Часть четвертая 2 страница

Юноша молчал и продолжал дальше упражняться в терпении. Если бы оно было сталью ‑ давно превзошло бы по крепости дамасскую: ситуация повторялась все чаще, хотя возможно, он просто стал обращать больше внимания не на слова, а на поступки.

Вывод был не утешительный. Ксавьер выставлял его как призового жеребца, хвастаясь хорошеньким молоденьким любовником, как хвастаются лучшей гончей в своре или новым костюмом к лицу, и вскоре стало уже невозможно отрицать, что лисенок Поль проходит по той же категории, что и другие «молодые и красивые»…

Да, Равиль был еще не сведущ в каких‑то нормах и условностях свободной жизни, и потому в чем‑то наивен, но не глуп. И положение, в которое его поставили, ему объяснять не требовалось. Конечно, никто не кидал в куртизанок камнями, те были вполне вольны располагать собой в выборе спутников, но снова оказаться никем, опущенным до человека как бы второго сорта?! Для того было столько усилий, для этого он столько работал? Ощущая лишь гнев за незаслуженное унижение, Равиль впервые позволил себе нечто вроде выяснения отношений.

‑ Я не хочу, чтобы мне тыкали вслед как твоему любовнику и обсуждали во сколько я тебе обошелся!

Юношу трясло, пока он лихорадочно стаскивал с пальцев тяжелые кольца. Вместо того, чтобы поговорить о делах, синьор Марчелло Кьяци разве что не облапал его и не завалил на стол, всячески намекая о выгодах своего покровительства.

‑ Ты и есть мой любовник, ‑ заметил Ксавьер, больше забавляясь этой вспышкой, чем досадуя.

‑ Да, но я сплю с тобой, потому что сплю, а не за побрякушки!

‑ Как я польщен! ‑ с холодным сарказмом процедил Ксавьер, и жестко расставил точки над «и», не намереваясь спускать мальчишке вольности. ‑ Кстати, эти «побрякушки» стоят больше, чем ты пока заработал, не считая остального содержания и всего, что на тебе надето! И куда больше, чем ты сам, пожелай себя продать!

Побледневший Равиль замер, неверяще уставившись на мужчину.

‑ Я тебя сразу предупреждал, чтобы ты не забывался, ‑ Ксавьер со снисходительной усмешкой потрепал его по щеке. ‑ Так что смени тон, золотко, и скажи спасибо, что о тебе говорят как о любовнике, а не кое о чем похуже!

Под взглядом этих черных глаз, у юноши будто земля ушла из‑под ног, а мысли разом в панике разбежались: «хуже» ‑ могло означать только одно… знает?!

Да нет, откуда… Рука едва не потянулась проверить шрам у поясницы, но он только дернулся от насмешливой улыбки. Откровенно наслаждаясь смятением лисенка, Таш не отказал себе в удовольствии пустить последнюю парфянскую стрелу:

‑ Да, если вопрос закрыт ‑ а я считаю, что закрыт ‑ и тебе интересно, я тут получил вести из Тулузы. Знаешь, твой бывший опекун и благодетель вскоре станет счастливым отцом! Я передам в письме и твои поздравления…

Как он и думал, упоминание о Грие окончательно добило мальчишку, и Ксавьер задержался еще ‑ ровно настолько, чтобы бросить напоследок с деланным сожалением:

‑ Ах да, что же это я… Забыл, ведь мой свояк тебя теперь знать не желает!

Дверь за ним захлопнулась, заставив смятенного юношу содрогнуться всем телом, как от удара.

***

Больно не было. Было обидно и горько ‑ это все? Все, что он заслужил? Ради чего выматывался эти месяцы, терпел, смиряя железной уздой свой дерзкий язык, и тренируясь в самовнушении…

Самое же страшное заключалось в том, что Равиль даже не мог упрекнуть Ксавьера во лжи. Он просто понял его слова так, как понял, так как хотелось в тот момент, выдавая желаемое за действительное. Никто из них двоих не упомянул ни разу о любви даже в будущем времени, а уж что там каждый про себя думал, только Богу известно! Пресловутое «нравишься» ‑ это не совсем любовь, в каком ключе он мужчине нравится, ему сейчас объяснили понятно, да и сам юноша в первую очередь надеялся с его помощью забыть свою прежнюю любовь‑боль… Так что все честно: ему предлагали «связь», он предложение принял, «связь» и получил. Не больше, ни меньше.

А что ему делать теперь? ‑ Равиль бесцельно бродил по улочкам. То, что не так давно казалось выходом, обернулось тупиком еще худшим!

Развернуться и уйти? Хорошо, он признает свою ошибку, но далеко он так уйдет? Тех денег, что были у него на руках, хватит на одну ночь и ужин в харчевне. Да и куда идти? Ему некуда возвращаться, и не факт, что кто‑то возьмет его на работу без дополнительных условий вроде синьора Кьяци, а запасного варианта в лице Кера здесь тоже не было.

Смириться и вернуться? Все равно, что признать: да, я именно такой, как вы думаете, подстилка и шлюха, доступная за определенную цену, поэтому ее продают и покупают… Ах, нет, теперь свободная шлюха ‑ она продается сама!

Равиль отчаянно кусал губы, но злые слезы все равно ползли по щекам, смешиваясь с накрапывающим мелким дождиком. Он поклялся себе, он сделал все, чтобы оставить это позади, вытравить, выжечь как проклятые клейма память о том, как отдавался любому, чтобы выжить, память о всех тех, кто брал его тело… Неужели опять не получилось?! Да что же такое разглядел в нем Ксавьер, и как от этого избавиться наконец!

Зябко обняв себя за плечи, юноша присел на скамеечку под одной из арок у площади. А может он просто снова накрутил себя, на пустом месте впадая в истерику без всякого повода? И никакого такого подтекста в словах мужчины не было, просто Ксавьер не любит, когда ему перечат, вот и сорвался. Нужно поговорить и объясниться до конца, а не бегать как от Ожье! Скорее всего, именно этих припадков, импульсивного побега неблагодарному подопечному и не простили…

В груди тонко кольнуло, и Равиль усилием воли встряхнул себя: что толку бесконечно перебирать утраченное! Есть здесь и сейчас, и вместо того, чтобы мучить себя попусту, домысливая возможное и невозможное, либо решать что‑то окончательно и бесповоротно, необходимо поговорить спокойно, объясниться. Ведь Ксавьер вначале вел себя совсем иначе: ухаживал, уговаривал, и, предоставив убежище, не воспользовался обстоятельствами. Он должен понимать, что есть огромная разница в том, чтобы просто быть вместе с близким и дорогим человеком, не боясь, что тебе плюнут вслед, и тем, чтобы считаться чьим‑то любовником‑содержанцем!

Юноша вздохнул и устало прикрыл веки, откидываясь к стене. Голова болела невыносимо, и что‑то делать, решать, куда‑то идти ‑ казалось изощренным способом самоубийства.

‑ Яфет… ‑ старчески дребезжащий голос вернул его от грани забытья, и Равиль с досадой подумал, что даже заберись он на самую высокую гору, желая побыть в одиночестве и собраться с мыслями, обязательно кто‑нибудь будет маячить поблизости.

‑ Яфет?! Яфет! Хедва, Хедва посмотри же… Мой Яфет! ‑ продолжал разоряться прохожий.

Поминая про себя последними словами и неизвестного Яфета и назойливо причитавшего почти над самым ухом старого осла, юноша через силу выпрямился, открывая глаза, и тут же вскочил: оказывается, старик стоял всего в нескольких шагах, бормоча в седую бороду и протягивая прямо к нему дрожащие руки. Голова у него тряслась, а в выцветшие глаза блестели от слез. Еврейка, скорее моложавая, чем молодая, тщетно пыталась его увести, и не надо было напрягать ум и познания в языках, чтобы догадаться, что она может говорить:

‑ Пойдем, отец, идем же… Ты ошибся!

‑ Яфет… ‑ не обращая на нее внимания, старик сделал шаг к опешившему юноше, и Равиль невольно отшатнулся.

В этот момент женщина тоже обернулась в его сторону и, забыв обо всем, замерла, прикипев взглядом.

‑ Вы обознались, ‑ почему‑то с голосом, отступающему все дальше от них юноше удалось справиться не сразу, такое напряжение было в устремленных на него взглядах почти одинаковых глаз. Но он закончил вполне уверенно, извиняющееся покачав головой, ‑ вы ошиблись, у меня другое имя. Меня зовут… Поль. Паоло, по‑здешнему.

Равиль успел спохватиться и прикусить язык в последний момент, вспомнив об осторожности. К тому же, к паре присоединился еще один человек, лицо и имя которого оказались знакомыми. Почти подхватив старца под руки, мужчина обратился к тому на более понятном языке, обдав волной неприязни слегка поклонившегося ему в знак приветствия юношу.

‑ Идем, отец! Молодой человек ясно сказал, что его зовут иначе…

Патриарха уже уводили под руки, но он все пытался что‑то объяснить своим детям и безнадежно порывался вернуться, заговорить с мнимым Яфетом.

Удивленному происшествием Равилю оставалось только в недоумении пожать плечами. Старый еврей был явно не в себе, а у него хватало тревог и без семейных тайн синьора Бенцони. Лишь презрение, которым щедро окатил его банкир, задело юношу куда глубже, чем хотелось бы, вновь вернув размышления к причине вынужденной и затянувшейся прогулки.

***

Даже если человек пришел к какому‑то решению ‑ это еще не значит, что он полон решимости его осуществить. Решения, как и люди, и ситуации в которые они попадают, бывают разные.

А бывает, что вмешиваются другие обстоятельства, и решимость попросту выдыхается, как духи из незакрытого флакона. Вернувшись домой, Равиль обнаружил, что Ксавьер еще не возвращался, и, чувствуя, что не в силах сколько‑нибудь откладывать разговор, сам отправился на его поиски. Увы, результат оказался плачевным и абсолютно иным, чем можно было предположить: мужчину он не нашел, зато, судя по всему, нервозность, накопившаяся усталость в купе с проклятой промозглой сыростью совместными усилиями доконали юношу.

Голова не только болела, но и кружилась. Стянув с себя промокшую одежду и башмаки, Равиль выцедил едва ли не пинту горячего глинтвейна и забрался в постель, проспав как убитый до следующего полудня. Однако подсказанное сердобольным Бенито средство не помогло, потому что проснувшись юноша почувствовал себя только хуже: очень хотелось пить, а вот мысль о еде вызвала лишь тошноту, и его неудержимо трясло даже под двумя одеялами. Не чувствуя, но догадываясь, что у него наверняка сильный жар, Равиль был вынужден признать, что все‑таки слег, и послать за лекарем, раз уж никто не позаботился этого сделать пока он спал.

По счастью, тот оказался человеком серьезным не для показушности, не в пример памятному метру Пари, и прежде, чем справиться об оплате, убедился чем он может помочь.

‑ Что же, вы здесь совсем один? ‑ сурово поинтересовался врачеватель, видимо сочтя немногочисленных слуг не стоящими упоминания.

‑ Не совсем, ‑ утонув в подушках, Равиль слабо улыбнулся его неодобрительному тону, ‑ но мой…

Он запнулся, не зная, какое слово лучше употребить, что само собой не прошло мимо внимания лекаря, и тот нахмурился еще больше.

‑ Мой товарищ, ‑ нашелся юноша, ‑ не любит лишних хлопот.

Мужчина только хмыкнул на это пояснение.

‑ В таком случае скажу вам, ‑ он подробно объяснил, в какой пропорции нужно разводить оставленные порошки и как их принимать. ‑ Я навещу вас на третий день, но если почувствуете себя хуже, то посылайте кого‑нибудь из этих ленивых остолопов ко мне немедленно. Ясно?

‑ Да, спасибо, ‑ Равиль жмурился, ощущая неодолимое желание зарыться в подушки еще глубже, чтобы спрятаться от режущего глаза света.

‑ И на будущее. Молодость, конечно, способна пересилить многое, но с такой организацией, вам необходимо больше отдыхать и хотя бы стараться соблюдать покой. Вы хорошо спите? ‑ задал врачеватель неожиданный вопрос.

‑ Настолько, что не могу проснуться! ‑ фыркнул юноша, тут же нарвавшись на резкую отповедь.

‑ Ничего смешного! Я принесу попозже нужное средство, оно по крайней мере снимет головные боли.

Равиль прикусил губу, опустив взгляд, пока господин Джеронимо продолжал свою лекцию о здоровом образе жизни.

‑ Питаться регулярно и обильно, но не злоупотребляя излишествами и вином. Залог здоровья ‑ умеренность! ‑ завершил свою речь лекарь, припечатав. ‑ В альковных баталиях тем более, и я бы сказал, в особенности, ежели они противны природе твоего пола.

Это было уж слишком! Улыбка юноши, и без того вымученная, застыла. Откинув голову, отчего комната немного качнулась, он в самых вежливых фразах поблагодарил синьора Джеронимо за визит и советы, пообещав, что будет неуклонно им следовать. Откланивавшийся врачеватель лишь усмехнулся в ответ: кто знает, возможно признавая справедливым намек на бесцеремонность, а может быть, его позабавила вспышка неуместной стыдливости, ‑ как бы там ни было, все это прошло мимо помутненного болезнью сознания. Равиль уже с трудом удерживал нить разговора, а представлять, что подумал о нем почтенный доктор медицины ‑ вовсе было противно… Тоска, горечь и стыд накрыли его с новой силой, но от них ему никто лекарства прописать не мог.

***

Равиль ненавидел болеть, чем дальше, тем больше ненавидел собственную слабость, особенно такую ‑ когда даже встать получается раз от разу. Точнее боялся: в его прошлой жизни она могла запросто обернуться смертным приговором, ‑ неважно в богатом серале ли, чтобы не возиться лишний раз с прискучившей игрушкой, либо в портовом борделе.

Вряд ли когда‑нибудь он сможет совсем стереть из памяти как приходилось вначале ползти до общего на всех ведра с водой, долго собирать силы, чтобы только подняться и попытаться напиться, опасаясь, что тебя в любой момент могут оттолкнуть, потому что проторчал там уже битый час, мешая другим, а уверенности, что хватит сил на новую попытку ‑ нет. И так же ползком добираться до отхожей, чтобы не наделать под себя, ‑ не из брезгливости даже, а потому что убирать за тобой тоже никто не будет, и еще вернее, уберут вместе с тобой. И караваны, когда страшно упасть, или трюм, где страшно заснуть слишком глубоко, чтобы не приняли за мертвого или просто заразного… В бараках, у агентов, на рынке ‑ боль и слабость значат, что теряешь даже призрачный шанс, один на тысячу, что повезет, что не отбракуют, что удастся вырвать какую‑нибудь поблажку или милость.

И хотя все это юноша надежно оставил далеко позади, в нынешней жизни болезнь ничего хорошего тоже не несла. Она по‑прежнему означала, что необходимо преодолевать еще и эту напасть, помимо основных забот, и как не горько было признавать подобное, но независимо от того, с кем и где бы не был Равиль, ‑ реальностью оставалось то обстоятельство, что, по правде, всем оказывалось глубоко наплевать плохо ему или нет.

В таком вопросе трудно испытывать иллюзии, когда не докричишься, чтобы попросить воды, не говоря уж о том, чтобы кто‑то готовил микстуры, утирал пот со лба или позаботился о чистой рубашке. Что ж, люди обычно не любят, если на них сваливается лишняя морока, и даже жалость имеет свои границы. По видимому, люди Ксавьера были менее подвержены идеям христианского милосердия и взаимопомощи, чем слуги в доме Грие, а может, сказывалось отсутствие хозяйского догляда.

Ксавьер где‑то пропадал, за что Равиль молча, но вполне искренне благодарил бога: по крайней мере, у него есть время отлежаться и немного придти в норму. Как всегда, в минуты слабости хотелось, чтобы кто‑нибудь посидел рядом, погладил по головке и подержал за руку… Ведь бывает же так у кого‑то! Но от Таша ничего подобного ждать не приходилось, а чтобы сносить придирки и претензии, либо снова устраивать разбирательства ‑ юноша был не в том состоянии.

Интересно, ‑ мелькнула вялая мысль, ‑ а если никого не звать, когда о нем вспомнили бы? Когда почуяли бы трупную вонь?

О, нет! Не стоит думать о людях слишком дурно! Разумеется, забеспокоились бы и раньше, ‑ когда выяснилось бы, что что‑то срочное не сделано. Первым, что он услышал от объявившегося наконец любовника, стало презрительное замечание:

‑ Верно говорят, что у таких как ты полно бабских придурей, ‑ мужчина раздевался, не глядя сбрасывая одежду на кровать, ‑ чуть хвост прижали ‑ уже в постели и при смерти! Я не собираюсь и сольдо платить этому шарлатану!

‑ Синьор Джеронимо уважаемый человек и великолепный врач, ‑ сухо заметил Равиль.

К этому времени он поправился настолько, что встречал любовника на ногах, лишь кутаясь в плотный теплый халат.

‑ Не думаю, что тебе придется по вкусу слава необязательного человека, который не платит по счетам.

Стоявший к нему спиной Ксавьр замер, а потом медленно развернулся, смерив юношу тяжелым взглядом прищуренных глаз.

‑ Малыш, ты часом ничего не забыл? ‑ нехорошо протянул он.

‑ Вполне возможно! ‑ отмалчиваться и на этот раз у Равиля не получилось бы при всем желании, но его и не было. ‑ Мы довольно давно не виделись!

Он знал, что Таш возвращался домой и раньше, но потом уходил снова, даже не заглянув к нему.

Впрочем, к чему жаловаться, Ожье поступал так же! Кто знает, может быть Ксавьер, в трудах и заботах, ежедневно справлялся о его здоровье… Хотя кого он обманывает, если бы это было так, слуги наверняка проявили бы куда больше рвения, ведь они всегда чувствуют настроение хозяина, выучив его характер. Не говоря уже о кое‑чем другом!

‑ Если бы ты потрудился хотя бы спросить обо мне, не говоря о том, чтобы зайти, то легко убедился бы, что я не притворяюсь! ‑ губы кривились сами собой, как будто желчь разлилась во рту. ‑ Но ты был слишком занят для этого в чужой постели!

Если Равиль ожидал, что Ксавьер смутится или вспылит из‑за выдавшего его засоса, багровевшего в распущенном вороте на шее, то ошибся. Мужчина превосходно вышел из неловкого положения, и жестокая пощечина обожгла щеку юноши, заставив пошатнутся.

Ошеломленный внезапным ударом, Равиль удержался на ногах лишь потому, что опирался плечом о стену, и вскрикнул не столько от боли, сколько от потрясения.

‑ Что ты творишь?! ‑ юноша резко выпрямился.

Мужчина не выглядел испуганным своим поступком или разъяренным до исступления, ‑ было ясно, что он прекрасно отдает себе отчет в том, что сделал. В груди потянуло противным холодком…

‑ То, что ты заслуживаешь! ‑ он не ошибся в предчувствии, и вторая пощечина все же бросила его на колени.

‑ Прекрати! Что это значит?!

Страха все еще нет: бояться нельзя в любом случае, страх ‑ как запах крови для спущенной своры…

‑ Это значит, ‑ жестко процедил Ксавьер, ‑ что ты, малыш, заигрался!

Сжав горло неловко поднимавшегося юноши, он вздернул его вверх, без труда отводя руки и пресекая судорожные попытки отбиться, прижал к стене, удерживая тонкие запястья над головой. Недоумение в распахнутых глазах лисенка вызвали уже настоящую злобу и растравили еще пуще.

‑ Не понимаешь, рыженький? Совсем‑совсем? ‑ мужчина навис над ним, сжимая пальцы на шее сильнее. ‑ Сейчас объясню!

‑ Прекрати… ‑ это удалось сказать лишь губами, пытаясь разжать хватку на горле.

Бесполезно.

‑ Ты считаешь меня таким идиотом, который не способен сложить два и два?! ‑ вкрадчиво шипел Ксавьер, с наигранной нежностью водя щекой по виску отвернувшегося юноши. ‑ Что я не задумаюсь, откуда на твоей гладкой нежной попке свежий ожог? Не удивлюсь, откуда у обрезанного еврейчика такое знание арабского? Не хуже, чем у любой их этих макак в тюрбане! Предусмотрительных макак… Подскажи мне, кому там метят задницы, а?

Нетнетнетнет… ‑ страх все же начал подленько просачиваться в сердце, постепенно затапливая его целиком.

Равиля оторвало от стены, швырнув в сторону постели. Ярость мужчины разгоралась как лесной пожар, при виде того, как мальчишка, запутавшись в халате и кашляя от удушья, упорно пытается подняться с пола ‑ не из гордости, вдруг сами по себе включились старые инстинкты. Если остаться лежать ‑ забьют ногами…

‑ А остальному научился, наверное, в борделе от своих клиентов! ‑ пальцы уже впились в волосы, и любовник ласково поинтересовался. ‑ Что можно скрывать, сводя каленым железом, малыш? Родинку? Или ты скажешь, что случайно к сковородке у моей сестрицы приложился?!

Юноша едва успел прикрыть лицо, чтобы не разбить о спинку кровати.

‑ Ксавьер, пожалуйста, остановись… я все объясню… ‑ голос пресекся.

‑ Обойдусь как‑нибудь! ‑ очередная пощечина пришлась точно по губам.

Оглушенный Равиль снова оказался на полу, стянув за собой покрывало. Его тут же опять вздернули за что подвернулось, бросив на постель:

‑ Интересно, что ты наплел моему дражайшему родственничку?! Вот уж я посмеюсь: ловкач, хитрец Грие! А вокруг пальца обвела клейменная блядина… А уж как трясся над своим «сокровищем»! Или я должен чувствовать себя польщенным, что мне ты все‑таки дал?!

От упоминания запретного имени, у юноши все оборвалось внутри, не осталось ни мыслей, ни слов… лишь разбитые губы продолжали по инерции повторять просьбы остановиться, отпустить его, дать возможность объясниться и выслушать. Он опомнился только тогда, когда в стороны рвануло ноги, и забился, не помня себя от ужаса. Кошмаров у него давно не случалось, да и там были мразь, отребье, а не человек, которому он вполне доверял! Ксавьер с силой прижимал его животом к постели за заломленные руки, и сомнений, что он намерен сделать, быть не могло, а в следующий миг юноша задохнулся от боли грубого вторжения.

Не кричать, только не кричать… ‑ знакомо стучало в мозгу. ‑ Не кричать и не сопротивляться! Сопротивление делает только хуже, а крики распаляют азарт…

И все‑ таки в какой‑то момент, Равиль не выдержал и закричал, беспомощно извиваясь под мужчиной, безнадежно пытаясь сжаться, оттолкнуть. Да, его проход был достаточно растянут почти еженощными «постельными баталиями», а в жизни приходилось испытывать и худшее, но трудно изображать из себя стоика, когда намеренно пытаются причинить как можно больше боли каждым движением!

‑ Хватит!! Пожалуйста, хватит! Ксавьер, не надо… Мне больно! Прекрати!

Он сам не понимал, что умоляюще твердил это сквозь невольные слезы, а если бы мог собраться силами и осознать, ‑ наверное, предпочел бы задохнуться, уткнувшись в матрац, и хотя бы потерять сознание, а не добавлять себе еще одно бесполезное унижение, потому что пощады ждать не приходилось. Осыпая оскорблениями, мужчина даже не трахал его, а с каким‑то остервенением драл, то выходя почти полностью, то всаживая снова так, что мошонка с размаху шлепала по яичкам юноши… Казалось, это не закончится никогда, и впервые в жизни по‑настоящему захотелось умереть.

Ксавьер кончал долго, навалившись на него грудью и тяжело дыша. Рывком вышел, и Равиль чувствовал, как последние капли семени падают на ягодицы и пресловутый шрам, ползут по коже, смешиваясь со спермой, которая вытекала из развороченного ануса. Больше всего хотелось сейчас свернуться в комочек и больше никогда ничего не видеть, не слышать, не ощущать…

‑ Мне больно… ‑ в последний раз шевельнулись губы.

Почему же никто не понимает? Почему это ничего не значит…

Равиль не задал вопроса вслух, но ответ получил сразу. Устроив себе неплохую разрядку Таш успокоился, но не оставил в покое юношу, перейдя к основной, воспитательной части. Рванув мальчишку так, что едва не вывихнул ему плечо, он потащил его к большому зеркалу в гардеробной.

‑ Ну‑ка посмотри сюда, золотко!

Юноша упрямо дернулся в сторону.

‑ Смотри, проблядь! ‑ рявкнул мужчина, тряхнув его еще и за шею.

Может, и о стекло приложить… ‑ мелькнуло тенью на дне опустевшего сознания. Равиль все же бросил взгляд в зеркало и тут же отвел глаза.

‑ Смотри хорошенько, твареныш! ‑ его все же ткнули лицом в собственное отражение. ‑ Запомни и не забывай больше, кто ты под всеми тряпками есть: шалава, во все щели выебаная и обконченная… Хорошенько запомни, рыженький, и благодари, что я твоей проходной дыркой не побрезговал!

Таш убрал руки, позволяя юноше тяжело сползти по зеркалу на пол. И по обыкновению утешил:

‑ Не расстраивайся так, золотко! Мордашка у тебя симпатичная, а задница что надо и закаленная… ‑ мужчина хохотнул, потрепав встрепанные, влажные от пота кудри, замершего у его ног юноши. ‑ А уж про дар к лицедейству я вообще молчу ‑ талант! Ты главное помни, что передо мной рот открывать должен, только чтоб отсосать, если приспичит, и я тебя не обижу…

Довольный собой, Ксавьер поправил одежду, полагая акценты наконец расставленными со всей определенностью и вспомнив об иных делах, требующих его участия, которые пришлось отложить из‑за наглого мальчишки. Однако звереныш, похоже задался целю совсем вывести его из себя.

‑ Золотко? ‑ сипло переспросил Равиль, так не сменив безжизненно неловкой позы. ‑ Тогда чем ты не доволен? Все золото, как известно, с пробой!

От очередной пощечины кровь пошла уже носом, опять закровоточила разбитая губа. Юноша покачнулся, но выпрямился и засмеялся, глядя снизу вверх на любовника, который предпочел стать насильником. Таш занес руку… и в этот раз остановился, не имея никакого желания задерживаться дальше из‑за истерики паршивца ‑ перебесится!

‑ Я вернусь послезавтра, малыш, ‑ холодно бросил он через плечо. ‑ И надеюсь, ты возьмешься за ум и покажешь больше радости по этому поводу!

Дверь за ним захлопнулась с оглушительным стуком.

***

После его ухода, Равиль еще долго не мог двинуться с места. Сидел, судорожно вцепившись в рубашку, натянутую на колени, тихонько покачиваясь и глядя перед собой пустыми глазами… Чувство было такое, будто он все‑таки умер, просто по какой‑то нелепой прихоти природы еще продолжает дышать.

А для чего? Как‑то никогда об этом не задумывался. Не до того было… Не до смысла жизни, когда можно ее лишиться.

И как ни странно, первым в себя пришло привычное упрямство. Юноша все же поднялся, кое‑как доковылял до двери, но распахнув ее, понял, что не может издать ни звука. Не говоря о том, что все слова куда‑то разбежались. Сделав несколько шагов, он вцепился уже в перила лестницы и так и стоял, словно забыв, кто он и что, пока не высунулся один из слуг, слышавших ссору, как и то, что гроза удалилась, благополучно миновав их головы.

‑ Что с вами? ‑ верткий парень направился было по своим надобностям, но разглядев состояние юноши, Бенито не на шутку струхнул.

‑ Ванна, ‑ Равиль с трудом сфокусировал на нем взгляд и через силу выдавил хриплым шепотом, ухватившись за первую подвернувшую мысль. ‑ Мне нужна ванна…

‑ Эээ… хорошо, ‑ согласился парень, уже жалея о своем порыве, и моментально отыскивая на кого можно спихнуть заботы. ‑ А пока легли бы вы? За доктором послать?

‑ Мне просто нужна ванна!!! ‑ выкрикнул Равиль, отталкивая протянутую к нему руку, из‑за чего едва не упал.

Усмехаясь про себя, Бенито бездумно поддержал его, заводя в комнату, но юноша вырвался и забился в угол, больше не отвечая на вопросы и изредка вздрагивая от косых взглядов.

Не больно‑то надо! ‑ парень отстал от хозяйского любовничка. Того оставили в покое, однако лохань все‑таки принесли и воду нагрели, перешептываясь между собой.

Когда наконец все слуги ушли и затихли шаги, Равиль с облегчением стянул с себя испорченную рубаху и сел в ванну, чудом не завалившись и не расшибившись о края. Будто не узнавая, смотрел на свои трясущиеся руки, а потом разрыдался ‑ отчаянно, безнадежно, то затихая, то опять заходясь, по‑детски размазывая по щекам слезы, всхлипывая и икая… Так, как не плакал даже на «Магдалене», перед тем как его чудесным образом избавили от ошейника.

Но тогда это значило надежду, шаг от края, а не к пропасти…

Когда слезы иссякли, он тщательно вымылся. Не обращая внимания на ссадины и проступающие синяки, оттирал себя так, что едва не слезала покрасневшая кожа. И сам смеялся над тем, что почему‑то все равно чувствует себя опоганенным, грязным, как никогда в жизни. Как будто до сегодняшнего дня был девственно чист!

Так же тщательно вытеревшись, точно даже эта вода могла его запачкать, юноша закутался в полотенце, как в непреодолимый щит, и помедлив лишь для того, чтобы переждать приступ головокружения, стал одеваться. Ксавьер сказал, что вернется только послезавтра, но задерживаться даже на лишнюю минуту казалось выше любых сил…

Равиль старательно избегал смотреть в зеркало. Словно боялся снова увидеть то, что и без того стояло перед глазами: всклоченные растрепанные волосы, облепившие разбитое лицо, на котором уже наливаются цветом синяки… как и на горле, на руках почти до локтей. Рубашка в крови, и сзади тоже, разорвана, прилипла к телу от спермы, размазанной по коже… От чересчур знакомых деталей увиденного зрелища он сам не испытал ничего, кроме брезгливого отвращения и презрения ‑ именно что попользованная, потасканная подстилка, которая ноги‑то свести едва может!

Да и не было нужды прихорашиваться. Сборы его были предельно быстрыми. Равиль натянул на себя самое простое, что смог найти: к сожалению, голым разгуливать было не принято, к тому же погода стояла прохладная… Ни денег, ни драгоценностей, ни богатых нарядов, он не брал ‑ единственное, что принадлежало ему, был простенький крестик на тонкой цепочке. Только его он и мог продать сейчас.

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 262728 29 30 31 Следующая ⇒