Часть четвертая 7 страница

‑ Да хоть царь Давид!

Айсен с усталым вздохом опустился на предложенный кивком стул:

‑ Он нездоров. Наверное, опять почувствовал себя нехорошо, а Густо предложил отдохнуть…

Кантор хмыкнул в ответ на подобное заявление.

‑ Да видел, я что твой Равиль, отнюдь не в неглиже, спал, аки младенец в святой обители, и в развращении невинного отрока не упрекаю! И, кстати, не знаю как у него с остальным здоровьем, но голову подлечить не помешало бы. Первый раз в жизни симпатичная штучка пугается чуть не до икоты, видя меня у кровати… Да еще парень, а не девица! Ощутил себя сразу ревнивым мужем и суровым папенькой на страже целомудрия. Не понравилось… ‑ завершил менестрель свою речь неожиданным выводом.

Айсен невольно рассмеялся, но тут же снова стал серьезным.

‑ О нем я и собирался поговорить, когда шел к вам…

Обойтись в двух словах не получилось. Айсен сводил догадки с тем, что успел заметить, подводя к единственному выводу ‑ юношу надо спасать, а чтобы спасать, надо знать как и чем Таш ему угрожает. Где‑то на середине беседы, появился Фейран, встревоженный долгим отсутствием любимого и отправившийся на его поиски. Кантор только кусал губы, из последних сил сдерживая улыбку и какое‑нибудь ехидное замечание, наблюдая, как господин лекарь ласково журит «свое солнышко», тут же обнимая его, а расстроенный Айсен хмурится от того, что заставил волноваться за себя и успокаивает… Идиллия просто! Но свое счастье они выстрадали.

И теперь Айсен сам рвется помогать тем, кому в жизни еще не повезло. Однако прекрасные порывы частенько заканчиваются далеко не прекрасно.

‑ Все это, конечно, интересно, ‑ протянул мужчина, ‑ но насколько я понял, Равиль тебя ни о чем не просил. И может быть, что спасибо совсем не скажет, за то что мы вмешались…

Это было нужно сказать, но Айсен дернулся:

‑ Вы же не думаете, что мне нужна какая‑то особая благодарность? ‑ в тоне сквозило удивление. ‑ Я лишь хочу помочь тому, кто в том нуждается.

‑ Достойное желание, но всех спасти нельзя, ‑ с сожалением произнес Кантор.

Задетый разговором с Ожье, а точнее отсутствием его результата, Айсен воспринял в сущности верные слова чересчур остро и вспыхнул:

‑ Я и не рвусь в святые подвижники! Но не вижу причин оставлять человека в беде. Если бы мэтр Филипп когда‑то начал отговариваться, вместо того, чтобы действовать, меня бы здесь просто не было!

‑ Сядь! ‑ жестко оборвал вскочившего юношу Кантор, прежде чем вмешался молчавший все это время Фейран. ‑ И успокойся! Как все серьезно…

‑ Простите! Я не хотел вас упрекать… ‑ алеющий от стыда из‑за несвойственной ему вспыльчивости Айсен немедленно укрылся в объятиях возлюбленного, подняв на него потемневшие синие глаза. ‑ Ты тоже так думаешь?

‑ Мы что‑нибудь придумаем, ‑ спокойно и твердо пообещал Фейран, погладив висок юноши кончиками пальцев.

Он чувствовал и свою вину: Айсен раним и отзывчив, принимая чужие радости и горе, как свои, но на пустом месте поднимать панику не будет. Вдосталь набросавшись нелепыми обвинениями и домыслами, он скорее не поверил бы в землю под ногами, чем своему ненаглядному мальчику ‑ и в том, что Равиль, которого и вспомнил‑то с трудом, заслуживает, чтобы ему протянули руку, и в том, что юноше нужна помощь. А если сейчас тот мальчик в беде, то в этом есть и его «заслуга», ведь отослал к Грие в сердцах, не задумываясь, не пытаясь присмотреться, только бы сплавить подальше…

‑ Разве я сказал, что ты неправ? ‑ поинтересовался Кантор, тяжело глядя на эту пару. ‑ Наоборот, именно ты и прав, что не равнодушен! Это я, старая корка, которая считает, что если рвать сердце по каждому встречному ‑ никакого сердца не хватит… И разумеется, я попробую что‑то узнать, хотя бы об этом торгаше… Потому что узнать, чем он связал с собой парнишку, достоверно вы сможете только у Равиля. Да и спасать человека куда проще, если он хотя бы знает, что его спасают! А то, если ты прав во всем, мой не по годам мудрый ученик, шантаж ‑ дело тонкое, твой Равильчик может начать и упираться своему спасению… Исключительно из высоких побуждений, а это я вам скажу такие твари, коли заведутся ‑ уже не переломишь!

Айсен вновь вспыхнул смущенным румянцем от намека, ясно читавшегося в искристых светлых глазах музыканта.

‑ И что же делать?

‑ А ничего не делать! ‑ безмятежно потянулся мужчина. ‑ Думать! Спешка, она сам знаешь когда хороша. Густо с ним как видно накоротке сошелся, вот пусть и дальше встречаются. Августин парень простой, за душой ничего не держит, а главное ‑ его ваш рыженький тоже цепанул ‑ лучше помощника не найти!

Возможно, методы ему и не нравились. Не нравилось использовать привязанность другого человека, пусть даже в благих целях. Но приходилось признать, что у Кантора куда больше опыта по части форм, которые могут принимать людские пороки, и Айсен согласился с объединившимися наставником и любимым, у которого отлегло от сердца, что юноша не будет рисковать собой, опять попадаясь на глаза какой‑нибудь беспринципной мрази.

На том и порешили.

***

Августин ошибся, прошлой ночью по счастью с ним ничего не делали, но возвращаться к Ксавьеру Равилю хотелось примерно так же, как приговоренному к казни прыгать в кипящее масло или надевать петлю на шею. И юноша малодушно поддался порыву оттянуть этот момент как можно дольше: тем более, что вряд ли заминка обернется чем‑то худшим, чем то, что уже есть.

Равиль был уверен, что не уснет в незнакомом месте, у человека, с которым познакомился всего пару часов назад, но отключился едва ли не раньше, чем голова коснулась подушки. Похоже, проверенный рецепт из сытной еды, приятного вина и спокойной располагающей обстановки по‑прежнему действовал на него безотказно, и юноша безмятежно проспал почти до темноты. Разбудили его голоса, а когда смысл едкого комментария ехидно взиравшего на него мужчины дошел до затуманенного со сна сознания, юноша мгновенно оказался на ногах, лихорадочно пытаясь стянуть шнуровку на одежде, которую ослабил перед тем, как лечь. Господи‑ты‑боже‑мой, его застали в чужом доме в чужой кровати(!) и… ‑ дальше мысли не шли.

То бледнеющий до призрачной синевы, то заливающийся багровым румянцем от стыда, Равиль, сбивчиво бормоча извинения за беспокойство, и мешая их с уверениями, что ему уже непременно пора уходить в ответ на попытки Августина его задержать, опрометью вылетел вон, едва не свернув себе шею на лестнице, так что остановился уже только в каком‑то переулке. И понял, что поторопиться с возвращением ему действительно следовало: смеркалось, а пока он добрался до конторы, ставшей его новым пристанищем, сумерки уже плавно перешли в ночь.

День начался отвратительно, а закончиться грозил еще хуже ‑ сквозь ставни пробивались полоски света. Равиль горячо взмолился всем высшим силам, какие существуют только, чтобы это были слуги, которых Ксавьер само собой приставит к нему для присмотра за своей собственностью… Зря, конечно.

За время его отсутствия две небольшие комнаты разительно переменились. Очищенные от хлама и пыли, вплоть до выскобленных стен и полов, они обзавелись простой неброской мебелью, а в уголке юноша даже разглядел небольшой сундучок с тем, что с некоторой натяжкой он мог бы назвать своей одеждой и принадлежностями… Наверное, будь ситуация иной, Равиль был бы счастлив и смущен, что кто‑то постарался обустроить жилище, в котором ему предстоит существовать, но в этом случае ни о какой признательности говорить не приходилось. Вид огромной постели, занимавшей половину второй комнаты, наводил на самые конкретные мысли и вызывал лишь тошноту, ставшую практически неодолимой, стоило увидеть, кто его дожидается, вольготно расположившись на обширном ложе с бокалом вина.

‑ Так‑так‑так, ‑ протянул мужчина с улыбкой, от которой заныло под ложечкой и по спине побежал холодок. Он непринужденно поднялся, надвигаясь на застывшего юношу. ‑ Явился, рыженький, не запылился?

Равиль дернулся невольно, но бежать было бесполезно, да и не куда. Он молчал, не отрывая глаз от пола, к тому же давно понял, что говорить что‑то не только бессмысленно, но и чревато куда худшим.

‑ Нагулялся, дрянь дешовая? Ну, кого спрашиваю?! ‑ Таш сгреб кудри, оттягивая голову в сторону, чтобы лицо оказалось запрокинутым к нему, но юноша упорно отводил взгляд.

Пощечина. Равиль все так же молча ударился плечом о стену, по подбородку поползла кровь… Так и есть, ничего нового.

‑ Сученок… ‑ следующие пощечины сопровождались бранью, она ответа не требовала. ‑ Открой глаза подстилка и отвечай: я тебя предупреждал?

А вот теперь лучше ответить, потому что Ксавьер действительно в гневе.

‑ Да… ‑ одними разбитыми в который раз губами.

И понял, что это тоже ошибка, вовсе не лучше, чем молчание, но вся его жизнь ошибка на ошибке, и эта не самая большая…

‑ Я тебя предупреждал, чтобы ты меня не сердил, лисенок? ‑ во вкрадчивом тоне мужчины прорезались угрожающие шипящие нотки.

‑ Да… ‑ юношу внезапно затрясло от понимания, что этот день закончится очередным кошмаром наяву.

‑ Значит, ты должен попросить прощения и хорошенько за то время, что я волновался, куда ты делся.

Почему‑ то издевка о тревоге показалась самым горьким из всего, что с ним случалось! Равиль всхлипнул, ощутив, как безжалостные пальцы сноровисто перехватывают горло, чтобы удобнее было держать, и пригибают вниз… и вдруг забился изо всех сил, выворачиваясь из захвата, отбиваясь от пытавшихся скрутить его рук.

Однако злость на сопротивление лишь подпитала азарт, а силы были слишком неравны. Когда Ксавьеру все‑таки удалось перехватить обезумевшего мальчишку, он без сожалений приложил того о стену затылком, так что пацан обмяк, и швырнул на пол ‑ Равиль едва успел подставить локти, упав на четвереньки. Пинок ногой под дых свалил юношу окончательно, а в следующий момент он ощутил, что с него целенаправленно срывают одежду, и ударил ногами… Попал. Последовавший пинок вышиб весь воздух из груди, а второй раз ударить он не успел.

За время, что дыхание пробовало восстановиться, Таш успел ловко расправиться с одеждой, обнажив именно то, что его интересовало. Обрывки рубашки стянули руки, не давая сопротивляться дальше, сдернутые и перекрученные у колен штаны мешали пинаться.

‑ Кажется, малыш, у тебя очень скверная память, и ты опять забыл, как наказывается непослушание, ‑ приторно‑ласково произнес Ксавьер, затаскивая юношу на пресловутую кровать с краю. ‑ Значит, самое время напомнить…

Равиль сдавленно выл, вцепившись зубами в покрывало, пока сложенный в двое ремень гулял по голой коже выставленных ягодиц и бедрам ‑ не торопясь, методично распределяя удары, вперехлест и поверх уже вспухающих рубцов от предыдущих. Если бы мог разжать зубы, он бы взмолился о пощаде, он бы просил прощенья, сделал бы все, чтобы только прекратить порку, потому что Ксавьер в этот раз превзошел сам себя… А потом Равиль снова разучился дышать на несколько минут, когда отшвырнув свое излюбленное орудие, и отдохнув немного за бокалом вина, мужчина вернулся, дабы приступить к главной и неизменной части своих развлечений.

Жесткие пальцы впивались в истерзанную плоть, отзываясь в голове огненными вспышками. Внутри ощущения могли бы сравниться с тем, как если бы «любовник» орудовал в проходе юноши неструганым поленом, а не собственным членом. Непрерывный прибой безбрежной как море боли, накрыл его, утянул за собой и бил измученное тело соленой от слез и крови волной…

Когда Касавьер отстранился, Равиль просто безвольно сполз на пол рядом с кроватью, скорчившись у его ног. С пренебрежительной ленцой оглядывая из‑за стола распростертого юношу, Таш все же перед уходом распустил узлы и даже потрепал слипшиеся от пота волосы:

‑ Сам виноват, золотко! Учишь тебя, учишь, а ты все брыкаешься…

Даже если бы хотел, Равиль не смог бы ответить сейчас! Обнимая себя руками, он бессознательно пытался свернуться, прикрыться хоть немного, содрогаясь в сухих рыданиях. О да, он знает, одно он уже выучил ‑ он не заслуживает ничего другого. Это ясно как божий день, не нужно больше объяснять! Потому что грязная потасканная шлюха… и самый страшный грех ‑ шлюха неблагодарная. Все просто на самом деле, он не заслуживал ни Ожье, ни того, что ему давал Ожье, поэтому и потерял его…

Но по крайней мере в глазах любимого человека вчера было презрение, а не проклятие, и пока Таш не наигрался, пока держит рыжика Поля при себе ‑ пускать в ход признание побоится, чтобы ненароком не задеть себя…

Равиль так и забылся на полу, провалившись в болезненное забытье, мало напоминающее сон.

Он очнулся где‑то к середине ночи оттого, что опять продрог. Кое‑как, почти ползком юноша добрался до сундучка с одеждой, натянул первую попавшуюся рубаху, с омерзением обтеревшись от засохшей спермы обрывками прежней, и с облегчением забрался в холодную постель. Это обширное сооружение ‑ для Равиля впору было сравнивать с самыми изобретательными орудиями уважаемого мэтра Барро, но по своему основному назначению, оно тоже вполне могло использоваться, хотя, желать спокойного сна было глупо, а самому себе ‑ тем более…

Голова кружилась от слабости, и казалось, что кровать покачивается, как на корабле. Корабль… ‑ Равиль охотно соскользнул в накатывавшие прибоем грезы.

Как невыразимо ласково звучало это небрежное «рыжик» от Ожье ‑ как никогда! Ни до, ни после. Пальцы нежно перебирали спадавшие волнами на плечо мужчины пряди, и юноша затихал под его рукой, почти не дыша, растворяясь без остатка в невесомых касаниях, которые не несли в себе ничего, кроме невинного любования. Никогда не было холодно, наоборот, крепкое большое тело рядом просто обдавало жаром. И ожидаемая по привычке боль ‑ преображалась, выворачивалась наизнанку, становясь: сладкой, сытой, томящейся, манящей обещанием скорого повторения восхитительной игры на струнах, сокрытых в его податливом теле…

Всплывающие перед затуманенным рассудком образы были чересчур яркими для истощенного сознания. Равиль знал, что бредит, но это был слишком заманчивый бред, чтобы желать от него освободиться! И не замечал, что беспомощно кусает губы, в который раз срывая корочки с затянувшихся трещин, а по щекам бегут прозрачные дорожки запоздавших слез: счастлив тот человек, который может вспомнить хотя бы несколько дней безоблачного счастья! Его счастье ‑ было как пасмурное осеннее северное небо…

Потому что досталось обманом. Оно предназначалось другому, дорогому мальчику, которого господину не стыдно взять в свою постель, милому маленькому лисенку, а не клейменой подстилке из портового притона… Дешевке, проворонившей свой единственный шанс изменить судьбу и сколько‑нибудь подняться в цене.

Но ведь он старался! Правда, старался. Но так и не заслужил, чтобы сквозь хмарь снова пробился хотя бы один тоненький солнечный лучик… Не заслужил и все.

Равиль заснул снова лишь под утро, когда рассвет уже нехотя вползал в город. Юношу знобило, он метался и прерывисто всхлипывал во сне, безнадежно кутаясь в одеяло и вжимаясь в подушки, не способные ответить на бессознательную мольбу об успокаивающе сильных объятьях.

***

Позднее пробуждение принесло с собой отчетливое ощущение дежавю: возмущенный голос несомненно принадлежал Августину. Юноша изумленно вскинулся, но тут же сдавленно охнув, упал обратно: возможно, встать он и сможет, чтобы хотя бы оправиться, но вот сидеть и даже лежать навзничь ‑ вряд ли. Спорившие голоса немедленно затихли при звуках возни, и в следующий миг перед Равилем возник сам улыбающийся Густо, подтверждая, что его появление не продолжение бреда.

‑ Разбудили? ‑ спросил молодой человек, опустив на подоконник прикрытый салфеткой поднос. ‑ Извини, не хотел. Представляешь, эта дубина говорит, что ты болен, а сам битый час любезничал с какой‑то девкой!

Возмущение Густо не знало предела.

‑ Кто? ‑ только и смог выдавить Равиль, абсолютно не понимающий, что происходит. Вечером здесь был Ксавьер, который выпорол его и отымел до потери сознания, а с утра он просыпается в обществе весельчака Августина.

‑ Да слуга твой, ‑ дернул плечом Густо, непринужденно присаживаясь на краешек кровати, как будто не было ничего более естественного, чем его присутствие, либо настойчивое внимание, которое он проявляет к совершенно чужому и малознакомому парню.

Равиль кивнул и внутренне содрогнулся: само собой, что Ксавьер кого‑то к нему приставил, и само собой, что о визите Августина Ташу донесут в мгновение ока, само собой, что Ксавьер опять разозлится… Господи, пожалуйста, только не ремень снова!

‑ Не нужно было приходить…

‑ Ну да, не нужно! ‑ скептически хмыкнул Густо, пожав плечами. ‑ Я хотел извиниться за вчерашний вечер. Кантор не имел в виду ничего дурного, просто человек он своеобразный. Не обижайся и не бери в голову, ладно?

‑ Хорошо…

‑ Пришел, ‑ между тем продолжал рассказ Густо, ‑ а ты слег. Наверное, промок вчера сильно?

‑ Просто нездоровится, ‑ тихо отозвался юноша, стараясь держать голову так, чтобы ссадина на губе не бросалась в глаза, и бездумно подергивая манжеты и ворот рубахи.

‑ Лекарь хоть был? ‑ так же запросто поинтересовался молодой человек.

‑ Нет!

Вот уж за лекарем Равиль не стал бы посылать даже лежи он при смерти после вечерней «беседы» с Ташем! Представив дотошный осмотр в духе строгого синьора Джероннимо, юноша опять вздрогнул: у него в синяках все руки, на ребрах тоже наверняка что‑то осталось, а во что превратились его ноги и зад ‑ страшно даже представить! Еще страшнее представить, что это кто‑нибудь увидит…

‑ Как знаешь, ‑ неодобрительно нахмурился Густо. ‑ Но от завтрака, хоть он и на обед больше смахивает, ты не отвертишься! Я уже все принес.

Равиль вспыхнул: музыкант не обязан его кормить изо дня в день, даже если никто другой этого не делает!

‑ Я не… ‑ юноша собирался решительно возразить, но неловко повернулся, и едва удержался от стона.

‑ Не вздумай отказываться, а то силой накормлю! ‑ с деланной шутливостью пригрозил Густо, напряженно глядя на уткнувшегося в подушку бледного юношу.

Не открывая глаз, Равиль вымученно улыбнулся в ответ и сдался, постаравшись устроиться как‑нибудь боком, чтобы было не так больно, и не случилось выдать себя. По счастью, в комнате царил полумрак, потому что ставни оставались прикрыты.

‑ Спасибо, ‑ почти шепотом поблагодарил он упорного музыканта, принимая из его рук ложку и миску с чем‑то ароматным. Есть действительно хотелось, и юноша лишь понадеялся, что Ксавьер не заявится в ближайшие полчаса. ‑ Но все же не стоило…

‑ Вот еще! ‑ Августин упрямо свел брови, пристально наблюдая за «больным». ‑ Знаешь, я обещал ни о чем не спрашивать… Но это не значит, что должен оставить тебя околевать тут в гордом одиночестве!

Равиль ажно поперхнулся супом от настолько прямого заявления, однако чем возразить на него не нашелся.

Густо просидел у него почти до самого вечера, порываясь помочь в чем нужно и не нужно, каждые 20 минут сбегать за доктором или хотя бы к аптекарю за чем‑нибудь укрепляющим, и всячески развлекая. Так что, сколько бы усилий не приходилось прилагать юноше, чтобы прятать истинную причину его «болезни», сердиться на само воплощение непосредственности ‑ было абсолютно невозможно!

А прогнать духу не хватало. Он знал, что просто опять трусит, боится остаться наедине со своими кошмарами, виной, грезами о недостижимом, боится ожидания неотвратимой кары за все свои грехи в лице персонального демона… Наверное, так радуется осужденный, видя, что палач немного ослабляет дыбу, что цепи не слишком трут, а казнь откладывается на часок ‑ не избавление, но хоть поблажка…

‑ Сыграть тебе что‑нибудь? ‑ неожиданно предложил гость.

‑ Сыграй…

Равиль улыбнулся: минуты бежали неумолимо, и в каждое следующее мгновение на пороге мог появиться Ксавьер. Что тогда? Ведь он опять идет по тому же пути, что с Ожье, и знай Августин о нем правду ‑ разве подошел бы еще хоть раз ближе, чем на полет стрелы?

Это было подло использовать чьи‑то лучшие порывы, чтобы продержаться на плаву лишний миг! По крайней мере, когда он отсасывал продавшему его потом агенту, ‑ оба не заблуждались в сути происходящего…

Для таких, как он ‑ всегда другие правила, хорошо хоть с Хедвой удержался! Но… просто представить, вообразить, унестись душой, а не избитым телом в недостижимую сказку ‑ как тут устоять! Ведь бывает же она и наяву, стоит на Айсена посмотреть…

Шлюха! Дрянь, тварь продажная! ‑ Ксавьера не было, Равиль надавал пощечин себе сам, пусть и мысленно. ‑ Правильно Ожье зверьком называл: кто поманит, погладит ‑ к тому и ластится… Дешевка, за кормежку и ласковое слово на все готов!

Его уже колотило всем телом, когда обрадованный Густо вернулся с гитарой.

‑ Ты что?! Плохо, да?! ‑ Августин кинулся к юноше, свернувшемуся в уголке постели в обнимку с подушкой, от которой так и не оторвался за весь день.

Равиль просто помотал головой, не в состоянии выдавить из себя ни слова, даже если б от этого зависела его жизнь, но опять растянул губы в улыбке. Повисшая тишина была томительной и тяжелой…

‑ Знаешь, ‑ молодой человек сел на сундучок у окна, где было светлее. Начинать с соло выступлением он не торопился, ‑ я такую улыбку, как у тебя, в первый раз вижу!

‑ Какую, ‑ прошелестел вопрос.

Неужели разглядел метки, несмотря на то, что Равиль удачно отговаривался, что от света болят глаза?…

Густо хотел было ответить, но запнулся, не сумев подобрать достойных слов:

‑ Светлую, но… горькую, что ли! ‑ он попытался все‑таки объяснить. ‑ Как печаль по младенцу: вроде не мучился, ангелом невинным ушел, а все же своей жизни не прожил… Будто у вышнего ангела, скорбящего по неведомому и незримому, что мы понять не в силах! Нездешнему… Сказал бы ‑ потустороннему… Но она не ужасом веет, а скорбью, ‑ такой, что слезы из глаз! Ты… Нет, я не спрашиваю!!!

Августин оборвал себя на самой пронзительной ноте, а Равиль так и не перестал улыбаться: вот оно что… певец‑музыкант ищет новых острых душещипательных впечатлений, как натура творческая и ищущая в принципе. Нашел, вот…

Он думал, что мелодия окажется если не хулиганской, то удалой, веселой и разбитной, ‑ под стать тем чертам характера, что выставляет напоказ сам Густо… Нет. Она была, как капель в ненастный день. Как последнее прости… как пелена тумана. Равиль не заметил, как один сонет превратился совсем в другой:

‑ «…Чрезмерно узкое его лицо

Подобно шпаге…

Безмолвен рот его, углами вниз,

Мучительно‑великолепны брови…

В его лице трагически слились

Две древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей.

Его глаза…»

Аккорд замер на полуноте. Августин вскочил, сбивчиво попрощавшись, притихший Равиль недоуменно смотрел ему вслед.

***

И все же хорошо, что Густо ушел! С Ксавьером он разминулся буквально на пару минут и очень может быть, что они даже встретились на лестнице, потому что первые слова мужчины были о музыканте:

‑ Завел себе нового приятеля, лисенок?

‑ Да… ‑ тихо проговорил Равиль, не отрывая взгляда от одеяла, в которое кутался. Отрицать что‑либо было бессмысленно.

Однако по‑видимому Таш сегодня был в превосходном настроении, и ожидаемой пощечины так и не последовало. Ксавьер потрепал юношу по щеке, заметив только:

‑ Ты же будешь вести себя аккуратно, да золотко? ‑ и благодушно добавил после кивка. ‑ Это правильно, я же не зверь какой и не люблю тебя наказывать. Просто слушайся и все будет хорошо.

‑ Хорошо… ‑ эхом отозвался безжизненный шепот.

Довольный жизнью и собой, мужчина сбросил верхнюю одежду, но в постель забираться не торопился.

‑ Иди ужинать, малыш, ‑ раздался его голос из соседней комнаты.

‑ Мне не хочется…

Равиль сжался, когда Таш оказался около кровати.

‑ Что я только что сказал? ‑ вкрадчиво поинтересовался мужчина.

Правильный ответ был очевиден.

‑ Слушаться, ‑ проговорил юноша занемевшими губами.

‑ Вот именно! ‑ одеяло было отброшено, его вытащили из кровати, вздернув на ноги.

Ксавьер с удовольствием оглядел встрепанного рыжика в одной рубашке, сползшей с плеча ‑ хорош лисенок! Сложен он все‑таки, что надо: эти ноги, ровные как колонны, полушария ягодиц половинками спелого персика, гладкая спинка, точеная шея, и кудри настоящей гривой… а что мордашка бледновата легко исправить!

‑ Снимай, ‑ коротко распорядился мужчина, отпуская его и направляясь обратно в первую комнату.

Кроме сорочки на нем ничего не было, так что к чему относится приказ, Равилю переспрашивать не пришлось. Стараясь унять жалко дрожащие руки, он стянул с себя рубашку и застыл, прижав ее к груди, отчаянно сожалея, что пол не может сейчас провалиться под его ногами.

‑ Ну, где ты потерялся? ‑ бросил мужчина, вольготно устроившись у стола с принесенным слугой ужином. ‑ Иди сюда!

Собственная изобретательность будоражила кровь, а у лисенка глазищи мгновенно стали на пол лица.

‑ Что? ‑ непонимающе выдохнул Равиль, недоверчиво глядя на хищно улыбающегося мужчину.

‑ Сюда иди!! ‑ рявкнул Таш с удовольствием отмечая, как юноша вздрогнул.

Спасибо господи, за маленькие милости твои, ‑ хоть бояться начал и дерзить перестал, да и кладбищенскую статую изображать тоже уже не выходит.

‑ Хватит разыгрывать из себя монашку! ‑ пренебрежительно фыркнул Ксавьер. ‑ Можно подумать, я чего‑то у тебя не видел…

И добил:

‑ … как и еще половина мужиков со всего света!

Равиль побелел так, что казалось, вот‑вот начнет светиться. Оцепеневший юноша едва мог дышать от затопившего его унижения, не говоря уж о том, чтобы пошевелиться, но самое страшное было то, что промедлением он лишь делал себе хуже и знал об этом.

‑ Тебе похоже нравится испытывать мое терпение, золотко, ‑ в голосе мужчины прибавились угрожающие нотки, подтверждая его самые черные мысли, а руки Таша потянулись к ремню. ‑ Я тебя, скромник ты мой, сейчас так по улице прогоню, если ты наконец не отомрешь и не пошевелишь лапками!

Равиль сам не понял, как оказался у стола, по‑прежнему судорожно прижимая рубаху к груди. Голова кружилась и слегка подташнивало. Его дернули за руку, заставляя почти упасть на колени к мужчине, ткань полетела в сторону.

‑ Вот так, ‑ Ксавьер провел ладонью по груди юноши к животу, больно ущипнув ногтями сосок. ‑ Не бойся, золотко, здесь мы одни, и Шарло никого постороннего не пустит. Любоваться твоей красотой я предпочитаю в одиночестве.

И на том спасибо! ‑ Равиль слабо вздрагивал, прикрыв глаза. Чтобы не тревожить черные от синяков ягодицы и бедра, пришлось сесть почти верхом, пошло раздвинув ноги, и бесстыдная поза пришлась мучителю по душе. Мужчина немедленно с энтузиазмом принялся теребить в паху юноши, щипая и тиская в издевательском подобии ласки, вторая рука крепко держала за поясницу, лишая возможности сколько‑нибудь отстраниться.

Казалось, это продолжается целую вечность, его немного откинуло, пальцы несколько раз ткнулись в анус, царапая внутри и снаружи… Равиль будто горел в жару, но к сожалению все происходящее не было бредом и не могло сравниться ни с одним кошмаром. Сердце словно остановилось, и одна мысль стучала в висках ‑ как он узнал? Откуда, как смог добраться до его сокровенной фантазии, дорогого воспоминания о мгновениях нежности, чтобы надругаться и над ними, разыграв это отвратительное представление? Отнимая последнее утешение, приходившее хотя бы в снах и грезах…

‑ Хм, ‑ недовольный тон Ксавьера заставил юношу немного очнуться, в губы ткнулся край стакана. ‑ Так и знал, что пригодиться, чтоб тебя расшевелить.

Равиль запоздало понял, что в вино было что‑то подмешано. Снадобье действовало практически мгновенно: по телу прокатилась жаркая волна, он точно со стороны видел себя с пылающими щеками, торчащим возбужденным членом, ерзающего и выгибающегося в руках мужчины, подставляя совершенно обнаженное тело под жадные бесцеремонные пальцы и рот… Настоящая шлюха!

‑ Ну что, золотой мой, загорелся все‑таки? ‑ низкий смех лился в ухо, одновременно заставляя вибрировать натянутые жилки, и пробуждая паническое желание хотя бы уползти куда‑нибудь, потому что ноги стали как ватные. ‑ На‑ка еще немножко, упрямец!

⇐ Предыдущая 27 28 29 30 313233 34 35 36 Следующая ⇒