Часть четвертая 5 страница

Выспрашивать не пришлось, кузен явился сам, раньше почти на неделю. А по левую руку от него ехал красиво одетый молодой человек с каштановыми, отливающими в рыжину кудрями и темно‑серыми дымчатыми глазами… Мадам Грие ажно дар речи потеряла, когда «лисенок Поль» ничтоже сумняшеся поклонился ей как ни в чем не бывало, будто они расстались вчера за обедом у любимой тетушки! И явно искал возможность что‑то спросить.

Да уж, наглость ‑ второе счастье! Видно, нашли они с «братцем» друг друга, а она‑то, дура, парня еще жалела… Зная, что связь с Ксавьером ничем хорошим не оканчивается, Катарина действительно жалела юношу, по глупости попавшегося на его уловки, но теперь жалость примолкла. На более внимательный взгляд, рыжик был бледен, вид имел болезненный, зато ничуть не виноватый, и принаряжен ‑ куда там иной моднице!

Молодая женщина пришла в растерянность как рассказать мужу о том, что увидела и стоит ли рассказывать вообще: о приезде Таша он узнает без ее помощи, с другой стороны беглый Поль, разумеется, не был постоянным предметом их разговоров, а уподобиться досужей сплетнице, которой что свадьба, что похороны, ‑ не хотелось.

Катарина пробыла недолго после появления кузена, и ушла в недоумении. По всему выглядело, что парень неплохо устроился ‑ Ксавьер придерживал его рядом с собой, и похоже, ему от лисенка требовалось только одно, а именно украшать собой его персону. Даже несмотря на безумный побег, не похожа была эта возмутительно открытая, вызывающая демонстрация на скромного помощника Поля, да и Грие в свое время на подобное условие не повелся бы, и в своем доме не потерпел… Так может быть все просто? Осла манят морковкой, а собаку костью, в монастыре нужно молиться, а в кабаке ‑ пить да веселиться! И мальчишку не стоит винить, что он исполняет то, что ждет от него очередной покровитель… Неприязнь, пока еще подспудная, окончательно сменила жалость.

Она бы совсем выкинула из головы красавчика Поля ‑ что ей за дело до кузеновых любовников, ‑ но чересчур близко к сердцу принял тогда Ожье его исчезновение, а бегство тем более, чтобы эта история тихо закончилась сейчас! Катарина была уверена, что что‑то обязательно произойдет, причем что‑то скверное, и дождалась быстрее, чем могла бы: каким‑то образом вывернувшись от своего патрона, Поль догнал ее у самых ворот.

‑ Мадам Грие! Подождите…

Молодая женщина обернулась, и юноша запнулся, опустив глаза, явно не решаясь начать. Наконец он все же произнес еле слышно и торопливо:

‑ Мадам, извините, что беспокою вас, но мне нужно как можно быстрее встретиться с мэтром Грие!

Катарина выгнула бровь, усилием воли оторвав взгляд от его красноречиво припухших губ:

‑ Вы запамятовали, где располагается наш дом?

‑ Нет, ‑ голос совсем упал, юноша мучительно побледнел, ‑ но… это будет неудобно…

‑ Неудобно? ‑ холодно переспросила Катарина и невозмутимо добила. ‑ Вы правы, молодой человек, ваше появление будет не слишком уместным.

Как ни странно, ее слова оказали совершенно обратный эффект. Юноша выпрямился, впервые прямо взглянув ей в глаза, и твердо сказал:

‑ Я уверен, что это очень важно, мадам!

‑ Что ж, если вам так необходимо, переговорить с моим мужем, и вы считаете, что в домашней обстановке делать это неудобно, полагаю вы так же прекрасно помните, где находится его контора. А теперь, прошу прощения, но я спешу!

Юный Поль спокойно кивнул, видимо не задетый резкой отповедью, и шагнул с дороги, оставив женщину в еще большем удивлении.

***

‑ Разве я тебя отпускал? ‑ жесткая рука сгребла волосы, с силой отдергивая опущенную голову назад.

Даже не пытаясь удержаться, Равиль рухнул на пол с табурета, на котором сидел, уткнувшись лбом в сплетенные на подоконнике руки.

Волосы Ксавьер так и не выпустил…

‑ Нет, ‑ равнодушно отозвался юноша, глядя в сторону.

Пощечина: ответ был верным, но это не имело значения в игре, которая так забавляла его нового хозяина.

И Таш всегда сначала бил по лицу. Не так, как в первый раз, когда синяки сходили неделю, а аккуратно и точно ‑ только боль и вечно разбитые губы. Иногда носом шла кровь, но это случалось редко, ведь на утро нужно было отправляться в дорогу, а полуобморочное состояние игрушки мужчину не устраивало.

‑ Тогда, быть может, я что‑то просил передать моей очаровательной кузине или ее мычащим на лугу подружкам? ‑ вкрадчиво продолжил допрос Ксавьер.

‑ Нет… ‑ когда собственная жизнь и борьба за нее потеряла смысл?

Настоящий ливень из презрения, который обрушила на него достойная супруга Ожье ле Грие, Равиля не тронул: он знал, что не заслужил ничего иного…

В самом начале, несколько раз он пытался сбежать: один раз истерично, сразу по выезде из города. Наивно надеясь на то, что теперь, когда все получили от него, что хотели, когда его существование больше не позорит семью и не угрожает по‑прежнему любимому человеку и уже его семье ‑ он может позволить себе хотя бы такую роскошь, как спокойно умереть с голоду в какой‑нибудь канаве… Его догнали быстро. Довезли до постоялого двора, где Ксавьер запер дверь, скрутил верещавшего, отбивающегося лисенка, заткнул ему рот и отходил ремнем так, что им пришлось задержаться на три дня. Трахаться это не помешало.

Равиль встал, как вставал всегда. И подготовился более тщательно, снова сбежав в первом же попавшемся по пути городишке… Появление Ксавьера в местной разновидности тюрьмы было как повторяющийся кошмар, а последнее, что он запомнил, ‑ как разгневанный хозяин хлещет его по лицу вырванным в Венеции признанием во всех существующих грехах и преступлениях, ласково объясняя очевидное.

…Что просто сдохнуть ему никто не даст, что он лично позаботится, чтобы неблагодарную шлюху отымели так, что даже казнь показалась бы милостью Господней… Что не меньше, чем у благородных, а то и больше, ‑ в торговой среде значит репутация. И опять таки лично он позаботится о том, чтобы даже дети Ожье через 20 лет не могли выйти из дома, а признание вора и грязной бляди, получившего по заслугам, ‑ ему в том неоценимо поможет… Больше Равиль не сбегал и не сопротивлялся.

Но на самом деле сломался он куда раньше ‑ в пресловутой «блошнице», когда понял, что единственное, на что годится, и единственное, что способен сделать для дорогого человека ‑ это молчать и раздвигать ноги перед очередной сволочью в людском облике.

И исступленное «никогда», «ни за что» ‑ канули в небытие…

Лишний раз подтверждая правоту Таша: блядь! Обретенные принципы продержались меньше ночи.

Он крепился как мог, уговаривая себя, что выдержит, и испугавшись даже не смерти, не коменданта, не клейма, ‑ а того, что если не согласится и не отрежет единственную ниточку, Ксавьер воспользуется уже горем Хедвы, все равно добившись в Тулузе обвинения Ожье.

А потом оказалось, что его существование в купе с письменным раскаянием так или иначе способно навредить, и надо было умереть еще тогда, сразу, а теперь уже поздно…

С того дня Равиль оставался запредельно спокоен, чтобы не происходило, и больше не спорил со своим хозяином. Да, он грязная бордельная шлюха, он не заслужил ничего хорошего, если бы он не имел наглости об этом забыть ‑ над Ожье сейчас не висела бы угроза!

И поэтому он обязан попробовать что‑то исправить, хотя бы предупредить, даже если для того, чтобы его выслушали, придется целовать пыль под ногами любимого и терпеть все остальное! Равиль не сопротивлялся, когда уставший от собственных ругательств и издевок, мужчина грубо бросил его на кровать. Не сопротивлялся, когда дернуло ноги, и член втиснулся внутрь. Не сопротивлялся, пока ему остервенело рвало проход… И закрыв глаза, юноша убеждал себя, что это всего лишь кошмар, их у него было много. Что он проснется в каюте и рядом будет Ожье, который поцелует своего рыжего лисенка крепко, властно и нежно, погладит волосы, посадит к себе на колени, баюкая в могучих и ласковых руках…

Равиля здесь не было. Как Ксавьер ушел, он даже не заметил, провалившись в муторное забытье, заменявшее сон, и не заботясь о том, что подумают о нем домочадцы Ташей.

***

Вставать не хотелось. Равиль глубже зарылся в измятую постель, натянув одеяло на голову, и усмехнулся себе: одеяло его не спрячет и не защитит. Ни от чего.

К тому же подушка отвратительно пахла сыростью и пылью, влажные от пота простыни липли к телу, а в промежности и меж ягодиц стянуло от засохшей спермы… юношу передернуло от омерзения.

Он все‑ таки вздернул себя на ноги, намочив полотенце в стоявшем на окне кувшине с водой, утер лицо от испарины и помешкав немного, сбросил с себя рубашку, обтеревшись уже целиком. Вздрагивающие губы кривила усмешка, больше похожая на гримасу боли ‑вряд ли в доме Ташей ему будут готовить горячую ванну, чтобы игрушка могла смыть с себя кончу хозяина, но чистым хотелось быть невыразимо. Хотя бы в таком простом смысле…

Тем более перед встречей с Ожье. Юноша пошатнулся обессилено и замер, опираясь на стену и уткнувшись в нее лбом ‑ он выдержит. Он смог отказаться даже не от семьи, а от самой надежды на то, что она могла бы быть, что у него тоже могли бы появиться близкие люди, для которых он бы что‑то значил, кроме обузы, и разумеется он сможет сегодня пережить холодное презрение из глаз цвета стали… Он его заслужил.

Он ‑ как та тварь, которая всегда найдет грязь и нечистоты, чтобы в них вляпаться! ‑ мысленная пощечина была не менее увесистой, чем те, которыми любил награждать его Ксавьер и превосходно помогла собраться с духом. Юноша не сомневался, для чего Таш вздумал тащить его на помпезное торжество в ратуше: фантазия его любовника и хозяина в изобретении новых способов поглумиться не знала границ. Упрямо не желая доставлять ублюдочной мрази еще одно удовольствие, Равиль лишь молчал в ответ, стиснув зубы, и надеялся, что однажды эта забава все‑таки надоест Ксавьеру и мужчина потеряет к нему интерес ‑ юноша давно понял, что его сопротивление только сильнее заводит «господина».

Равиль собирался так тщательно, как никогда, пытаясь придать себе хоть отдаленно приличный вид из того, что было ему оставлено для прикрытия срама. Конечно, это все же не ошейник, и было глупо и наивно, думать, что если он будет хотя бы выглядеть достойно, ‑ что‑то изменится… Что вдруг появится волшебная фея, одним взмахом радужных крылышек отменив всю его проклятую жизнь!

Но это было хоть что‑то. Юноша невозмутимо принял снисходительный осмотр Ксавьера перед выходом, ‑ значение имело то, что он не просто увидит Ожье, но другой такой возможности объясниться им, скорее всего, не представится…

Целый вечер впереди! Вечер до оглашения приговора.

Само собой, он все знал, все понимал, а что не понимал, ему предельно ясно объяснили! Однако, по крайней мере, те стремительно истекающие минуты, что он шел вслед за Ташем, можно было надеяться и верить, что не понадобится ничего говорить… Что в следующий миг вокруг сомкнется тесное кольцо объятий, отсекая его от всего остального мира неодолимым щитом, и Ожье тихо шепнет на ушко, что не сердится больше на глупого заблудившегося лисенка.

Равиль оцепенел: Ожье выслушает, конечно, в любом случае, уж таков он, но что если все‑таки не поверит?

Но ведь он ничего не взял уходя, обманул всего один раз, в самом начале, но обманул ведь… О Господи!!! ‑ ни одна пытка не могла бы сравниться с этими мгновениями, и Равиль совершенно не замечал направленных на него косых взглядов, а потом… Это даже нельзя было назвать ударом, просто сердце остановилось вдруг ни с того, ни с сего: Ожье уже был здесь, среди разряженного сборища самодовольных буржуа.

Только не с женой, ‑ свадьбу Равиль давно принял и смирился. ‑ Не с кем‑нибудь…

Мужчина стоял оживленно беседуя с миловидным молодым человеком, опирающимся на гриф гитары, чьи пронзительно синие глаза выбили из‑под ног последние островки решимости: певчая птичка… Каким‑то чудом упорхнувшая из лап инквизиции. Вот уж кого не ждали!

Однако напоминание об инквизиции отрезвило, и юноша решительно направился к ним.

‑ Прошу прощения, метр Грие, что вмешиваюсь и отвлекаю, но мне нужно поговорить с вами. Срочно… ‑ негромко проговорил он.

Ожье приподнял бровь, всем видом выражая легкое недоумение:

‑ Нам есть о чем разговаривать?

Хотя казалось, что это уже невозможно, Равиль побледнел еще сильнее, чем был до того, но голос звучал твердо: он понимал, что у него есть только одна попытка для объяснения, отступать и трусить уже поздно.

‑ Есть! У вас есть враг, который способен очернить репутацию вашей семьи, обвинив в противоестественной связи с вором, мошенником и проституткой. Разумеется, это не преступление, ‑ юноша нервно передернул плечами и торопливо продолжил, вскинув глаза на торговца, ‑ но грязные сплетни способны отравить жизнь даже самому безупречному человеку, а письменное признание послужит бесспорным доказательством, и вас никто не станет слушать, тоже причислив к людям низким…

‑ И чье же это признание? ‑ прищурившись поинтересовался Ожье, оборвав сбивчивую речь. Впрочем, он вполне догадывался об ответе, как и не сомневался в имени персонального недоброжелателя.

‑ Мое, ‑ мертвенным тоном подтвердил Равиль.

‑ Вот как. И как же так вышло? ‑ Грие оглядел его с отстраненным любопытством: рыжик все‑таки рассказал своему любовнику о сведенных клеймах правду? А когда понял, чем это может обернуться ‑ совесть взыграла? Или просто испугался…

‑ Если бы не это, обвинения к вам были бы более серьезными! ‑ Равиль отмахнулся от направленной на него явной недоброжелательности, и сбивчиво продолжил, уже почти не понижая тона и не обращая внимания на изумленно наблюдавшего за ними со стороны музыканта. ‑ Ксавьер мог обвинить вас в укрывательстве евреев и донести инквизиции… Не смейтесь! Вы же сами рассказывали мне, что это за система! А сейчас вы к тому же даете ему в руки еще одно оружие, опять связавшись с вашим драгоценным синеглазым Айсеном… или ему в прошлый раз не хватило?!

Юношу трясло от всего сразу: чудовищного напряжения на самой грани, жгучего разочарования и отчаяния, что ему не верят, какой‑то жуткой опустошенности от того, что таяла даже тень его робких надеж на прощение, и сосущего холодка в груди в предчувствии чего‑то скверного. Хотя что плохого могло еще с ним случиться… А потом наступил конец.

‑ Айсена трепать не смей, ‑ жестко бросил Ожье, окинув смертельно бледного юношу в богатом платье потяжелевшим неприязненным взглядом. ‑ Ты его мизинца не стоишь.

Равиль задохнулся от боли, даже перед глазами все поплыло ‑ за что? Отчего же так… Одним на золотом блюдечке любовь и уважение, а ему лишь очередной пинок в канаву с помоями! Задрожавшие губы искривила злая усмешка, юноша резко откинул голову:

‑ Куда уж мне, дешевой шлюхе!

‑ Ну, что шлюха это еще ничего, ‑ презрительно бросил мужчина, разворачиваясь чтобы уйти, ‑ другая беда, что дешевка.

Провал. Он просто не думал, что это будет ТАК больно…

***

Когда Равиль опомнился, и снова начал воспринимать окружающую реальность, Грие рядом не было. Юноша поднес внезапно ослабевшую руку к виску, всерьез опасаясь, что может опять упасть в обморок, как с ним порой случалось в самый неподходящий момент, но своему удивлению понял, что его во‑первых, кто‑то осторожно поддерживает за плечо и пытается отвести в сторону, а во‑вторых, ‑ этот кто‑то не кто иной, как само Святое Причастие во плоти с незабвенными небесными очами, несравненный талант и предмет всеобщей любви.

Но сопротивляться не осталось сил, вообще ничего не осталось. Равиль послушно подчинился, позволив вывести себя и усадить на какую‑то скамеечку в нише. Айсен дал ему глотнуть вина из неведомо откуда взявшегося бокала, быстро распустил ворот. На краткий миг пальцы молодого человека замерли: несмотря на полумрак, темные пятна на ключице у шеи юноши были отчетливо видны и могли быть только одним…

‑ Лучше? ‑ ровно спросил Айсен, мягко продолжив. ‑ Я тебя помню. Равиль, да?

Юноша механически кивнул. В душе и в мыслях царила звенящая пустота, но новый вопрос заставил его вздрогнуть.

‑ Ты… с Ожье?… ‑ яркие синие глаза взглянули испытующе, но Айсен сразу же встал, давая Равилю возможность придти в себя, и отошел к проему, спокойно заметив после паузы, ‑ Он достойный человек. Правда, если и с ним вести себя достойно…

Это что, намек?! Или сразу упрек?! ‑ затопившее чувство унижения оказалось чересчур острым, полоснув бритвой по натянутым нервам. Равиль распрямился пережатой пружинной, и прежде чем заставил себя задуматься над услышанным, с ядовитой горечью бросил:

‑ Если он тебе так нравится, что же ты не с ним?!

Айсен снова изумленно посмотрел на него и просто сказал:

‑ Я? Я люблю другого человека.

Слишком просто, чтобы это было игрой и притворством… Будто чужое счастье каким‑то образом делало его ношу еще более тяжкой, Равиль устало сгорбился, уткнувшись лицом в ладони, и едва слышно проговорил:

‑ Любви не всегда бывает достаточно…

‑ Возможно, ‑ признал Айсен после долгого молчания, глядя на раздавленного терзаниями юношу тревожно потемневшими глазами.

Равиль вымучено улыбнулся, и неожиданно для себя произнес:

‑ А ты бы вел себя поосторожнее, узнают и запросто могут донести опять!

‑ Спасибо за предупреждение, ‑ без тени издевки поблагодарил Айсен. ‑ Мы уезжаем обратно через пару дней.

Равиль снова кивнул, молодые люди помолчали еще немного. Айсен неуверенно прикусил губу, раздумывая может ли он позволить себе еще один бесцеремонный вопрос, и кто знает, до чего они могли бы в конце концов договориться, если бы он все же был задан, однако задумавшегося музыканта неожиданно окликнул неуверенный голос:

‑ Простите, вы будете петь? ‑ очевидно, его давно разыскивали.

Айсен встрепенулся, оборачиваясь к подошедшему к ним светловолосому жизнерадостному парню, примерно одного с ними возраста и тоже вооруженному гитарой.

‑ Конечно, иду. Посмотрите за моим товарищем, ему нехорошо?

Юный коллега‑менестрель согласился охотно, весело обратившись к Равилю, когда они остались наедине:

‑ Мое имя Августин, Августин Эспри. Быть может, проводить вас до дома?

До дома? Дикая бессмысленность обращенного к нему вопроса едва не заставила юношу рассмеяться. К счастью Равиль вовремя прикусил губу, с ужасом чувствуя, что до истерики ему совсем недалеко, поэтому просто отрицательно покачал головой.

‑ Может, принести что‑нибудь или хотя бы выйдите на воздух? ‑ Августин само собой расценил усталый жест несколько иначе.

Прозвучало все как‑то глупо, и музыкант умолк, растеряно замявшись: красивый и, как видно по одежде, довольно состоятельный молодой человек совершенно очевидно не был пьян, скорее действительно болен и нуждался в помощи.

‑ Позвать кого‑нибудь?…

‑ Не надо!!!

На сей раз Равилю не удалось сдержаться полностью. Он обругал себя, что в довершении ко всем своим недостаткам еще и истеричная шлюха, если срывается на абсолютно незнакомом человеке, тем более, что даже такую пустячную помощь ему в жизни предлагали не часто. В последнее время особенно. И тут же горько усмехнулся ‑ знал бы этот херувимчик с гитарой кому…

И вновь Августин понял знак иначе, к тому же неверное освещение скрадывало многие детали, несмотря на то, что в отсутствии наблюдательности его упрекнуть было трудно.

‑ Пожалуй, вы правы и следует подождать вашего друга. Хотя не думаю, что ему позволят быстро уйти… ‑ жизнерадостно заметил менестрель, за неимением лучшей идеи пытаясь немного отвлечь так и не назвавшегося юношу. ‑ Да, теперь я понимаю, почему Кантор, когда разойдется, постоянно вспоминает его!

Густо восхищенно присвистнул, со своего места наблюдая за работой товарища по призванию.

‑ Почему же? ‑ вырвалось у Равиля с долей насмешки: да уж, действительно, куда ему до синеглазого чуда ‑ все знают, все восторгаются… Но даже эта привычная ядовито‑горькая зависть к счастливчику, на котором рабское прошлое постельной игрушки не оставило следа, оказалась пустой, какой‑то блеклой и не настоящей.

В свою очередь, музыкант от изумления едва не лишился дара речи от подобного заявления, но потом подумал, что человек ведь не в себе сейчас и ему простительно задавать странные вопросы.

‑ Ты послушай просто! ‑ Августин многозначительно поднял палец, подчеркивая необходимость крайнего внимания, и опять отвернулся, глядя на знаменитость. Равиль пожал плечами, покорно прислушался… и онемевшее от боли сердце словно прошило огненной иглой, когда к музыке прибавился теплый мягкий голос:

‑ Мы знать не знаем и не помним,

Пока не встретимся с бедой,

Что весь наш мир, такой огромный

Висит на ниточке одной…

Сомнительно, что у него не было других песен, и что именно эта больше всего подходила для самодовольного сборища набобов местного разлива! Догадка КОМУ на самом деле предназначается песня ‑ точно кипятком окатила. Одновременно хотелось броситься, крикнуть «Да что ты знаешь!», заставить замолчать, а к глазам неудержимым потоком подступали слезы…

‑ В часы, когда все бесполезно,

И смысла нет на свете жить,

Над черной бездной, жуткой бездной

Нас держит тоненькая нить.

Равиля уже колотило всем телом: а ведь песня права, смысла жить у него не осталось. Или нет?

‑ Она надеждою зовется, и верить хочется,

Так верить хочется,

Что эта нить не оборвется…

Надежда… это как раз самое страшное испытание, и ты похоже, об этом знаешь! ‑ юноша коротко взглянул на против обещаний быстро возвратившегося Айсена. Тот спокойно выдержал его взгляд, тоже ответив одними глазами, а вслух произнес совсем другое:

‑ Держи, ‑ и, как нечто совершенно естественное и ожидаемое, протянул бутылку и один из захваченных стаканов.

Равиль не выдержал и рассмеялся, выпуская хотя бы часть накопившегося напряжения: почему‑то всем хочется его напоить!

‑ Не стоит, ‑ еле смог выговорить он, ‑ на меня очень сильно вино действует…

‑ Да? ‑ Айсен усиленно делал вид, что не замечает, как юноша лихорадочно утирает выступившие слезы, а глухой смех все больше похож на всхлипы.

Он сел так, чтобы прикрывать Равиля от случайных любопытных взглядов, в том числе частично от Августина, и ровно продолжил, тем не менее заставляя юношу сделать несколько глотков:

‑ На меня тоже. Хватало одного запаха… Получается, именно вам придется разводить нас по домам, ‑ последнее относилось уже к смущенному парню, топчущемуся рядом, пока он растирал вздрагивающие ледяные руки.

Наверное впервые не зная куда себя деть от неловкости, ясно чувствуя себя третьим лишним, и разрываясь от желания помочь, ‑ а судя по всему, его помощь действительно могла понадобиться, ‑ Густо уже открыл было рот для какой‑нибудь шуточки, чтобы разрядить обстановку, и поперхнулся собственными словами от равнодушного сообщения:

‑ У меня нет дома.

Эээ… да что здесь, черт побери, творится?! У него было впечатление, что воздух вокруг можно резать ножом, а эти двое сейчас неслышно проговаривают друг другу какие‑то жуткие тайны, маскируя их пустой обрывочной болтовней…

Потому что Айсен воспринял слова юноши абсолютно спокойно, и в свою очередь ошеломил заявлением, определив самым обыденным тоном:

‑ Тогда, значит, к нам!

У Равиля даже истерика пропала! Он безропотно позволил поправить на себе одежду и поставить на ноги, лишь слегка пошатнувшись, а когда его поддержали, бездумно вцепился в тонкую, но вполне твердую руку.

‑ Тем более что тебе без всяких споров нужно к врачу, ‑ закончил Айсен.

Слезы снова покатились по щекам юноши: одновременно от мучительного стыда за себя такого и признательности. Может, он и правда святой, ‑ вот так запросто протянуть руку человеку, которого видит второй раз в жизни, ничего почти не знает о нем и наверняка слышал последнюю фразу Грие, которого явно уважает? А никакого пренебрежения ни в словах, ни в обращении не было, и синие глаза как будто омывали душу теплым светом…

И не так уж замечательно у него все было, ‑ пристыжено напомнил себе Равиль подслушанный однажды разговор, а кожа на запястье, за которое он цеплялся, под смятыми манжетами была шероховатой от шрамов. Ожье прав в своем мнении, в отличие от лиса, Айсен бы не предал доверия, и никакого прощения не понадобилось бы!

‑ Я не могу… ‑ вырвалось само собой.

Айсен слегка нахмурился и отпускать его не торопился.

«Почему? Чего ты боишься?»

«Нового удара».

Более очевидный ответ пришел сам собой в лице приближающегося Ксавьера. Он шел в их сторону и явно искал Равиля ‑ это выражение лица рыжик знал слишком хорошо. Не раздумывая, что им движет, прежде чем мужчина заметил их сам, юноша резко отстранился и шагнул на свет, потянув за собой окончательно потерявшегося Августина, так, чтобы уже они вдвоем загораживали оставшегося в тени Айсена: с Таша станется выдать того церковникам только потому, что видел их рядом, к тому же Айсен был куда дороже для Ожье.

‑ Вот ты где, лисенок! ‑ маневр удался, и все внимание досталось Равилю, от довольной улыбки сразу же замутило. ‑ Я уж забеспокоился, не сбежал ли…

‑ Нет, как видишь.

‑ Вашему знакомому стало плохо, ‑ сухо произнес Августин, совершенно переставая понимать происходящее, но вступая в игру.

‑ И вы ему, конечно, помогли. Достойно, достойно… ‑ дернул губами мужчина, окинув нахального мальчишку небрежным взглядом, и распорядился. ‑ Идем.

Он ушел, не сомневаясь, что Равиль следует за ним. На прощание, юноша с бледной улыбкой кивнул хмурому Густо, и отыскал глазами в волнении кусавшего губы Айсена.

Глядя в след удаляющейся паре, мрачный Августин поинтересовался:

‑ Ну, и что это была за скотина?!

‑ Пока не знаю, ‑ отозвался не менее мрачный Айсен, не задумываясь над тем, что четверть часа назад они вовсе не знали друг друга.

Поискав глазами кого‑то среди гостей и не обнаружив, он нахмурился еще больше, и направился в сторону Филиппа.

***

Мари Таш, урожденная Тиль, не знала таких слов как печаль и грусть ‑ на глупости у нее всегда было мало времени. Шутка ли, десятеро детей, из которых семеро выжили, дом, который еще надо было построить, ‑ а значит, в первую очередь позаботиться, чтобы было на что… Это восторженная идиотка Клеманс да красавчик Дамиан, которого при рождении Господь тоже обделил мозгами, думают, что монеты в сундуке берутся сами собой и плодятся навроде кроликов в садке, или растут аки листья на деревьях в саду, дожидаючись в нетерпении пока их сорвут. А Мари еще помнила, как скребла полы в захудалой скобяной лавке своего отца! Может, просто память была хорошая, несмотря на возраст…

Да, возраст! Возраст не шутки, тем более, когда твоему сыну сейчас было бы тридцать, а то что осталось… Ни украсть, ни покараулить! Катарина вроде еще ничего оказалась на удивление, но старухе Смерти следовало быть готовой к тому, что другая старуха встретит ее словами:

‑ Ты куда смотрела, курва костлявая?! Кого взяла!

Потеря старшего сына, любимого, первенца, а не очередного младенца ‑ вопящего куска мяса в вечно мокрых пеленках, ‑ стала ударом, от которого до неприличия успешное семейство так и не смогло оправиться до конца, по правде сказать. В общем, заказывали службу за здравие, а слушали за упокой, хватило одного удара ножа в темном переулке.

Но даже самая острая боль, если не проходит, то притупляется, и от части, любимого сына заменил любимый племянник. Всем хорош был Ксавьер! Парень сметливый, расторопный, к тетке и дяде льнул пуще родных детей и чем им обязан ‑ не забывал. И даже лицом, как покойник Гримо‑младший пошел в мужнину породу… Что ж, любящее сердце слишком часто бывает слепо и глухо!

Особенно женское. Старик Таш, может, теперь и рад был бы сказать что, а оставаясь в силе точно бы не спустил, но разговор с зятем, завещание и последовавший затем на днях удар ‑ его доконали. Когда‑то сильный и властный человек теперь не всегда мог вовремя позаботиться о естественной нужде, а его будущую вдову хватило лишь на сравнительно мягкий упрек: ткнув своей неизменной тростью, Хромая Мари нудно вычитала племяннику относительно его якобы помощника.

‑ Годы молодые, всякое бывает, ‑ завершила отповедь старуха Таш, ‑ но в доме своем подобное держать невместно!

Разумеется, слуги донесли ей все подробности в тот же день прибытия.

⇐ Предыдущая 25 26 27 28 293031 32 33 34 Следующая ⇒