполняемый радостью. В руке он держал вожделенный документ. Его юристы зарегистрировали брак, и он был утвержден Комитетом по привилегиям. Этот последний этап мог занять некоторое время, но юристы изучили бумаги и не увидели никакой сложности. Иными словами, хранить тайну больше не было необходимости. Анна первой сказала, что надо немедленно поставить в известность леди Брокенхёрст. Она отправилась к графине и, застав ту в одиночестве, сообщила ей эту новость.

Каролина Брокенхёрст безмолвствовала, поскольку в голове у нее крутилось множество мыслей. Неужели Эдмунд и впрямь мог жениться, ничего не сказав родителям? И на ком – на дочери интенданта Веллингтона? Сперва графиня преисполнилась негодования. Как такое вообще могло произойти? Девчонка, должно быть, была не промах. От герцогини Ричмонд, своей сестры, Каролина знала, что София была хорошенькой. А теперь выясняется, что эта девица в придачу ко всему была интриганкой! Но потом до сознания Каролины стала доходить более важная истина. У них, у нее и Перегрина, есть законный наследник. И этот наследник трудолюбив, талантлив и умен. Конечно, Чарльзу надо немедленно оставить коммерцию, в этом больше нет никакой нужды. Его способностям найдется применение в Лимингтоне или в других родовых поместьях. Есть еще и дома в Лондоне, которыми больше века никто не занимался. Так что дел у их внука будет предостаточно. Каролина снова обратила взгляд на сидевшую перед ней женщину. Между ними не существовало дружеских отношений, даже сейчас, но они не были и врагами. Для этого их слишком многое объединяло.

– И он ничего не знает? Чарльз, я имею в виду.

– Ничего. Джеймс хотел сперва удостовериться, что не будет никаких досадных препятствий.

– Понятно. Тогда прямо наутро пошлем ему записку. Приходите завтра вечером сюда, вместе ему обо всем расскажем.

– А лорд Брокенхёрст? Где он сейчас?

– Охотится в Йоркшире. Завтра возвращается – так, по крайней мере, он обещал. Я отправлю мужу телеграмму, чтобы он точно оказался здесь, а не поехал сразу в Хэмпшир. – Она задумалась. – Пусть мистер Тренчард добился подтверждения брака, но чем он тогда объяснил то, что на метрическом свидетельстве Чарльза значится девичья фамилия вашей дочери?

– Не важно, так или иначе, по закону отцом всех детей, зачатых в браке, считается муж, – улыбнулась Анна.

– Даже если он погиб?

– Если ребенок родился не позднее девяти месяцев после смерти отца, то отцовство признается за покойным, вне зависимости от того, носила ли жена его фамилию и упомянут ли он как отец в метрической книге.

– Но ведь мужья, бывает, не признают своего отцовства?

– Для этого, вероятно, существует какой‑то механизм, – поразмыслив, ответила Анна, – но это точно не наш случай. Достаточно посмотреть на лицо Чарльза, и сразу станет ясно, кто его отец.

– Это верно.

Только теперь наконец графиню понемногу затопила теплая волна облегчения. У них есть законный наследник, которого она и так уже боготворила, и скоро у него будет собственная семья – жена и дети, которых они с Перегрином смогут любить.

Должно быть, мысли Анны приняли то же направление, поскольку она вдруг спросила:

– Где леди Мария? Ей что‑нибудь известно?

– Я сказала девочке, что Чарльз – наш внук, – кивнула Каролина, – рассудив, что этого хватит, чтобы ублажить чувства ее матери. К сожалению, я ошиблась, но, так или иначе, Мария знает о нашем родстве.

– А где она сейчас? – поинтересовалась Анна.

– С леди Темплмор. Вчера вечером из Ирландии приехал ее брат Реджи, и сегодня утром лакей принес приглашение. Она отправилась домой на ужин: повидаться с братом и попросить помочь ей вместе уговорить мать. Мне не терпится написать Марии, что никого уговаривать больше не потребуется, но пусть все идет, как идет.

Реджинальд Грей, шестой граф Темплмор, был человеком принципиальным, хотя и не настолько рьяно отстаивал собственные убеждения, как его сестра. Он был статен и по‑своему красив, хотя и несколько простоват. Но сестру молодой граф любил безумно. Они с Марией через многое прошли вместе: сколько раз, бывало, присев за балюстрадой лестничной площадки на этаже, где находилась детская, они слушали, как внизу разворачиваются баталии. Именно в те тревожные годы между ними возникла крепкая дружба, и разорвать узы, связывавшие брата и сестру, было непросто – что с неохотой признавала их мать. Сейчас вся семья собралась в гостиной леди Темплмор, и легко можно было заметить, что настроение в комнате царит отнюдь не радостное.

– Как дела дома? – спросила Мария, чтобы хоть как‑то сдвинуть разговор с мертвой точки.

На девушке было вечернее платье из светло‑зеленого шелка с вышивкой вдоль глубокого выреза, выгодно подчеркивавшего ее сформировавшиеся плечи и роскошную грудь. Жаль, что всю эту красоту было некому оценить: в комнате не было других мужчин, кроме ее брата.

– Прекрасно. Правда, мы недавно потеряли двух арендаторов, но я взял их земли под свое управление. Сейчас у нас в поместье в общей сложности возделывается около тысячи акров земли. И еще я решил заняться библиотекой. Когда вернусь, ко мне придет один человек, который сделает новые книжные шкафы и перенесет камин из синей спальни. Думаю, получится хорошо.

Мария внимательно его слушала, словно показывая, что она взрослая и принимает взрослые решения.

– Еще бы! Папе наверняка бы понравилась эта идея.

– Твой отец сроду не интересовался литературой, – заметила леди Темплмор. – За всю жизнь прочел лишь несколько книг, да и то по большой необходимости.

Она поднялась, чтобы переставить на камине фигурки мейсенского фарфора.

Реджи Темплмор решил, что нет смысла и дальше избегать главной темы. И произнес:

– Из ваших писем я понял, что в последнее время вы не слишком ладите.

Леди Темплмор оторвалась от коллекции на камине.

– Ты правильно понял, – подтвердила она.

Мария взяла быка за рога:

– Реджи, я встретила человека, женой которого намерена стать. Надеюсь, я смогу сделать это с твоего разрешения и благословения. Я бы очень хотела войти в церковь под руку с тобой. Но, одобришь ты мой выбор или нет, имей в виду: ни за кого другого я замуж не пойду.

Реджинальд поднял руки ладонями вперед, словно успокаивая испуганную лошадь.

– Тпру! – улыбнулся он, пытаясь шуткой смягчить напряженность момента. – Сестренка, зачем сразу нападать? Ты же среди близких людей, которые желают тебе только добра.

– Мария упустила великолепный шанс, который изменил бы и ее жизнь, и мою. Едва ли она может рассчитывать, что я одобрю ее выбор, – заявила Коринна, возвращаясь на место. Леди Темплмор понимала, что сейчас начнется обсуждение, и не собиралась сдавать позиции.

Реджи подождал, пока мать и сестра немного успокоятся.

– Я, конечно, избранника Марии не знаю. И мне жаль, если она и впрямь упустила свой шанс. Но, признаюсь откровенно, что сам отнюдь не в восторге от жениха, которого моя сестра отвергла. Джон Белласис никогда не вызывал у меня симпатий. Так что жалеть здесь, на мой взгляд, особо не о чем.

– Спасибо! – Мария сказала это так радостно, словно брат уже выиграл спор. – Мы с Джоном Белласисом определенно не подходим друг другу. Я не нравлюсь ему, а он – мне. Так что и говорить тут не о чем.

– Тогда почему ты сперва согласилась? – настаивала мать.

– Потому, что ты заставила меня это сделать: внушала мне, что если я откажусь, то я плохая дочь.

– Правильно, давай вини во всем бедную мать. Ты всегда так поступаешь.

Коринна вздохнула и откинулась в кресле. У нее появилось неприятное чувство, что ситуация выходит из‑под контроля. Она возлагала надежды на сына, была уверена, что тот сможет вразумить сестру, но Реджинальд, похоже, с самого начала встал на сторону Марии.

– Реджи, ты не понимаешь. Человек, которого Мария выбрала себе в мужья, – бастард и торговец. – По тону леди Темплмор было не понять, что из этого она считает худшим оскорблением.

– Сильно сказано, мама, – проговорил Реджи. Ему не нравилось, какое направление принимал этот разговор. – Мария?

Девушка почувствовала себя неловко, ибо знала, что оба обвинения соответствовали истине. Отвечая Реджи, она немножко подправила факты, но изменить их полностью, естественно, не могла.

– Чарльз действительно незаконнорожденный сын дворянина, но семья отца признала его и приняла. И он уважаемый коммерсант: владелец ткацкой фабрики в Манчестере, который планирует расширять свое дело. – По мере того как Мария говорила, ее тон становился увереннее. – Чарльз наверняка тебе очень понравится, – прибавила она для надежности. По правде говоря, девушка была почти уверена, что так оно и будет.

Горячность сестры тронула Реджи. А что, вполне возможно, на жизненных весах этот человек весит ничуть не меньше Джона Белласиса.

– Мы можем узнать имя дворянина, который признал своего внебрачного сына?

Мария замялась. Она не знала, вправе ли упоминать о Брокенхёрстах без их разрешения.

– На самом деле отец Чарльза погиб, – сказала она. – Это бабушка и дедушка приняли его к себе. Но я пока не вольна называть их имена.

Коринна видела, что дочь убеждена, будто это ничтожество вполне можно сравнивать с бывшим женихом, и это приводило леди Темплмор в отчаяние. Она повернулась к детям и пожала плечами:

– Однако, в отличие от Джона Белласиса…

– Мама! – Даже Реджи начало раздражать упрямство матери. – Забудь ты наконец про Джона Белласиса. Нам его уже не вернуть, даже если бы мы и захотели.

– А мы и не хотим! – прибавила Мария со всей твердостью, на которую ей хватило духа.

– Но торговец?! – не успокаивалась Коринна.

– Между прочим, восемь лет назад…

– Мария, умоляю! Больше ни слова про Стивенсонов!

– Нет, сейчас речь не о них. Я только хотела напомнить тебе, что леди Шарлотта Берти вышла замуж за Джона Геста, а он был владельцем фабрики скобяных изделий. – Мария хорошо подготовилась. Пожалуй, она без труда смогла бы перечислить все неравные браки, заключенные в Лондоне в последнее время. – И их везде принимали! – добавила она.

Но леди Темплмор не собиралась так просто сдаваться:

– Мистер Гест обладал большим состоянием и был членом парламента. У мистера Поупа нет ни того, ни другого преимущества.

– Ничего, со временем будет!

Мария не имела ни малейшего представления, хочет ли Чарльз стать членом парламента, но она не собиралась терпеть, чтобы какого‑то валлийского толстосума ставили выше его.

– Так, говоришь, родной отец Чарльза умер, однако бабушка и дедушка приняли его?

Мария с тревогой подумала, не слишком ли много она рассказала. Не догадалась ли мать о связи Чарльза с семьей Брокенхёрст? Надо было помалкивать, и кто ее только за язык тянул?

Тут дверь открылась и на пороге появился дворецкий, возвестивший, что ужин готов.

– Спасибо, Страттон, мы спустимся чуть позже. – Реджи говорил с уверенностью хозяина дома, хотя почти никогда не бывал в их лондонском особняке.

Мать посмотрела на него с удивлением. Она уже накинула на плечи шаль, готовясь отправиться в столовую, где было довольно холодно, и не понимала, к чему медлить. Но слуга, кивнув, вышел, и они снова остались втроем.

– Я встречусь с этим человеком, мистером Поупом, – заговорил Реджи. – Утром пошлю ему записку, и он наверняка найдет для меня время…

– Конечно найдет! – перебила Мария, мысленно сделав зарубку: необходимо срочно отправить письмо в Бишопсгейт, предупредить Чарльза.

Для своего возраста – а ему было всего двадцать лет – Реджи действительно был необычайно рассудительным, и Мария могла по праву гордиться таким братом.

– Я выслушаю, что он имеет мне сказать, и… Мама, я не могу обещать, что безоговорочно поддержу тебя. Если этот человек джентльмен и если он способен обеспечить будущее Марии, то мы просто обсудим, на каких условиях он получит право войти в нашу семью.

Коринна с отвращением вздернула голову:

– Значит, ты признаешь поражение?

Но Реджи это ее заявление нимало не смутило.

– Я реалист. Если Мария не хочет выходить замуж ни за кого другого, то надо рассмотреть этот вариант. Боюсь, мама, что для тебя выбор будет прост. Ты должна решить, хочешь ли поддерживать добрые отношения со своими детьми или жить с ними в состоянии войны. А теперь давайте пойдем ужинать!

Сьюзен Тренчард в последний раз обходила свои комнаты. Все, что она и Оливер забирали с собой, было упаковано, за исключением одежды и вещей, которые им понадобятся в дороге. Они переезжали в Сомерсет. Анна посоветовала невестке не затягивать, поскольку на более поздних сроках беременности путешествие перенести гораздо труднее, и они решили ехать прямо сейчас. Сьюзен не внушали радости ни долгая дорога, ни будущая жизнь в деревне, но она покорно принимала и то и другое. Супругам предстояла нелегкая миссия: сделать так, чтобы поместье стало для них родным домом. Кроме того, Сьюзен хотела привести детские в порядок: она не была суеверна и не считала, что ремонтировать их заранее – плохая примета. Тревожил ее только Оливер. Верные своему соглашению, они с того вечера никогда не заговаривали о биологическом отце будущего ребенка, однако муж по‑прежнему ходил озабоченный, чуть не плакал, и Сьюзен подумала, что он, вероятно, уже начинает жалеть о своем скоропалительном решении. Сьюзен хорошо знала, что Оливер умел быть упрямым, и сейчас молила Бога, чтобы супруг не вздумал снова проявить характер.

Один чемодан еще стоял в углу открытым. Все прочее уже снесли в просторную дорожную карету, которая проделала сюда неблизкий путь из Сомерсета и сейчас ждала во дворе за домом. Мальчику‑коридорному предстояло всю ночь охранять ее, а наутро, сразу после завтрака, Оливер с женой должны были выехать. В отличие от свекрови, Сьюзен намеревалась проделать путь до Гленвилла за два дня, а для этого следовало отправиться пораньше. Сьюзен разглядывала одежду, которую отложила на дорогу, когда дверь открылась и вошел Оливер.

– Ты готова идти вниз?

Она кивнула. На ней было простое серое платье, которое пригодится на ту ночь, которую им придется провести на постоялом дворе. Наряд шел Сьюзен, но был не таким официальным, как обычно требовал Джеймс.

– Знаю, платье не слишком нарядное, но я приготовила серебряное колье, с которым оно будет смотреться солиднее. Спир пошла его почистить, но вот‑вот вернется.

Оливер едва слушал жену. Он молча кивнул и окинул взглядом комнату:

– Ты будешь скучать по Лондону?

– Мы вернемся к началу светского сезона! – Сьюзен говорила радостно, потому что она так решила. Решила впредь быть счастливой женой.

– Путь неблизкий.

Оливер не насмехался и не сердился, он даже не был пьян. Скорее, он говорил печально. Может быть, беспокоился за нее. Муж тяжело опустился в кресло у камина, тревожно озираясь, словно бы что‑то искал, но она не могла понять, что его гложет.

– Может, скажешь, что случилось? – улыбнулась Сьюзен.

– Ты не поймешь.

Оливер не стал отпираться, что лишь подтверждало ее подозрения.

– А ты попробуй объяснить.

Но тут открылась дверь и вернулась служанка, держа в руках филигранное колье, о котором говорила Сьюзен, и оно тотчас заняло свое место на шее хозяйки. Сьюзен и Оливер были готовы идти вниз.

Чарльз Поуп всю голову сломал, прикидывая, как ему лучше поступить. Совсем недавно он встретил мать в Лондоне и поселил ее в комнатах, которые снял для них двоих на Хай‑Холборн. Миссис Поуп провела в Сити меньше недели, и хотя на словах выражала восторг от этого нового поворота судьбы, однако все же чувствовала себя неуверенно: еще бы, прожив целую жизнь в тихой деревне, она на старости лет вдруг оказалась в сутолоке большого современного города. Чарльзу хотелось отправиться домой и провести с мамой несколько дней, чтобы ей было поспокойнее. Но меньше часа назад ему доставили записку, которая немало удивила его.

Дорогой мистер Поуп!

Я пишу, чтобы поинтересоваться, не изъявите ли Вы желания сегодня вечером почтить меня своим обществом? Весьма вероятно, что нет, после той нашей последней встречи, когда я позволил гневу взять верх над хорошими манерами. Но полагаю, что, если мы сумеем уладить наши разногласия, это послужит счастью дорогого нам обоим человека. Вне всякого сомнения, упомянутые разногласия возникли по моей вине, а не по Вашей, но, поверьте, для меня станет подарком судьбы, если Вы удовлетворите мою просьбу. Предлагаю встретиться в одиннадцать в «Черном вороне» на Олхэллоуз‑лейн. К сожалению, я не смогу прибыть туда раньше, поскольку уже обещал присутствовать в другом месте, но предпочел бы все уладить, и чем скорее, тем лучше.

Ваш

Оливер Тренчард

Чарльз уже несколько раз перечитал письмо. Оно не содержало ни даты, ни обратного адреса, но в его подлинности можно было не сомневаться. Джеймс показывал ему записки о застройке Собачьего острова, поданные Оливером, и почерк, без сомнения, принадлежал Тренчарду‑младшему. Не пойти было нельзя, ибо Чарльз прекрасно знал, что невольно спровоцировал трения между Джеймсом и его сыном. Поуп был бы рад их помирить, поскольку меньше всего желал отплатить своему благодетелю за все, что тот для него сделал, черной неблагодарностью. У Чарльза мелькнула было мысль прежде зайти на Итон‑сквер и показать письмо Джеймсу. Но не сделает ли он этим только хуже? Про паб «Черный ворон», о котором говорилось в записке, Поуп никогда не слышал, но Олхэллоуз‑лейн была ему хорошо знакома: узкая улочка неподалеку от Бишопсгейт, выходящая к берегу реки, – легко можно дойти пешком. Но какая необходимость встречаться так поздно? Если этот вечер у Оливера был занят, то почему бы просто не перенести встречу на другой день? Но если Чарльз начнет возражать против предложенного времени, не будет ли это истолковано как отказ пойти на мировую, хотя на самом деле он ничего так не хотел, как мира?

В конце концов Поуп решил прогуляться пешком до своего нового жилища, побыть некоторое время с матерью, перекусить вместе с ней, а после отправиться на встречу. Как только он уйдет, мама ляжет спать, и в случае чего за ней смогут присмотреть экономка и слуга. Решив так, Чарльз попросил подать ему пальто.

За ужином Мария, Реджи и их мать избегали касаться скользких вопросов. Им прислуживали дворецкий и один‑единственный слуга, и Коринне не хотелось афишировать перед ними семейные неурядицы. Поэтому обсуждали виды на урожай яблок в поместье, которым управлял Реджи, и сплетничали о живших в Ирландии родственниках и знакомых. Так что, глядя на это мило ужинавшее семейство, невозможно было поверить, что Мария и ее мать ведут непримиримую войну, которая может закончиться только победой одной из них.

– А про себя самого ты ничего не хочешь нам рассказать? Экий ты стал скрытный, братец! – лукаво заметила Мария.

Реджи улыбнулся и взял бокал:

– Жизненный опыт научил меня не раскрывать карты.

– Звучит многообещающе! Правда, мама?

Но леди Темплмор не готова была вести непринужденную светскую беседу, ее одолевали тяжелые мысли.

– Реджи все нам расскажет, когда надумает, – сказала она и кивком сообщила слуге, что они закончили ужинать. Тот подошел к столу, чтобы убрать тарелки.

– Не хочу ждать! – воскликнула Мария и принялась бомбардировать брата вопросами.

Однако многого добиться от Реджи ей не удалось. Только то, что он нашел близкой по духу дочь каких‑то друзей их родителей и что, возможно, из этого что‑нибудь да выйдет.

– Если родители девушки и правда наши старые друзья, то это уже бальзам на мою израненную душу, – заметила Коринна, улучив момент, когда слуг не было в комнате, но развивать эту тему не стала.

Лишь позже, когда они вернулись в гостиную и слуги оставили их одних, леди Темплмор заговорила о деле.

– Хорошо, – сказала она.

Мария от неожиданности чуть не пролила на себя кофе.

– Что хорошо? – спросила она, посмотрев на мать.

– Я дождусь вердикта Реджи. Если ему твой мистер Поуп понравится, если он одобрит эту партию, то я постараюсь последовать примеру старшего сына. Он ведь сейчас глава семьи, ему и терпеть такого зятя. Мне все равно скоро умирать, так кому какое дело до моего мнения?

Коринна со вздохом откинулась на диван, словно намекая на свое болезненное состояние, и взяла со стоявшего рядом столика веер.

Мария и Реджи в первый момент застыли. Потом девушка бросилась на колени перед матерью и, схватив ее за руки, стала осыпать их поцелуями, а слезы ручьями текли у нее по щекам.

– Спасибо, мамочка, дорогая, любимая моя! Спасибо! Ты не пожалеешь о своем решении!

– Я уже жалею! – ответила леди Темплмор. – Но сразу обоим своим детям я сопротивляться не могу. Я слишком для этого слаба. Так уж и быть, постараюсь полюбить его, этого человека, который украл будущее у моей дочери.

Мария подняла на нее глаза:

– Мама, Чарльз ничего не украл. Я по доброй воле вверила ему свое будущее.

Мать тяжело вздохнула, но оставила свои руки в руках дочери. И хотя в ту ночь, лежа в постели, Коринна Темплмор всплакнула, она, взвесив все «за» и «против», приняла мудрое решение и предпочла остаться в добрых отношениях со своими детьми. Им обоим и так пришлось несладко, пока был жив их отец, так что ей не подобало враждовать с ними еще и сейчас.

Фрукты подали на особой серебряной подставке: вокруг центральной вазы с розами располагались небольшие чаши, наполненные сливами, виноградом и персиками. Все это сверкало в свете канделябров, стоявших по обоим концам стола. «Как на картинах Караваджо», – подумала Анна. Миссис Бэббидж расстаралась на славу. Чтобы проводить Оливера и Сьюзен, Анна распорядилась устроить роскошный ужин и была очень довольна, что Сьюзен неведомо как удалось образумить ее сына. Анна была намерена следовать их соглашению и больше никогда не поднимать тему отцовства будущего ребенка. На секунду у нее возникло искушение рассказать Каролине Брокенхёрст, что теперь у всех внуков Анны будет кровь Белласисов, но она понимала, что если выдаст секрет хотя бы одному человеку, то Джеймс рано или поздно обо всем узнает, а этого ей не хотелось. Так что тайне Сьюзен ничего не угрожало, и Анна была довольна. Не сказать, что она очень любила невестку, но когда Сьюзен бралась за дело, то поступала мудро и продуманно, а недавно пережитый страх, противостояние надвигающемуся скандалу словно бы выдернули молодую женщину из тумана самовлюбленности, где она пребывала, и заставили ее заняться практическими вопросами новой жизни, которую ей предстояло построить. Помнится, Сэмюэл Джонсон писал, что если человек знает, что наутро его повесят, то это удивительно обостряет ум. Пожалуй, то же самое можно сказать и об угрозе позора. Анне было жаль, что она уступила Гленвилл детям. Конечно, она будет приезжать туда в гости и даже, может быть, не намного реже, чем сейчас, но Гленвилл уже не будет ее королевством. Отныне там будет править королева Сьюзен. И все же Анна понимала, что на эту жертву стоило пойти, чтобы ее сын жил своей собственной жизнью, а не действовал по указке отца.

Но сейчас, когда Анна взглянула на Оливера, сидевшего на другом конце стола, она поняла, что того по‑прежнему что‑то тревожит. За последние несколько дней она пару раз попыталась расспросить сына о причине его беспокойства, однако безуспешно. Оливер неизменно отвечал, что все в порядке, но тем не менее…

– Папа, ты в последнее время виделся с мистером Поупом?

Вопрос Оливера удивил присутствующих. Все прекрасно знали, что он терпеть не может Чарльза Поупа и старается лишний раз не упоминать его имени. Родители до сих пор не сообщили Оливеру о подлинном происхождении Чарльза, поскольку Джеймс считал справедливым, чтобы Чарльз узнал правду первым или, по крайней мере, не позже всех остальных. О роли Сьюзен в этой истории он, разумеется, даже не подозревал, и Анна не собиралась выводить мужа из заблуждения.

Удивленный столь необычным вопросом, Джеймс глянул на сына и уточнил:

– Что значит «в последнее время»?

– В последнюю неделю.

Оливер ел персик, и по подбородку у него стекал сок. Сьюзен заметила это и почувствовала, как у нее от раздражения сжались зубы, но заставила себя расслабиться. Если мужу нравится, что подбородок у него выпачкан соком, то и на здоровье. Это ведь его подбородок.

– Нет, не виделся, – ответил Джеймс. – Мистер Поуп переселялся на новую, более просторную квартиру, где хватит места и для его матери… – Он перехватил взгляд Анны и поправился: – Для миссис Поуп, которая переезжает к нему. Чарльз говорил, что ему потребуется некоторое время, чтобы ее обустроить.

– Ты знаешь, где находится эта квартира? – задал следующий вопрос Оливер.

Джеймс покачал головой и стал чистить персик, недоумевая, с какой целью затеян этот разговор.

– Кажется, где‑то в Холборне. А почему ты спрашиваешь?

– Просто так, – ответил сын.

Анна увидела, что Билли уставился на Оливера с любопытством. Заметив, что хозяйка за ним наблюдает, слуга покраснел. Анна вспомнила, что Билли временно исполняет обязанности дворецкого, так что обращаться к нему следует Уотсон. Придется им всем переучиваться.

– Мне кажется, что не просто так. – Джеймс произнес это с вызовом, явно приготовившись защищать Чарльза от нападок Оливера.

Но тот не выказывал ни малейших признаков агрессивности, не сердился и не говорил грубостей. Если бы Анне нужно было описать его настроение, она бы сказала, что сын чем‑то обеспокоен.

– Оливер, можно тебя на минуточку?

Джеймс положил фруктовый нож, встал, бросив на стол смятую салфетку, и через холл направился в библиотеку.

Они шли молча, но как только Джеймс закрыл за собой дверь, то немедленно спросил:

– Что происходит? Почему ты так озабочен и как это связано с Чарльзом Поупом?

Теперь, когда его спросили напрямую, Оливер почувствовал некоторое облегчение и принялся без утайки рассказывать все, что накипело на душе. Как он, преисполнившись негодования, отправился в «Лошадь и грум», как его нашел там Джон Белласис.

– Он узнал, что я зол на Поупа – хотя и не представляю откуда, – и стал задавать мне вопросы. Ему было интересно выяснить про этого человека абсолютно все. Поуп в большом фаворе у тети мистера Белласиса. Может быть, Джон просто ревнует? Я, например, раньше ревновал.

– Это ясно. Но что случилось дальше? Что сделал Белласис? Ну же, рассказывай!

Ища, чем бы занять руки, Джеймс схватил кочергу и стал ворошить угли, пытаясь воскресить умирающий огонь.

Оливер заговорил не сразу. Он постарался, чтобы его следующая фраза прозвучала не слишком серьезно. Однако у него ничего не вышло.

– Джон сказал, что хочет проучить Поупа.

– И как именно?

– Не знаю. Я напился еще до того, как он пришел. Понимаешь, я, вообще‑то, и сам был обижен на Поупа.

– Можешь не объяснять, что ты желал Чарльзу Поупу зла. От тебя я ничего иного и не ожидал. Продолжай.

Голос отца звучал отнюдь не мирно, но раз уж Оливер начал, надо было рассказать ему все до конца.

– Белласис попросил меня написать мистеру Поупу записку. Сказал, что сам этого сделать не может, поскольку Поупу до него нет никакого дела и он наверняка не ответит. Но если записку напишу я, скажу, что якобы сожалею о нашей ссоре и что тебе доставит удовольствие, если мы помиримся, то Поуп вряд ли откажется со мной встретиться.

– Только не говори мне, что Джон Белласис решил выступить в роли миротворца, – насмешливо фыркнул Джеймс.

– Не представляю, откуда этот тип знает, что ты огорчен тем, как я ополчился на твоего протеже. В общем, я написал записку, выпил вместе с Белласисом и ушел.

Тренчард‑старший не верил своим ушам.

– Ты написал письмо с целью заманить Чарльза Поупа в определенное место, где… Что там произойдет? Его изобьют? Бандиты, которых нанял мистер Белласис? Так?

– Не знаю. Говорю же тебе, я был пьян.

– Черт возьми, но не настолько, чтобы не удержать в руках перо! – Джеймс пришел в ярость.

На глазах разрушался столь драгоценный для Оливера мир, все, к чему он шел с тех пор, как родители приняли решение отпустить его в Гленвилл. И вот опять он выставил себя идиотом, неудачником, источником разочарований для отца.

– Когда должна состояться эта встреча?

– Джон не сказал. Дату в записке проставить не дал, чтобы самому выбрать, когда ее лучше отправить. Наверное, ему надо было собрать, так сказать, комитет по организации встречи и все подготовить. Потому я и спросил, давно ли ты виделся с Поупом.

– Где он должен встретиться с тобой? Вернее, с Белласисом?

На протяжении нескольких дней, прошедших после того вечера, Оливеру казалось, что он словно бы постоянно носит с собой запечатанный в бутылке секрет, опасный и непонятный. Ему не хотелось признавать, что он повел себя как глупец и простак, хотя на самом деле именно так оно и было. Теперь смертоносная тайна вырвалась из бутылки и выросла до гигантских размеров, разом заслонив все остальные мысли.

– Не помню.

– Так напряги мозги и вспомни!

Джеймс подошел к колокольчику и дернул за веревку. Когда из столовой прибежал лакей, Джеймс крикнул ему, едва тот успел открыть дверь:

– Отправьте мальчика к Кверку, пусть немедленно закладывает экипаж! Мы едем прямо сейчас!

– Но куда? – в замешательстве спросил Оливер. – Ты не знаешь нынешнего адреса мистера Поупа, а я не помню, где назначил ему встречу. И почему именно сегодня?

– Если уже поздно и Поуп серьезно ранен, я тебе этого никогда не прощу! – глядя сыну в глаза, рявкнул Джеймс. – Если же еще ничего не произошло, то мы предупредим Чарльза, даже если придется всю ночь прождать у его конторы. Так куда же все‑таки Белласис хотел его выманить? В Сити? За город? Хотя бы это ты должен помнить!

Оливер задумался.

– Думаю, в Сити. Да, потому что он сказал, мол, Поуп от места своей работы дойдет туда пешком.

– Значит, начнем с Бишопсгейта. Бери пальто, а я пока предупрежу мать.

Джеймс направился к двери.

– Отец!

Джеймс остановился и повернулся к сыну.

– Мне очень жаль.

Это была правда. Лицо Оливера побледнело от огорчения.

– Ты пожалеешь еще больше, если с ним что‑нибудь случилось!

Джона Белласиса била дрожь, то ли от холода, то ли от того, что ждало его впереди. Он отпустил коляску за несколько улиц до Олхэллоуз‑лейн, чтобы кебмен не знал, куда на самом деле направляется его пассажир, так что теперь Джон шел по лондонскому Ист‑Энду ночью, один, без сопровождения.

Когда в тот вечер в «Лошади и груме» они расстались с Оливером Тренчардом, Джон спрятал записку, сказав себе, что никогда ею не воспользуется. Поначалу его мучили угрызения совести. Как только Белласис увидел Оливера в пабе, у него тут же возник коварный план, он вдруг отчетливо осознал, как можно устранить препятствия на пути к счастью. И все же он продолжал колебаться.

Каждый день Джон ожидал, что его вызовет к себе дядя. Не будут ли они с отцом столь любезны нанести визит в Брокенхёрст‑Хаус, дабы выслушать новости, которые имеют большое значение для их будущего? Но приглашение все не приходило. Не было также ни объявления в газетах, ни письма от тетушки Каролины – вообще ничего. Сейчас Тренчарды уже должны были узнать правду, раз уж он собственноручно предоставил им неоспоримые доказательства. Об этом Джон каждый раз вспоминал с болью. Потом он решил, что семейство, должно быть, хочет сперва тщательно перепроверить факты и засвидетельствовать все в полном соответствии с законом. Похоже, Тренчарды никому ничего не намерены рассказывать – возможно, даже Брокенхёрстам – до тех пор, пока претензии Чарльза Поупа не будут признаны правомерными и подтверждены судом. Отсюда следовало, что если Джон решится исполнить задуманное, если найдет в себе смелость – ибо для этого тоже требовалась своего рода смелость, – то сделать все надо до того, как появятся публичные объявления. О гибели виконта, наследника графа Брокенхёрста, растрезвонят все газеты в стране. А кому интересен молодой начинающий коммерсант? Его смерти посвятят разве что крошечную колонку в нижнему углу страницы.

И все же Джон медлил. Сидел в одиночестве у себя дома, смотрел на записку, которую написал Оливер, пока наконец не начал подозревать, что ему недостает твердости духа осуществить то, что он обязан сделать, если хочет исправить ужасную несправедливость, уготованную ему судьбой. Может быть, ему просто не хватает смелости? Может, его страшит расследование и петля палача? Но если Джон ничего не предпримет и все его надежды и мечты разобьются вдребезги и осколками лягут у его ног, то какая жизнь его ждет? Будет ли она многим лучше смерти на виселице?

Все эти дни Белласис не выходил на улицу, сидел взаперти в своих комнатах. Ужинал в одиночестве, и прислуживал ему тот самый молчаливый тип по имени Роджер. Джон платил слуге хорошее жалованье, однако это, как он вдруг подумал с невеселой иронией, вовсе не гарантировало хозяину безопасности. Джон пил в одиночку, и пил немало, уверенный, что даже его скромная жизнь, а она была достаточно скромна по сравнению с тем, какое существование вели многие его более удачливые сверстники, что даже такая простая жизнь окажется под угрозой в тот самый момент, как придет известие, что он больше не богатый наследник с блестящим будущим, а всего лишь человек, погрязший в долгах и лишенный перспективы когда‑нибудь найти средства для их выплаты. Кредиторы набросятся, как акулы, в расчете урвать те немногие деньги, что у него еще остались, и отец его не спасет. Если уж на то пошло, Стивен Белласис испытывал гораздо более серьезные трудности, чем его сын. Оба будут объявлены банкротами, и что же дальше? Нищая жизнь в Париже или Кале, на скудный пенсион, который Чарльз Поуп (Джон не мог заставить себя называть его Чарльзом Белласисом), может быть, согласится им предоставить? Нет, надо рискнуть, использовать свой шанс: либо триумф, либо виселица – все лучше, чем жалкое прозябание.

Одним словом, наутро после очередной бессонной ночи Джон все‑таки решился. Он достал конверт и, глядя на записку, тщательно скопировал почерк, написав всего одно слово: «Поупу»; потом положил записку в конверт и запечатал его воском. Выйдя на улицу, Белласис отошел на достаточное расстояние от «Олбани», остановил кеб, назвал кебмену адрес конторы Поупа и дал ему денег.

Возвращаясь обратно, Джон твердил себе, что этот человек может оказаться прохиндеем: выбросит конверт, присвоит деньги и посадит нового пассажира. Ну и пусть. Если этим кончится, значит так тому и быть. Но в любом случае следовало тщательно подготовиться. Надо было пораньше отправиться в «Черный ворон», изучить окрестности, прикинуть расстояние от паба до реки, откорректировать план на месте. Джон снова провел целый день у себя, лежа на постели или шагая по комнате из угла в угол. Время от времени он задумывался: может, никуда не ходить? Пусть Чарльз придет на встречу и никого не застанет. Он, разумеется, спросит Оливера Тренчарда, а не Джона Белласиса, трактирщик в ответ недоуменно пожмет плечами, и Чарльз отправится домой, ляжет спать… Ага, а наутро встанет и заберет себе все, что должно по праву принадлежать Джону. Нет, этого допустить было никак нельзя, и Джон понимал, что должен действовать. Даже если он потерпит поражение, то все равно сможет сказать себе, что по крайней мере попробовал победить, не сдался без борьбы на мил

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 9 101112 Следующая ⇒