ГЛАВА 18. Примечание к части

ГЛАВА 18

Следующие несколько дней Син не выходил из квартиры, не видел в этом смысла. Он проигнорировал стук в дверь, когда кто‑то пришёл справиться о том, куда запропастилась его карта снабжения, равно как и телефонный звонок. Как ни странно, от Райана. Он даже забросил тренировочный зал. Это был ненужный риск; Син и так был на взводе и испытывал потребность врезать кому‑нибудь по морде, чтобы полюбоваться, как та превратится в кровавое месиво.

Он думал, что со временем гнев стихнет, а унижение забудется, но не тут‑то было. Он по‑прежнему злился на Бойда и испытывал жгучую ненависть к себе. А вся эта ситуация с «Ромео» всё только усугубляла. Бойд ни хрена не знал об Агентстве, теперь это было ясно как день, и всё равно отказывался прислушиваться к его советам. В этом смысле разлука не только не смягчила сердце Сина, а лишь укрепила его убеждение в том, что Бойд умственно отсталый. Вот только Бойд не был идиотом. Он был просто ребёнком, грёбаным тупым ребёнком.

Окажись на месте Бойда кто‑то другой, Син решил бы, что тот заслужил все лавры, которые бросят к его ногам в честь новоприобретённого статуса. Напыщенный самоуверенный болван, слишком упрямый, чтобы подвергать сомнению собственные решения, слишком глупый, чтобы понять, почему Син был так непреклонен. Но это был не кто‑то другой. Это был Бойд.

Мысль эта посещала Сина по несколько раз на дню во время его добровольной самоизоляции. Он пытался гнать её от себя, убеждая себя в том, что Бойд должен научиться извлекать уроки из своих ошибок, что это пойдёт ему на пользу. Возможно, тот наконец‑то поймёт, во что ввязался. Но облегчения это Сину не принесло. Наоборот, он понял, что ничего бы этого не случилось, если бы он не пошёл на поводу у эмоций и ревности и додумался всё разжевать несмышлёному ребёнку.

Он не для того столько лет был изгоем, терпел насмешки и презрение общества, чтобы позволить какому‑то маленькому, глупому, гражданскому мальчишке задеть его чувства. До сих пор он даже мысли не допускал, что такой сценарий возможен. Но опять же, до недавнего времени он даже не предполагал, что станет мстить за чью‑то боль.

А ведь это был такой блестящий план! Он пытался поступить правильно, вот только с Бойдом всё шло наперекосяк. И с каждым разом становилось только хуже.

Но самым ужасным во всей этой истории было то, что теперь Син точно знал, что он такой же, как все остальные – жалкий и озабоченный. Несмотря на годы отчуждения, несмотря на тренировки отца, несмотря на ненависть к людям в целом, он по‑прежнему хотел Бойда. Прежде всего ему нужен был его друг и лишь потом… Син затруднялся сказать, кто именно. Затруднение вылилось во вполне конкретное желание вонзить нож в горло Тьерри, когда Бойду вздумалось флиртовать с этим грёбаным идиотом. Когда же этот жалкий человечишка начал прикасаться к Бойду, с которым Син больше не мог перекинуться ни единым словом, ревность переросла в настоящую ярость.

А ещё этот чёртов пульт…

Преисполненный отвращения к своей жалкой персоне, Син мерил шагами квартиру. Он пытался выкинуть эти мысли из головы, но это оказалось невозможным. Независимо от того, как сильно он тренировался, как настойчиво заставлял себя спать, мысли всё равно возвращались. Испуганное лицо Бойда, его молчание; вот Тьерри прикасается к Бойду, трахает Бойда и ещё… отель. Губы Бойда, его руки, их тела, так идеально подходившие друг другу, а потом снова… от ворот поворот. Страх. Ужас на лице Бойда.

Это не должно было причинять такую боль, но Сину было больно. Даже сейчас, по прошествии нескольких дней, у Сина всё сжималось внутри от одной этой мысли.

Чёрт, как же он хотел ненавидеть Бойда!

Когда раздался звонок мобильника, Син чуть было не швырнул его в стену. Подавив мучительное желание, он взглянул на экран и проворчал:

– Чего тебе?

– Чтобы через час был в моём кабинете, – приказал низкий грубый голос на другом конце провода.

– На блюдечке с голубой каёмочкой.

Задание – это отличный способ отвлечься. Син практически мечтал оказаться подальше отсюда.

Через несколько минут Син выполз из свой «норы», прячась под капюшоном толстовки от цепких взглядов охранников и кусачего ветра. Добравшись до Башни, он поднялся по лестнице на верхний этаж. Син приложил карту к считывателю у двери на лестничной клетке и попал на административный уровень, где располагались кабинеты Коннорса и Вивьен.

– Что ты здесь делаешь?

Син посмотрел на Энн сверху вниз, проглотив едкий комментарий, вертевшийся на языке. Сейчас у него не было желания ни с кем пререкаться.

– Меня вызвал твой отец. Ты же знаешь, он без меня жить не может.

Лицо Энн напряглось, губы презрительно скривились. Пожалуй, в Агентстве не сыскалось бы другого такого человека, который бы относился к нему с большим отвращением, чем Энн. Но у неё хотя бы была на то причина.

– Поверить не могу, что они до сих не закрыли тебе доступ на этот этаж. Где это видано, чтобы преступник разгуливал по компаунду как ни в чём ни бывало?!

– Ну, – ухмыльнулся Син, подливая масла в огонь. Он не мог устоять перед искушением позлить её, хоть и знал, что заслуживает её ненависти. – По всей видимости, твой отец не считает мои преступления столь уж тяжкими.

Звук пощёчины эхом разнёсся по пустынному лобби. Син даже глазом не моргнул, он едва ли почувствовал что‑то. Улыбка всё так же порхала на его губах.

– Да пошёл ты! – Энн развернулась и сорвалась с места. Каблуки зло зацокали в направлении кабинета Вивьен.

– Сначала ужин, всё остальное потом! – крикнул он ей вслед.

Воспоминание тут же всплыло в памяти, невольное и непрошеное. Молочно‑белая кожа, исполосованная сеткой шрамов. Он мог сколько угодно делать вид, что ему всё равно, но Лидия будет преследовать его вечно.

Син прошествовал в кабинет Коннорса, мельком взглянув на Сэмюэля, помощника Маршала, проигнорировав взгляд, коим тот наградил его в ответ.

Все действия агентов были продиктованы его приказами, но за свою карьеру многим из них так и не представилась возможность воочию узреть того, кто их отдавал. Маршал Джейкоб Коннорс возглавлял Агентство с незапамятных времён, но мало кто знал, кем он был до войны и как оказался там, где оказался.

Син постучал, замер перед дверью и, сложив губы бантиком, уставился в камеру, терпеливо дожидаясь, когда Коннорс его впустит. Зажужжав, индикатор рядом с дверной ручкой вспыхнул зелёным.

Наверное, это был самый огромный кабинет во всём компаунде и гораздо более роскошный, нежели кабинет Кархарта. Несмотря на это, в нём не было ничего, что могло бы поведать хоть что‑то о человеке, который в нём разве что не спал: ни одной личной вещи, никаких намёков на его довоенное прошлое, даже фотографий жены или дочерей и тех не было. Спартанский и холодный, такой же, как и сам Коннорс.

– Я тут с твоей дочуркой столкнулся только что, – Син приземлился в кресло напротив Коннорса. – Она всё такая же злющая мегера, Джейкоб. Гордишься, наверное.

– Её злость, равно как и её осторожность, продиктованы здравым смыслом и объясняют, почему она всё ещё здесь и в добром здравии, тогда как её сестра‑близнец прикована к инвалидному креслу, – стальные серые глаза полыхнули недобрым пламенем из‑под густых серебряных бровей.

– Ты жестокий человек, Джейкоб. Бедняжка Лидия.

– Бедняжка Лидия была идиоткой, и я больше не желаю обсуждать её с существом, которое несёт ответственность за то состояние, в котором она оказалась.

– Это её вина, что она оказалась в таком состоянии. Это её голову посетила блестящая идея накачать меня наркотиками, а потом трахнуть.

– Именно. И поэтому я больше не хочу о ней говорить.

Коннорс вернулся к своему письму. Син откинулся на спинку кресла, отметив, что в кабинете Маршала гораздо теплее, чем когда‑либо было в его квартире. Возможно, они специально установили температуру в ней на минимум. Эдакая изощрённая, пассивно‑агрессивная пытка. К несчастью для них, отец учил его драться в лютую сибирскую стужу. Чтобы его проняло, требовалось нечто большее, нежели неисправный термометр.

Спустя какое‑то время Коннорс закончил то, над чем бы он там ни корпел, и толкнул планшет к противоположному краю стола. Син заметил, что тот как будто ждёт его реакции.

Син включил планшет, посмотрел на фотографию на нём и фыркнул:

– Ни фига себе!

– Вопросы?

– А это случайно не тот мужик, который отстраивает бедные кварталы и жертвует кучу денег на благотворительность?

– Да.

Син едва сдержал смешок.

– Ого.

– Следует также отметить, – ледяным тоном добавил Коннорс, – что немалую часть этих денег он жертвует Янусу, а они, в свою очередь, покупают на них оружие.

– Мне кажется, или ты передо мной оправдываешься, Джейкоб?

– С чего бы вдруг я стал оправдываться перед таким, как ты?

Син пожал плечами и пробежал глазами по заданию. Закончив, он рассмеялся в полный голос.

– Так этот парень настолько чист, что ты голову сломал, как бы уличить его в каком‑нибудь сфабрикованном тобой дерьме? Мне не нравится, когда мои убийства приписывают случайным и неумелым наёмникам.

– Ты понял, что от тебя требуется? – резко одёрнул его Коннорс.

– Да. Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт, что на это уйдёт несколько недель. Но, думаю, не больше месяца.

– Отлично. Просто сделай это и не облажайся, – угрожающие нотки в голосе Маршала не оставляли сомнений, что случится, если Син облажается.

– Постараюсь не налажать, дорогой. Очень постараюсь, правда, – Син поднялся на ноги и сунул планшет в карман. – Мне понадобятся снаряжение и деньги.

– Заполни карточку снабжения и обратись к Чарльзу. У тебя есть доступ ко всему, что может потребоваться для выполнения этого задания.

Син повернулся к Маршалу спиной, намереваясь покинуть его кабинет. Он уже положил руку на дверную ручку, когда Коннорс огорошил его вопросом:

– Ты трахаешь мальчишку Вивьен?

Син застыл.

– С чего бы тебе спрашивать меня об этом?

– Да или нет, агент Вега?

– Нет. Я его не трахаю.

Коннорс тихо фыркнул.

– Так я и думал. Как только я поверю, что ты не импотент, я тебя кастрирую. Свободен.

Син сжал зубы, до белых костяшек стиснул дверную ручку. Было невероятно сложно не развернуться и не воздать Коннорсу по заслугам, но он сдержался и заставил себя переступить через порог ненавистного кабинета. Он не знал, почему Коннорсу взбрело в голову спросить его о таком, впрочем, сейчас ему не было до этого дела. Сейчас он был просто благодарен возможности сбежать из компаунда хотя бы на несколько недель.

* * *

Задание включало в себя посещение разных городов по всему миру. Через пару недель Син устал играть в салочки со своими мишенями.

И вся эта чехарда затевалась ради одного‑единственного человека по имени Андерсон Макколл, богатого американца, в прошлом священнослужителя, а ныне филантропа, посвятившему свою жизнь помощи нуждающимся. Символу надежды и великодушия, любимцу светских тусовок. Проблема заключалась в том, что, ко всему прочему, он был ещё и ярым сторонником Януса, поощрявшим их попытки свергнуть правительство США. На него бы и внимания никто не обратил, смирившись с сим незначительным раздражающим фактором, если бы не одно обстоятельство – сорок процентов оружия Януса было приобретено на его пожертвования.

Конечно, можно было бы просто убить его и дело с концом, но это возвело бы Андерсона в ранг мученика, поэтому в этот раз Агентство избрало другую тактику. Они плели паутину несколько месяцев, и теперь доброе имя Макколла обросло связями с несколькими инвесторами, чьи моральные принципы вызывали большие сомнения. Ниточки шелкопрядов тянулись сразу к нескольким сомнительным субъектам, связанным с торговлей наркотиками и детской проституцией. Через две недели выяснится, что Андерсон систематически избавлялся от своих сомнительных деловых партнеров, чтобы обелить своё имя и заставить их умолкнуть навеки. Когда всё будет кончено, в печать выйдет статья, согласно которой Макколл сведёт счёты с жизнью из‑за чувства вины.

Конечно же, тем человеком, который устранит подельников Макколла, будет Син, но мёртвые унесут его имя в могилу, а имя Андерсона Макколла будет запятнано позором на веки вечные. Грязное дело; Син был не в восторге от того, что его заставляли делать, но он не мог не отдать Агентству должное. Они хорошо подготовились: получили доступ ко всем счетам Макколла, вели прослушку его телефонных разговоров, сфабриковали связи между Макколлом и известными киллерами. Та тщательность, с которой они отнеслись к этому делу, вызывала беспокойство. Но всё равно это была грязная работа.

Отец научил его тому, как делать его работу: убивать цель, не задавая вопросов, не сомневаясь, даже если приказы вызывали обоснованные сомнения. Но задания, подобные этому, задевали за живое. Син не возмущался, когда его заставляли убивать политиков и лидеров террористических ячеек. Это были «чистые» убийства. Он почти ничего не знал о своих целях. Син не возражал, когда его заставляли истреблять боевиков и уничтожать их базы. Но когда его заставляли играть с объектами в игры, подбрасывать им улики, копаться в их нижнем белье, узнавать все мельчайшие подробности их жизней, чтобы потом разрушить эти самые жизни до основания, возмущение его не ведало предела. Довольно было и того, что он эти жизни забирал.

Син бродил по рынку Марокко, скрыв лицо под шемахом(1). Но даже преследуя очередную цель, он не мог перестать думать о Бойде. Син был уверен, что у его юного напарника нашёлся бы в арсенале более хитроумный способ выследить этих парней и подбросить им улики. Уж Бойд бы точно не стал тратить на слежку несколько часов кряду. Сей факт не мог не вызывать раздражения.

И оно лишь утроилось, когда у Сина появилась навязчивая привычка по несколько раз на дню анализировать каждое слово, которым они обменялись во время миссии во Франции. Там, вдали от Лексингтона, как только выпадала свободная минутка, он раз за разом прокручивал их разговор в голове, и почти всегда впадал в отчаяние, когда мысли его неизбежно возвращались к той ночи в отеле. Поначалу он сожалел обо всём, что там произошло, и винил Бойда в том, что тот его соблазнил, а потом продинамил, но когда он вспоминал влажное скольжение их языков и руку Бойда, сжимающую его член, то понимал, что сожалеет лишь о том, что больше никогда не сможет прикоснуться к Бойду или попробовать его на вкус.

Из всей этой ситуации Син чётко уяснил для себя лишь одно – он не создан для всей этой херни. Он не знал, как быть кому‑то другом, не напугав объект симпатии до чёртиков, не говоря уже о том, чтобы стать для кого‑то любовником. И блестящая идея преподнести Бойду в качестве подарка на день рождения чей‑то труп – лучшее тому доказательство. Всё случившееся лишь подтверждало то, что Син знал ещё тогда, когда был ребёнком, то, о чём ему не следовало забывать, то, что изменить он был не в силах.

Он был убийцей, и точка. Лишь в этом он был хорош, единственный ценный навык, которым он обладал.

У каждого в этом мире есть своя роль. У него вот такая.

С ним всё было ясно с самого начала, и это та причина, по которой отец взялся его тренировать. Эмилио уже тогда знал, что Син необычный ребёнок, и события, имевшие место в Гонконге, были тому подтверждением. Склонность к агрессии и насилию проявилась в нём уже в возрасте восьми лет, а дикие повадки и недоверие к человеческому виду, пустившее в нём глубокие корни, лишь усугубляло общую картину.

Он много лет был совсем один, никому не доверял, и такое положение дел его вполне устраивало. Жизнь его была подчинена одной цели, хотя временами он и отклонялся от заданного курса. В такие моменты он спрашивал себя, зачем он делает то, что делает, зачем он снова и снова возвращается в Агентство, зачем он продолжает работать на людей, которые видят в нём только «инструмент» для достижения их целей. Когда он был подростком, то частенько порывался бросить всё это и уйти, ведь должно же было быть ещё что‑то. Там, за стенами Агентства. Но мечты так и остались мечтами, с течением времени истончились, а потом и вовсе исчезли, когда он вырос и понял, что в огромном мире, простиравшемся за стенами Агентства, для такого как он места нет.

Син не знал, как общаться с людьми. Он мог бы научиться притворяться «нормальным» и «человеком», но не хотел. Реальность была такова, что он был совершенно не приспособлен к жизни среди людей, и потому он беспрекословно делал то, что ему говорили, просто потому, что не знал, чем бы предпочёл заняться вместо этого. Когда в голове царил сумбур, Син вспоминал то, чему его учил отец. Но в броне Сина нашлись бреши. Как оказалось, Эмилио вытравил из него далеко не все слабости. Одна всё же пустила корни и проросла на благодатной почве.

Первый раз всё пошло под откос из‑за девчонки. Толпа мужиков насиловала девушку, ещё совсем ребёнка. А потом глаза застлала тьма, он как будто смотрел на себя со стороны. Он помнил урывками тела мужчин; как, испугавшись жестокости кровожадного убийцы, девочка бросилась бежать куда глаза глядят, а потом нагрянули падальщики… Те самые, которые позволили изнасиловать девочку, но тут же примчались, чтобы убить её спасителя, а потом ограбить его бездыханное тело. Он не хотел устраивать кровавое побоище, так получилось.

Син четыре года просидел взаперти на Четвёртом и потратил это время с пользой – искоренял в себе эту слабость, сострадание к беззащитным и беспомощным. А потом на горизонте нарисовался Бойд, и в жизни Сина появился человек, который не относился к нему, как к чудовищу. Он вёл себя так, словно Син был ему другом, единственным другом, который у Сина когда‑либо был.

Син понятия не имел, почему желание оберегать эту близость с Бойдом переросло в нечто иное… с сексуальным подтекстом, но он хотел, чтобы это чувство ушло и больше никогда не возвращалось. И нескольких недель в одиночестве на другом краю Земли было недостаточно, чтобы вернуть всё на круги своя.

На календаре было девятое февраля, к этому времени Син уже вычеркнул почти все имена из своего списка. Все, кроме одного.

Всё шло гладко. Улики вели к Макколлу, череда убийств – к русскому киллеру Александру Трусову; в прошлом, до того, как началась война и пал Кремль, лейтенанту ФСБ Российской Федерации. Трусов считался мёртвым, но до того момента, как он пропал без вести, на его мобильник поступило несколько вызовов из офиса Макколла в Луизиане.

За это время пресса успела вывалять имя Макколла в грязи, обвинив его во всех смертных грехах. Любимец первых полос стал изгнанником и укрылся от вездесущих СМИ в своём доме в Новом Орлеане, заморозив все свои проекты. Если верить интервью с членами его семьи, мужчина впал в депрессию и утратил последние крохи надежды, что ещё теплились в нём.

Ярость, копившаяся в Сине с тех пор, как он приступил к выполнению этого задания, начала выходить из‑под контроля и требовала выхода.

Уже не в первый раз он выбирал чью‑то сторону, исполняя волю Агентства. Син и раньше понимал, что моральные принципы для него не пустой звук. Однажды Агентство приказало ему убить премьер‑министра Италии на глазах у её троих детей, потому что она была не согласна с их решением относительно итальянских повстанческих группировок. Тогда Син чуть было не провалил миссию, несколько дней откладывая устранение цели без веских на то причин. Но к тому времени, как Син добрался до Нового Орлеана, он уже слишком далеко зашёл, отступать было некуда. Он уже помог Агентству разрушить жизнь Макколла, поэтому милосерднее было забрать и саму жизнь, чтобы избавить беднягу от страданий.

Проникнуть в дом Макколла не составило никакого труда. Особняк в стиле греческого возрождения можно было бы назвать красивым, вот только внутреннее убранство не вязалось с внешним лоском. Дом пребывал в упадке: большая часть мебели была ветхой и слишком аскетичной. Зато на стенах не было ни одного свободного места. Всё вокруг было увешано рамками, а в них многочисленные награды за заслуги и фотографии детей, которым городские проекты для молодёжи, финансируемые Макколлом, дали пропуск в жизнь.

По мере того, как Син поднимался по крутым ступенькам бесконечной винтовой лестницы, приближаясь к цели, мучительное чувство, скрутившее живот, накатывало всё сильнее.

– Я не знаю, Николь. Я просто… Просто сейчас я не хочу говорить об этом. Нет, я в порядке. Я буду в порядке. Не знаю. Мне просто нужно побыть одному.

Син пошёл на звук голоса, доносившегося из хозяйской спальни. Дверь была распахнута настежь, и он смог различить в темноте фигуру худощавого мужчины. Тот смотрел в окно, повернувшись к нему спиной.

– Это всё уже не имеет никакого смысла. Всё кончено. Всё, что я сделал… И теперь даже моя собственная семья во мне сомневается? Я перезвоню тебе позже. Мне нужно кое‑что сделать, уладить кое‑какие дела.

Последовала пауза, и Син проскользнул в спальню, тихо прикрыв за собой дверь.

– Я перезвоню тебе позже. Это не важно, Николь. Прощай.

Макколл разжал ладонь, телефон упал на пол. Он лежал у его ног, но мужчина не сдвинулся с места, чтобы его поднять. Он стоял и смотрел в окно.

– Вы явились затем, чтобы меня убить?

Син вздёрнул бровь и прислонился плечом к дверному косяку.

– Вообще‑то, я явился затем, чтобы заставить тебя совершить суицид.

Макколл повернулся к нему лицом; к удивлению Сина, тот его ни капельки не боялся. Он выглядел старше, чем на фото. Ему было за пятьдесят, но он выглядел так, как будто разменял шестой десяток, как будто за последние три месяца он постарел на десять лет. Взлохмаченные седые волосы, покрасневшие молочно‑голубые глаза и тёмные тени под ними.

– То есть, иными словами, – сказал Макколл, – вы явились сюда затем, чтобы меня убить.

Син пожал плечами.

– Семантика(2).

Макколл подошёл к столу, взял бутылку джина и стакан с усталостью и покорностью судьбе человека, который знает, что обречён.

– Хотите выпить? Или мы должны приступить к этому немедля?

– Я не пью, но ты можешь выпить. Вообще‑то, если ты будешь пьян, это только сыграет мне на руку.

– Вот как? Собираетесь меня отравить? – голос Макколла был почти весёлым. – Что за нелепость.

Син пожал плечами.

– Эй, это была не моя идея. Я просто делаю, что велено.

– Ах, вот оно как, – Макколл кивнул и налил себе выпить. – Так вы действуете по чьей‑то указке?

Син пересёк комнату и остановился напротив его стола.

– А это имеет какое‑то значение? Это ничего не меняет.

– Ну, я просто надеялся, что перед тем, как я сведу счёты с жизнью, мне объяснят цель этой грязной кампании, – Макколл взял стакан в руку, поднёс его ко рту, но не сделал ни глотка. – Ну да, конечно...

Он снова поставил стакан на стол и подтолкнул его к Сину.

– Ты очень упрощаешь мне работу, – сказал Син, доставая из кармана пузырёк с жидкостью. Он вылил его в стакан и протянул Макколлу. – Пей.

– А что, если я откажусь? – поинтересовался тот, садясь на столешницу. – Как вы собираетесь заставить меня это выпить? Поверьте, в данный момент мне всё равно, я не буду сопротивляться. Просто любопытно, какой у вас был план.

– Я бы сказал, что, если ты откажешься, я убью твою сестру. Не усложняй всё.

– Понятно, – Макколл замолчал, гипнотизируя стакан, а потом поднял его и залпом выпил его содержимое. – Сколько у меня времени?

– Час.

– Ясно, – кивнул он, вертя в руках пустой стакан. – И что это было?

– Обезболивающее, которое ты принимаешь от артрита. Смертельная доза.

– Понятно. Ну, что ж, присаживайтесь, молодой человек. Не стойте у меня над душой.

Син не знал, что и думать об этом человеке, не так он себе представлял это задание. Это только всё усложняло. Он опустился в кресло напротив Макколла и какое‑то время они просто смотрели друг на друга. Лишь монотонное тиканье напольных старинных часов в углу нарушало гробовое молчание, повисшее в комнате. Это раздражало Сина. Слишком много драмы. Лучше бы он незаметно подлил старику яд и никогда не встречался с ним лицом к лицу.

– Что с вами?

– Что?

Макколл развёл руками.

– Вы злитесь.

– Возможно.

– Возможно, потому, что вы убили невиновного человека?

– Возможно.

– Возможно, из‑за этого вы чувствуете себя виноватым.

Син вздохнул.

– Возможно. Но это ничего не меняет.

Макколл откинулся на спинку кресла, то протестующе заскрипело в ответ.

– Вы не такой, каким я представлял себе моего убийцу. Вы слишком молоды и трагичны.

– Ты что, издеваешься?

Старик улыбнулся.

– Ну, никто не станет отрицать тот факт, что вы удивительно красивый молодой человек. Но в вас есть что‑то тёмное. Вы напоминаете мне одного мальчика, которого я когда‑то знал. Он прошёл войну и выжил.

– Травя людей?

– Нет, – спокойно ответил Макколл, не сводя глаз с Сина. – Но у него не было особого выбора в жизни, так же, как и у вас. Он делал ужасные вещи, чтобы выжить.

– Это всего лишь твои домыслы, старик.

– Вот как? Мне показалось, вы признались, что чувствуете себя виноватым.

Син откинул голову на спинку кресла.

– Ты же понимаешь, что я только что отравил тебя. Что я не лгу. Что очень скоро ты умрёшь.

– Да.

– Так какой смысл меня умасливать?

– Что вы. На данный момент мне больше незачем жить, – горечь состарила лицо Макколла ещё на несколько лет, глубокие морщинки пролегли вокруг рта и на лбу. – Моя семья предала меня, они больше не верят мне. Даже выступи я с заявлением в СМИ, они всё равно мне не поверят. Моя невестка предприняла меры, чтобы я не мог увидеться с племянником. После всего хорошего, что я пытался сделать для детей… – дрожащей рукой он плеснул себе ещё джина. – Если бы самоубийство не было грехом, возможно, я бы уже сам наложил на себя руки.

– Прости, – холодно ответил Син, не отрываясь от созерцания потолка. Ему и правда было жаль. Но несмотря на смятение, бурлившее внутри, лицо его не выражало ровным счётом ничего.

Ничего на свете он не желал так сильно в этот миг, как быть тем хладнокровным убийцей, которым его все считали. Монстром, который мог убить кого угодно и не испытывать при этом ни грамма сожаления. Син хотел, чтобы ему не было дела до жизни этого человека. Син хотел, чтобы ему не было дела до смерти этого человека. Он вообще хотел, чтобы ему ни до чего и ни до кого не было дела.

Ему вдруг вспомнилась та ночь, когда он убил Джареда Стрикленда, и то, как он разорвал того человечишку на кусочки, не давало ему покоя, хотя этот кусок дерьма и заслуживал смерти. Так странно. Отчего‑то некоторые вещи его совершенно не трогали, тогда как другие выворачивали душу наизнанку.

– Что ж, уверен, вы не желаете слушать о моих проблемах, – сказал Макколл. – Я просто хочу, чтобы вы рассказали мне почему. Почему вы сделали это со мной? Неужели я представляю такую угрозу? Это… – он сомневался даже сейчас. – Это потому, что я поддерживаю антиамериканские группировки?

– Я бы сказал, что миллионы долларов, которые ты пожертвовал Янусу, тянут на нечто большее, чем просто «поддержка».

– Понимаю, к чему вы клоните, – старик тихо засмеялся. – Американское правительство не перестаёт меня удивлять.

– Ну, технически ты предатель, которому американское правительство позволило процветать и заработать миллионы долларов. Ты знаешь, что покупали те, кому ты жертвовал эти миллионы? Оружие, чтобы убивать американцев. Ты знаешь, что на твои деньги они устраивали террористические акты, в которых погибали дети, о которых ты так печёшься?

Слова упали на мёртвую землю. Тишина была такой оглушительной, что у Сина по спине пробежали мурашки. Он говорил в точности как Коннорс.

Макколл поднялся на ноги и обогнул стол, без тени страха встал перед Сином, встретившись со своим судьёй и палачом в одном лице. Он смотрел ему в глаза не моргая, ничего не говоря, ни один мускул не дрогнул на его измождённом лице. Всем своим видом он выражал готовность принять свою судьбу, замер в ожидании обвинительного заключения.

Син не шелохнулся и не отвёл взгляд, даже когда его тело напряглось, инстинктивно приготовившись защищаться или броситься в атаку. Но Син знал, что Макколл не представляет для него угрозу. Ни припрятанного в тайнике оружия, ни кнопки сигнализации под столом – ни одной причины для паники. Только судья и его подсудимый, а вместо присяжных время, утекающее из водянистых глаз Макколла.

– Вы раньше уже убивали невиновных?

Син вспомнил, когда ему в последний раз было так хреново на задании. Сознание услужливо подкинуло воспоминание: бестелесные призраки выползли из тени, разбуженные криками детей той, чья голова взорвалась и превратилась в кровавое месиво. Вот только в тот раз Сину не нужно было любоваться на последствия своих деяний, он мог уйти, сейчас же он был прикован к этой комнате, пока не сможет подтвердить, что объект уничтожен.

– Да, но среди них не было мужчин.

– Стало быть, вы убивали женщин?

– Да.

– Детей?

Син сжал челюсти.

– Нет.

Макколл кивнул. Он изучал лицо Сина мутными глазами, его веки налились свинцом. Старик прислонился к столу.

– У вас есть родители?

– Почему ты задаёшь мне эти дурацкие вопросы? – Син поднялся на ноги и подошёл к окну, кожей ощущая на себе призрачную тяжесть взгляда, прожигавшего его спину. Большая ошибка, он действовал с несвойственной ему небрежностью. Следовало бы заставить Макколла остаться в кресле и умолкнуть, просто наблюдать за тем, как он будет умирать, а не вести с объектом задушевные беседы.

– Вас это нервирует?

Снаружи солнце пыталось пробиться сквозь пелену дымчатых облаков. Лучи просачивались сквозь них и падали на раскидистые деревья и троллейбусную линию, украшенную древними бусами, обёрнутыми вокруг неё сотни раз.

– Вас нервирует то, что вам приходится разговаривать с человеком, чью жизнь вы разрушили?

– Да, – отрезал Син. – И я не разрушал твою жизнь. Это сделали мои работодатели. Я всего лишь марионетка.

– Талантливая марионетка. Сомневаюсь, что кому‑то под силу сделать то, что сделали вы.

Син втянул ноздрями воздух и закрыл глаза, мысленно отгораживаясь от противоречия, раскалывавшего его голову на части. За окном царила древняя красота, а он был заперт в этой кошмарной комнате. Какое‑то смутное чувство подталкивало его уйти, но в задании чётко говорилось, что он должен дождаться, пока всё не закончится. Если он уйдёт, а Макколл позовёт кого‑то на помощь, если в его крови обнаружат концентрированную дозу яда, то вся миссия будет поставлена под сомнение. А сомнение – это провал.

– Сколько вам лет?

– Это не важно.

– У вас есть дети?

Син замотал головой. Идея о том, чтобы создать нечто, похожее на него – ебанутое на всю голову, у которого страсть к насилию и убийству в крови, – повергла его в ужас.

– Родители?

– Нет.

– Вы их знали?

– Да, – прорычал Син. – Прекрати задавать мне вопросы!

– Я вас огорчил?

– Да! – Син резко повернулся к нему лицом, и старик наконец‑то испугался – сделал шаг назад. – Просто сдохни молча!

Макколл вернулся в своё кресло, дрожащая рука снова потянулась к бутылке.

– А иначе что? Убьёте меня? Вы же сами сказали, что я должен уйти с миром; о том, чтобы уйти молча, мы с вами не договаривались.

Сину нечего было возразить на это.

– Вы верите в бога?

Син смерил полоумного старика скептическим взглядом и расхохотался. Твою ж мать, он сам был уже на грани!

– Бога нет, старик.

– Ваши родители научили вас этому?

– Моя мать была свихнувшейся проституткой и наркоманкой. А мой отец научил меня убивать. Христианское мифологическое божество на горизонте так и не появилось, – Макколл нахмурился, отчего морщинки возле его рта стали ещё глубже. Син перестал ерошить волосы и раздражённо опустил руку. – Не смотри на меня так. Мне не нужна твоя жалость. И твоё сраное христианское прощение тоже. Я убийца и чудовище, и так будет всегда.

Признание сорвалось с языка прежде, чем он смог его проглотить. Что‑то скреблось в глубине его сознания. Воспоминание, пытавшееся выбраться на поверхность.

– Худшее случилось со мной не после рождения, а в тот момент, когда я появился на свет. Моё рождение было ничем иным, как…

Слабый призрачный голос и пистолетная очередь эхом отдала по ушам – та‑та‑та. А под аккомпанемент выстрелов перед глазами пронеслись картинки его повторяющегося кошмара, вот только в этот раз они были яркими, а не смазанными иллюзиями из сновидений. Кровь струилась по траве, а длинные татуированные пальцы чертили бороздки на тёмной земле.

– Ваше рождение было делом божьим. Оно было так же неизбежно, как и моя смерть.

Син невидящим взглядом вперился в Макколла, учащённо дыша.

– Что?

– Я сказал, ваше рождение было делом божьим. Каждый человек приходит в этот мир, чтобы исполнить своё предназначение. И у каждого из нас оно своё, – старик внимательно посмотрел на Сина. – Не думаю, что ваше предназначение заключается в этом. Возможно, моё.

– О чём ты говоришь, чёрт бы тебя побрал?

Макколл моргнул и медленно поставил стакан на стол. Яд бежал по его венам, замедляя реакции тела. Син буквально чувствовал в воздухе запах приближающейся смерти.

– Возможно, вам нужно было почувствовать бремя вины.

– Вина ничего не изменит.

– А как же любовь?

– Это слово для меня ничего не значит.

– Совсем ничего? – Макколл побледнел и осунулся, следующие слова дались ему с трудом. – Вы никогда ни о ком не заботились? Никогда не были добры к кому‑то без всякой на то причины, просто потому, чтобы сделать кого‑то счастливым?

Слова Макколла заставили выйти из тени того единственного человека, которого Син так упорно пытался вытолкать взашей из своей головы.

– Если это правда, то мне вас искренне жаль. Чтобы появилась возможность перемен, в вашей жизни должно быть место не только для приказов и ненависти к себе.

Теперь вместо фрагментов сцены смерти Син видел улыбку Бойда; когда он улыбался, его лицо как будто светилось изнутри. Вместо окровавленных скрюченных пальцев и зелёных глаз, уставившихся на невидимого врага, Син видел тонкие пальцы Бойда, в отчаянии вцепившиеся в пульт за секунду до того, как швырнуть его ему в лицо. Вместо поля травы и кровавых брызг, сверкающих в лунном свете, он видел лицо Бойда в тусклом свете приборной панели пассажирского сиденья и нежность в его глазах, когда тот смотрел на него. Вместо пистолетной очереди он слышал тихий смех Бойда.

Воспоминаний было так много: вот они смотрят друг на друга в душе отеля, и он встает перед Бойдом на колени, чтобы обработать его рану; а вот толпа врагов окружает их, и Бойд доверчиво жмётся к нему, вверяя свою жизнь в его руки; или вот эти робкие взгляды, которые он бросал на него во Франции.

Но теперь всему этому пришёл конец. Всему. И то была его вина. Потому что он не знал, как должен вести себя нормальный человек. Потому что он психопат. Монстр.

Стыд ядом растекался по венам, выжигая всё внутри, разъедая остатки самообладания. Син выскочил из комнаты, так и не дождавшись, пока свет в глазах Макколла угаснет.

Примечание к части

1) Название «шемаг», «шемах» (англ. shemagh) использовалось солдатами Британской империи, которые носили их практически повсеместно в жарких странах, в том числе и в годы Второй мировой войны. По сути, это та же куфия ‑ мужской головной платок из хлопка, популярный в арабских странах, но как правило пустынной или темной расцветки.2) Семантика ‑ наука, которая посвящена смыслу слова, множеству букв и предложений.

ГЛАВА 19

Одиннадцатого февраля Кархарт позвонил Сину и сообщил, что тот встретится с Бойдом в мотеле в Торонто.

В городе орудовала небольшая террористическая группировка; предполагалось, что её возглавлял ключевой член Януса – Алексис Дэнис. Заручившись поддержкой, она набирала добровольцев для новой ячейки в Канаде. В отличие от других членов Януса, Алексис была фигурой

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 11 12 1314