Часть четвертая 4 страница

‑ Так, ‑ продолжил дознаватель, ‑ пункт следующий!

Весельчаку Бруно он даже подмигнул, обещая особое развлечение.

‑ Не кто‑нибудь, а сам Бенцони…

‑ Твою ж… Мадонна! ‑ вовремя поправился Бруно. ‑ Этот жид пол‑Италии за пояс заткнет!

‑ …жалуется на то, что сей молодой человек имел наглость побеспокоить его добродетельную супругу и ее немощного отца…

Бруно уже давился всхлипами.

‑ … подло воспользовавшись трагедией их семьи и всего еврейского народа, ‑ Оро вдохнул, делая вид, что утирает несуществующую слезу, ‑ смутить их покой! Представившись не кем‑нибудь, а чудесно обретенным племянником Равилем, сыном покойного Иафета, урожденного Луциатто…

Отсмеявшись всласть и утирая слезы, оба забавника обернулись к предмету развлечения:

‑ Лис, признаешь себя виновным?

Ответа не последовало, но его особо никто не ждал.

‑ Всыпь ему от души, пусть подумает на досуге, ‑ распорядился палачу Оро перед уходом. ‑ Глядишь, вспомнит, что он не кто‑нибудь, а любимый племянник святейшего Папы!!

Согласный ржачь стал последним, что услышал Равиль перед долгой‑долгой тьмой.

‑ Только кожу не попорти: наш комендант ох как охоч до этого дела! Ему хоть полено дубовое ‑ и то сойдет…

аРавиР

Равиль очнулся уже в камере, лежа ничком в вонючей соломе. Спина просто вопила от боли, на ребрах уже вспухли черно‑багровые полосы, рубашка местами все‑таки была в крови, но насколько он мог судить, лисью шкурку и правда не попортили сильно, и беспамятством заключенного тоже никто не воспользовался. Только радоваться этому особо не получалось. Возможное «свидание» с комендантом не шло из головы, как и грозившие кнут и клейма.

Стараясь двигаться осторожно, юноша забился в относительно чистый угол, уткнувшись в колени лицом. Словно зеркало Ксавьера снова встало перед глазами: видно от судьбы не уйдешь! Свел прежние метки, и вот опять знаки вора и шлюхи окажутся выжжены на теле, чтобы ни у кого, включая его самого, не могло возникнуть сомнений с кем имеют дело… Глупая‑глупая шлюха! Но понимание, что сам, своими же руками, затянул себе на шее петлю, с пренебрежением отвернувшись от единственного выпавшего в жизни счастливого случая, хлопнул дверью перед носом у шанса, о котором даже не мечталось никогда, требуя себе еще и звезд с неба в придачу, ‑ сейчас мало чем могло помочь, а утешить тем более.

Ковыряясь в плескавшихся в тюремной миске помоях, которыми побрезговали даже крысы, Равиль отчаянно пытался придумать способ спасения, но безуспешно. Тандему Бенцони‑Таш противопоставить ему было нечего ‑ ни денег, ни влиятельных знакомств, кто мог бы хотя бы поручиться, что он не вор… Слуги Ксавьера не пойдут против хозяина, а семейство банкира вообще одни сплошные неизвестные.

Насколько было бы проще, если бы он мог связаться с Ожье! Да он бы на коленях вымаливал прощение за свою неблагодарность и наглость, весь собор бы ополз с молитвами за здравие его чад и домочадцев во всех поколениях до второго Христова пришествия!

К тому же, Ожье не такой человек, чтобы оставить без помощи в безвыходном положении. А главное ‑ мог бы подтвердить, что его имя действительно Равиль, а Поль было дано уже при крещении в его же присутствии подвыпившим падре из деревенской церквушки под Неаполем. И это же еврейское имя прямо указано в вольной, которая тоже осталась в доме Грие! ‑ юноша в бесчисленный по счету раз обругал себя последними словами.

Пусть само по себе это проклятое имя тоже ничего не доказывало, но даже слуги в доме Бенцони таращились на него как на выходца с того света. У него лицо его отца, а роскошные волосы, которые так ценились хозяевами ‑ от матери… ‑ такие простые слова звучали для слуха юноши непривычно и странно, странно было представлять, какими они были, и что могло бы быть, если бы они были живы…

Ничего бы особенного не было! ‑ Равиль резко оборвал поток жалости к себе. ‑ И он был бы совсем другим человеком, а исходить нужно из того, что уже есть ‑ тюремной баланды и висящей над головой угрозой позорного клейма, не упоминая о порке на площади! Запас чудес он, вероятно, уже исчерпал до конца жизни, и знание, что у него есть тетка и дед не принесло ни радости, ни облегчения. По большому счету дядюшку Лейба, юноша прекрасно понимал: как же, известный банкир, уважаемый человек, а найденный после стольких лет драгоценный племянничек ‑ под мужиков ложится. Скорее всего, если бы Хедва знала о нем хоть половину подробностей, ‑ не то что не позвала бы в дом, на другую сторону дороги перешла!

‑ А ниче жиденок! И правда хорошенький! ‑ веселый окрик будто продолжил его горькие размышления.

‑ Напарник, ‑ второй тюремщик как раз деловито залязгал ключами, ‑ че‑то и тебя не туда заносит… С похмела, что ли?

‑ Ну, знаешь, на безбабье и рыбу раком!

‑ Те чего, девок не хватает?

‑ Так девкам платить надо, а тут чисто уважение, ‑ гогот сопровождал скрип отодвигаемой решетки.

‑ У коменданта науважается, а твой номер десятый… Эй, Лис, заскучал? Щас проветришься! На выход.

Заледеневший Равиль, и не подумал подчиниться приказу, буквально влипнув в гнилую стену, хотя и знал, чем чреваты задержки, не говоря уж о прямом непослушании.

‑ Оглох? ‑ любитель «уважения» попробовал дернуть сидевшего юношу за руку, но не тут‑то было.

Равиль бился молча, целеустремленно и упорно, не обращая внимания на удары, изворачиваясь всем телом и отпихиваясь так, что его никак не удавалось скрутить и вытащить из угла. Однажды, ему уже приходилось драться с такой же безнадежной решимостью, и память о том, чем все закончилось ‑ только придавала сил. Двоим, далеко не немощным мужчинам едва удавалось его удерживать, во рту стоял ржавый привкус своей и чужой крови. Он не чувствовал боли, не чувствовал страха, не осталось ни единой внятной мысли, кроме одной ‑ никогда больше! Ни ради чего. Никогда.

Даже для спасения мира, даже для спасения жизни. Никогда.

***

‑ Ну, и кто из вас, уроды, испортил такую симпатичную мордашку? ‑ ласково поинтересовался господин комендант, оглядев юношу, доставленного пред его хмурые, несколько осоловелые очи.

‑ Да взбесился он что ли… Вон, покусал даже, еле вытащили! ‑ попытался оправдаться кто‑то из охранников.

Щурясь на свет, от которого почти отвык за эту пару дней, Равиль покачнулся и облизнул разбитые губы. После того как он пересчитал собой все углы в коридорах и ступени на лестницах, стоять получалось с трудом, но зубы по счастью не вышибли, хотя двигать челюстью было страшно. Ничего, чтобы откусить то, что этот боров попытается в него засунуть, много не нужно!

Никогда!

Однако на его удачу зрелище синяков и ссадин, видимо, не привлекало достойного служителя правосудия:

‑ Я что по‑вашему, упырь голодный, кровушки людской испить захотел? ‑ продолжал отчитывать подчиненных господин комендант. ‑ Зачем так бить‑то было? А девки не нашлось? Поглаже, погорячее…

‑ Так он и есть за девку, ‑ оправдывался охранник.

‑ И куда уж горячее… ‑ пробурчал второй, шевельнув прокушенной рукой.

‑ Ты мне поостри, умник! Самого сейчас на четыре кости поставлю! ‑ рявкнул окончательно взбешенный комендант. ‑ Марш исполнять приказ начальника!

‑ Так ведь Страстная нынче, какие девки… ‑ робко подал голос конвоир, ‑ а из того, что есть ‑ Лис по этой части самого высшего сорта, во дворцы был вхож, говорят…

Речь коменданта о том, какие пошли праведные шлюхи и стражники в славном городе Венеции, того и смотри, не иначе как все разом во власяницу оденутся, вервием подпояшутся и айда в монастырь грехи замаливать, ‑ была долгой, подробной и прочувствованной. Равиль даже посмеялся бы, если бы не приходилось тратить столько сил, чтобы оставаться при памяти. К тому же, было ясно, что негодование тюремного начальства по поводу отсутствия подходящей девицы свободных нравов, дабы скрасить одинокий ужин ‑ персонально для него ничего не меняет. Отказываться от дармового развлечения эта скотина не намерена, а сложение имел такое, что юноше, ‑ тем более в нынешнем состоянии, ‑ хватило бы одного удара. А дальше… Равиля уже колотило всем телом.

‑ Хорош, хорош… ‑ тем временем мужчина обошел его, оценив своего недобровольного гостя в подробностях. ‑ И правда, красавчик! Да ты садись, винца выпьем… На, утрись.

Платок Равиль принял, и послушно сел за стол с далеко не скудным ужином, но от вина отказался:

‑ Не нужно, ‑ хриплым шепотом выдавил юноша, не поднимая глаз. ‑ Я тогда сразу сомлею…

‑ Да, ты прав, было бы обидно, ‑ охотно согласился комендант, обрадованный полученным откликом. ‑ А ты чего дрался, испугался? Не бойся, насиловать не стану! Не люблю грубости.

Равиль зло усмехнулся, тут же поморщившись от боли: отлично, значит швырять на койку и сношать его никто не будет, и если он полежит тихонько, то обойдется без новых синяков… Скажи он сейчас, что не желает никаких постельных развлечений, господин начальник наверное до утра бы слезами от смеха заходился!

‑ Да ты ешь, красавчик, не стесняйся! Оголодал наверняка на наших харчах, а силы тебе понадобятся… ‑ пообещал мужчина.

Понадобятся, ‑ молча согласился юноша. Пальцы сами по себе протянулись по столешнице, но вместо подвинутого к нему аппетитного куска рульки, прибрали забытый с краю, невидный за бутылками, пузатыми под стать «любезному» хозяину, широкий нож, молниеносно сунув его за пазуху разодранной рубашки, и прижав локтем для верности.

Нет, он не питал никаких иллюзий: буде сотворит Вседержитель еще одно чудо, и ему удастся вырваться от коменданта, далеко уйти не получится, не говоря уж о том, чтобы выйти совсем. И думал как распорядиться драгоценной сандедеей: улучив момент «вернуть» коменданту, или все‑таки оставить себе, чтобы хоть закончилось все быстрее… Жить свободным никак не получается, может сдохнуть свободным получится лучше!

Да чего бояться, он же живучий. И везучий, сколько уже протянул!

‑ Ты скажи спасибо, Лис, что в общую не попал, ‑ философски вещал тем временем «господин начальник», потягивая вино. ‑ Помещений у нас не так уж и много, жулья развелось, с другой стороны… Тебе стоило бы меня поблагодарить хорошенько.

Мужчина подсел поближе, уверенно обхватывая юношу за плечи и придвигая к себе ‑ стало плохо. Так плохо, что впору опасаться за собственный рассудок! Перед глазами повело, а в голове что‑то помутилось…

…Его опрокидывают навзничь, раскладывают прямо на заплеванном столе среди бутылок и стаканов с поилом. В волосы вцепляется рука, удобно отворачивая голову, и, немытый вероятно с самого появления на свет, член тыкается в плотно сомкнутые губы:

‑ Ну, блядовочка моя, постарайся, отблагодари меня! Заберу на всю ночь!

И он старается ‑ потому что пока только в рот, потому что их семеро пьяных ублюдков из матросни, и каторга по ним плачет. Потому что на всю ночь ‑ это значит один единственный, и никого больше…

Его уже укладывали на койку, организованную видимо для пущего удобства коменданта. Осознав происходящее полностью, Равиль стремительно вскинулся и ударил краденным лезвием, вложив в бросок всю оставшуюся силу и крайнюю готовность…

Как мечтал всегда, и черт с ним, что будет потом: запах крови ‑ крови их всех ‑ того стоил!

А потом… Потом не было ничего. Юноша пришел в себя под ругань и пинки:

‑ Жидовское отродье, шалава уличная, сученка мелкая…

Провал.

‑ Давай, твареныш, просыпайся! И скажи спасибо своему купцу, что у него кошель такой толстый! ‑ пинки в сломанные ребра.

…Купцу?! ‑ Равиль больше ничего не слышал.

Юношу словно подкинуло, он пытался встать, ослепленный совершенно безумной мыслью ‑ Ожье! Он все‑таки его простил, как всегда, и поехал следом… Он здесь, он здесь, защитит и больше никому на потеху и расправу не отдаст!!!

«Я больше не уйду, слова не скажу!!!»

‑ Набегался, лисенок? ‑ голос Ксавьера Таша безжалостным ударом вернул с небес на землю.

С нескрываемым удовлетворением мужчина оглядел сидевшего на полу юношу, казалось пересчитав каждый синяк и каждое пятнышко на его грязной разорванной одежде.

‑ Я смотрю, ты весело проводишь время! ‑ усмехнулся Таш.

‑ Вашими молитвами! ‑ отрезал Равиль, безуспешно пытаясь стянуть трясущимися руками обрывки рубашки.

‑ Не говори, что я тебя не предупреждал, золотко.

От набившего оскомину обращения юношу просто передернуло, и ноющее тело скрутило от боли. С трудом переведя дыхание и цепляясь за стену, Равиль попытался снова хотя бы сесть. И без того было плохо, а понимание, что мерзавец откровенно наслаждается его жалким видом и плачевным состоянием, лишило последней осторожности.

‑ Золотко? Конечно, 30 грошей. Сильно я в цене поднялся! ‑ прошипел юноша.

‑ Что верно, то верно, ‑ без тени смущения или недовольства согласился Ксавьер, удобно устраиваясь напротив. ‑ Как Рыжик Поль ты стоил недорого, а вот Равиль Луциатто ‑ несколько иное дело!

‑ Это мое имя! ‑ Равиль вскинулся, за что тут же был наказан следующей вспышкой боли.

‑ Это мое имя! ‑ отдышавшись, упорно повторил юноша, сверкнув на мужчину глазами сквозь упавшие на лицо волосы. ‑ Я могу это доказать! Есть человек, который это подтвердит!

‑ Ага, ‑ Ксавьер даже улыбнулся упрямому мальчишке. ‑ Не сомневаюсь, о ком идет речь. И не премину передать моему любезному родственнику, какую неоценимую помощь он может оказать тебе в обретении семейства… Я, видишь ли, отбываю на днях, на прощанье зашел…

Равиль хмуро слушал неторопливые разглагольствования, тщетно пытаясь понять, к чему ведет Таш, и что именно не так. Его не заставили долго ждать:

‑ Уверен, что Грие, как человек большого душевного благородства, немедленно кинется восстанавливать справедливость, полностью подтвердит твои права! Вот только, лисенок, от Тулузы до Венеции путь не близкий. Боюсь, что к тому времени как твой благодетель об этом услышит, твое нежное плечико украсит новое клеймо, а на спине кожи вовсе может не остаться! ‑ мужчина говорил так, как будто беседовал о чудесной погоде и приятной прогулке солнечным деньком, лишь холодный и злой блеск в глазах полностью противоречил мягкому тону. ‑ Да и мало ли что может приключиться. Чем ты так насолил нашему уважаемому господину коменданту? За член укусил? Очень неосторожно, золотко, кусать руку, которая держит тебя за горло! Опрометчиво…

Это даже не было намеком, Ксавьер Таш мстил и мстил изощренно и жестоко тому, кто ничем не мог защититься.

А защитить себя юноше действительно было нечем, и Равиль прекрасно все понимал сам: никто не будет слать гонцов в Тулузу, вызывая Ожье с вольной, а даже случись такое, обозленный за рану комендант за это время превратит его в кусок мяса, умоляющий о пощаде и привилегии доставить удовольствие всеми известными способами… Или лисенок просто не доживет до того.

Поэтому, устало прикрыв веки, Равиль спросил о самой сути:

‑ И зачем вы пришли? Позлорадствовать?

‑ Правильный вопрос, малыш, ‑ Ксавьер обворожительно улыбнулся. ‑ Разумеется, нет. Я не трачу зря ни свое, ни чужое время.

Он поднялся и прошелся по комнате, отчего у следившего за ним юноши отчаянно закружилась голова, глаза снова пришлось закрыть.

‑ Как ты понимаешь, я легко могу разрешить все проблемы и вытащить тебя отсюда. Исходя из этого, есть два варианта. Первый: я забираю тебя у доброго господина коменданта, ты лично извиняешься перед семейством Бенцони за недостойную аферу, ‑ в том числе письменно ‑ потом возвращаешься со мной в Аквитанию. Все счастливы, все довольны. Бенцони остается при своих деньгах, я получаю банкира, который мне очень обязан, и своего хорошенького и послушного мальчика обратно…

Перспектива вернуться к Ксавьеру заставила юношу содрогнуться.

‑ … ты получаешь свободу ‑ за пределами Венеции, разумеется, ‑ и безопасность. ‑ Ксавьер сделал долгую паузу, давая мальчишке возможность оценить его великодушное предложение, после чего продолжил. ‑ Вариант второй: всем плохо, все проигрывают. Ты доказываешь, что ты племянник этого банкира. Допустим, тебе это даже удается. Бенцони теряет часть своих денег, и получает большие проблемы с их общиной, которую уже поставила на уши его жена. Его жена получает племянника с прошлым, от которого впору задавиться от позора на весь их род.

Равиль прикусил задрожавшие губы: он не стал бы навязываться и лезть в эту семью, но по крайней мере доказал бы, кто он, что он есть, что не обманщик и дело не в корысти!

‑ Ты, ‑ конечно, получаешь безусловную свободу, ‑ продолжал между тем Ксавьер, цепко следя за реакцией юноши, ‑ и даже имя, но иметь своим врагом Лейба Бенцони ‑ я бы не советовал. Я не получаю ничего, кроме одного ‑ судебно подтвержденного доказательства, что мой свояк почти год укрывал у себя в доме еврея… Здесь, в Италии это не проблема, а вот французская инквизиция, думаю, заинтересуется. Кто знает, что там происходило, кто знает!

Таш наклонился над обессилено привалившимся к стене юношей и нежно поинтересовался в заключение своей содержательной речи:

‑ Как полагаешь, лисенок, быть может, мне стоит затратить некоторые усилия и восстановить твое честное еврейское имя, прежде чем отправиться в обратный путь?

***

Как просто! Господи, насколько же это оказалось легко и просто, даже неприлично как‑то! ‑ Ксавьер Таш наблюдал за юношей, с заметным содроганием переступавшим порог зажиточного еврейского дома, даже с примесью некоторой досады. ‑ Как младенца отшлепать, право! Неужели не взбрыкнет? Но судя по бледной мордашке и потупленным глазкам, теперь хоть на виску вешай рыжего лисенка, мальчишка будет кричать, что он Поль, христианин в десятом поколении, а член ему негодяи‑магометане укоротили… Как и задницу выдолбили, нечестивцы!

Да, удар был направлен в бровь, а попал точно в глаз. Парнишка всегда так дергался при упоминании его тулузского покровителя, что невольно напрашивались всяческие мысли, а уж Ожье‑то разве что брусчатку не взрыл, разыскивая своего мальчика. Пришлось потрудиться, чтобы дошло, до самой печенки проняло, что маленький рыжик укатил с любовником в Венецию… Ксавьер от души пожалел, что не видел в тот момент лица незваного родственничка, но успокоил себя тем, что полюбоваться на него еще успеет, вернувшись с присмиревшим лисенком.

А лисенок стал очень смирным, особенно когда уяснил, что весь его выбор только в том кто отправится к палачу ‑ он или его дорогой Ожье. Разумеется, на самом деле, это была чистой воды ложь, как бы ни было приятно вовсе устранить Грие руками церкви. Однако обвинение выходило смехотворным, а игры с инквизицией ‑ чреваты.

Зато иметь в своем распоряжении банкира, куда как полезно и удобно: от таких предложений, с которым пришел Лейб Бенцони, не отказываются в здравом рассудке. Бумага с перечислением обвинений от занятия проституцией до воровства и мошенничества, и полным признанием в том малыша Поля ‑ более чем окупила себя, к тому же надежно гарантируя, что рыжик больше никуда не денется из рук хозяина: второй собственноручно написанный мальчишкой под его диктовку экземпляр, Ксавьер оставил себе.

После чего договорился с комендантом, не затратив на то даже медной монетки из своих денег, ибо все расходы покрывал Бенцони, привел домой, подождал, пока парнишку отмоют от тюремной вони и комендантских слюней… и хорошенько трахнул. С удовольствием наблюдая, как он кусает губы, пальцы, пытаясь зажать себе рот, вцепившись в простыни, жмурится, чтобы удержать слезы. Так‑то лисенок, будешь послушным ‑ будет тебе и ласка, а пока не обессудь!

Дав мальчишке пару дней отлежаться, чтобы смог сесть в седло и не дай бог не напугал впечатлительную банкиршу своей разукрашенной во все цвета радуги физиономией и обморочным видом, Ксавьер исполнил последнее обязательство по состоявшейся договоренности, приведя своего рыжика в дом Бенцони.

Признаться, зная норов маленького лиса, Ксавьер несколько опасался за его примерное поведение, но логику в требовании Лейба Бенцони видел: его настырная женушка не успокоится, если племянник просто исчезнет. Нет, нужно было подтверждение, что племянника никогда и не было, причем из его собственных уст!

Письменное раскаяние низкого, заблудшего в своих пороках грешника было зачитано одним из приглашенных свидетелей из числа членов общины в присутствии еще четверых толи родичей, толи не понять кого. Все это время лисенок был тих и молчалив, будто пришиблен, лишь коротким ломким кивком подтвердив, что все изложенное написано им самим, добровольно и чистая правда. Бурный взрыв негодования заставил его слегка вздрогнуть, и Равиль все же оторвал глаза от пола, бросив единственный взгляд на мертвенно бледную женщину, лишившуюся голоса от ужаса:

‑ Простите…

За жену ответил Лейб:

‑ Я думаю, что мы узнали уже достаточно, и был признателен, если бы вы избавили нас от присутствия этого… ‑ он брезгливо покривил губы, удачно скрывая торжество, ‑ юноши!

Так же молча, не поднимая головы и не глядя вокруг, Равиль подчинился потянувшему его за рукав Ташу. В спину неслись возмущенные реплики о том, что его следует немедленно водворить в тюрьму, и нелестные комментарии относительно судейских, светских властей и христиан в целом, поддерживаемые мнением, что не стоит выносить сор из избы, то есть общины. Равиль не протестовал, и мысли о побеге не возникло: то, что надеяться ему не на что, он знал задолго до этого момента…

Оказавшись на улице, новый хозяин, тоже довольный успешным окончанием предприятия, весело заметил:

‑ А вы с этой банкиршей похожи, золотко!

У юноши вырвался придушенный всхлип, он покачнулся, но жесткие пальцы по‑прежнему держали крепко.

‑ Не переживай, рыженький! Ты принес мне неплохое состояние…

В тот же день они возвращались в Тулузу.

Часть пятая.

***

Гремевшая на весь город свадьба, была торжественной и пышной! Старший Кер словно на показ демонстрировал свою непотопляемость и презрение ко всяческим козням, которые не так давно серьезно пошатнули его положение. Мать жениха радовалась, что помимо материальных выгод от брака, которые ‑ увы ‑ нынче ставятся во главу угла, дети сами выбрали такой удел, как венец, к тому же уже знала главный секрет молодых, заключавшихся в том, что скоро Мадлена Кер станет бабушкой. Жених просто сиял, стоя у алтаря со своей молодой женой, которая изредка поглядывала в сторону довольной свекрови… а будущая невестка держала себя гордо: она не хлыщиха какая‑нибудь, вроде дражайшей свояченицы! Помимо претензий, надо честь блюсти и ум иметь!

Свадьба гуляла богато, вольно, хотя гостей было столько, что казалось не только яблоку упасть некуда, а горчичному семени! Никакой грусти и печали не было там места, и увидев одного из гостей, Ожье вовсе расцвел редкой для него особенно в последнее время, искренней и чистой улыбкой без какого‑нибудь подтекста или ехидства.

‑ Вот так встреча, малыш! Кого не думал увидеть!

Темноволосый молодой человек обернулся на оклик, и пронзительно синие глаза тут же осветила ответная улыбка.

‑ Мэтр Грие!

‑ У, как официально! Совсем загордился, соловей ты наш аравийский! ‑ разжав железные объятья, мужчина лукаво поинтересовался. ‑ Лекарь твой не заревнует? Сомневаюсь, что он тебя одного за моря отпустил… ох, рисковые вы!

Чуть покраснев, Айсен рассмеялся и покачал головой.

‑ Такой повод нельзя пропустить! А я же мертв, за полтора года даже лицо забыли наверняка.

‑ Хорошо выглядишь для покойника! Действительно не узнать, как похорошел, ‑ хохотнул Ожье и легонько поддел его за подбородок. ‑ Лицо, может, и забыли, котенок, а твои глаза не забудешь! Песни ‑ тем более! Сыграешь?

‑ Попозже, ‑ охотно согласился смутившийся молодой человек, пока они все дальше отходили от света и толпы к прохладе палисадника.

Мужчина смотрел на него с задумчивой улыбкой, слова сорвались сами собой:

‑ Ты ведь весь светишься от счастья, маленький…

‑ Я счастлив, ‑ просто ответил Айсен.

‑ Ну и слава Богу! ‑ Ожье немедленно свел болезненный когда‑то вопрос к шутке. ‑ Давно пора было, а то я уж думал, и правда тебя похищать придется… Запросто бы не отпустил ни за что, глядишь, покусал бы тогда славный доктор себе локти!

Юноша рассмеялся снова, легко и свободно, и внезапно остановившись, окинул своего собеседника пытливым взглядом:

‑ А вы?

‑ Что?

Айсен серьезно и вдумчиво посмотрел на мужчину, тихо заметив:

‑ Что случилось с вами, вы не выглядите счастливым… Простите! ‑ он тут же смущенно отступил.

‑ Что ты, котенок! ‑ вполне естественно удивился и возмутился Ожье. ‑ Мне на жизнь жаловаться грех! Сыновья недавно родились…

‑ Поздравляю, ‑ синие глаза тронула тень: человек, сам испытавший сильную боль, легко узнает ее в других.

Но лезть в душу с расспросами, ковыряясь в ранах, не всем доставляет удовольствие, а неловкий момент вовремя прервали:

‑ Все хорошо, любимый?

Руки бережно легли на плечи юноши, окутывая теплом присутствия, близости, поддержки и заботы. Грие досталось ровное приветствие и лишь малая толика неприязни во взгляде, ‑ Ожье хмыкнул про себя: злопамятный вы человек, господин лекарь Фейран! Ну да с вами нам детей не крестить, главное, что мальчик радуется. Синие глаза мягко светились, утонув в зеленовато‑ореховых.

Не просто радуется! Какими словами удалось бы выразить очевидную и неразрывную связь между этими двумя? Передать едва уловимое бессознательное движение, которым Айсен подался к обнявшему его любимому ‑ не ища защиты, не укрываясь от угрозы или неловкости, только лишь из желания быть еще ближе… Описать, как узкие красивые ладони хирурга лелеют безмятежно покоящиеся в них тонкие пальцы юноши, тихонько поглаживая их подушечками, хотя любовники сейчас даже не смотрят друг на друга, занятые каждый своим разговором. А песня? Как можно слушать ее и сохранить сердце целым?!

‑ …Лишь прошу ни днем, ни ночью ‑

Ты меня не покидай…

Не в голосе крылся секрет. Много на свете было, есть и будет более сильных и красивых голосов, но этот ‑ был голосом души.

‑ То, что ты мое дыханье ‑

Никогда не забывай!

Айсен пел, и песня неудержимо тянулась к тому, кто был ее средоточием:

‑ …Не покидай! Мне без тебя нельзя.

К нему… Единственному и любимому! И опять: глаза у юноши закрыты, его возлюбленный тоже не смотрит. Он стоит в отдалении в полумраке, но видно как плотно сжаты губы мужчины… И видно, что для них сейчас никого здесь нет, только они двое, снова и снова безмолвно признаваясь друг другу ‑ только ты!

‑ Все забыв и перепутав,

Ошибайся и страдай,

Но прошу ни на минуту

Ты меня не покидай…

Господи, как же ты можешь петь о таком, маленький!

А может быть, именно петь об этом и надо…

‑ Пусть рухнет небо и предаст любовь,

Не покидай, чтоб все вернулось вновь!!!

И можно было бы сказать, что сказки все, глупые сказки которые придумывают себе глупые люди и рвут затем ими душу. Что не бывает любви, тем более такой, абсолютной. Безграничной, в самом деле заменяющей собой дыхание и кровь в жилах… Но хватает одного взгляда на синеглазого музыканта и его неразговорчивого спокойного спутника, чтобы раз и навсегда понять, что это неправда, что любовь есть. Просто она прошла стороной, дав тебе на себя полюбоваться и ускользнув из небрежных рук.

***

Ксавьер Таш въехал в Тулузу на следующий день после свадьбы Алана Кера. Катарина как раз была у матери, обсуждая прошедший праздник, в том ключе, что по крайней мере одной из младших сестриц самое время тоже подыскать приличного мужа, пока отец еще в памяти, хоть и не встает. Старик Гримо вряд ли доживет до следующего Рождества, и без того протянул куда дольше, чем все ожидали. Онорине всего 15ть, и траур не станет помехой, а вот Клеманс уже перестарок почти. В голове ветер, и никого, кроме чахоточно‑бледного Ноэля из отцовых приказчиков, покорно сносившего все ее выходки, на горизонте так и не появилось.

Беседа шла живо, но вполне мирно: поглядев, как дочка твердой ручкой ведет собственный дом, Мари Таш заключила, что из этого ее ребенка толк все‑таки вышел. Катарина же, разбирая достоинства и недостатки пресловутого Ноэля, подумывала как бы поудобнее выспросить у матери, когда же ждут дорогого кузена.

⇐ Предыдущая 24 25 26 27 282930 31 32 33 Следующая ⇒