Часть третья 5 страница

Зажав его в кулак, Равиль сказал себе, что все это тоже нужно просто пережить, не упустить шанс показать на что он способен, надеясь никогда больше не заслужить упрек, что ничего не представляет из себя, кроме «смазливой мордашки» и «очаровательной попки». Все было совсем неплохо, убеждал себя юноша, пока однажды утром не осознал, что загнал себя совершенно.

Его трясло, и ужасно болела голова. Конечно, ему было не привыкать вставать в любом состоянии, но ведь сейчас не было нужды насиловать себя. Просто необходимо денек отлежаться…

‑ Я не могу сегодня никуда идти… ‑ Равиль свернулся под одеялом, глядя из‑под ресниц, как одевается Ксавьер.

Бледность, тени под глазами ‑ мужчина хохотнул, бросив:

‑ Если бы ты был женщиной, я бы заволновался о беременности.

‑ Просто устал, ‑ юноша безнадежно растирал виски: голова нещадно раскалывалась и выспаться сегодня опять не удалось. ‑ Так много надо было сделать…

‑ Золотко, ‑ недовольно поморщился Таш, ‑ тебя не поймешь! То ты готов вместо лошади впрячься, то ноешь, что тебя загоняли. Не терплю капризов!

Мужчина ушел не дожидаясь ответа, да его и не последовало: ошеломленный Равиль так и не смог подобрать достойных слов.

Равнодушие ‑ неравнозначно равенству, а стать достойным чего бы то ни было, не возможно не опираясь на достоинство собственное, пусть самое малое! Но ‑ в этих трех соснах способны заблудиться даже самые умные и самоуверенные люди, а что говорить о том, кто большую, если не сказать подавляющую часть своей жизни знал лишь первое, а второго не видел вовсе. Сложно узнать что‑то, даже если оно стоит прямо перед глазами, когда это «что‑то» известно тебе примерно так же, как язык ангелов небесных.

Состоявшийся короткий диалог, все же еще не показался для Равиля предвестником грядущей катастрофы, но задуматься над знамением ‑ безусловно следовало бы! Стоило спросить хотя бы себя, так ли поступают, если человек по‑настоящему дорог, а если не дорог настолько, чтобы найти для него хотя бы доброе слово раз в году ‑ тогда в чем смысл пресловутого «вместе»? Не в безумном же трахе из ночи в ночь!

Но он не спросил, и не подумал. Страх снова споткнуться об обычную жалость, получить в ответ ее вместо другого, желанного чувства, ‑ наступал на горло, мешая на этот раз выплеснуть обиду в лицо. Слез, истерик, дерзких глупостей, которые отличались от его настоящих чаяний и мечтаний, как небо от земли, и всяческих претензий ‑ он достаточно вывалил на Ожье… А на ошибках следует учиться.

Упорный, умный, цепкий, верткий, ‑ вот качества, которые заинтересовали последнего хозяина в полуголом «подарочке» для постели, заставив не просто пожалеть, а снять ошейник и дать шанс проявить себя в свободной жизни. Не говоря уж о том, что помогли вообще дожить до этого момента.

А выживать Равиля ‑ учить не нужно было! Как‑то само по себе получалось… Не осознанно.

Юноша поднялся, не обращая больше внимания на нездоровье, только досадуя, что оно отвлекает от дел. Если было тепло ‑ он задыхался, обливаясь липким потом, если прохладно ‑ немилосердно знобило, а дожди он просто возненавидел. Надо было бы заскочить к какому‑нибудь аптекарю за микстурой, чтобы хотя бы избавиться от дикой мигрени, ставшей привычной напастью, но пока не доходили руки. И Равиль плюнул на все это, решив, что причина всего лишь в том, что здешний влажный климат не для него. Но это можно было пережить, как и все, чего он не мог изменить.

Зато было понятно, почему секс опять постепенно превратился для него, если не в тяжкий крест, как когда‑то, то, по крайней мере, в нечто из разряда докучных повседневных обязанностей, и весьма трудоемкую! А еще вернее ‑ во что‑то вроде оправления естественных надобностей: как бы не трещала голова, а ползти до нужного чулана все равно приходится, и облегчившись, тоже испытываешь нечто вроде удовлетворения…

Само собой, что именно в постоянном недомогании крылась причина и объяснение тому, что до сих пор ему больше не случилось испытать что‑то, подобное феерии с Ожье на «Магдалене»! Ведь Ксавьер был умелым и опытным в постели, а тело юноши, помнившее, что удовольствие ему доставалось нечасто, загоралось легко, ‑ отрицать последнее не имело смысла после того, как любовник из ночи в ночь предоставлял ему исчерпывающие доказательства. Увы, костер горел, не грея…

А в душу постепенно стал закрадываться холодок: что если дело было только в этом? Ожье был первым, кто показал ему, сколько оказывается радости может быть в том, чтобы отдавать себя. Такое не забывается, как первый взгляд для внезапно прозревшего, и первый глоток воды для пересекшего пустыню. Помнится, в те дни он просто пребывал в эйфории, заходясь восторгом от каждой мелочи… Возможно, все остальное, что терзало его долгие месяцы, ‑ лишь вполне естественная привязанность из благодарности за спасение и беспримерную доброту к себе? Если прикормить бродячую тварь, она тоже будет урчать и ластиться к рукам в обмен на новую подачку… А он тогда не слишком отличался от ободранной, оголодавшей и почти совсем одичавшей тварюшки, не даром Ожье называл его зверенышем.

Горечь наполняла сердце и подступала к горлу, но Равиль мучительно пытался найти объяснение не оставляющей его глухой тоске, и придумать себе оправдание. Наверное так ‑ ярко и остро ‑ все же не должно быть, слишком много, слишком больно… И хорошо, что между ним и Ксавьером ничего подобного нет… Как нет жалости, опеки и ответной признательности, слепого и неодолимого влечения.

Безумный жар и фейерверк страсти? Он просто немного устал… От этого в том числе, иначе бы не уехал: чересчур много сил отняли душевные бури, чтобы желать снова в них окунуться, пусть и с другим человеком! К тому же, не стоит наглеть снова и начинать привередничать.

Не чувствуя, что запутывается все больше, Равиль был не так уж неправ. И на камнях растут деревья, случается, что любовь перерастает безразличие. Но чтобы так произошло, все же необходимо хотя бы самое малое зернышко, которое тоже не появляется само по себе. В противном случае нелепо ждать цветущего сада.

Что ж, терпения и упорства Равилю было не занимать, зато у кого‑то оно давно подошло к концу. Рыжий лисенок не то чтобы наскучил молодому Ташу, даже наоборот, раззадоривал все больше, но надежд пока не оправдывал. Да, парень показал себя способным, хватким и скорым на решения. Дела шли настолько успешно, что опытный делец определил для себя это направление, как основное, и чтобы наладить постоянное партнерство, грозившее обернуться немалой выгодой, решил задержаться дольше, чем планировал вначале, даже приобретя небольшой дом.

Однако, возвращаясь к красавчику Полю, во весь рост вставал вопрос ‑ он что, мальчишку зазывал управляющим, поверенным, помощником и так далее?! Ксавьер привык вести дела сам и никому их не доверял полностью, проверяя и перепроверяя. Единственное же, что требовалось от хорошенького рыжика ‑ это направить свои титанические усилия в несколько иное русло и добросовестно радовать любовника в постели. Тем более что, как он узнал, отговорки о неопытности в отношении «лисенка» не пройдут ни при каком условии, мог бы и постараться, проявить чуть больше пыла…

Какой там пыл! Как только доходило до того, чтобы скрасить будни самым очевидным и естественным способом ‑ казалось, что перед мужчиной не пробивной парень, да у которого через заднюю дверцу уже проторена дорожка, а Святая Урсула явилась грешнику, не иначе! Зрелище было, прямо скажем, на любителя, удовольствие ‑ и того сомнительнее: член стоит, а личико такое ‑ было б молоко, скисло бы. Не поздновато ли изображать из себя каноника за аналоем, когда задница уже растянута так, что не закрывается, готова в любое время? Малыш Поль что‑то чересчур заигрался в невинность!

Разозленный Ксавьер не ограничивал себя ни в выражениях, с удовольствием наблюдая, как мальчишка кусает губы и сводит бровки от обиды, алея румянцем, ни в изредка подворачивающихся развлечениях на стороне. Но поскольку затеянная игра еще не подошла даже к своей середине, а парнишка не сделал ничего, чтобы заслужить снисхождение, Таш действовал тихо и продолжал на людях появляться исключительно со своим рыжиком, позволяя строить о них какие угодно домыслы.

Однако на свете нет ничего бесконечного, и издерганный Равиль вдруг поймал себя на том, что как‑то незаметно сложившийся порядок вещей ‑ ему более чем не нравится. Даже роскошные яркие одежды, которые заказывал для него Ксавьер, и драгоценности, которыми тот его увешивал, не могли это изменить.

А может быть, дело заключалось именно в них.

‑ Мне надоели твои унылые тряпки. Ты собрался в монастырь грехи замаливать, или к племяннику дожа?! ‑ разорялся мужчина. ‑ Раз мы вместе, будь добр не позорить меня и соответствовать моему положению! Одевайся и быстро!

Что‑ то ало‑желтое, выхваченное из рук слуги, летело в лицо.

‑ И смени выражение! Будто мышь утопилась…

В такие моменты действительно хотелось прыгнуть из окна и утопиться в канале: подобным Равиля еще никогда за всю жизнь не упрекали, и он не знал, радоваться тому, что теперь ему в вину ставят излишнюю скромность, либо же переживать по поводу постоянной необъяснимой раздражительности Ксавьера. До поры, ничего не понимающий юноша послушно натягивал подобранные любовником вещи, убеждая себя, что везде свои правила. Если Ксавьер хочет видеть рядом с собой ошеломительно яркого красавца ‑ почему нет?

Но было во всем этом что‑то неправильное, что не давало ему успокоиться. Понятно, что Таш далеко не простой горожанин с улицы, и должен выглядеть соответствующе. Как и сам Равиль, раз уж его представляет и сопровождает. Само собой, что он абсолютно не собирался отрицать, что они любовники ‑ не бояться осуждения всех и каждого, для юноши тоже значило многое. Но к чему кричать об их так называемой «связи» к месту и не к месту, подчеркивать ее при каждом удобном и неудобном случае? Чувствуя себя практически раздетым и выставленным на помост, Равиль снова попытался донести до своей второй половины мысль, что ему не нравится, когда на него так смотрят. Так откровенно…

‑ Мне нравится! ‑ довольно благодушно оборвал его Ксавьер, с усмешкой отмечая плотоядный взгляд синьора Пини, щупавший обтянутые чулками стройные бедра его юного спутника и округлые маленькие ягодицы под короткой курточкой.

Э, нет, синьоре, позже ‑ может быть, а пока ‑ в очередь!

‑ Посмотри же, никого красивее тебя здесь нет, малыш, ‑ мужчина немного подсластил пилюлю нежной, почти интимной улыбкой.

И Равиль смолчал, сдержав язвительный вопрос: если никого лучше нет, и я тебе так нравлюсь, с чего тогда от тебя несет чужими духами? Но уж очень последнее напоминало придирки ревнивой жены…

Юноша молчал и продолжал дальше упражняться в терпении. Если бы оно было сталью ‑ давно превзошло бы по крепости дамасскую: ситуация повторялась все чаще, хотя возможно, он просто стал обращать больше внимания не на слова, а на поступки.

Вывод был не утешительный. Ксавьер выставлял его как призового жеребца, хвастаясь хорошеньким молоденьким любовником, как хвастаются лучшей гончей в своре или новым костюмом к лицу, и вскоре стало уже невозможно отрицать, что лисенок Поль проходит по той же категории, что и другие «молодые и красивые»…

Да, Равиль был еще не сведущ в каких‑то нормах и условностях свободной жизни, и потому в чем‑то наивен, но не глуп. И положение, в которое его поставили, ему объяснять не требовалось. Конечно, никто не кидал в куртизанок камнями, те были вполне вольны располагать собой в выборе спутников, но снова оказаться никем, опущенным до человека как бы второго сорта?! Для того было столько усилий, для этого он столько работал? Ощущая лишь гнев за незаслуженное унижение, Равиль впервые позволил себе нечто вроде выяснения отношений.

‑ Я не хочу, чтобы мне тыкали вслед как твоему любовнику и обсуждали во сколько я тебе обошелся!

Юношу трясло, пока он лихорадочно стаскивал с пальцев тяжелые кольца. Вместо того, чтобы поговорить о делах, синьор Марчелло Кьяци разве что не облапал его и не завалил на стол, всячески намекая о выгодах своего покровительства.

‑ Ты и есть мой любовник, ‑ заметил Ксавьер, больше забавляясь этой вспышкой, чем досадуя.

‑ Да, но я сплю с тобой, потому что сплю, а не за побрякушки!

‑ Как я польщен! ‑ с холодным сарказмом процедил Ксавьер, и жестко расставил точки над «и», не намереваясь спускать мальчишке вольности. ‑ Кстати, эти «побрякушки» стоят больше, чем ты пока заработал, не считая остального содержания и всего, что на тебе надето! И куда больше, чем ты сам, пожелай себя продать!

Побледневший Равиль замер, неверяще уставившись на мужчину.

‑ Я тебя сразу предупреждал, чтобы ты не забывался, ‑ Ксавьер со снисходительной усмешкой потрепал его по щеке. ‑ Так что смени тон, золотко, и скажи спасибо, что о тебе говорят как о любовнике, а не кое о чем похуже!

Под взглядом этих черных глаз, у юноши будто земля ушла из‑под ног, а мысли разом в панике разбежались: «хуже» ‑ могло означать только одно… знает?!

Да нет, откуда… Рука едва не потянулась проверить шрам у поясницы, но он только дернулся от насмешливой улыбки. Откровенно наслаждаясь смятением лисенка, Таш не отказал себе в удовольствии пустить последнюю парфянскую стрелу:

‑ Да, если вопрос закрыт ‑ а я считаю, что закрыт ‑ и тебе интересно, я тут получил вести из Тулузы. Знаешь, твой бывший опекун и благодетель вскоре станет счастливым отцом! Я передам в письме и твои поздравления…

Как он и думал, упоминание о Грие окончательно добило мальчишку, и Ксавьер задержался еще ‑ ровно настолько, чтобы бросить напоследок с деланным сожалением:

‑ Ах да, что же это я… Забыл, ведь мой свояк тебя теперь знать не желает!

Дверь за ним захлопнулась, заставив смятенного юношу содрогнуться всем телом, как от удара.

***

Больно не было. Было обидно и горько ‑ это все? Все, что он заслужил? Ради чего выматывался эти месяцы, терпел, смиряя железной уздой свой дерзкий язык, и тренируясь в самовнушении…

Самое же страшное заключалось в том, что Равиль даже не мог упрекнуть Ксавьера во лжи. Он просто понял его слова так, как понял, так как хотелось в тот момент, выдавая желаемое за действительное. Никто из них двоих не упомянул ни разу о любви даже в будущем времени, а уж что там каждый про себя думал, только Богу известно! Пресловутое «нравишься» ‑ это не совсем любовь, в каком ключе он мужчине нравится, ему сейчас объяснили понятно, да и сам юноша в первую очередь надеялся с его помощью забыть свою прежнюю любовь‑боль… Так что все честно: ему предлагали «связь», он предложение принял, «связь» и получил. Не больше, ни меньше.

А что ему делать теперь? ‑ Равиль бесцельно бродил по улочкам. То, что не так давно казалось выходом, обернулось тупиком еще худшим!

Развернуться и уйти? Хорошо, он признает свою ошибку, но далеко он так уйдет? Тех денег, что были у него на руках, хватит на одну ночь и ужин в харчевне. Да и куда идти? Ему некуда возвращаться, и не факт, что кто‑то возьмет его на работу без дополнительных условий вроде синьора Кьяци, а запасного варианта в лице Кера здесь тоже не было.

Смириться и вернуться? Все равно, что признать: да, я именно такой, как вы думаете, подстилка и шлюха, доступная за определенную цену, поэтому ее продают и покупают… Ах, нет, теперь свободная шлюха ‑ она продается сама!

Равиль отчаянно кусал губы, но злые слезы все равно ползли по щекам, смешиваясь с накрапывающим мелким дождиком. Он поклялся себе, он сделал все, чтобы оставить это позади, вытравить, выжечь как проклятые клейма память о том, как отдавался любому, чтобы выжить, память о всех тех, кто брал его тело… Неужели опять не получилось?! Да что же такое разглядел в нем Ксавьер, и как от этого избавиться наконец!

Зябко обняв себя за плечи, юноша присел на скамеечку под одной из арок у площади. А может он просто снова накрутил себя, на пустом месте впадая в истерику без всякого повода? И никакого такого подтекста в словах мужчины не было, просто Ксавьер не любит, когда ему перечат, вот и сорвался. Нужно поговорить и объясниться до конца, а не бегать как от Ожье! Скорее всего, именно этих припадков, импульсивного побега неблагодарному подопечному и не простили…

В груди тонко кольнуло, и Равиль усилием воли встряхнул себя: что толку бесконечно перебирать утраченное! Есть здесь и сейчас, и вместо того, чтобы мучить себя попусту, домысливая возможное и невозможное, либо решать что‑то окончательно и бесповоротно, необходимо поговорить спокойно, объясниться. Ведь Ксавьер вначале вел себя совсем иначе: ухаживал, уговаривал, и, предоставив убежище, не воспользовался обстоятельствами. Он должен понимать, что есть огромная разница в том, чтобы просто быть вместе с близким и дорогим человеком, не боясь, что тебе плюнут вслед, и тем, чтобы считаться чьим‑то любовником‑содержанцем!

Юноша вздохнул и устало прикрыл веки, откидываясь к стене. Голова болела невыносимо, и что‑то делать, решать, куда‑то идти ‑ казалось изощренным способом самоубийства.

‑ Яфет… ‑ старчески дребезжащий голос вернул его от грани забытья, и Равиль с досадой подумал, что даже заберись он на самую высокую гору, желая побыть в одиночестве и собраться с мыслями, обязательно кто‑нибудь будет маячить поблизости.

‑ Яфет?! Яфет! Хедва, Хедва посмотри же… Мой Яфет! ‑ продолжал разоряться прохожий.

Поминая про себя последними словами и неизвестного Яфета и назойливо причитавшего почти над самым ухом старого осла, юноша через силу выпрямился, открывая глаза, и тут же вскочил: оказывается, старик стоял всего в нескольких шагах, бормоча в седую бороду и протягивая прямо к нему дрожащие руки. Голова у него тряслась, а в выцветшие глаза блестели от слез. Еврейка, скорее моложавая, чем молодая, тщетно пыталась его увести, и не надо было напрягать ум и познания в языках, чтобы догадаться, что она может говорить:

‑ Пойдем, отец, идем же… Ты ошибся!

‑ Яфет… ‑ не обращая на нее внимания, старик сделал шаг к опешившему юноше, и Равиль невольно отшатнулся.

В этот момент женщина тоже обернулась в его сторону и, забыв обо всем, замерла, прикипев взглядом.

‑ Вы обознались, ‑ почему‑то с голосом, отступающему все дальше от них юноше удалось справиться не сразу, такое напряжение было в устремленных на него взглядах почти одинаковых глаз. Но он закончил вполне уверенно, извиняющееся покачав головой, ‑ вы ошиблись, у меня другое имя. Меня зовут… Поль. Паоло, по‑здешнему.

Равиль успел спохватиться и прикусить язык в последний момент, вспомнив об осторожности. К тому же, к паре присоединился еще один человек, лицо и имя которого оказались знакомыми. Почти подхватив старца под руки, мужчина обратился к тому на более понятном языке, обдав волной неприязни слегка поклонившегося ему в знак приветствия юношу.

‑ Идем, отец! Молодой человек ясно сказал, что его зовут иначе…

Патриарха уже уводили под руки, но он все пытался что‑то объяснить своим детям и безнадежно порывался вернуться, заговорить с мнимым Яфетом.

Удивленному происшествием Равилю оставалось только в недоумении пожать плечами. Старый еврей был явно не в себе, а у него хватало тревог и без семейных тайн синьора Бенцони. Лишь презрение, которым щедро окатил его банкир, задело юношу куда глубже, чем хотелось бы, вновь вернув размышления к причине вынужденной и затянувшейся прогулки.

***

Даже если человек пришел к какому‑то решению ‑ это еще не значит, что он полон решимости его осуществить. Решения, как и люди, и ситуации в которые они попадают, бывают разные.

А бывает, что вмешиваются другие обстоятельства, и решимость попросту выдыхается, как духи из незакрытого флакона. Вернувшись домой, Равиль обнаружил, что Ксавьер еще не возвращался, и, чувствуя, что не в силах сколько‑нибудь откладывать разговор, сам отправился на его поиски. Увы, результат оказался плачевным и абсолютно иным, чем можно было предположить: мужчину он не нашел, зато, судя по всему, нервозность, накопившаяся усталость в купе с проклятой промозглой сыростью совместными усилиями доконали юношу.

Голова не только болела, но и кружилась. Стянув с себя промокшую одежду и башмаки, Равиль выцедил едва ли не пинту горячего глинтвейна и забрался в постель, проспав как убитый до следующего полудня. Однако подсказанное сердобольным Бенито средство не помогло, потому что проснувшись юноша почувствовал себя только хуже: очень хотелось пить, а вот мысль о еде вызвала лишь тошноту, и его неудержимо трясло даже под двумя одеялами. Не чувствуя, но догадываясь, что у него наверняка сильный жар, Равиль был вынужден признать, что все‑таки слег, и послать за лекарем, раз уж никто не позаботился этого сделать пока он спал.

По счастью, тот оказался человеком серьезным не для показушности, не в пример памятному метру Пари, и прежде, чем справиться об оплате, убедился чем он может помочь.

‑ Что же, вы здесь совсем один? ‑ сурово поинтересовался врачеватель, видимо сочтя немногочисленных слуг не стоящими упоминания.

‑ Не совсем, ‑ утонув в подушках, Равиль слабо улыбнулся его неодобрительному тону, ‑ но мой…

Он запнулся, не зная, какое слово лучше употребить, что само собой не прошло мимо внимания лекаря, и тот нахмурился еще больше.

‑ Мой товарищ, ‑ нашелся юноша, ‑ не любит лишних хлопот.

Мужчина только хмыкнул на это пояснение.

‑ В таком случае скажу вам, ‑ он подробно объяснил, в какой пропорции нужно разводить оставленные порошки и как их принимать. ‑ Я навещу вас на третий день, но если почувствуете себя хуже, то посылайте кого‑нибудь из этих ленивых остолопов ко мне немедленно. Ясно?

‑ Да, спасибо, ‑ Равиль жмурился, ощущая неодолимое желание зарыться в подушки еще глубже, чтобы спрятаться от режущего глаза света.

‑ И на будущее. Молодость, конечно, способна пересилить многое, но с такой организацией, вам необходимо больше отдыхать и хотя бы стараться соблюдать покой. Вы хорошо спите? ‑ задал врачеватель неожиданный вопрос.

‑ Настолько, что не могу проснуться! ‑ фыркнул юноша, тут же нарвавшись на резкую отповедь.

‑ Ничего смешного! Я принесу попозже нужное средство, оно по крайней мере снимет головные боли.

Равиль прикусил губу, опустив взгляд, пока господин Джеронимо продолжал свою лекцию о здоровом образе жизни.

‑ Питаться регулярно и обильно, но не злоупотребляя излишествами и вином. Залог здоровья ‑ умеренность! ‑ завершил свою речь лекарь, припечатав. ‑ В альковных баталиях тем более, и я бы сказал, в особенности, ежели они противны природе твоего пола.

Это было уж слишком! Улыбка юноши, и без того вымученная, застыла. Откинув голову, отчего комната немного качнулась, он в самых вежливых фразах поблагодарил синьора Джеронимо за визит и советы, пообещав, что будет неуклонно им следовать. Откланивавшийся врачеватель лишь усмехнулся в ответ: кто знает, возможно признавая справедливым намек на бесцеремонность, а может быть, его позабавила вспышка неуместной стыдливости, ‑ как бы там ни было, все это прошло мимо помутненного болезнью сознания. Равиль уже с трудом удерживал нить разговора, а представлять, что подумал о нем почтенный доктор медицины ‑ вовсе было противно… Тоска, горечь и стыд накрыли его с новой силой, но от них ему никто лекарства прописать не мог.

***

Равиль ненавидел болеть, чем дальше, тем больше ненавидел собственную слабость, особенно такую ‑ когда даже встать получается раз от разу. Точнее боялся: в его прошлой жизни она могла запросто обернуться смертным приговором, ‑ неважно в богатом серале ли, чтобы не возиться лишний раз с прискучившей игрушкой, либо в портовом борделе.

Вряд ли когда‑нибудь он сможет совсем стереть из памяти как приходилось вначале ползти до общего на всех ведра с водой, долго собирать силы, чтобы только подняться и попытаться напиться, опасаясь, что тебя в любой момент могут оттолкнуть, потому что проторчал там уже битый час, мешая другим, а уверенности, что хватит сил на новую попытку ‑ нет. И так же ползком добираться до отхожей, чтобы не наделать под себя, ‑ не из брезгливости даже, а потому что убирать за тобой тоже никто не будет, и еще вернее, уберут вместе с тобой. И караваны, когда страшно упасть, или трюм, где страшно заснуть слишком глубоко, чтобы не приняли за мертвого или просто заразного… В бараках, у агентов, на рынке ‑ боль и слабость значат, что теряешь даже призрачный шанс, один на тысячу, что повезет, что не отбракуют, что удастся вырвать какую‑нибудь поблажку или милость.

И хотя все это юноша надежно оставил далеко позади, в нынешней жизни болезнь ничего хорошего тоже не несла. Она по‑прежнему означала, что необходимо преодолевать еще и эту напасть, помимо основных забот, и как не горько было признавать подобное, но независимо от того, с кем и где бы не был Равиль, ‑ реальностью оставалось то обстоятельство, что, по правде, всем оказывалось глубоко наплевать плохо ему или нет.

В таком вопросе трудно испытывать иллюзии, когда не докричишься, чтобы попросить воды, не говоря уж о том, чтобы кто‑то готовил микстуры, утирал пот со лба или позаботился о чистой рубашке. Что ж, люди обычно не любят, если на них сваливается лишняя морока, и даже жалость имеет свои границы. По видимому, люди Ксавьера были менее подвержены идеям христианского милосердия и взаимопомощи, чем слуги в доме Грие, а может, сказывалось отсутствие хозяйского догляда.

Ксавьер где‑то пропадал, за что Равиль молча, но вполне искренне благодарил бога: по крайней мере, у него есть время отлежаться и немного придти в норму. Как всегда, в минуты слабости хотелось, чтобы кто‑нибудь посидел рядом, погладил по головке и подержал за руку… Ведь бывает же так у кого‑то! Но от Таша ничего подобного ждать не приходилось, а чтобы сносить придирки и претензии, либо снова устраивать разбирательства ‑ юноша был не в том состоянии.

Интересно, ‑ мелькнула вялая мысль, ‑ а если никого не звать, когда о нем вспомнили бы? Когда почуяли бы трупную вонь?

О, нет! Не стоит думать о людях слишком дурно! Разумеется, забеспокоились бы и раньше, ‑ когда выяснилось бы, что что‑то срочное не сделано. Первым, что он услышал от объявившегося наконец любовника, стало презрительное замечание:

‑ Верно говорят, что у таких как ты полно бабских придурей, ‑ мужчина раздевался, не глядя сбрасывая одежду на кровать, ‑ чуть хвост прижали ‑ уже в постели и при смерти! Я не собираюсь и сольдо платить этому шарлатану!

‑ Синьор Джеронимо уважаемый человек и великолепный врач, ‑ сухо заметил Равиль.

К этому времени он поправился настолько, что встречал любовника на ногах, лишь кутаясь в плотный теплый халат.

‑ Не думаю, что тебе придется по вкусу слава необязательного человека, который не платит по счетам.

Стоявший к нему спиной Ксавьр замер, а потом медленно развернулся, смерив юношу тяжелым взглядом прищуренных глаз.

‑ Малыш, ты часом ничего не забыл? ‑ нехорошо протянул он.

‑ Вполне возможно! ‑ отмалчиваться и на этот раз у Равиля не получилось бы при всем желании, но его и не было. ‑ Мы довольно давно не виделись!

Он знал, что Таш возвращался домой и раньше, но потом уходил снова, даже не заглянув к нему.

Впрочем, к чему жаловаться, Ожье поступал так же! Кто знает, может быть Ксавьер, в трудах и заботах, ежедневно справлялся о его здоровье… Хотя кого он обманывает, если бы это было так, слуги наверняка проявили бы куда больше рвения, ведь они всегда чувствуют настроение хозяина, выучив его характер. Не говоря уже о кое‑чем другом!

‑ Если бы ты потрудился хотя бы спросить обо мне, не говоря о том, чтобы зайти, то легко убедился бы, что я не притворяюсь! ‑ губы кривились сами собой, как будто желчь разлилась во рту. ‑ Но ты был слишком занят для этого в чужой постели!

Если Равиль ожидал, что Ксавьер смутится или вспылит из‑за выдавшего его засоса, багровевшего в распущенном вороте на шее, то ошибся. Мужчина превосходно вышел из неловкого положения, и жестокая пощечина обожгла щеку юноши, заставив пошатнутся.

Ошеломленный внезапным ударом, Равиль удержался на ногах лишь потому, что опирался плечом о стену, и вскрикнул не столько от боли, сколько от потрясения.

‑ Что ты творишь?! ‑ юноша резко выпрямился.

Мужчина не выглядел испуганным своим поступком или разъяренным до исступления, ‑ было ясно, что он прекрасно отдает себе отчет в том, что сделал. В груди потянуло противным холодком…

‑ То, что ты заслуживаешь! ‑ он не ошибся в предчувствии, и вторая пощечина все же бросила его на колени.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒