Пророки. ГЛАВА 1: ГЛАЗА

Пророки

ГЛАВА 1: ГЛАЗА

Молодой мужчина, не больше тридцати лет, со смуглой кожей и свисающими чёрными бакенбардами шёл к своей подруге Осивопой, дабы читать книги с её обширной и богатой библиотеке, что её род собирал долгие годы. Всё же, он поэт – пристало бы ему и иметь отличный, насыщенный множеством слов язык в сочетание с ясным, волнующимся умом, расцветающий в переливающиеся тёплыми цветами осенние дни.
Шёл он по долгой, протоптанной дорогой многочисленных крестьян, обитающих в Михайловском имении, в которое его сослали за притянутое обвинение в атеизме, под ком скрывалась лишь личная неприязнь одесских вышестоящих. Природа в здешних краях была крайне красива – бесконечные, тучные леса, обескураживающие своим пушистым кроном, на листья которого преломлялись лучи далёкой звезды, именуемой Красным Солнцем. Чуть дальше стоит лесистый холм. Александр часто засиживался на нём – с того места открывается отличный вид на синее озеро с трепещущийся в ней рыбе, выныривающих с хлопком хвоста об воду в прыжке к яркой звезде. Часто поэт любил побывать в этом месте. Здесь его навевала бескрайняя тоска – несмотря на всю обильную красоту полей, лесой и тёплых ручейков, за берегом которых убаюкивающим колесом шла мельница по кругу, ворочая на ветре, Пушкин хотел сбежать отсюда. Обратно в Петербург, а может и в Москву, или в любое другое место, где ждут его друзья. Красота природы никогда не заменит светской угоды, развлечений на балу или детских проказ. Тех любящих улыбок, светящихся на лицах, уже ставших родными. Того странного ощущения, витающего в воздухе среди людей, когда тебе одновременно тепло и свободно, приятно и любовно, что даже в самый хмурый, пасмурный весенний день на берегу холодной Невы ты сидишь и размышляешь о прекрасном. Уют. Самое подходящее здесь слово.
И ему противопоставляется душащее одиночество, скрывающейся в золотистых дубравах. Поэт ускоряет свой шаг, чтобы дойти как можно быстрее до островка сохранённой цивилизации в здешних местах. Обычно, Александр проезжал на телеге до имения Тритогорского, но в сегодняшний день ему захотелось развеяться. Проходя по берегу озера, где рыбаки на деревянных лодках ловили рыбы для своих детей, вскоре он вышел обратно к дороге, заслонённой опавшими жёлтыми листья, растелившихся багровым ковром.
«Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим — и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны…» - сочинял в своей он голове, наслаждаясь и печалясь от вида, что наблюдал он уже не первый год.
Выйдя к полям, начали издаваться странные звуки. Где-то далеко, не рядом с поэтом. Напоминали они будто дребезжание костра, в который подкинули очередное полено, но звон был глубоким, словно тонущим в тьме, будь она плотна как вода. Осмотревшись по сторонам, совсем далеко от себя, Александр заметил стоящего одного крестьянина, с косою в руках и одетого в лохмотья, а над ним свисало нечто оранжевое, размером с него самого, вспорхнувшее над колосками. Любопытство в поэте никуда не пропало, и он, как ребёнок, двинулся через пресекающее дорогу и поле речку, не думая о возможных последствиях загрязнения его дворянской одежды и сверкающих туфель.
Укрывшись за огромным стогом сена, Александр стал наблюдать, что происходит с крестьянином: над ним свисал мужчина средних лет, выглядевший как обездоленный нищий, с длинной, не стриженной годами бородой, а глаза его были столь ярки, что ослепили поэта при первом взгляде. Но узревши в них вновь, Александр увидел пустоту, поглощающую необъятным ничто, пожирающим самую душу. И за спиною мужчины резвилось шестеро рыжих крыльев, своими концами направленных в чёрною над ними небо, где не пробивается и слабый луч Солнца. Сначала оно коснулось перстами очей крестьянина, отчего они загорелись пылким огнём. Затем коснулось ушей его, и их заполнил шум и звон, доходивших броско и до поэта. Чёрные вороны начали собираться со всей округи к ритуальному подношению, убийству, происходивших на глазах свидетеля чуда. Стаи кружились над серафимом, каркая в его волю и наконец прикоснулся он к губам черни. Раскрыв закрытую усту, вырвал серафим язык, вложив жало мудрую змеи, что обволакивала ногу нищего спиралью. Затем, подняв изо спины возжённый меч, дотронулся до него холодною, худою рукой, и наполнилось оружие правосудия праведную кровью. Воззвав к непокорённым небесам, поднял меч он над грешником, и опустил тяжёлой рукой, разорвав грудь его смертоносным махом. И встал крестьянин на колени перед ним, смотря очами к ангелу, простившему его. Вынул трепетное сердце серафим, вложив пылающий уголь взамен. Вспорхнув над смертным, влетел он в небо, что чернее ночи, и испарилось мимолётное видение в вышине, а вместе с ним и стаи птиц, напоминание которым осталось на земле лишь чёрные перья, покрывшие поле.
Небо снова окрасилось в привычные, голубые цвета, а на смену воронам вернулись вновь воробьи и синицы, поющие ладные песни, перед тем как окончательно улететь на зимовку в южные края. Встав на ноги, поэт направился к несчастному крестьянину, на чьи плечи упала эта доля. Но придя к нему, увидел только оставшийся пепел после него, а на маленькой горстке жёлтый листочек, без надписей на нём. Взяв лист и положив себе в карман, Пушкин направился обратно к дороге, ведущей в Тритогорскую, и как можно быстрее, опасаясь, что шестикрылый серафим вернётся и по его душу.
«Что это было? Что за создание я видел? Неужели это был ангел?». - Вопрошал самого себя Александр, выйдя снова к тропе. «Но Бога ведь нет, и ни в каких ангелов я давно уж не верю. Быть того не может, что оно прилетело с небес. И почему именно я стал его свидетелем? Человек, что ни во что не верит. Возможно, это ещё не открытое никем животное? Но почему оно так похоже на человека? Черты лица, конечности, не покрытое шерстью, голое тело – всё человеческое. Мне надо обсудить случившееся с Прасковьей, она должна помочь мне всё рассудить».
Направляясь к ней, Пушкин ещё много размышлял над увиденным, перебирая множество теорий: от действительно мифического ангела, до причуд от возможной лихорадки - в последние дни поэту как раз нездоровится. Пушкин оказался настолько погружён в собственные мысли, что он совсем и не заметил идущую впереди крестьянку с коромыслом, вёдра которого были наполнены донельзя водой.
- Простите, простите барин, я вас совсем не заметила, глупая, глупая… - Быстро перебирая словами, говорила упавшая наземь молодая девушка, облившая себя и Александра водой, когда тот ударил её ведро сильно плечом от быстрого шага.
Увидев перед собой сидящую в неуклюжей форме девушку, поэт, откинув лежащие рядом с ней вёдра, прислонился к ней, и взяв за плечи цветочного платья, начал её в панике допрашивать, выдав свои мысли на волю.
- Ты видела, видела ангела? – Словно безумец, тараторил Александр, отчего девушка впала ещё в больший ужас. – Признавайся и говори быстро! Видела?!
Девушка начала плакать, зажмурив глаза и ожидая удара по лицу. Наконец, Пушкин опомнился, и откинув свои звериные руки от неё, начал успокаивать.
- Прости… Я сам не свой, прости… - Бубнил он про себя. Пока девушка продолжала рыдать, Александр сходил к протекающей речке и наполнил вновь вёдра водой и принёс к ней.
- Вот, держи, они снова наполнены.
- Нужна с колодца… - Хныкая, через силу говорила крестьянка. – Эта грязная, её пить нельзя.
- Никакая она не грязная, смотри, - сказал Пушкин, подняв ведро над собой, чем обратил внимание девушки. Он начал пить взахлёб с ведра, что вода аж растекалась по его одежде, обесцветив пёстрые цвета. – Видишь, я уже пол ведра выпил, - откашливаясь, говорил Александр.
- Вам же плохо станет, не надо, не пейте больше её…
- Не станет, будь уверена. Сейчас я зачерпну снова воды, и ты пойдёшь к своей маме.
- Мачехе…
- И дашь ей этой воды. Если будет барагозить, скажешь, что барин разрешил.
Не слушая поэта, девушка встала на ноги, подняв на плечи коромысло, и направилась обратно по дороге, с которой пришла.
- Ты куда направляешься? – спросил Пушкин.
- Снова наберу воды. Простите, простите меня ещё раз, дуру… - Повернувшись к поэту сказала девушка, лицо коей стало красной, словно огонь очей умершего крестьянина, а руки дрожали сильно, будто после вечерней пьянки. Пушкин не стал её останавливать снова. Он понимал, что виноват, но его окружали совсем иные мысли – надо быстрее дойти до Прасковьи.

Она сидела в расслабленной позе на своей скамье из берёзы, положив ногу на ногу, а в руках держа книгу известного философа Руссо: «Об общественном договоре», в красном переплёте и мелком шрифте. Подняв голову из-под панамы, что уже плохо подходила под реалии пришедшей осени, она увидела идущего впопыхах Пушкина, издававшего множество задыхающихся звуков, нарушившие её гармоничное чтение под прекрасным видом на тлеющий пейзаж около усадьбы Тритогорской.
Положив раскрытую книгу на скамью, она начала вставать на ноги, поднимая прелестными, белыми ручками в длинных, прозрачных перчатках свою тёмную юбку, переливающуюся кверху платья в красный оттенок тумана, одновременно восхищающего и пугающего своей красотой и опасностью.
- Куда вы спешите, дорогой? – Спросила издалека Прасковья идущему поэту.
Александр остановился, чтобы отдышаться. Затем, обратно приподняв своё сгорбленное тело, ответил, - К вам, Прасковья, мне нужно с вами кое-что обсудить.
Когда Александр уже подымался по крыльцу, ступая на него мокрыми сапогами, на лице Прасковьи возник ожидаемый вопрос, подпитывающийся и в целом неухоженным видом поэта, будто упавшего в болото по пути.
- Что с тобой случилось? – Произнесла Прасковья, удивлённо разглядывая пришедшего гостя.
- Это сейчас не важно, Прасковья… - Только начал произносить Александр, как его прервали.
- Как это не важно! Ты выглядишь ужасно, Александр! Пройдём в дом, я тебе дам сухую и чистую одежду. Оля! Иди сюда! – Зазывала она рядом стоящую крестьянку. – Жди здесь, скоро господин Пушкин тебе выдаст свою грязную одежду, постираешь её, - приказала она строгим тоном.
- В другой раз, Прасковья, мне нужно с тобой срочно поговорить.
- Разговор я буду вести дома, а в мой дом можно пройти только чистым, так что никаких но, - говорила она, словно мать, - Я буду ждать тебя в гостиной. Оля, пройди вместе с ним.
Послушно кивнув, крестьянка сопроводила Александра, что не стал возражать своей давней подруге и войдя в усадьбу, двинулся к гардеробной по лестнице вверх. Взяв коричневые брюки, кофту с жёлтым воротничком и строгим чёрным галстуком, короткий кафтан, широкий в плечах и тёмные, твёрдые собаки, Пушкин спустился обратно на первый этаж, где вышел к уборной комнате. Сняв с себя сырые вещи за закрытой комнатой, он как можно быстрее переоделся и отдал неподобающую одежду юной Оле, смирно ожидавшей возле двери.
- Сегодня ночью придёшь ко мне, в Михайловское, я буду тебя ждать, - сказал в полголоса поэт, на что Оля дала одобрительный знак.
Пройдя до гостиной, Александр присел на соседнее от Прасковьи кресло, что разлила уже крепкий, индийский чай по чашкам застолья, положив на блюдце себе и поэту по паре шоколадных печенье.
- Простите, что я неожиданно ворвался к вам, похоже, я вас сильно взбудоражил своим поведением.
- Ничего страшного, не задумывайся об этом, - попивая аккуратными глотками горячий чай, начала Прасковья. – Что случилось? Снова что-то произошло с родителями?
- Ты веруешь в Бога? – неожиданно спросил Александр.
- Что ты, конечно, Саша. А отчего столь резкий вопрос?
- Возможно, сегодня я увидел его проявление. Идя по дороге к тебе, я заметил нечто странное, происходившее в поле, с одним из моих крестьян. Некий нагой мужчина, с шестью крыльями и раскалённым мечом возвысился над ним, затем воткнув меч в его грудь, вытащил оттуда сердце. После чего улетел в чёрное небо, и как след простыл. Осталось лишь горстка пепла от крестьянина, которого я видел живым ещё несколько минут назад.
Прасковья сидела в замешательстве. Она не знала, как реагировать на вышесказанное.
- Мне кажется, это был ангел, - довершил Пушкин.
- Ангелы не убивают людей, тем более столь изощрённым способом, - резко высказалась Прасковья на предположение поэта.
- Может, мужик был грешником? Убил кого-нибудь?
- Даже в таком случае, да и ангелы не водятся среди люда земного – ни одного точного подтверждения их присутствия не было, только косвенное, со слов людей, что когда-то увидели нечто похожее на ангела. Ты уверен, что тебе не причудилось?
- Мне не могло причудиться. Я своими глазами всё видел и слышал.
- А никакие болезненные симптомы не охватывали тебя в последнее время?
- Вы мне не верите, Прасковья? – Оскорблённо, спросил Пушкин.
- Не буду лгать – не верю. Поверь мне, ты не первый человек, что утверждает мне о том, что узрел Всевышние силы, в том или ином их проявлении. И как чаще всего выяснилось, человек был болен мигренью или помешательством, которое и привело его к таким видениям.
- Но я здрав рассудком, в этом я могу тебя уверять. Можешь спросить что угодно, я смогу тебе ответить рассудительно и логично.
- Не стоит тратить время на такие глупости, – с отторжением, ответила Прасковья. - Лучше скажи, ты раньше видел нечто похожее, что ты видел сегодня?
- Нет, совсем ничего. Но я и не уверен точно, что это было божественное проявление. Возможно, это был невиданный доселе никем редчайший зверь, но черты его лица – человеческие, никакого шерстяного покрова, кроме длинной бороды старика и растительности на голове. Ах да, точно, вспомнил! – Сказал Пушкин и полез к себе во внутренний карман. Вспомнив, что он переодел штаны, Александр стремительно побежал к Оле, что готовилась к стирке в тазу.
- Эй, ты куда побежал?! – Воспряла Прасковья, но поэт не слышал её слов. Оставшись наедине в гостиной вновь, она начала размышлять по поводу сказанного её другом:
«Что же на него могло так повлиять, что причуды такие видятся? Я думала, годы в ссылке, наедине с природой, наоборот очистят его разум, и он станет более свеж. Может, так повлияла на него ссора с родителями? Но мы вроде решили этот вопрос ещё пару лет назад, не думаю, что это оставило на нём такой отпечаток, да и последнее время он довольно бодр и весел, хоть часто и впадает в меланхолию. Всё-таки, такая здесь природа, тяжело не забыться и не начать думать о множестве вещей, что до этого были тебе безразличны. Но фантазировать такие небылицы? Может, он и в правду что-то видел?»
- Вот, бумага, оставшаяся в пепле на месте крестьянина. – Вернувшись, положил на стол Пушкин жёлтый лист с мокрыми пятнышками от фаланг пальцев на нём. – Не думаю, что крестьянин носил её с собой, да и только одна и осталась цела. Её оставило то существо.
- Ну-ка, дай его мне, сейчас рассмотрю с лупы.
Пушкин протянул листок к стороне стола Прасковьи, пока та подходила к рядом стоящему шкафчику и брала оттуда лупу. Сев обратно за стол, она начала пристально рассматривать лист. Александр бдительно смотрел за поведением лица Прасковьи, но оно никак не менялось. Закончив осмотр, Прасковья наконец сказала.
- Ничего такого. Обычный лист бумаги.
- Здесь явно что-то не так, - подытожил поэт, - но что именно – я понять не могу.
- Думаю, лучше тебе не заполнять свою голову этими мыслями, - неожиданно для Пушкина, сказала Прасковья. – Мало ли, что могло тебе показаться. Да и я отсюда чувствую твой нехилый перегар, так что причудилось – не более.
- Но что, если я правда был свидетелем нечто сверхъестественного?
- Ты ведь поэт, Саша. А этот лист, - подняв его за край, продолжила говорить Прасковья, - является символом твоей деятельности, оставленный на прахе черни. Я не сильна в поэзии, но звучит крайне романтично, дабы описать свои эмоции на этом листочке. Держи его, - закончила она, передав лист обратно в руки поэта.
- Можно тогда мне перо и чернила? – С горящими глазами, словно помешанный, сказал Пушкин.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 Следующая ⇒