Чосер как филолог 1 страница

Заманчиво предположить, что Чосер, обозревая с высот Galaxye [Млечного Пути] [2] наши литературно-филоло-гические забавы на litel erthe that heer is <…> so ful of tor-ment and of harde grace [маленькой здешней земле <…>что столь изобилует несчастьями] [3], скорее предпочел бы Филологическое общество – Королевскому Литера-турному обществу [4] и редактора словаря английского языка – поэту-лауреату [5]. Не то чтобы Чосер redivivus [воскресший – лат.] так уж непременно переквалифи-

цировался бы из популярного писателя в фонолога или лексикографа – the lyf so short, the craft so long to lerne! [жизнь такая короткая, а ремеслу учитьсятак долго!] [6]. Но со всей очевидностью, судя по отзывам Чосера о себе самом (а надо сказать, что Чосер имел вполне определенное мнение о цен-ности своих трудов), из всего изобилия слов и чернил, затраченных и про-литых потомками по поводу его занимательных сочинений, выше всего он оценил бы старания восстановить мельчайшие подробности, вплоть (и в первую очередь) до форм и правописания, уловить звучание и удо-стовериться, что смысл понят верно. И пусть любитель докапываться до источников have his swink to him reserved [сам и трудится] [7]. Ибо Чосера интересовал «язык» и формы его собственного наречия. Как явствует из «посылки» к «Троилу и Крессиде» [8], он тщательно отбирал формы и ва-рианты написания среди досконально известных ему разночтений; более того, хотел, чтобы с выбором его впоследствии считались.

Увы! Если бы сработало проклятие, адресованное им переписчику Адаму, сколько писцов XV века облысело бы до срока! [9] Сегодня мы рас-познаем детали Чосеровых произведений разве что сквозь неотчетливую размытость XV века (в лучшем случае). Его собственноручно записанные тексты либо копии, в которых автор раздраженно стирал и подчищал ошиб-ки, явились бы для нас самым настоящим потрясением, – к сожалению, от этого потрясения судьба нас уберегла. В нашем горестном случае Чосер первым одобрил бы попытки в меру сил исправить причиненный ущерб; и, разумеется, счел бы, что овладеть по возможности языком его време-ни, – это отнюдь не излишняя роскошь, но необходимое условие чтения. Нетрудно вообразить себе, что за лаконичные и жгучие упреки, вроде тех, что он обрушивает на Адама, адресовал бы Чосер тем, кто воскуряет ему фимиам, пренебрегая при этом «филологией» и кто, возможно, дерзает браться за критическое изучение текста, нимало не смущаясь незнанием среднеанглийского.

Разумеется, самому Чосеру в последнюю очередь пришло бы в голову снабжать примечаниями свои шутки – пока те были свежи. Но он, без-условно, признал бы, сколь необходимо – при нашей-то временнóй дистан-ции, – со всей доступной осторожностью эксгумировать древние остроты, погребенные под толщей лет, прежде чем губы наши сложатся в традици-онную усмешку – дань столь часто упоминаемому «юмору» автора. Чосер врагом учености никогда не был, и не нужно перед ним извиняться, даже если мы и откомментируем одну из его шуток, даже если откопаем ее и под-

350

робно исследуем, не посмеявшись при этом. В отсутствии чувства юмора Чосер нас не заподозрит. С его-то выгодной позиции он, конечно же, не преминет заметить, что большинству филологов чувство смешного не чуж-до – именно оно не позволяет им воспринимать «литературные штудии» чересчур серьезно.

Из всех чосеровских шуток диалектная речь в «Рассказе Мажордома» нуждается в филологическом комментарии более прочего. Ибо данный ди-алог – это в первую очередь лингвистическая шутка¹ (сегодня, как и вчера), но ныне над ней от всего сердца посмеется разве что филолог. Только для того, чтобы отчасти воскресить исходный комизм, пожалуй, потребова-лось бы немало долгих и кропотливых трудов; но не такова моя основная цель. В ходе внимательного изучения этого маленького Чосерова шедевра возникают новые вопросы, да такие занимательные, что не будет преуве-личением сказать: рассказ обретает дополнительную ценность, ценность бóльшую, нежели предполагал сам автор, и далеко превосходящую ис-ходную шуточку.

То, что в «Рассказе Мажордома» воспроизводится северный диалект, общеизвестно и принимается как должное: об оригинальности и новатор-стве такого приема обычно забывают. Однако же это прелюбопытное и весьма примечательное явление не имеет параллелей во всем сохранив-шемся корпусе чосеровского наследия², и даже (насколько мне известно) во всей среднеанглийской литературе. Даже в наших списках диалектные строки разительно отличаются от языковой ткани прочих произведений Чосера. Мы вправе спросить: не уникальный ли это пример драматического реализма? Или просто побочный продукт персонального филологического любопытства, которым автор, усмехаясь про себя, воспользовался, дабы оживить и индивидуализировать банальное фаблио [11], скучный образчик низкопробного непристойного фарса? Или, может статься, это всего лишь потворство расхожим лингвистическим предубеждениям – того же уровня, что пародирование шотландского, валлийского, йоркширского и американ-ского выговоров в якобы смешных анекдотах наших дней? Без вдумчивых

¹Это ясно понимал Скит [10], хотя данное изыскание затерялось в общей массе его великих трудов во имя Чосера.

²Ибо здесь едва ли сопоставимы нечастые случаи воспроизведения деревенских или безграмотных форм, как, например, astromye [астрономия] в «Рассказе Мельника», А 3451 (Е H L), 3457 (E H), и Nowelis вместо Noes [[потоп] Ноя] в том же рассказе, A 3818, 3834 (E H C); и даже sooth pley quaad pley as the flemyng seith [истинная шутка – плохая шутка, как говорят фламандцы] в «Прологе Повара», A 4357.

изысканий на этот вопрос, разумеется, не ответишь. Но думается мне, здесь я забегу немного вперед и скажу, что ответ на все три вопроса – «да».

Чосер сознательно рассчитывает на то, что «диалект» легко рассмешит невежественных нефилологов. Однако предлагает он не просто расхожие представления о диалекте: предлагает он настоящий товар, даже притом, что не забывает угостить аудиторию определенными самоочевидными диа-лектными особенностями, которые традиционно считаются смешными. Несомненно, этой незамысловатой шуткой автор воспользовался во имя драматического реализма – и спасает «Рассказ Мажордома» не что иное как рука мастера. Впрочем, Чосер не стал бы делать ничего подобного – и, уж конечно, не справился бы настолько блистательно! – если бы не его соб-ственный филологический интерес и знание «диалекта», как разговорного, так и письменного, – знание куда более глубокое, нежели было в обычае в его время.

Столь тщательно продуманные и выписанные шутки – несомненно, удел лишь того, кто искренне интересуется языком и осознанно к нему внимателен. Людям повсеместно свойственно подмечать странности в речи других и смеяться над ними, а в неразберихе английских диалектов такого рода расхождения были делом куда более обычным, нежели в наши дни, – особенно, конечно же, в Лондоне. В Лондоне уже набирал силу и рос вместе

с городом язык учтивости (учтивым наречием Чосер пользовался в своих произведениях); зарождался критерий для сравнения. Однако даже тогда подобная шутка – отнюдь не нечто само собою разумеющееся. Многие, воз-можно, и посмеются; но мало кто способен проанализировать или записать ее. Ранее этой даты северный диалект трактовался довольно нелестно: в переводе Тревизы Хигденовского «Полихроникона» [12] он назван scharp, slyttyng, and frotyng, and vnschape [резкий, топорный, пренебрежительный,бесформенный – ср.-англ.], хотя примеров тому не приводится. К диалек-ту прибегали (и прибегают по сей день) только те, для кого он является родным, – я имею в виду, в полной мере и в должной форме, сверх одной-двух нарочитых фраз или орфографических особенностей, добавленных «местного колорита» ради. Но Чосер неожиданно для всех пробует на зуб северный диалект [13], а зуб этот – острый, куда более приметный, нежели Маковы жалкие ich или ich be ¹.

¹Собственно, это все, что сохранилось в более или менее разборчивом виде от «юж-ного зуба» Мака, во всяком случае, в тексте Таунлейской рукописи; и это – наиболее близ-кая аналогия Чосеровым попыткам из всех существующих.

352

То, что получилось в итоге, разумеется, как памятник диалекта не слиш-ком-то котируется. Это – диалект «из вторых рук»; сам Чосер делает вид, будто не в состоянии точно его локализовать¹. Напрасно ожидать, что эти строки прибавят что-либо к нашим познаниям о северном диалекте в XIV веке. Их должно оценивать в свете этих наших познаний и не иначе, сколько ни есть; только тогда они и интересны. А стоит приступить к их рассмотрению

в пресловутом свете (не слишком ярком и не слишком ясном), как тут же воз-никают лексикографические и текстуальные трудности. В том, что касается лексикографии, мы, как всегда, отметим, что далеко по этим тропам нам не уйти без могучей поддержки «Нового английского словаря» [14]; и однако же мы довольно быстро обнаружим, сколь мало нам известно о дистрибуции английских слов в какой-либо определенный период. «Словарь» на такие вопросы отвечает неохотно, если вообще отвечает. Но не задавать таких вопросов нельзя; без ответов невозможно оценить диалектный диалог, даже если придется перепахать немало текстов, чтобы отыскать ответы (или хотя бы намеки) и перерыть немало неаннотированных стихов в поисках одной-единственной фразы.

Занявшись текстологической историей, мы очень скоро заметим или заподозрим, что эти диалектные пассажи подверглись значительному ис-кажению – именно потому, что это диалект, причем диалект, втиснутый между повествовательными фрагментами на привычном Чосеровом язы-ке. С другой стороны, задумаемся о том, что поймать Адама и его потом-ков с поличным, как правило, непросто: «язык Чосера» (при том, что мы самоуверенно составляем по нему экзаменационные вопросы) известен нам только по рукописям переписчиков, которые, конечно же, не являлись современниками автора и для которых поменять написание или форму слова было все равно что смахнуть муху с носа – а пожалуй, что даже и проще, потому что муху-то они замечали, в отличие от орфографии. Мы до какой-то степени в их власти – они же творят, что хотят, с нашей просо-дией и грамматикой. Но здесь мы можем позволить себе маленькую месть. Ведь мы кое-что знаем о северном диалекте независимо от них. А как они им распорядились? Я считаю, что доскональное изучение всех рукописей «Кентерберийских рассказов» на предмет северных диалектизмов обладало

¹ Слова fer in the north, I can nat telle wher (строка 95) [далеко на севере, не могу сказать, где именно], разумеется, вложены в уста Мажордома, и, следовательно, отчасти наигран-ны – что вполне предсказуемо. Собственно, сам Чосер, как мы увидим, демонстрирует куда бóльшую определенность.

бы особой текстологической ценностью – и немало повредило бы репута-ции некоторых якобы авторитетных источников. Собственно говоря, по чистой случайности, «Рассказ Мажордома» оказывается крайне значим для текстологии «Кентерберийских рассказов» в целом¹.

Но эти важные проблемы лексикографии и текстологии мы отложим на потом – и посмотрим, что откроется поверхностному взгляду. Во-пер-вых, следует вспомнить, что этот северный диалект (точно или не точно воспроизведенный) предназначался для восприятия отнюдь не северян, но обычной аудитории Чосера. А надо сказать, что «диалект» в повество-вании забавен только тогда, когда аудитория сколько-то с ним знакома (и может посмеяться собственным воспоминаниям). Возможно, современные писатели об этом то и дело забывают, но вот Чосер – вряд ли. В любом слу-чае, независимо от шуток, диалект должен быть более или менее внятен. Разговор двух студентов приходилось понимать без построчных приме-чаний: «Рассказ Мажордома» в момент написания не предусматривал ни пояснительных комментариев, ни сносок. Следовательно, из него мы сразу же узнаем – без учета искажения текста, ведь если оно и имело место, то самые очевидные и знакомые элементы обычно сохраняются в неприкосно-венности – что именно из особенностей северного наречия казалось слуху лондонца комичным и необычным во времена Чосера. Одновременно мы получаем некое представление о том, сколь много лондонец должен был из текста понять, какие именно диалектные подробности и слова были ему более или менее знакомы, хотя им самим и не использовались. Это само по себе интересно: поучительно и то, что вошло в «Рассказ Мажордома», и то, что не вошло (например, причастия настоящего времени, оканчивающиеся на -and, или свидетельства сдвига в гласном ō).

Со всей очевидностью, у Чосера в запасе имелось немало козырей та-кого рода, и выложил он их отнюдь не все; причем он добавляет по мень-шей мере один штрих (напр. слово slik, о котором см. ниже), наверняка аудитории не знакомый, хотя в контексте и понятный; но все вышеска-занное в общем и целом верно. В том, что он делает, он демонстрирует изрядное искусство и здравомыслие: искусство состоит в том, что автор воспроизводит диалект вполне точно, но без излишнего нагромождения курьезов; а здравый смысл проявился в выборе для своей цели северных

¹Особенно если одновременно изучить формы в «Повести о Гамелине» [15], отрывок из которой, изначально написанный отнюдь не на языке Чосера, зачастую оказывался в руках тех же самых переписчиков.

354

студентов из Кембриджа, по соседству с Восточной Англией (откуда родом его Мажордом). Действительно, в мажордоме из Восточной Англии, пот-чующем южан (причем по большей части лондонцев) по дороге в Кент имитацией северного акцента (завезенного на юг через притягательные университеты), мы обретаем своего рода картину происхождения ли-тературного английского языка. Для простой случайности это слишком хорошо. Не приходится отрицать, что Чосер, будь то вполне сознательно или нет, демонстрирует поразительно точное инстинктивное понимание лингвистической ситуации своего времени. Как не присмотреться побли-же к диалектным пассажам у такого автора! Вся ситуация искусно вос-создана с помощью филологических средств. Многие ключевые черты северного наречия, особенно лексические, в силу своего скандинавского происхождения, были также распространены и на востоке. И Чосер умел использовать диалектизмы, узнаваемые как таковые, – одновременно пра-вильные для севера и, однако же, благодаря растущей значимости и вли-янию Восточной Англии, особенно Нориджа, не то чтобы неизвестные и

в столице. Мажордом одновременно – символ направления, по которому северные формы речи вторгались в язык южной столицы, и вполне подхо-дящий кандидат на роль посредника в данном рассказе. Чосер вполне мог бы привести уместное филологическое объяснение – буде какой-нибудь гиперпридирчивый современный критик его потребовал бы – той легкости, с которой рассказчик истории имитирует речь студентов.

Возможно, по этой самой причине автор подцвечивает речь своего ма-жордома лингвистическими элементами того же типа¹. Штрихи эти, совсем легкие, тем не менее необычны и выбиваются из традиционной Чосеровой манеры; так, он не пытается (насколько явствует из наших рукописей) сдабривать речь дартмутского шкипера юго-западными диалектизмами.

¹ Так, Мажордом, даже в рукописях, подвергшихся южному влиянию, использует ik am [я есть – ср.-англ.], so thee’k [чтобы мне хорошо жилось (употр. как междометие) – ср.-англ.] (по контрасту с thee’ch Гарри Бейли, С 947) в «Прологе Мажордома» (10 и 13). Этиформы отнюдь не продиктованы требованиями рифмы или размера. Также Мажордом употребляет слово capel ‘конь’, хотя, возможно, это всего лишь повтор: незадолго до того его использовали студенты (см. тж. ниже подробный комментарий к слову), а еще диалект-ное greithen [оделись – ср.-англ.]. В придачу в его уста вложено редкое слово sokene [право на помол муки – ср.-англ.] (строка 67), что, возможно, подается как диалектное или просто-речное. В любом случае, за пределами юридической сферы оно почти не встречается (судя по NED и моим собственным наблюдениям), однако, что примечательно, представлено в восточно-английском «Promptorium Parvulorum» [16]. Возможно, показательно и то, что Мажордом порою использует þeir и þeim (см. ниже).

В любом случае, приходится признать, что уроженец Норфолка – прекрас-ный кандидат в рассказчики истории про Кембридж и про северян.

На fer north [далекий север] выбор Чосера пришелся совершенно есте-ственно – неважно, было ли это обусловлено его личными познаниями, и неважно, стоит ли не столько за фаблио, сколько за его преподнесением какое-то событие «реальной жизни» – например, встреча с настоящими кембриджскими студентами, выходцами с Севера (эта вероятность никоим образом не влияет на нашу цепь рассуждений). Если в забавном анекдоте и попытаться воспроизвести характерный диалект, и проще и эффективнее выбрать вариант, столь же общепринято комичный в Лондоне, как валлий-ское «whateffer» [вместо нормативного whatever ‘все, что угодно’] сегодня. Примечательно, как изменилась ситуация со времен Чосера – заметьте, что fer West [далекий запад] выбран не был. А ведь этот диалект, в определенныхотношениях весьма любопытный, вполне уместно прозвучал бы в устах оксфордских студентов. Но – нет. Возможно, это наречие настолько отли-чалось от лондонского узуса, что в Лондоне его просто не понимали – шутка не на слуху¹. По сути дела, эта диалектная ситуация хорошо согласуется с ответом кембриджских студентов и трампингтонского мельника оксфорд-скому Николасу и плотнику из Озни [17]. Слишком хорошо для случайно-сти. Здесь все досконально продумано.

Если мы теперь уйдем от обобщений и перейдем к более подробному анализу, для начала нам надо выслушать отрывки, содержащие диалог, в общем контексте. Их следует зачитать вслух – так, как, предположительно, читал их Чосер (если и вправду читал). В отсутствие одаренного чтеца, такого как профессор Уайлд [18], каждый да проделает это сам, насколько позволяет филологическая подготовка. Это важно, поскольку благодаря одним только статистике и количественному подсчету cовершенно невоз-можно воспринять ту или иную относительно примечательную лингви-стическую черту на слух, равно как и продемонстрировать потрясающий эффект контрастности диалога и повествовательного контекста.

В ходе такого прочтения, пусть даже и небезупречно правильного, становится ясно одно – настолько ясно, что и никакой статистики не нуж-но: самая характерная черта северного диалекта для слуха лондонца – это долгое ā (древнеанглийского или древнескандинавского происхождения),

¹Интересно сравнить обычный южный или юго-западный штамп повседневного диалекта позже, как, скажем, на елизаветинской сцене, в период, когда язык столицы уже подвергся северному влиянию.

356

сохранившееся там, где в южных формах наличествовало ō. Последнее в чо-серовские времена, по всей видимости, по-прежнему представляло собою чистый звук, а не дифтонг, такой же, как в современных южных awe, or, или сходный с ним. Но на севере остается ā, без каких бы то ни было признаков лабиализации или тяготения к звуку о. На севере Англии существовала тенденция скорее к более передней артикуляции, к звуку æ¯ (то есть к сохра-нению древнего ā, пока оно не совпало с более поздним, уже пост-средневе-ковым сдвигом поздних звуков ā, что наблюдается также на юге и в общем

и целом повлияло во всех диалектах на такие ā, как во французском blame, dame или в английском и скандинавском make, cake). Это – тривиальныйфонологический факт, и вместе с тем значимый; особенно важный еще и потому, что он затронул большое количество слов. Датировка поздней пала-тализации (в сторону æ¯ ) обретает значимость разве что в случае geen, neen: это единственная серьезная наша проблема – и я посвятил ей отдельную за-метку в приложении. На данный момент скажем: хотя сдвиг в сторону æ¯ во времена Чосера, вероятно, еще не вполне завершился, дальнейшая история, по всей видимости, предупреждает нас, что северное ā уже обладало свой-ствами, предвосхищавшими перемену; это не нынешнее наше южное ā (как, например, в calm), и разница между северным bān ‘кость’ и южным bo˛o˛n была куда заметнее, нежели между современными barn и born. Этот звук на самом деле стал частью той самой «топорной резкости», оскорблявшей слух южанина, – в тех словах, где они не привыкли его слышать¹.

Статистика, собственно, показывает (см. ниже), что Чосер приводит показательно большое количество примеров этого северного ā: в рукопи-сях, здесь использованных, – около тридцати девяти, а в оригинале, по-жалуй, и больше, – и это число далеко превосходит частотность любой другой представленной характеристики. Так что даже если допустить, что количество примеров столь велико само по себе, полученный эффект (еще более впечатляющий, нежели подразумевает статистика) воспринимается как вполне намеренный. Шутку про ā оценят все; причем это ā обладает несомненным преимуществом – встречается в расхожих словах, используе-мых во всех диалектах, что таким образом покажутся вполне понятными и, однако же, еще более странными и смешными в чужеродной форме именно благодаря их привычности.

¹ Обычный случай, на самом-то деле. Звук покажется грубым носителям другого диа-лекта по причине контраста со знакомым звуком. Причем он вполне может употребляться в их же собственной речи в другом контексте. Нет никаких оснований полагать, что север-ное и южное наречие сильно различались произношением ā, например, в nāme ‘имя’.

Тем не менее, для имитаторов диалекта так просто ухватиться за ка-кое-нибудь общее соотношение, вроде ā=ō˛ , и применить его к случаям, где, в силу неких исторических причин, в диалекте оно отсутствует. Так, с гласным звуком в нашем слове time в современных йоркширских диалектах во многих случаях соотносится какой-либо вариант ā, но это происходит не повсеместно – lie, light и eye, например, обычно превращаются в lī (или lig), līt и ī, хотя имитаторы непременно породят lā, lāt и ā. Такие формы можноуслышать даже от «местных», которые говорят якобы на диалекте. В этом случае они подтверждают влияние стандартного английского, в результате которого «диалект» постепенно превращается в привычный язык, моди-фицированный согласно нескольким упорядоченным звуковым соответ-ствиям (и слегка приправленный местечковыми словечками и идиомами). Следы того же явления наблюдаются в среднеанглийском: вероятный при-мер (поскольку он представлен главным образом в областях, где ā и ˛ō близки друг к другу географически) – слово tōn ‘взятый’ [совр. англ. taken], проис-ходящее, по всей видимости, от северного tān¹, через замену гласного на южный звук ˛ō, хотя ā в tān – это позднее удлинение ă, а не исходное др.-англ. или др.-сканд. ā, которое должно было закономерным образом претерпеть то же самое южное изменение.

Обо всем этом я упомянул лишь в качестве иллюстрации того факта, что звуковые соответствия легко распознаются и находят живой отклик у нефилологической аудитории в ситуации контакта между близкородствен-ными формами языка, и в отсутствие досконального исторического или практического владения обеими формами эти соответствия могут – да что там, непременно будут – то и дело употребляться неправильно. Было бы любопытно уличить Чосера в неправильном применении его «звукового закона» ā/ō˛ к случаям, когда в силу тех или иных причин северный диалект не дает ā для южного ˛ō. Но таких ошибок – нет. Это показалось бы более зна-чимым, будь у автора больше шансов допустить ошибку. Южное ˛ō , которое не соответствует северному ā, происходит главным образом от удлинения более древнего о (как в др-англ. hopa, ср.-англ. hō˛ pe [надежда]) или от ино-странных, главным образом французских, заимствований (например, cote [верхняя одежда], hoost [хозяин]). Во втором случае ошибки маловероятны, примеры первого случая нечасты. Да, у нас есть hope (причем в диалектном значении) в cтроке 109, и hoste (старофр. hoste) в строке 211; но это все².

¹Эта форма встречается в «Р[ассказе] М[ажордома]», см. ниже.

²В случае «stolen» [украденный] (строки 191, 268), Чосер здесь по всей видимости

358

Формы hope и hoste для северных областей абсолютно правильны; но со-блюдение такого различия, даже если бы оно последовательно проявилось в большем количестве примеров, не может служить свидетельством того, что Чосер знал северное наречие напрямую. Возможно, в отделении слов такого рода от тех, где ˛ō – это северное ā, он руководствовался либо собственным произношением, либо произношением людей «старомодных». Доподлинно неизвестно, соответствовало ли уже повсеместно во времена Чосера о в hope звуку в слове soap [мыло] (др.-англ. hopa, sāpe): эти два гласных, разумеется,

и по сей день различаются в диалекте тех областей, где лабиализировалось древнее ā. В «Троиле и Крессиде» рифмовка точная, и однако же у нас есть тот знаменитый пример в четвертой строфе пятой книги, где lore [знания], euermore [навсегда] (др.-англ. lār, māre) противопоставляются и, согласносистеме строфы, не рифмуются с forlore [утраченный], more [корень], tofore [раньше] (др.-англ. forlŏren, mŏre, tōfŏran).

Таким образом, можно заключить, что общее соответствие северного ā южному ˛ō Чосер распознавал (равно как и его аудитория). Это один из клю-чевых моментов, очевидных из его передачи северного диалекта; он особен-но подходит замыслу автора. Но в диалектных фрагментах содержится куда больше, нежели эти грубоватые, незамысловатые эффекты; рассмотрим же их подробнее. Предположим с самого начала, что все отклонения от стан-дартного узуса автора, слова и словоформы, которых Чосер нигде больше не употребляет, здесь намеренны и предложены читателям в качестве об-разцов северного наречия. Предположить такое и впрямь разумно; исходя из этого допущения, мы могли бы по справедливости проэкзаменовать Чосера по лингвистике, если бы не одна серьезная трудность: письменные работы соискателя утрачены. По счастью, Адам и его отпрыски сберегли копии, но, к сожалению, копии эти ненадежны как раз в тех деталях, что мы хотели бы внимательно изучить; вероятно, менее ненадежны – в том, что касается словаря, и более – в том, что касается грамматики, диалектных форм и орфографии. Наша задача – распознать, где потрудился Чосер, а где – его переписчики. А полноценное сравнение попыток нашего соиска-теля воспроизвести «диалект» с его «стандартным узусом» потребует куда более внимательного изучения индивидуальных авторских особенностей (и случайных, непреднамеренных свидетельств) в рукописях, как в основ-ном корпусе его работ, так и в этих отдельных фрагментах, нежели, как

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒