Обеспеченная старость

8. Обеспеченная старость

Джону Белласису пришлось взять себя в руки, прежде чем переступить порог родительского дома на Харли‑стрит. Он и сам не мог сказать, почему так недолюбливал его. Может быть, потому, что дом был таким невзрачным по сравнению с роскошным дворцом его тети на Белгрейв‑сквер. Может, он напоминал Джону, что его происхождение не настолько блестяще, как хотелось бы. Но не исключено, что все обстояло гораздо проще: отец с матерью наводили на него тоску. Это были скучные люди, обремененные проблемами, которые сами себе создали, и в душе Белласису‑младшему все чаще хотелось, чтобы отец уже сошел наконец со сцены, оставив его прямым наследником дяди. Как бы то ни было, когда Джон открыл дверь, он почувствовал упадок сил.

Приглашение пообедать дома с родителями Джон обыкновенно принимал без особого энтузиазма. Как правило, он изобретал какую‑нибудь отговорку: срочное дело и его, к сожалению, никак нельзя отложить. Но сегодня – в который уже раз – он нуждался в средствах, так что ничего не оставалось, как быть учтивым с матушкой, ведь она всегда потакала сыну и редко ему в чем‑либо отказывала. Крупные суммы Джону не требовались, но надо было как‑то продержаться до Рождества, а тут еще приходилось тратиться на Эллис и Тёртона. Но то было вложение средств, как убежденно твердил себе Джон. Небольшие издержки в ожидании крупного вознаграждения, по крайней мере, он очень на это надеялся.

Джон даже не догадывался, что именно могут раскопать дворецкий и камеристка, но чутье подсказывало ему: Тренчарды что‑то скрывают. И поэтому любой факт, проливающий свет на личность Чарльза Поупа и его связи, мог оказаться полезен. Джон поставил на дворецкого. Едва увидев Тёртона, Белласис распознал в нем человека корыстного, и к тому же дворецкие традиционно пользовались большей свободой доступа, чем камеристки. Тёртон обладал карт‑бланшем на передвижение, имел право бродить по всему дому и мог брать ключи, которые не выдавались слугам более низкого ранга; территория же камеристки ограничивалась покоями ее госпожи. Разумеется, когда при встрече Тёртону было предложено изучить бумаги мистера Тренчарда, он поначалу изобразил удивление и испуг, но Джон нашел аргумент, оказавшийся на удивление убедительным: пообещал ему вознаграждение в размере шестимесячного жалованья.

Войдя в маленькую гостиную, располагавшуюся в передней части дома, Джон застал отца за чтением «Таймс». Тот сидел у окна на стуле с высокой спинкой.

– А мамы нет? – спросил Джон, оглядывая комнату.

Если мать где‑то бродит, то, может быть, удастся обойтись без обеда и сразу перейти к насущному вопросу – обсуждению финансов.

Комната была украшена причудливо. Бóльшая часть мебели и особенно картины, с их тяжелыми позолоченными рамами и сложными сюжетами, выглядели слишком помпезно, не вписываясь в пропорции довольно скромного помещения. Было заметно, что когда‑то эти столы и стулья размещались в более просторных интерьерах. Даже лампы казались чересчур громоздкими. От всего этого невольно развивалась клаустрофобия – ощущение, которым был пронизан весь дом.

– Мама на заседании комитета, – сказал Стивен, откладывая газету. – Что‑то там насчет трущоб Олд‑Никол.

– Олд‑Никол? Зачем она тратит время на это гадкое ворье и любителей петушиных боев? – поморщился Джон.

– Не знаю. Спасает их от самих себя, не иначе. Ты же ее знаешь, – вздохнул Стивен и почесал пальцем гладкую макушку. – Пока она не вернулась, мне надо кое‑что сказать тебе… – Белласис‑старший замялся. Вообще‑то, он был не из стеснительных, но сейчас выглядел сконфуженным. – Меня до сих пор тревожит тот долг: ну, помнишь, я брал деньги у Шмитта.

– Я думал, ты с ним уже расплатился.

– Расплатился. Граф Сикорский оказался щедр и в начале лета одолжил мне часть суммы; кроме того, я взял ссуду в банке. Но прошло шесть недель, и Сикорский задает мне вопросы. Хочет получить свои деньги обратно.

– А ты на что рассчитывал?

Стивен пропустил вопрос сына мимо ушей.

– Ты как‑то упоминал о польском ростовщике.

– Который берет пятьдесят процентов. И какой смыл обращаться к одному кредитору, чтобы расплатиться с другим…

Джон сел. Разумеется, этот момент рано или поздно должен был настать. Отец взял в долг огромную сумму, не имея возможности ее вернуть. Джону не особенно хотелось заморачиваться отцовскими проблемами, однако ситуацию необходимо было как‑то разрешать. Он считал себя безответственным, но женщины, по крайней мере, гораздо более безопасное пристрастие, чем азартные игры.

Стивен с выражением полнейшей безнадежности на лице смотрел в окно. Он был по уши в долгах, и теперь лишь вопрос времени, когда он окажется на улице и присоединится к армии попрошаек и бродяг. А может, его просто отволокут в тюрьму Маршалси и будут держать там, пока он не заплатит? Смешно, право слово: его жена уехала хлопотать о бедных, а на самом деле для этого вовсе не надо было никуда ехать.

Впервые в жизни Джон искренне пожалел отца, видя, как тот с потерянным видом бессильно сидит в кресле. Не вина Стивена, что он родился вторым. Джон всегда, сознательно или подсознательно, считал, что во всех его бедах виноваты родители. Их вина была в том, что семья живет не в Лимингтон‑Парке, в том, что у них нет большого дома на Белгрейв‑сквер, и даже в том, что он, Джон, родился старшим сыном второго сына, а не первого. Он был еще ребенком, когда произошла та давняя трагедия, но сейчас ему казалось справедливым, что Эдмунд Белласис погиб и тем самым сделал наследником его, Джона. По крайней мере, решение всех проблем было не за горами. Иначе ситуация выглядела бы совсем уж безнадежной.

– Полагаю, нам может помочь тетушка Каролина, – сказал Джон, стряхивая с брюк пылинку.

– Серьезно? Ты меня удивляешь. – Отец повернулся и посмотрел на сына. Его руки были сжаты, а в глазах застыла мольба. – Я думал, мы от этой мысли уже отказались.

– Посмотрим. – Джон потер руки. – Я тут продолжаю, как говорится, идти по следу.

– Ты имеешь в виду, продолжаешь разузнавать про этого мистера Поупа?

– Да.

– Что‑то явно происходит. Этот выскочка приобрел над ней такую власть, что ситуация выглядит не просто странной, но даже непристойной. – Вспотевшее лицо Стивена блестело под лучами солнца, а взгляд темных глаз так и метался по комнате. – Помяни мое слово, Каролина что‑то скрывает!

– Согласен, – кивнул Джон, вставая с кресла. Отчаяние отца почему‑то приводило его в замешательство. – А когда у меня будет больше фактов, я предъявлю их тете, а заодно подниму тему нехватки средств и напомню, что мы одна семья, а родственники должны помогать друг другу.

– Веди себя осторожнее.

– Хорошо, – кивнул сын.

– Если бы Перегрин помог нам, когда я просил, – продолжал рассуждать вслух Стивен, – то мы бы не оказались в подобной ситуации.

Тут уже Джон не сдержался:

– Мы бы не оказались в подобной ситуации, дорогой папочка, если бы ты не играл на деньги, которых у тебя нет. И вообще, если уж на то пошло, в критической ситуации находимся не мы, а ты. Я, слава богу, не задолжал крупную сумму одному из самых сомнительных заимодавцев Лондона.

Стивен даже не защищался:

– Ты должен мне помочь.

– Джон! – воскликнула Грейс, входя в комнату. – Как хорошо, что ты здесь!

Джон посмотрел на мать. Она была одета в простое темно‑серое платье с длинными узкими рукавами и простыми белыми рюшами у шеи. У Грейс весь гардероб был словно специально сшит для серьезных встреч и благотворительных дел. Она считала вульгарным одеваться на подобные мероприятия по последней моде и никогда не одобряла женщин, которые вздыхают о страданиях бедных, а сами носят платья, превышающие по стоимости средний годовой доход простой семьи. К тому же она просто не могла позволить себе подобные наряды.

– Как ты? – спросила Грейс у Джона. Взбив прическу, примятую шляпкой, она подошла к сыну и поцеловала его. – Мы тебя этим летом почти не видели.

– У меня все хорошо. – Целуя мать, он метнул в отца выразительный взгляд. Когда Джону что‑то было нужно, он умел включить все свое обаяние.

– Как прошло собрание?

– Отвратительно, – сказала она, поджав тонкие губы. – Почти целое утро мы толковали о так называемом черном понедельнике.

– Это еще что такое?

– День, когда надо платить ренту. Говорят, очереди в ломбарды выстраиваются вдоль всей улицы.

– В ломбарды? – переспросил Джон. – Стало быть, у этих людей есть что заложить?

– Выходит, что так, – кивнула Грейс, усаживаясь напротив Стивена. – В общем, мне рассказать нечего. Кстати, я хотела спросить, нет ли у тебя новостей? – Она пытливо посмотрела сыну в глаза.

– Какого сорта новостей?

– Если отбросить излишнюю деликатность, мы с папой не понимаем, чем вызвана задержка с объявлением помолвки. – Грейс кивнула мужу, чтобы тот поддержал ее, но Стивен был слишком погружен в собственные беды, чтобы помогать жене.

– Ничего про это не знаю, – пожал плечами Джон. – Спросите лучше у леди Темплмор.

Грейс ничего не ответила, но Джон невольно призадумался над словами матери. Действительно, почему они не публикуют объявление? Правда, если уж говорить совсем откровенно, насколько ему самому нужен этот брак? Но вне зависимости от того, хотел Белласис‑младший жениться или нет, быть отвергнутым он, разумеется, не намеревался.

По странному совпадению, очень похожий разговор происходил в тот вечер на Чешам‑плейс, в гостиной лондонского дома леди Темплмор. Это была очаровательная комната во французском стиле, скорее будуар, чем комната для приема гостей, потому что изначально ее отделкой занималась овдовевшая мать леди Темплмор. Она оставила дом дочери, и, поскольку покойного лорда Темплмора Лондон никогда особо не привлекал, все в доме осталось почти в первозданном виде. Сейчас в комнате шел некий разговор, тема которого явно раздражала как леди Темплмор, так и Марию. Они сидели друг напротив друга, как два шахматиста, готовящихся начать партию.

– Еще раз повторяю: мне непонятен смысл отсрочки, когда все уже улажено. – Надо было слышать, каким тоном леди Темплмор это произнесла.

– А я еще раз повторяю: какой смысл делать вид, что я выхожу замуж за Джона Белласиса, если ты прекрасно знаешь, что этого не будет?

Мария никогда не считала себя бунтаркой. Девушка охотно подчинялась обычаям и традициям, но она вблизи наблюдала печальный пример родителей – брак, заключенный между двумя людьми, совершенно не подходящими друг другу, – и не намерена была допустить, чтобы подобное случилось и с ней тоже.

– Тогда почему ты согласилась?

Мария была вынуждена признать, что здесь мать права. С чего вдруг она приняла предложение Джона? Чем больше она задумывалась об этом, тем меньше понимала, что тогда происходило у нее в голове. Замужество было преподнесено ей как средство спасения из их затруднительного положения, как тихая гавань. Мария знала, что у матери заканчиваются деньги, а у брата нет лишних средств. Об этом ей напоминали достаточно часто. И к тому же Джон был весьма красив. Но неужели она и впрямь такая слабая и ограниченная натура? Оправдать ее действия можно было лишь тем, что, никогда раньше не влюбляясь, Мария просто‑напросто не понимала, какой силы это чувство. А теперь поняла.

– Надеюсь, ты не намекаешь, что встретила другого – какого‑нибудь неизвестного мне человека – и предпочла его? – Коринна Темплмор при этом так скривилась, словно бы сами слова, которые она выговаривала, были неприятны на вкус.

– Я ни на что не намекаю. Я просто говорю тебе, что не пойду замуж за Джона Белласиса.

– Подумай хорошенько, – покачала головой леди Темплмор. – Как только он получит от дяди наследство, у тебя будет такое положение в обществе, которое позволит тебе заняться множеством увлекательных дел. У тебя будет счастливая и достойная жизнь.

– Кому‑то она, может, такой покажется, но только не мне.

Леди Темплмор встала.

– Я не позволю тебе упустить свой шанс. Я была бы плохой матерью, если бы это допустила, – сказала она и направилась к дверям.

– Что ты собираешься делать? – тревожно спросила Мария, чувствуя, что мать уходит непобежденной и что разногласия отнюдь не улажены.

– Увидишь.

Леди Темплмор покинула комнату, и девушка осталась одна.

Когда Джон Белласис вошел в «Лошадь и грум», Тёртон уже сидел за своим обычным столиком, а перед ним, как всегда, стоял стаканчик джина. Дворецкий поднял глаза на Джона и коротко кивнул, но не встал, что, учитывая разницу в их положении, могло бы насторожить Белласиса и заставить его призадуматься. Слегка запыхавшийся, он сел за столик, чувствуя себя виноватым, что было для него необычно.

Обед на Харли‑стрит оказался более трудным, чем Джон рассчитывал, и ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Выяснилось, что мать ему ничем не поможет – не потому, что не хочет, а потому, что не имеет возможности. Лишних денег у Грейс не водилось, и взять их ей было не у кого. Подавленный этим известием, Джон пошел наверх забрать кое‑какие вещи в своей бывшей комнате и увидел, что на шкафу стоит коробка. Дальнейшее расследование показало, что в ней находится большая серебряная чаша для пунша, завернутая в зеленое сукно и прикрытая книгами. Джон подозревал, что мать в отчаянии спрятала ее. Может быть, в расчете на Эмму? Во всяком случае, она явно сделала это, стремясь уберечь ценную вещь и от мужа, и от сына, чья простаивающая пустой спальня показалась ей самым безопасным местом в доме. Когда Джону пришло в голову это объяснение, он даже пожалел мать, но чашу все равно взял. Ему были срочно нужны деньги, и поэтому он украдкой вынес свою находку на улицу, что было непросто, а затем взял кеб и, следуя примеру жителей Олд‑Никол, отправился прямиком в известный ему ломбард на Шеперд‑Маркет. Там Джону дали хорошие деньги, целых сто фунтов, и, естественно, он сказал себе, что все это только временно, он скоро вернется, чтобы забрать чашу. Но все же он впервые всерьез украл что‑то у родителей, и ему требовалось время свыкнуться с этой идеей.

– Итак, – наконец сказал Джон, – у вас для меня что‑нибудь есть?

– Добрый день, сэр, – начал Тёртон. Хотя он привык заключать сделки и торговаться о цене бекона, оленины и окороков, ему показалось, что подобного рода договор требует большей солидности. – Могу я предложить вам что‑нибудь выпить?

– Спасибо. Мне бренди, – ответил Джон, ерзая на стуле. Лежавшие в кармане деньги, казалось, прижимали его к земле. Хорошо бы этот напыщенный человек раздобыл что‑то стоящее. У него были дела поважнее, чем торчать в невзрачном пабе в обществе слуги.

Тёртон кивнул через весь зал трактирщику. Тот взял большую коричневую бутылку бренди и стакан и направился к их столу. Налил глоток, оставил на столе бутылку, неплотно заткнув ее пробкой, и, шаркая, ушел. Джон выпил залпом. Стало немного легче – поугасло раздражение, оставшееся после семейного обеда, и чувство вины оттого, что последовало за ним. Усугубляла положение еще и настойчивость родителей, которые постоянно поднимали тему женитьбы на Марии Грей. Но что он мог поделать? Назначить дату свадьбы и дать объявление в газетах должна была леди Темплмор. «Девушка, конечно, хорошенькая, – думал он, наливая себе еще бренди, – но, может, найдется и получше». Его размышления прервал Тёртон, легонько кашлянув. Пора было возвращаться к текущим делам.

– Итак? – снова спросил Джон.

– В общем… – начал Тёртон и замолчал, бросив быстрый взгляд на дверь.

Он явно нервничал, это было видно. И неспроста. Конечно, «Кровавый кодекс» отменили еще двадцать лет назад, и преступления, совершаемые слугами против своих хозяев, больше не классифицировались как «малая измена» и не карались смертью. Но среди представителей имущих классов до сих пор было распространено стойкое предубеждение, что слуги – чужаки, которым под честное слово дано разрешение свободно передвигаться по дому, и что любой обман этого доверия – серьезное правонарушение, требующее исключительных мер. Пусть петля Тёртону больше и не грозила, но попасть в тюрьму он определенно рисковал. Чтобы получить доступ к личным бумагам мистера Тренчарда, дворецкий позаимствовал у миссис Фрэнт связку ключей и ящик за ящиком обшарил письменный стол хозяина, а также порылся во всех бесчисленных мелких сейфах, пока наконец не нашел бронзовый ключ, которым мистер Тренчард закрывал бюро, где хранил особо важные документы. Если это преступление вскроется, заслужить прощение будет непросто.

По правде сказать, Амос Тёртон не был лишен совести. Он много лет честно прослужил в семье и испытывал по отношению к хозяевам некоторую преданность. Мелкие кражи, которыми он занимался на пару с миссис Бэббидж, этой преданности не умаляли. Да, Тёртон продавал излишки провизии налево, однако считал это одной из законных льгот, сопутствующих его должности. Но отпирать столы и копаться в вещах хозяина – совсем иное дело. С другой стороны, с возрастом Тёртон начинал подумывать об уходе на покой, но его сбережения оказались существенно меньше, чем он рассчитывал накопить к этому периоду жизни. Он привык к определенному комфорту и не намеревался отказываться от него и в будущем. Поэтому, когда Джон снова обратился к нему, дворецкий был готов выслушать его предложение.

– У меня мало времени, – сказал Джон, теряя терпение. Либо у этого человека есть что сказать, либо нет. Зачем темнить?

– А как насчет денег?

– Не беспокойтесь. – Белласис выразительно закатил глаза, словно говоря, что это самая простая часть дела. – Они здесь. – И похлопал себя по карману черного пальто. Уточнять, что деньги появились у него только сегодня, по дороге в паб, он не стал.

– Мне удалось кое‑что найти, – начал Тёртон и полез в карман. Джон наклонился вперед, увидев, как дворецкий извлек на свет божий старый пожелтевший конверт. – Он лежал в одном из маленьких ящиков стола, которые запираются отдельными ключами.

Джон ничего не сказал. Какое ему дело до подробностей?

– В этом письме упоминается некий ребенок по имени Чарльз. – (Теперь Джон выпрямился и стал слушать внимательно.) – В письме сказано, что мальчик хорошо успевает на уроках закона Божьего и что это должно порадовать мистера Тренчарда.

– На уроках закона Божьего?

– Да, – подтвердил Тёртон. – Опекун Чарльза также выражает надежду, что его подопечного ждет успешная карьера в Церкви. Мальчик проявляет способности к учению. Во всяком случае, занимается прилежно. Кроме того, автор письма рассчитывает на совет мистера Тренчарда касательно того, какие следующие шаги ему следует предпринять в отношении своего подопечного, поскольку уже подоспело время.

– Ясно, – сказал Джон и в раздумье почесал затылок.

Тёртон выждал несколько секунд, чтобы добиться наибольшего эффекта, и объявил:

– Письмо подписано преподобным Бенджамином Поупом, но мальчик – не его сын.

– Почему вы так считаете?

– Есть нечто такое в манере, с которой он описывает мистеру Тренчарду успехи молодого человека. Словно бы это отчет, который составляет наемный работник.

– Но я думал, что за советом к мистеру Тренчарду обратились, только когда Чарльз Поуп впервые приехал в Лондон, пытаясь найти применение своим способностям в коммерческой сфере. Разве не так звучала история их знакомства? А теперь вы рассказываете мне, что Тренчард интересовался Поупом, то есть получал о нем сведения, еще с тех пор, когда тот был ребенком, так?

– Выходит, что так, сэр, – кивнул Тёртон.

– Покажите!

Джон хотел взять письмо, но Тёртон оказался проворнее и крепко ухватил конверт своими худыми руками. Дворецкий был не из тех, кого можно легко провести, и мистеру Белласису он доверял лишь до определенного предела. Тёртон хотел получить свои деньги, причем немедленно.

– Положите письмо на стол, а я положу деньги, – предложил Джон. – Идет?

– Конечно, сэр, – улыбнулся Тёртон, опустив письмо на скатерть, но крепко прижав его сверху рукой.

Он внимательно проследил за тем, как Белласис вытащил из кармана толстую пачку банкнот и пересчитал их под столом: двадцать фунтов – такая цена была установлена за любую существенную информацию о Чарльзе Поупе. Такими деньгами не стоило размахивать в любом публичном заведении, а уж в «Лошади и груме» – тем более. Завсегдатаи этого паба были способны убить и за гораздо меньшую сумму.

Джон незаметно подвинул деньги к Тёртону.

– Благодарю вас, сэр, – ответил дворецкий, убирая руку.

Джон открыл конверт и стал, чуть шевеля губами, просматривать содержимое, желая проверить полученные от Тёртона сведения. Он и впрямь получил доказательство того, что Чарльз Поуп был связан с Тренчардом за много лет до начала их деловых отношений; свидетельство того, что молодой человек рассказывает не все – конечно, если предположить, что он сам знает всю правду. Джон только сейчас начал подозревать, что Чарльз Поуп – внебрачный сын Тренчарда, но ему уже казалось странным, что эта мысль не пришла к нему раньше. Он перевернул письмо, потом осмотрел конверт.

– А где другая страница? – спросил он, глядя на Тёртона.

– Вы о чем это толкуете, сэр?

– Не дерзи! – Пережитый ранее стыд усилился под действием бренди, и Джон подошел опасно близко к тому, чтобы сорваться на крик. – Мне нужна первая страница. Та, где адрес отправителя. Где живет преподобный Бенджамин Поуп?

– Ах вот что, сэр, – с извиняющимся видом улыбнулся Тёртон. – Боюсь, та страница будет стоить еще двадцать фунтов.

– Еще двадцать фунтов! – Джон чуть не вскочил со своего места. Возглас его оказался таким громким, что половина присутствующих в пабе повернули голову.

– Сэр, вы бы говорили немного потише, – сказал Тёртон.

– Ах ты, мерзавец! – прошипел Джон. – Гнусный мерзавец, иначе тебя и не назовешь!

– Может быть, сэр, но мое предложение остается в силе.

– Пошел ты к черту! – рявкнул Джон.

– Тогда прошу меня извинить, мистер Белласис, – ответил дворецкий, вставая. – У меня есть дела. Хорошего дня, сэр.

По следам Чарльза Поупа шли не только Джон Белласис и его отец. Свое собственное расследование проводил также и Оливер Тренчард. Ночью, лежа в постели, он мучился вопросами. Почему этот неизвестный выскочка переходит ему дорогу? Кто этот человек, которому отец так благоволит? Хотя Оливеру казалось, что злит его каждый пенни, попадающий в карман Чарльза, но на самом деле его задевали и выводили из себя внимание Джеймса, явный интерес того к Чарльзу Поупу и симпатия, которую он испытывал по отношению к молодому человеку. Оливер понимал, что не оправдал родительских надежд. Раньше он убеждал себя, что на Джеймса Тренчарда не угодишь, он разочаровался бы в любом сыне. Но теперь стало ясно, что это не так.

Вообще‑то, все было вполне ожидаемо. Оливер никогда не выказывал интереса к деловым успехам отца. Он хотел иметь все то же, что и Джеймс Тренчард – деньги и положение в обществе, – но не был готов для этого работать. Ему было наплевать на деятельность компании, он не горел желанием увидеть воплощенным в жизнь замысел Кьюбитт‑тауна. Оливер выполнял какие‑то деловые поручения, но чувствовал, какие взгляды бросает в его сторону Уильям Кьюбитт, когда они сидели в кабинете вдвоем. Даже осознание того, что отец пошел на риск, попросив для сына более интересную работу, не прибавило Оливеру рвения. Он вообще собирался продать родительские активы, как только папаша испустит дух. Но чувства здесь играли гораздо бóльшую роль, чем Оливер признавался самому себе. На самом деле он ревновал к Чарльзу Поупу. Его обижало, что отец испытывает привязанность к этому чужаку, прорвавшемуся не на свою территорию. Оливер убеждал себя, что его ревность связана с деньгами, с желанием защитить то, что принадлежит ему по праву, но причина была в ином. Сын любил отца, хотя никогда бы в этом не признался. И сейчас у Оливера Тренчарда впервые в жизни появилась цель. Он положил себе узнать, кто этот не в меру бойкий юнец, и, если получится, разорить его.

Джеймс никогда особо не распространялся о своих финансовых вложениях, и его роль в коммерческих делах Чарльза Поупа не стала исключением. Поуп купил ткацкую фабрику, а Джеймс пытался помочь ему наладить ее работу. Вот и все, что удалось выудить из отца. И еще внимание Оливера привлекла фраза, случайно брошенная матерью, когда они вместе с Агнессой гуляли в садах Гленвилла. Видимо, Анна знала о Чарльзе Поупе намного больше, чем думал сын. По какой‑то причине разговор зашел о новой разновидности футбола, изобретенной в школе города Регби в те времена, когда там директорствовал великий Томас Арнолд.

– Правда, сам я в нее ни разу не играл, и подобного желания у меня никогда не возникало, – сказал Оливер. – По мне, так это какая‑то бессистемная и агрессивная игра.

– Тебе надо поговорить с мистером Поупом. Он как раз учился в Регби при докторе Арнолде.

Анна не видела никакой опасности в том, что она раскроет этот секрет, и в такой прекрасный день ей было приятно поговорить о Чарльзе. Все равно его связь с Брокенхёрстами скоро обнаружится и Оливеру так или иначе придется узнать правду.

– Откуда тебе это известно?

– Твой отец рассказывал. Он интересуется судьбой мистера Поупа.

– Ты думаешь, я не знаю, – вздохнул Оливер.

Но мать ничего не ответила, лишь нагнулась, чтобы поднять палку и потом бросить ее таксе. Они подходили к удивительно красивой стене персиковых деревьев, которую Анна восстановила в Гленвилле. Плодов пока еще не было, но все равно в предзакатном свете деревья смотрелись восхитительно. Анна посмотрела вниз, желая убедиться, что Агнесса не потерялась.

– Эту стену назвали «стена‑зигзаг», и мне это очень понравилось.

Но Оливер не собирался уходить от темы.

– А где еще проходил обучение мистер Поуп?

– В Оксфорде. Линкольн‑колледж, кажется.

– А потом? – Он тщательно следил за голосом, скрывая гнев, буквально клокочущий внутри.

– Мистера Поупа готовили к церковной карьере, но его таланты больше подходили для мира коммерции, и поэтому он нанялся на работу в банк «Шродерс», где хорошо себя зарекомендовал. Тут‑то его отец и попросил у Джеймса совета, и именно тогда твой отец впервые обратил на него внимание.

– Видимо, папе очень понравилось то, что он обнаружил. – Оливер изо всех сил старался, чтобы в его голосе не прозвучала горечь. Чем больше он слышал о блистательном взлете этого молодого человека, тем сильнее не любил его. Вырисовывался образ удачливого человека, хорошо разбирающегося в цифрах, любящего свою работу. – Полагаю, в банке мистер Поуп и заработал деньги на фабрику.

– Да, он тогда заработал немного денег. А когда решил открыть собственное дело и нашел в Манчестере фабрику, выставленную на продажу, Джеймс выступил его наставником.

– Уверен, мистер Поуп был очень благодарен моему отцу.

– Думаю, да.

«Что скажет Оливер, когда обнаружит, что у него есть племянник? – подумала Анна. – Поначалу будет очень неловко. Не в последнюю очередь потому, что Оливеру захочется уберечь от поругания память Софии. Но в конце концов они наверняка поладят. Это в том случае, если Тренчардов тоже позовут на праздник. Или же на этом спектакле от начала до конца будут царствовать Брокенхёрсты?»

Анна с удовольствием поведала Оливеру об этих мелких подробностях из жизни Чарльза, потому что лишь недавно узнала о них сама. Тихими вечерами в Гленвилле, когда они уходили в ее комнаты, она просила Джеймса рассказать о внуке все, что тот знает. И Джеймс, в качестве запоздалого извинения перед женой, соглашался. Ему хотелось загладить вину за то, что он обманывал ее все эти годы. По натуре он был человек искренний и с большим облегчением снял с себя эту ношу. В результате Анна услышала рассказ о том, как все детство Чарльза Джеймс поддерживал связь с викарием, получал известия об успехах внука в школе, о его сильных и слабых сторонах, узнавая мальчика все больше, пусть и заочно. Теперь и Анна смогла почувствовать, что тоже знает Чарльза.

Она посмотрела на небо:

– Кажется, сейчас пойдет дождь. Вернемся в дом? Агнесса не любит бегать под дождем. Как и все таксы.

И они неспешно побрели по усыпанной гравием дорожке к дому. Собачка трусила сзади, Анна щебетала о своих новых идеях обустройства сада, а Оливер молча кивал, обдумывая, как услышанное может помочь ему в его планах по уничтожению Чарльза.

Дождь так и не пошел, и в тот же вечер Оливер отправился на верховую прогулку. Ритм копыт непостижимым образом распутывал все сложности. И вот, в сумерках рысью возвращаясь к дому, Тренчард‑младший решил, что неплохо будет съездить в Манчестер. Если что‑то и можно узнать о Чарльзе Поупе, то искать эти сведения стоит в городе, где он предпринял первые попытки заняться настоящим делом. Интересно, какой репутацией он там пользуется? Пока что этот человек казался просто неправдоподобно идеальным.

– В Манчестер? – переспросила Анна, когда вся семья собралась за ужином.

– Зачем ты хочешь поехать в Манчестер? – насторожился Джеймс.

Оливер улыбнулся, заметив, как встревожились родители.

– Надо повидаться с кое‑какими людьми. У меня есть пара идей, которые я хотел бы хорошенько проработать, прежде чем обсуждать их.

– Даже с нами? – озадаченно спросила Анна.

– Даже с вами.

– Ты ведь не собираешься бросить Кьюбитт‑таун?

Джеймс с трудом мог помыслить о том, что напрасно пережил неловкость, пытаясь получить место для Оливера. Не может же сын так с ним поступить.

– Конечно нет. Не беспокойся.

Но всеобщее любопытство разгоралось лишь сильнее, поскольку Оливер не предоставил домочадцам больше никакой пищи для размышления. В тот вечер в постели, задув свечу, Сьюзен спросила:

– Так что ты все‑таки собираешься делать в Манчестере?

– Заниматься своими делами, – сказал он и перевернулся на другой бок.

Из Лондона в Бирмингем Оливер Тренчард поехал по новой железной дороге, которая открылась четыре года тому назад. Поезд отправлялся с вокзала Юстон. Оливер хорошо это знал, потому что величественная конструкция из стекла и железа была спроектирована Уильямом Кьюбиттом и он сам присутствовал на церемонии открытия в июле 1837 года. Но тащиться в Бирмингем пришлось в громыхающем вагоне, причем каждый раз, когда Оливер открывал окно, внутрь влетали частицы копоти, и пять с половиной часов пути оказались крайне утомительными.

От Бирмингема до Дерби он ехал по второстепенной железнодорожной ветке, которая была еще более неудобной, а оттуда до конца пути – в экипаже. Когда Оливер, пошатываясь, вошел в гостиницу «Королевский герб» на Сэквил‑стрит, ему казалось, что он пересек целый континент, но при этом испытывал некоторое удовлетворение оттого, что все это выдержал.

Оливер опасался, что фабрику Поупа найти будет непросто, но это оказалось легче, чем он предполагал. На следующее утро Тренчард отправился на Портленд‑стрит, которая, как ему сказали, была центром текстильного производства. А там, среди аккуратных новеньких складов и фабрик, он спросил, где находится Дэвид‑стрит, и был направлен к большому зданию красного кирпича, на котором красовалась вывеска «Фабрика Гиртона». Оливер вошел внутрь и дождался, пока к нему не подошел управляющий, невысокий человек в старом засаленном пальто, представившийся Артуром Свифтом. Да, это фабрика мистера Поупа. Нет, мистер Поуп сейчас в Лондоне. Может ли он, Артур Свифт, чем‑нибудь помочь?

Оливер пояснил, что он друг Чарльза Поупа и надеется во время своего приезда в Манчестер осмотреть фабрику. Просьба не смутила мистера Свифта, и он провел для Оливера небольшую экскурсию. Вместе они прошли по производственным помещениям: все они были заполнены, везде кипела работа.

– Кажется, дела идут хорошо, – заметил Оливер.

Свифт с жаром кивнул:

– Очень хорошо, и пойдут еще лучше, когда мы наладим поставки хлопка. Вы, наверное, знаете, что у мистера Поупа далекоидущие планы: он хочет найти постоянного поставщика в Индии.

– Да, он мне рассказывал.

Оливер поднял взгляд на людей, трудившихся на ткацких станках в мутном от пыли воздухе.

– Вы довольны работой? – громко спросил он, перекрывая шум машин, и те, услышав его слова, прекратили работу и остановили станки.

Вопрос удивил ткачей, и поначалу установилась тишина, потом последовало нечто вроде нестройного утвердительного ответа.

– Зачем вы это спрашиваете? – недоумевающе посмотрел на него Свифт. – С чего бы рабочим быть недовольными?

– Полагаю, причин для недовольства у них нет, – кивнул Оливер. – Я просто полюбопытствовал.

Но мистер Свифт вдруг с тревогой понял, что не получал никаких письменных инструкций проявить гостеприимство по отношению к этому подозрительному типу и опрометчиво провел мистера Тренчарда внутрь, хотя тот ничем не доказал своих дружеских связей с владельцем фабрики.

– Если вы уже все посмотрели, сэр, я бы хотел вернуться к своим делам, – твердо сказал Свифт, кивая людям, чтобы продолжали работу, и Оливер сообразил, что его визит подходит к концу. Ну и ладно, он уже сказал то, что хотел, и теперь оставалось ждать результатов.

Тренчард с улыбкой поблагодарил своего гида за время, которое тот так щедро уделил гостю, и вскоре снова очутился на Дэвид‑стрит. Там Оливер купил газету и сел в пределах видимости фабрики. Долго ждать не пришлось. Оливер намеренно спланировал свое посещение так, чтобы оно состоялось незадолго до звонка на обед: всем работникам полагался получасовой перерыв, а чтобы отдохнуть от пыли, наполняющей воздух в цехах и забивающей легкие, многие выходили на улицу, перекусить тем, что им удавалось отложить из скудного семейного рациона. И конечно, вскоре ткачи появились, щурясь от солнечного света и оглядываясь в поисках места, где можно передохнуть. Некоторые притащили с собой табуреты и поставили их на тротуар. Но один человек отделился от остальных и перешел на другую сторону улицы, где сидел, прислонившись к стене, Оливер и читал газету. Тренчард поднял глаза.

– Почему вы спросили нас там, в цеху, довольны ли мы? – поинтересовался подошедший к нему мужчина. Он был невысок – все рабочие казались невысокого роста, – с темной щетиной и бледной кожей человека, который мало времени проводит на солнце.

– Ну так как, довольны вы или нет?

– Черта с два мы довольны! – Незнакомец внимательно рассматривал Оливера. – Вы приехали, чтобы устроить неприятности мистеру Поупу?

Они испытывали друг друга. Но Тренчард проделал большой путь, дабы выяснить все, что сможет, и ему показалось, что нет смысла осторожничать.

– А вы хотите мне в этом помочь?

– Приходите в восемь часов в таверну «Голова короля» на Маркет‑сквер и узнаете, – зло проговорил рабочий.

– Могу ли я спросить ваше имя?

– Об этом не беспокойтесь. Я приду. Но вам не со мной надо говорить.

Оливер кивнул. Ясно, имени он не узнает, да и зачем ему? Главное, что он нашел людей, которым не нравится Чарльз Поуп, а ведь именно это и составляло цель его путешествия. Пока все шло по плану.

Вечером Оливер достаточно легко нашел паб, но там было многолюдно и накурено, и ему потребовалось время, дабы сфокусировать взгляд и осмотреться. Прежде чем Тренчард успел что‑либо разглядеть, он почувствовал, что кто‑то взял его за локоть. Это оказался его новый знакомый с фабрики. Он позвал Оливера за собой и провел его к столику в углу, где сидели двое мужчин постарше.

– Здравствуйте. Меня зовут Оливер Тренчард. – На этот раз он решил настоять на именах и рассчитывал, что, после того как представился сам, эти люди вряд ли откажутся назваться.

– Уильям Брент, – кивнул первый. Он был пухлым и с виду зажиточным, но его лоснящееся красное лицо производило несколько отталкивающее впечатление.

– Джейкоб Эстли, – подал голос второй. Эстли был постарше и более поджарым, чем его товарищ.

«Ни с тем, ни с другим мне не хотелось бы вместе встречать Рождество», – подумал Оливер, занимая место напротив ни<

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒