Часть третья 4 страница

‑ А мне теперь идти больше не куда… ‑ выбирать выражения у Равиля сил тоже уже не хватало, а себя вдруг стало жалко до слез. Отчаянно захотелось, чтобы его сейчас обняли и погладили ‑ просто так, без всяких слов.

Но рядом никого, кроме Таша не было, а тот вместо утешений лишь усмехнулся:

‑ Неужели выгнал тебя все‑таки Грие! ‑ удивление от этого факта ему изображать не надо было.

Юноша тут же вскинулся:

‑ Я сам ушел!

Улыбнувшись как сытый кот, мужчина сел рядом, по‑хозяйски приобнимая его за плечи. С наслаждением поводил пальцем по мокрой щеке, снова неторопливо накрутил рыжеватый локон на палец, и низко мурлыкнул в ухо:

‑ Гордый, да? ‑ жадный поцелуй обжег шею. ‑ Красивый и гордый… Только я себя тоже не на помойке нашел, запомни это сразу, рыжик, и все у нас с тобой будет хорошо!

Равиль промолчал, упорно не отрывая взгляда от пола. Его аккуратно повернули, и не менее жадный собственнический поцелуй пришелся уже в губы. Отсутствие отклика Ксавьера не взволновало ‑ всему свое время, крепость пала, парнишка сдался окончательно и теперь нужно только не испортить триумфальное вручение ключей с последующим пиршеством!

О том, что Равиль действительно ушел, Ожье узнал только к ночи, когда вернулся сам, и стало ясно, что юноша не просто тоже, как и он, не явился к ужину, хотя такого за ним не водилось, но вообще не приходил домой после очередного неудачного разговора со своим горе‑покровителем, а абсолютно все его вещи на месте. Даже шкатулка, с которой юноша не расставался и всегда стоявшая на самом виду…

Все негодование Грие на взбалмошного мальчишку разом испарилось, как вода в забытом на огне котелке. Недавняя история повторялась, и становилось по‑настоящему страшно, что еще его лисенок мог натворить с собой! Мальчик и так был не в себе, сбежал в расстроенных чувствах, и уже было поздно корить себя за сорвавшиеся слова, за то, что не догнал, ‑ когда безнадежно разыскивали его по всему городу…

У мужчины голова шла кругом, а к утру он первый раз в жизни безобразно напился, в гордом одиночестве заперевшись у себя в конторе.

Лисеныш, маленький мой… Ну где же ты…

Не к Ташу же в самом деле понесло Равиля! Тем более, что там проверяли в первую очередь и ничего не вынюхали: может видели, а может нет, а может не его, а может это и вовсе о прошлую неделю было…

Ночь ‑ день. И еще ночь. И еще день. И следующий… Они тянулись, словно чахлые смердящие жалкие клячи на скотобойню. Дом вымер ‑ люди Грие, зная нрав патрона, ходили на цыпочках и хотя бы делали вид, что ищут парня, во избежание неприятностей для себя. Лишь Катарина представляла собой незыблемый монумент, воплощение домашнего очага в исконном смысле выражения, его опору и хранительницу. Понимая, что ее утешений и поддержки в данной конкретной ситуации муж не примет, не взирая ни на какие близкие отношения, она сделала ход конем и нанесла визит к Керам.

Уж как она там говорила с Филиппом на настолько щепетильную тему ‑ кто знает, но тот проникся, и поспешил к старому проверенному другу. Чтобы в безмерном удивлении взирать как непрошибаемый ничем, хитрый лукавый торговец, завзятый сибарит, разгуляй‑душа, равно охочий и до ядреных девок, и смазливых мальчиков, ‑ всклоченным мечется в пространстве три на четыре шага, хрипло рыча:

‑ Найду ‑ выпорю! Всю шкуру спущу! Чтоб хоть через задние ворота ум вернулся! На цепь посажу! От кровати дальше горшка не отойдет!

И выл, уткнувшись в широкую столешницу лбом:

‑ Только бы живой…

Мало ли мрази на белом свете! Девятый день пошел…

Он собрался: никто, кроме самых близких ‑ его таким не видели. Со свояком распрощался душа в душу, но даже отъезд и отсутствие рядом с Ташем Равиля ‑ не радовало!

Чудо ты мое, рыжее, да что же с тобой?!

Любезный свояк едва ли не смеялся ему в лицо, как будто знал исключительно веселую шутку… Только забавляться с ним не тянуло! Как‑то совсем. Вот никак. Тянуло шею свернуть.

Ожье ведь уже и со старшим Ташем говорил ‑ честно, как никогда. Тому всякие мальчики были до свечки, но даже не имея сил встать с постели, старик Гримо еще думал и считал далеко вперед! И не только озвучил, но и наконец закрепил письменно свой вердикт за спиной отъезжающего племянника:

‑ В своем гнезде не крысятничают!

По‑ своему, Гримо Таш любил и заботился о своей семье, и теперь знал точно, что зять не оставит в нищете и Мари, прошагавшую бок о бок с мужем все годы, и двух не пристроенных пока дочек, и даже позор на его седины ‑единственного ныне сына! Он официально и документарно передал все дела, кроме завязанных лично на Ксавьере, под руку зятя. Теперь Грие в одночасье становился фигурой, с которой вынуждены считаться даже графы с герцогами, ибо тоже нуждаются в том, кто предоставит средства разыграть блестящее представление их жизни, и у кого всегда звенит монета.

Вот только сам зять был резок и хмур ‑ Равиля так и не нашли.

А в это время юноша валялся в небольшом домике на Гароне, куда его сразу же отвез Ксавьер. Равиль не спорил, в тот момент он вообще мало что замечал вокруг и не был способен внятно мыслить, ‑ так было плохо. В любом смысле.

Таш практически снял его с лошади, напоил вином, довел до постели, отчего у юноши все сжалось внутри в предчувствии дурного. Он даже попятился, но мужчина уложил его, не обращая внимания на вялое сопротивление.

‑ Да ложись же, дурак! ‑ раздраженно стряхнул его руки Ксавьер. ‑ Ты что ж надумал, что меня хлебом не корми, только дай испытать на прочность твою очаровательную попку?

Может, так оно и было, но сейчас его занимали другие заботы: мальчика наверняка будут искать, и необходимо постараться, чтобы не нашли.

‑ Ты нездоров, едва на ногах стоишь и похож на фамильное привидение! ‑ Равиль вспыхнул еще ярче. ‑ Хорош бы я был на тебя набрасываться!

Ксавьер с удовольствием смотрел, как юноша от его слов смущенно и виновато дергает нитки из одеяла.

‑ Раз тебе идти некуда, отдохнешь здесь пока, а то как с тобой ехать… Или ты передумал уже?

‑ Нет… ‑ с усилием тихо выдавил Равиль. ‑ Только… Я ушел сразу…

Он запнулся, не закончив сбивчивых объяснений, но Ксавьер догадался так, и едва не улыбнулся.

‑ Ну конечно, ‑ невозмутимо согласился он, ‑ надо предупредить и вещи твои забрать. Отдохнешь и сходишь.

Ударение как‑то небрежно пришлось на слово «твои», и Равиль вздрогнул, закусывая губы: ведь получается, что кроме шкатулки с вольной по‑настоящему его там и нет ничего. Даже бельем его с первого дня Ожье обеспечивал ‑ по широте душевной… И что получается, мало того, что он опять закатил истерику человеку, только благодаря которому ходит еще по земле, хлопнул дверью, так теперь нагло заявится обратно, собирать вещи как будто имеет на это право! Забыв что появился у Ожье в одних штанах и ошейнике и ничего особенного, чтобы заслужить все это изобилие не сделал. Одни хлопоты на шею повесил… С другой стороны, ему нужна хотя бы смена одежды, и не начинать же сразу клянчить деньги у Ксавьера! А представив неизбежное очередное выяснение отношений, если он появится в доме Грие, юноша утратил последние крохи решимости и растерялся, не зная как поступить и выбраться из тупика, куда загнал себя.

‑ Но лучше не шляйся, ‑ все так же невозмутимо заметил Ксавьер, оценив душевную борьбу, отражавшуюся в хмуром лице юного Поля. ‑ Ты правда выглядишь больным, свалишься еще где‑нибудь по дороге. Напиши записку, Бруно передаст и принесет все, что попросишь.

Он ушел, а Равиль с облегчением ухватился за подсказанную идею, хотя кандидатура гонца вызывала серьезные сомнения: от Бруно, смотревшего за домом вместе с женой, несло как от целого погреба коньяка. Юноша долго мучился, обдумывая послание ‑ слишком многое хотелось написать, и еще больше сказать он боялся. Поэтому лишь подтвердил свое намерение ехать в Италию вместе с Ксавьером Ташем ‑ переводчиком ‑ и сообщил, что до отъезда будет жить у него.

Нужно ли говорить, что ответа не последовало? Равиль совершенно запутался в себе: он мог ожидать, что Ожье придет сам и отволочет его домой за шкирку, мог ожидать, что ему пришлют все до последнего платка с какой‑нибудь гневной отповедью… Было страшно, он измучил себя предположениями и пустыми метаниями из крайности в крайность. Только одного он предположить не мог и реальность оглушила, как удар ‑ вернувшийся один и с пустыми руками Бруно пожал плечами, пряча глаза, махнул куда‑то и поторопился к своей бутылке.

‑ Да ты способен хоть раз толково объяснить что?! ‑ напустилась на него жена, отнимая вожделенную амброзию, благодаря чему немедленно разразился бурный скандал, и никто из двоих не обратил внимания на застывшего юношу.

‑ Я понял, ‑ проговорил Равиль и под аккомпанемент их ругани вернулся в комнату, упав ничком на кровать.

Он понял главное: в самом деле, невозможно было вернее продемонстрировать ему, что последние связующие его с Ожье ниточки оборвались безвозвратно, и он как и требовал, может идти на все четыре стороны… Ощущение было такое, словно это сердце у него оборвалось и замерло. Отвоеванная свобода ‑ от кого? От чего? ‑ давила на плечи…

Вечером, когда ему принесли ужин, женщина сообщила, что ее муж заходил к хозяину и господин Таш пообещал, что позаботится обо всем сам, только не сможет несколько дней приезжать сюда, Равиль лишь кивнул, не поднимаясь:

‑ Хорошо…

Капкан за лисенком захлопнулся.

Юноша валялся в постели, тупо уставившись в потолок с тонкими ниточками паутины, пропущенной не слишком радивой Фридой, больше похожей на тощую лошадь, которая тянется через забор за яблоком. Ничего не хотелось. Не осталось ни мыслей, ни чувств, ни желаний, кроме одного ‑ заползти куда‑нибудь в еще более темный и дальний угол, свернуться там и больше никогда не выползать. Он сам понимал, что это не что иное, как малодушие, что в этом желании нет ничего нормального, убеждал себя, что это всего лишь страх перед переменами в судьбе и усталость, которая пройдет. Не может не пройти… Но и поделать с собой ничего не мог. Разрыв с Ожье исчерпал последние резервы его сил, и юноша был даже благодарен Ксавьеру за предоставленное убежище, и особенно ‑ за то, что не докучает сейчас своим настойчивым присутствием.

Поначалу казалось, что Ожье передумает и вот‑вот появится, чтобы тряхнуть, высказать что думает и водворить на место. Потом Равиль собрался духом и запретил себе об этом думать. Передышка пошла на пользу, и когда за ним все‑таки объявился налегке Таш, сказав, что его люди давно ждут их впереди, юноша уже был вполне в состоянии сесть в седло. Физически и душевно.

Впереди ждала Италия и новая жизнь, и Равилю удалось убедить себя, что все случилось к лучшему.

Часть четвертая

***

Словно сама судьба не хотела отпускать его из Тулузы, ‑ дорога вышла тяжелой. Равиль выматывался до крайности, хотя обязанностей у него было совсем немного, а точнее ‑ он так и не добился от Ксавьера конкретного ответа, в чем они будут заключаться.

‑ Да вижу я, что ты всю артель готов заменить! ‑ фыркал мужчина. ‑ Хочешь ‑ развлекайся. А нанимал я тебя переводчиком, если помнишь… Еще поработаешь!

В принципе, он был прав, но что‑то все равно задевало. Грие тоже, можно сказать, носился с ним, пытался следить, чтобы его подопечный вовремя ел, отдыхал, не переутомлялся и ругал за излишнее усердие. А потом успокаивал… Тогда ‑ это мнилось Равилю обидным сомнением в его способностях, неверием в его силы и низкой оценкой в целом: он не маленькая конфетная деточка!

…Сейчас, когда казалось бы вот она долгожданная свобода и абсолютное равенство, ничто тебя выше головы прыгать не заставляет, делай что считаешь нужным, ‑ юноша растерялся. Ожье, тем не менее, всегда давал понять, что усилия подопечного замечены и оценены по достоинству, а с Ташем из‑за пары слов все вдруг стало выглядеть пустой блажью и мальчишеской придурью!

Он ‑ «развлекается»… А всем этим людям платили и хорошо платили за их работу. У него будет своя, да и пора опомнится: цели превзойти самого себя и произвести на нового патрона неизгладимое впечатление ‑ больше не было. Он ведь решил, что будет играть по‑честному, будет просто собой…

Однако оказалось, что выполнить это намерение ‑ куда сложнее, чем вовремя извернуться и подыграть обстоятельствам, либо выпрыгивать из шкуры вон в попытке приблизится к безнадежно недостижимому совершенству ‑ ведь для того чтобы что‑то найти, нужно знать что именно ты ищешь.

Какой он, этот Рыжий Поль, который едет сейчас вместе с мужчиной, скорее всего будущим любовником, почти в никуда, в неизвестность для себя, но уже с господином, на которого работает, и от которого опять зависит? ‑ спрашивал себя юноша.

Зависит… Для кого‑то мелочь, а для кого ‑ ножом по горлу! Ташу он уже обязан за купленные взамен оставленных вещи, стол и кров. Ожье его тоже долго поил, кормил, одевал, ‑ так Равиль и не умел тогда ничего толкового. Зато потом Грие его сам поставил на жалование как любого из приказчиков и ни одним лишним су не выделил!

Правда, «рыжик» потратил их все ‑ больше некуда было, так и лежали до единой монетки, ‑ на Черного Ги…

Спрятав лицо в ладонях, Равиль четко и ясно означил для себя: Ожье ‑ это прошлое. Возвращаться ему уже некуда. Он сам сжег то из мостов, что было наведено… Он просто привык к особому отношению к себе, а это чревато излишней беспечностью! И если продолжит сравнивать с Грие всех и вся ‑ то точно сойдет с ума!

А никакого смысла уезжать вовсе не было тогда…

Искренне и всем силами, за бесконечные однообразные дни чередованием пыли и постоялых дворов, юноша постарался если не забыть, ‑ забыть такое невозможно, хоть тысячу жизней, как инды проживи, ‑ то хотя бы отодвинуть недавнее пережитое подальше!

Почему нет? Не так давно он скрутил себя в бараний рог и сделал все, чтобы сменить острую яркость Востока на тяжеловесный Запад, так, что теперь походил на провансальца больше, чем тот же Ксавьер, родившийся и выросший под ласковым небом Аквитании. Так неужели он не сможет в который раз совладать с собой и обстоятельствами, чтобы оседлать их?!

…И прекратить наконец мерить по НЕМУ весь существующий мир!!!

Тем более что это бесполезно…

Равиль искренне пытался приучить себя к новой жизни без Ожье ле Грие и, вознаграждаемый за рвение жгучими поцелуями, от которых долго не сходили следы на губах и шее, ‑ едва ли не льнул к своему избраннику: разве это был не его собственный выбор? Разве гнали его сюда из‑под палки? Разве этот красивый молодой мужчина может внушить отвращение?

Или он просто одурманен чем‑то? Такое бывает, он знает…

Нет! Нет дурмана, и на него не спишешь! Равиль вина зарекся трогать за эти дни, только воду пил из колодцев ‑ почти из одной поилки с лошадьми, но те дурное не тронут!

И плакал, впервые так плакал, говоря себе: ты выбрал…

Выбрал попытаться стать любимым для кого‑то, а не оставаться никем для любимого. Он выбрал сам, он поступил правильно… Но словно рука протягивалась и неумолимо рвала из груди сокровенное! Что‑то, что оставил далеко позади, переступил не заметив…

Что ж, время и расстояние ‑ проверенное лекарство от сердечных недугов такого рода. Боль успокоилась и улеглась, лишь изредка ноя в груди. С ней вполне можно было существовать, не зацикливаясь целиком и полностью.

‑ Наконец‑то ты перестал изображать из себя воплощение всех скорбей этого мира! ‑ прокомментировал перемены в настроении юноши Ксавьер, когда Равиль впервые заставил себя хотя бы нормально поесть. ‑ И закончил поститься. Успокойся, малыш, непорочность ‑ удел девиц, которых Господь обделил и внешностью, и мозгами! В любом случае это не про тебя, так что не переживай…

Мужчина немедленно продемонстрировал, что имелось в виду, прервав поцелуй только тогда, когда юноше стало ощутимо не хватать дыхания. Мальчишка опрометчиво злоупотреблял его терпением, ставя себя так, как будто направился в паломничество со святым подвижником, а не согласился быть его любовником! Маленький стервец, конечно, не пытался строить из себя наивного дурачка и делать огромные удивленные глазки, если объятия заходили дальше невинной поддержки, но с таким лицом впору было читать проповедь о Страшном суде, а не идти в постель! Тянуть эту канитель даже днем дольше Ксавьер Таш был не намерен, испытывая дополнительное удовлетворение от того, что это произойдет именно так: в придорожном трактире, распугивая клопов из матраца.

Шелковые простыни, ароматные свечи и лепестки роз лисенок Поль пока не заслужил, а унижение и стыд за собственную распущенность станут пикантной приправой к основному блюду и отличным наказанием для юнца. Ксавьер от души забавлялся тем, как мальчик неловко вздрагивает от прикосновений, которые становились все свободнее и настойчивее, приводя в беспорядок одежду.

‑ Не нужно, ‑ резко Равиль попытался уйти от очередного поцелуя, кожей чувствуя на себе взгляды искоса. ‑ Хватит!

Мужчина с первого же часа не скрывал основного условия, определяющего характер их отношений, тут и воображения напрягать не стоило, чтобы сделать вывод об их связи. Но ласки следовали уж чересчур откровенные для общей залы, будя в глубине самые отвратительные воспоминания.

‑ Ну надо же! ‑ протянул Ксавьер с усмешкой оглядывая вскочившего юношу. ‑ Такой смелый и вдруг застеснялся… Или ты совсем передумал? Что ты смотришь на меня, как монашка на черта у себя под кроватью? Я вроде бы тебя с собой силком не тянул! Или это ты так пошутить решил…

‑ Я не шутил, ‑ оборвал его юноша, сверкнув на патрона глазами. ‑ Но мне не нравится, что на меня смотрят!

Равиль в самом деле не обирался идти на попятный, прекрасно понимая, что рано или поздно они окажутся в постели, и не пытался оттягивать момент, но все происходило как‑то совсем не так, как он мог представить.

А может быть, его смятение просто объяснялось тем, что его трогал и целовал не Ожье… Потому и периодические вспышки удовольствия, казались чем‑то неправильным, грязным, как и… Он оборвал себя прежде, чем успел додумать мысль до конца: неправильно как раз сравнивать честного с ним человека с клиентом! Он же решил, что преодолеет все это…

‑ Прости… ‑ Равиль вздохнул и нахмурился.

‑ Малыш, ‑ Ксавьер тоже поднялся с укоризненной улыбкой, и, удерживая юношу за подбородок, поглаживал пальцем его припухшие губы, ‑ как же им на тебя не смотреть, если я вместо жены везу с собой парня, да такого, что ни одна женщина по красоте не сравниться!

Мальчик предсказуемо смутился.

‑ Голову потерял, так и есть… ‑ шепнул Ксавьер прямо в ушко, отведя рыжеватый локон.

Равиль бессознательно отступал ‑ в нужном направлении, к лестнице, ведущей к комнатам наверху.

‑ Осторожнее, ступенька, ‑ мужчина придвинулся вплотную, цепко обнимая его за талию и увлекая за собой дальше.

В полутемном коридорчике он прижал юношу к стене, сминая и вновь принимаясь терзать нежные губы. Равиль был вынужден тоже обнять мужчину, чтобы не упасть, и уже не отстранялся от него: некуда в прямом и переносном смысле. Он прислушивался к себе, спрашивая ‑ действительно ли он хочет того, что вот‑вот произойдет? Рассудок молчал, не в силах помочь своему хозяину, что‑то внутри упорно твердило в унисон участившемуся биению сердца «нет», но предательское тело само выгибалось навстречу рукам, умело и точно выводившим на нем мелодию чувственности. Член стоял, недвусмысленно упираясь в бедро Ксавьеру, в то время как поцелуи становились все более властными, жгучими, ненасытными… Они подчиняли себе волю, и Равиль не смог бы точно определить момент, когда он оказался уже в комнате и на кровати в полной власти мужчины. Точка невозврата была наконец пройдена.

Изголодавшемуся по любовным утехам телу было нужно немного. У Равиля в паху все уже мучительно ныло от нестерпимого желания. Он не знал, куда себя деть от стыда и хотел бы закрыть лицо руками, но ему не позволили. Ксавьер превзошел сам себя, ведь не зря же он так долго ждал этой возможности, чтобы теперь скатиться до банального траха. Запретный плод должен стать для мальчишки особенно сладким!

Он не пропустил ни одной чувствительной точки, виртуозно удерживая своего молодого любовника на самом краешке сладострастного экстаза, но не позволяя сорваться в оргазм, пока потерявшийся в ощущениях, ставших практически невыносимыми, юноша не начал умолять его.

‑ Пожалуйста… пожалуйста… ‑ Равиль бессвязно всхлипывал и кусал губы. Такого с ним еще не было, и он не понимал нравится ему это или нет.

‑ Чего ты хочешь? ‑ вкрадчиво поинтересовался мужчина, лаская яички юноши и одновременно сжимая член у основания, опять не позволяя ему кончить.

‑ Пожалуйста… ‑ наслаждение больше походило на пытку. ‑ Я больше не могу…

‑ Еще рано, ‑ Ксавьер ловко удерживал извивающиеся бедра и дразнил тугую дырочку меж восхитительно соблазнительных ягодиц пальцами.

На мгновение рука его замерла, как будто обнаружив нечто неожиданное, и мужчина даже отстранился, ‑ но лишь на миг. Непомнящий себя от возбуждения мальчик не почувствовал заминки, и Ксавьер резко вошел в пылающее податливое тело, уже не сдерживая ни себя, ни любовника.

Мальчишке хватило нескольких толчков, он кончил с криком, забрызгав себя до груди. Сокращение упругих стенок, тесно обхвативших член мужчины, приблизило и его оргазм. Выплеснувшись, Ксавьер поднялся, небрежно набросив простыню на распростертого без движения юношу, и присел рядом, задумчиво рассматривая измученного мальчика. Подумать ему было о чем: ангелочек Поль оказался не так уж невинен!

Ибо его очаровательная попка, хоть и была приятно тугой, но явно уже успела познакомиться с той частью тела, которая делает мужчину мужчиной…

Чувствуя себя опустошенным душевно и выжатым физически как никогда, Равиль отодвинулся с тихим стоном, когда Ксавьер прилег рядом, но небрежный вопрос заставил его буквально подскочить:

‑ Ну как ты, малыш? Или с прошлым любовником было лучше? ‑ поддевка в голосе могла и почудится, но все равно будто ошпарила!

Ошеломленно распахнув глаза и рефлекторно натягивая на себя испачканную спермой простыню, юноша потрясенно смотрел на мужчину: прошлым любовником? О чем он… С языка чуть было не сорвалась какая‑то неловкая нелепость об Ожье, а потом его обожгла другая мысль: разумеется, было невероятно глупо и бесстыже изображать из себя девственника, хотя уже почти год скоро, как он ни с кем не был. Но что если Ксавьер по какой‑то причине (какой‑то?! один поцелуй в саду на свадьбе Грие чего стоил!) тоже сделал вывод о его распущенности и предложил поехать с ним поэтому?!

‑ Любовника… ‑ выдавил Равиль занемевшими губами.

Ксавьер насмешливо выгнул бровь, с интересом наблюдая, как прелестный румянец смущения сменяется на лице юноши прозрачной бледностью.

‑ Лисенок, давай не будем начинать с вранья! Не считал же ты меня настолько наивным, что я не способен отличить девственника от… надкушенного яблочка.

«Лисенок» побледнел еще пуще и закусил нижнюю полную губку, опуская ресницы и сводя крылья бровей до знакомой складочки.

‑ Не было у меня никакого «любовника» в таком смысле! ‑ но хватило его лишь на короткую вспышку, и следующие слова вышли уже жалобно. ‑ Все не так… не то…

Равиль потерялся окончательно под жгучим взглядом черных глаз, которые отнюдь не собирались сколько‑нибудь щадить его. Слишком внезапно, слишком рано пришлось объяснять то, что он вообще желал оставить далеко позади, ради чего и кинулся не обернувшись в этот омут!

‑ Не то? ‑ Ксавьер был заинтригован и вместе с тем удовлетворен: смятением, унижением и еще больше обнажившейся уязвимостью мальчишки.

За все проволочки маленького Поля нужно было хорошенько проучить, а игра с ним затягивала все глубже. «Не так, не то…» ‑ неужели насилие? А потом его пригрел Грие… Предположение заслуживало внимания, особенно если вспомнить, как тот оберегал своего рыжика и носился с ним, хотя все равно странный порыв для Ожье. Конечно, мальчик очень красив и нежен, ‑ так что в целом ничего неправдоподобного… И какой же дает простор!

‑ Что ты, малыш, ‑ заметил мужчина укоризненно и погладил юношу по бедру. ‑ Что ты так вскинулся! Я же не батюшка, чтобы о грехах спрашивать, и ни в чем не упрекаю… А это тоже оттуда?

Ладонь скользнула дальше, ложась на шрам от ожога, и Равиль вздрогнул, замирая в руках мужчины. Собственно, да ‑ шлюхой его еще не назвали, зато если он не успокоится и не прекратит дергаться, то Ксавьер точно решит, что он обманывает, а тогда любая правда покажется просто отговоркой.

‑ Да, почти, ‑ проговорил юноша. ‑ Теперь это уже не имеет значения!

Как ни решительно прозвучал тон, Равиль сам не верил в свои слова, и мужчина, придирчиво отслеживающий каждый взмах его ресниц, каждый неровный вздох, ‑ не мог этого не заметить. А как же… ‑ Ксавьер фыркнул про себя, ‑ оно и видно, что не имеет! К тому же рубец совсем свежий, кожица очень тонкая, по краям шелушится местами ‑ забавная «болезнь» внезапно поразила малыша Поля.

‑ Тогда успокойся, золотко мое, прекрати нервничать, ‑ он потянул вяло упиравшегося юношу, опрокидывая навзничь на постель и нависая сверху. ‑ И иди ко мне, я опять хочу тебя! Тебя невозможно не хотеть…

Разузнать о шраме и подробностях утраты невинности маленьким рыжиком он еще успеет, а пока стоит просто наслаждаться восхитительным юным телом в его постели.

***

За первой ночью последовали другие, не менее изнуряющие. Мужчина вел себя как пьяница, дорвавшийся до королевских винных подвалов, безудержно насыщая свои неуемные аппетиты, так что, поневоле припоминая науку избавления от засосов и прочих следов неумеренной страстности, Равиль уже мечтал об обычном небрежном поцелуе и хотя бы одной ночи спокойного сна от заката до рассвета.

‑ Не упрямься, малыш! ‑ ворковал в ушко настойчивый Ксавьер, ловко подминая своего юного любовника под себя, тиская его член, яички или массируя кончиками пальцев податливое, уже опять растянутое колечко мышц. ‑ Разве не нравится?

Член стоял, подтверждая, что да, ему ‑ вполне нравится, и юноша сдавался, позволял делать с собой все, что хотел мужчина, отвечая по мере сил, ‑ ведь они вместе, пара, партнеры, кажется это так называется… Радоваться должен, что Ксавьер так хочет его, тут уж ни о какой жалости, христианском милосердии к обделенному ‑ речи вести не приходится! Чистая неприкрытая страсть…

Правда, дорога для него превратилась в испытание на прочность, и вскоре забот прибавилось еще больше. Равиль выматывался уже не ради того, чтобы казаться полезным, а исполняя наконец те самые «обязанности», по поводу отсутствия которых так волновался вначале.

Надо отдать должное, от него не потребовалось ничего выдающегося или чего‑то, что он не узнал или не увидел при Ожье. Однако он сам не заметил как чудесным образом обычный перевод преобразился в нечто иное, постепенно ложась на его плечи необходимостью за всем проследить, все узнать, договориться со всеми и обо всем.

Спору нет, душу грело сознание, что он не висит на шее, и как бы там ни было, но свой хлеб все‑таки ест не за место в теплой постели нового господина. Ни у кого язык не повернется его упрекнуть! Зато приходилось буквально сбиваться с ног изо дня в день, разузнавая, выспрашивая, оговаривая и снова договариваясь. Юноша уставал до того, что не засыпал, а почти терял сознание, уткнувшись носом в подушку, после того, как Ксавьер оставлял его в покое, и совсем уже ничему не возражал, привыкнув к ощущению властно сжимающих его рук.

Красоты Венеции прошли мимо его сознания, Равиль не вылезал из контор, а когда дело доходило до визитов в уважаемые дома, меньше всего его заботила обстановка! Он не мог позволить себе расслабиться, допустить малейшую ошибку и ударить в грязь лицом перед своим новым окружением.

Особенно теперь, когда не приходилось рассчитывать, что надежные руки Ожье подхватят и укроют его в любом случае…

Обратиться за помощью к Ксавьеру, пожаловаться, ‑ что‑то его останавливало. Наверное, пресловутая гордость, которую непонятно откуда умудрялись рассмотреть в бывшем рабе чуть ли не каждый второй, если не первый. Сам он, в себе ничего подобного не обнаруживал, наоборот, все больше хотелось уткнуться в сильное плечо, замереть, затихнуть и ни о чем не думать хотя бы пять минут.

Увы, у всего этого было лицо и имя, и как раз его Равиль упорно пытался забыть. По счастью, у него все еще оставалась опора, которая пока не подводила: упрямство и целеустремленность никуда не делись из‑за одной неудачи, какой бы сокрушительной она не стала для сердца, вдруг осознавшего, что оно есть, что оно живо, молодо, хочет любить и греться у пламени любви…

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒