Глава 1

“Идеал далекой юности моей”

Начиналось все неплохо.

По крайней мере, мы были пьяны, как тысяча чертей, и нам хотелось приключений. В лужах трескалась поздняя осень, ZOG от наших усилий вот-вот должен был пасть, а пиво стоило копейки. Это теперь моим постаревшим друзьям уже по двадцать лет, ZOG и не думает загнивать, да ещё и повсеместно запрещает пить пиво.

Наверное, через эту стадию взросления прошли почти все. Рваный питбуль на залатанных национализмом убеждениях, окованные металлической тяжестью govnodavy. Разбитые рожи, ролики известного формата, и та особенная бледность лица, роднившая нас с сидельцами, какая бывает от начисто выскобленного черепа. По германской моде закатанные по локоть рукава и потёртые, как шлюхи, светло-синие джинсы. Подтяжки с российским триколором, которые сейчас мы бы спустили в унитаз, вместе со страной, которую когда-то пытались защищать.

Это было прекрасное время, не требующее размышлений и, на счастье китайским мудрецам, не нуждающееся в переменах. Враг восходящим солнцем нашей идеи был ясно начерчен на горизонте, и всё, что от нас требовалось, — это не думать, а, выплеснувшись после горячего концерта на улицу, находить и уничтожать его.

Мы не думали об узниках совести, и нас, после того как с бордюра стекал мозговой фарш, не пугало возможное заключение. Это теперь каждое обсуждение будущей акции начинается с ознакомления с той статьей, которую можно схлопотать. Раньше мы не думали об этом, и не попадались. Жизнь неслась сплошным длящимся моментом, и совесть не взвешивала наши шаги. Не думая о пиаре и модном имидже движения, мы с легкостью могли забить чугунной печной трубой какого-нибудь арбузника. Мы не чурались чурок. Теперь же считается, что если ты лично не замочил министра внутренних дел, или хотя бы его заместителя, то ты хуй и говно. Что удивительно, тишину информационного пространства нынче нарушают в основном известия о радикальных акциях автономных трафаретчиков. Да, когда-то Я был спаянным, замятинским Мы, а теперь болтаюсь, как в проруби.

Помню, один раз мы накрыли передвижную лезгиночную станцию, которая остановилась на площади имени какого-то зассанного коммуниста. До того, как мы с улюлюканьем налетели на них, эти выходцы из нелюдей, пугая прохожих, весело топтали брусчатку площади лакированными копытцами. Вечером, после того, когда мы в едином пьяном порыве перебили чёрные рожи и стекла чёрных джипов, в новостях сказали, что группой неизвестных были варварски избиты мирные студенты какого-то важного юридического вуза.

Когда следующее утро потихоньку мешало в нас тональ с нагвалем, медленно пробудилось осознание, что у тех чернявых студентов были огнестрелы. Из которых они, опомнившись, здорово в нас палили. Бахус хранил нас, и оккупанты попали лишь в какую-то бабку, напоминающую Сталина. Она, слюнявя выросшие над губой усы, так долго кричала по телевизору о своей молодости, что у меня разболелась голова.

Поэтому, тщательно изучив случившееся, Знаток сказал, что надо перестать пить.

С этого дня в наши ряды пришёл духовно-структурный кризис. Мы стали осторожно взвешивать унции разумного эгоизма в деле, где надо голосовать не мозгом, а сердцем и руками.

Теперь мы sXe и веганы. Человеконенавистники и исламисты. Автономы и хардбасисты. Расиалисты и либертарианцы. Национал-интеллектуалисты и социал-тутовисты.

Или говно, как говорит Алекс. Но обо всем по порядку.

Глава 2

“Трудно быть никем"

Изначально нас было пятеро, и мы не походили на мушкетеров ни по числу, ни по идеям. Я не Будда, не толстовец, и достигну просветления только тогда, когда гордо встану на обломки существующего самовластия системы, на которых уже некому будет написать наши имена.

Не выблевывая из себя пошлых предисловий, стоит сказать о персонажах. В наших глазах была ненависть, а в рукавах серых курток ножи. Это было банально, но я не хотел об этом думать.

Например, в карих глазах Фугаса не было ничего, кроме мути. Он был озлоблен на весь мир без сухого остатка. Как крыса, которой прищемили хвост. Чуть сутуловат и не в меру злобен. В насмешку над его костлявой худобой парня прозвали Фугасом. Он часто плевался, будто бы одновременно жевал нюхательный табак и насвай, отчего его мелкое, невыразительное лицо, лишённое всякого полета мысли, сводило в гримасу боли и отвращения. Пожалуй, у него была одна выразительная черта — это их полное отсутствие. А еще он до острых колик не любил девушек.

— Единственное, ради чего я живу, — иногда говорил Фугас, — так это для убийства русских шлюх.

— А еще для того, чтобы на них дрочить, — смеялся Торвальд, — твои ладони уже как наждак! Если будешь гладить ими бревно, то получится Буратино.

Изысканно шутят на балу, а мы говорим как есть. Особенно Торвальд. Это грозное скандинавское имя из страны фьордов и валькирий более чем подходило парню. Он обладал настоящей нордической внешностью, будто взятой из учебника по расологии. Шесть футов красоты. В глазах кинжальный блеск замерзшего льда. Плотно сжатые губы — ножны, в которые был вложен меч языка. Больше всего сила проявляется в спокойствии, и, глядя на Торвальда, я всегда понимал, что воплотившемуся в человеке северному богу, принадлежит не только сила, но и интеллект. Его можно было описывать только пафосом. И он это знал. Теша свою гордыню Торвальд говорил нам, что по крови он настоящий германец, не чета нам, нецивилизованным славянам.

— Русские это полулюди, — всегда утверждал Тор, — это язва на теле Европы. Её надо выжечь калёным железом.

С Торвальдом редко спорили, потому что он был чрезвычайно силён. Ни я, ни Фугас не хотели рисковать здоровьем. Интеллектуально опровергать гиганта мог позволить себе только Знаток, но он был солидарен с Торвальдом. Мы впитали с молоком Марио Тутти тактику автономных ячеек, и Знаток был нашим мозгом. Городская герилья должна длиться вечно, пока либо мы, либо город с распоротыми площадями не падёт, издыхая, оземь.

— Всему своё время, Тор, — немножко надменно бормотал парень. Он называл себя Максимом, а нас заставлял называть его Знаток, — когда-нибудь мы сделаем это.

Он был лидером от дьявола. В нём сочеталась красота и воля. Ум и желание действовать. Он, обладая великолепными ораторскими способностями, не раз кричал, заводя толпу на собраниях: 'Мы лучше умрем, чем предадим идею!'. Это был человек, который, если бы во всеуслышание крикнул 'Sieg', то услышал бы в ответ миллионы 'Heil'! Главным достоинством Знатока, отчего он и получил свое прозвище, было то, что он пока ещё каким-то непостижимым образом ни разу не попадал в поле зрения органов. Был, правда, у Знатока ещё один пунктик — заставкой в его мозгу была главная страница 'Кавказ-центра'.

— Будущее возрождение Белого человечества возможно только под зелёным знаменем ислама. Христианско-алкогольная система ценностей не отвечает чёрному вызову, и на её место должна прийти более сильная идеология. Белый ислам. Ислам с человеческим лицом.

Алекс, по обыкновению молчавший, наслушавшись таких разговоров, всегда хмыкал и смеялся:

— Друзья, я вам ответственно заявляю: всё, что вы только что сказали, есть несусветная чушь. Белый ислам, пангерманизм, бабохейт, да вы за что вообще боретесь? За собственные комплексы или за Белую расу?

За себя я не был уверен, но остальные ненавидели его. Про Алексея, как он просил себя называть, и Алекса, как называли его мы, нельзя было сказать чего-то выдающегося. Он был некой усредненной единицей, нормой, обычным солдатом обычной войны. Такое лицо после войны обязательно вырезают на памятниках и рисуют на героических картинах. В нашей команде его никто не любил, если мы вообще ещё были способны любить. Он был постоянным критиком, не давая нам увязнуть в ненависти. Глупец, ведь в этом было наше спасение. И всегда, чтобы ни сказал Алекс, почему-то доставалось именно мне:

— Слышал, Козлик, что тебе сказал дядя Лёша? — кривлялся мелкий бес Фугас, — люби рузких ублюдков. Гоняй за ветеранов во славу России.

— Я тебе не козлик, — ору я, — у меня имя есть!

Ненавижу, когда меня называют Козликом, а Алекс ненавидел, когда его передергивали:

— Да пошли вы! Занимаетесь всякой ерундой. Я вам давно предлагал...

Торвальд, поднимая кустистые светлые брови, спросил:

— Тогда почему ты сегодня акционируешь с нами?

— Делай больше, делай лучше нас, — добавил, пожимал плечами Знаток, — тебе никто не мешает. Хочешь — Путинку пей, хочешь — в Иисус-крю вступи. Если тебя что-то не устраивает, тогда тебе не по пути с нами. И что с тобой произошло? Очень жаль, ведь раньше мы были соратниками.

Это ложь.

Знаток и Алекс всегда ненавидели друг друга, ибо по природе своей оба были лидерами. То, что давно будоражило ячейку, наконец вырвалось наружу. Два вожака никогда не уживутся в одном стаде, а мы, несмотря на нашу сверхчеловечность, слишком напоминали баранов. И тут Алекс, вместо того, чтобы принять вызов Макса, тихо сказал:

— И сделаю. Клянусь... что сделаю!

— Когда же нам ждать твоей устрашающей акции?

— Как только, так сразу, — он повернулся спиной, — до встречи, камрады.

Мы с удивлением смотрели, как несогласная фигура быстро съедается ночью. Всё прошло так молниеносно и по заранее заготовленному клише, что даже стыдно об этом говорить.

— Поцреот, — презрительно изрекает Торвальд, — ну что, Знаток, за дело?

Наш фюрер печальным взором провожает растворившуюся личность Алексея, а затем переводит взгляд на объект нашей сегодняшней атаки. Настоящий полководец никогда не должен сомневаться в своих солдатах. Он одет в чернокрылый плащ, в чертах лица возвышенность и господство, которые обещают нам кровь и женщин, а это испокон веков вело за собой армии.

— Вперёд, — тихо командует Знаток, и наша команда бесшумно бежит к винному магазину, выкрашенному публичной желтой краской.

Мы готовы сеять террор, чтобы пожать страх. Мы волки, нападающие на паршивую овцу Системы. На алом стяге белым фосфором выведено: 'Ненависть'. Под такими знаменами мы готовы сражаться целую вечность.

Через минуту мы сваливаем с места преступления. На стенах винного шинка вспыхнул чёрный румянец аэрозоля. Людоедские надписи, выведенные трафаретом, обещают всех убить. На прощанье Торвальд бросает булыжник в зарешёченную витрину с отравой.

Так мы акционируем уже с полгода. У меня проскальзывает мысль, что Алекс не так уж и ошибался.

Глава 3

“Как мы собирали деньги”

Давным давно, когда деревья были голыми, как карман русского человека, Знаток прочитал 'Бойцовский клуб' и решил, что ему нужны лавры Тайлера Дардена. У Макса был план, он обещал посвятить в него, как только наберётся необходимая сумма денег. Никто не сомневался в честности и уме вожака, который был известным жжистом, а значит порядочным и интеллигентным человеком.

И мы, не раздумывая, согласились.

— Деньги — это залог успешной борьбы, — говорил Знаток, — без денег ничего не достигнешь.

— Залог успешной борьбы — это вера в победу, — возражал Алекс.

Так как в победу, если честно, никто из нас особо не верил, то Алекс подвергся всеобщему остракизму. С той гнойной окраинной зимы, присыпанной жёлтым снегом, и произошёл идеологический раскол. Последняя акция послужила окончательным разрывом, и Алекс стал больше времени проводить отдельно. И то, что меня больше никто не тревожил едкими замечаниями, мне нравилось.

Деньги мы зарабатывали по-разному.

Фугас грабил девушек. Он прыгал на них сзади в какой-нибудь лесопарковой зоне, вырывал сумку и убегал. Еще он практиковался на младшеклассниках, отбирая на дело революции дорогие сенсорные мобилы. Метод был крайне прост. Фугас им очень гордился, но однажды, когда я пошел с ним на дело, 'наш толстяк' решил рискнуть и напал на крупного хача-пятикласника. Тот оказался начинающим борцухой и, если бы не я, то Фугас бы получил по щам.

Тор ненавидел русских, но любил их деньги, поэтому обожал устраивать облавы на пьяных. Не было такого кабачка в городе, рядом с которым не работал бы Тор. Проблема была в том, что Торвальд грабил прохожего после того, как тот тратил всю наличность в пивной. Почти всегда добыча состояла из стареньких телефонов и мятых, точно побывавших в канализации, сотенных бумажек. Мы, мягко говоря, недоумевали, отчего Торвальд занимается подобными глупостями.

Я не имел своей специализации и был этаким штрейкбрехером от национал-социализма.

Знаток же акционировал редко, но взял на себя ответственную функцию казначея. Все деньги мы хранили у него в резной черной шкатулке, на которой Тор мастерски вырезал скандинавские руны. Она запиралась на ключ, который хранился лично у Макса, и мы знали, что наши кровные защищены лучше, чем в сказочном банке Гринготс.

Мы трудились в поте лица в самых разных местах, подшучивая друг над другом, но сплачивал нас общий смех над Алексом. Мы издевались, стараясь привить ему чувство вины. Алекс был, в отличие от нас, несвободен — он имел работу. Он гайкой вращался на каком-то несмазанном члене Системы. Его макали в молоко и в масло, и даже какой-нибудь офисный бомж, не представляющий в жизни ничего, кроме говна с отрицательно заряженными протонами, имел в своих холопах Алекса. Знаток называл Алексея рабом системы, хотя тот точно также сдавал деньги в общую свастичную кассу.

Один раз я спросил у Макса:

— А когда у нас будут деньги, то будет революция?

Что я мог поделать? Был очень глуп. Тогда мне задумчиво ответили:

— Когда у нас будут деньги, Козлик, мы построим свою национал-социалистическую ячейку со стрельбой и динамитом.

Это были квасные дни мечтаний в пустой и громкой квартире. Знаток вырос в богатой, но бедной на отца семье: жил с матерью. Её целый день глодала работа на офисной галере, поэтому в квартире Знатока, а, точнее, в его комнате, располагался штаб нашей группы. Он был обшит по обновленному 'Spirit of 95'. Вместо Унгерна с запутавшейся в бороде рыжей молнией, стену украшал плакат с ваххабитом, чья отпущенная бородка с бакенбардами напоминала годами не бритый член. Изречения из легендарных зинов, ставших и нашей Библией, и нашей Камасутрой, начертанные прямо на стенах, приговаривали и эту жалкую бетонную коробку, и весь род человеческий к мучительной агонии. В такой обстановке мы могли часами рассуждать о том, как пламя будущей Белой революции черными стягами взовьется на территории нынешней РФ. И сама Россия — это уродливое чудовище с азиатским оскалом — уйдет в прошлое. А потом, когда очистительный огонь выжжет унтерменшей, белых деградантов, паразитическую капиталистическую систему, мы обустроим уцелевший мир как федерацию свободных государств, основанных на национальном социализме. Правда, у нас еще в самом начале (в вопросе кого, собственно, убивать) возникало множество разногласий, и дело доходило до драки, в которой неизменно побеждал мощный Торвальд.

Он утверждал, что надо убить всех русских, и тщательно проредить славян, особенно сербов, для призвания новых варягов-германцев. Только пришлые управители способны обустроить Русь так, как надо.

Фугас хотел вспороть гнойник гендерной эмансипации и ввести полигамию. Его мечтой было превратить всех женщин в хранительниц еды, дома, и мужского полового члена.

Знаток снисходительно улыбался и говорил, вспоминая Платона, о царстве интеллектуалов, ученых и исследователей. Он был национал-интеллектуалистом, рассуждавшим о суфизме, Зеленом Хидре, джамаате и еще куче непонятных слов, которые внушали мне беспокойное недоверие к будущему царству.

Алекс, редкий гость на наших собраниях, всегда молчал.

Признаться, я был с ним согласен: мне давно не хотелось никого слушать, а, тем более, говорить. Посмотрев этот дурацкий антифашистский фильм, меня презрительно, называли 'Козликом', и мне приходилось соображать молча, про себя. И чаще всего, не успевая за мыслью, я просто хотел убивать. Иногда — своих соратников.

А потом, повинуясь непонятно отчего возникающему опустошению, мы разбредались через обугленную ночь по домам. Фугас к матери. Алекс на работу. Тор в колыбель-Вальхаллу, а Знаток окунался в ЖЖ.

Я же, оставленный соратниками, шатался по умершим улицам, жадно глотая звезды. В воздухе была разлита скука. Мне не хватало идеи, и я еще крепче сжимал в руках тающий в городской пустоши гнев. Мне срочно требовалась новая инъекция бешенства, и я всё пристальнее вглядывался в лица прохожих. Тогда казалось, что если кто-нибудь вырвет мою ненависть, то меня лишат сердца.

Глава 4

“Аллах любит погорячее”

Мы держали в руках удовольствие и мудрость. Надо сказать, что сало, пропитав священные суры густым соком, очень шло Корану. Сало хоть и было москальским, но свело бы с ума любого хохла: жирнющее, вывалянное в перце и пахнущее настолько одуряюще, что даже Торвальду, радикальному вегану, оно бы понравилось.

— Жаль, что хардкорщикам мяса не полагается, — засмеялся Алекс, и с наслаждением слопал один ломтик, — итак, друзья мои, хотите загадку про Аллаха?

Друзей было всего двое: я и худющий Фугас. Друзьями мы не были, но сути дела это не меняло. Знаток был страшно обижен и не пришёл.

— Не хотите? Ну и тринадцатый имам с вами.

Коран — книга очень полезная, особенно если ей подтирать задницу. Не подумайте, что я шизанутый русский варвар, но арабы, которые, кстати, как и евреи — семиты, ну никак не могут служить авторитетом для белого человека. Мухаммед взял от иудаизма всё, что смог, а мы возьмем из него религиозный экстаз верующих. Правые принимают ислам не потому, что он ведёт человека к спасению, а потому, что нужно срочно чем-то набить ту духовную пустоту, которая бывает в голове, когда движение переживает кризис. Ислам — это опилки, побывавшие в голове у Страшилы.

Сколько шума, razdryzga, протестов и даже столкновений вызовет публичное сжигание Корана? Мне даже страшно об этом писать, да и незачем — американский пастор тому пример. Если правильно осветить это событие, то для дестабилизации обстановки не надо взрывать мусорные урны. Достаточно показать себя средневековым дикарем — сжечь печатную книгу.

Поэтому я, подначенный Алексом, украл у Знатока Коран.

Вчера, когда Алекс ругался с наши фюрером о белой вере, доказывая, что менять одно полусемитское религиозное знание (христианство) на другое, уже почти полностью иудейского корня (ислам), бессмысленно, я засунул Коран под майку и свалил из квартиры. Это было массивное, зеленокожее, как ящерица, с золотым корешком, издание. Знаток купил его за несколько тысяч рублей в какой-то исламской лавке и страшно этим гордился.

— Вы что, трусите? — удивился Алексей, — боитесь?

Я боялся, поэтому сказал, что, разумеется, не трушу.

— Тогда готовь камеру и давай сюда бензин.

Теперь наша Геббельс-команда готова учинить новую книжную сегрегацию. Я, Фугас и Алекс изображаем пресвятую троицу и готовимся жечь на зависть всем концлагерям и чертям.

— Лей ещё! Не жалей!

Над нами — синь неба, под нами — убитая асфальтом земля, а за десной кирпичного забора поднимаются купола мечети. Её выстроили недавно, на волне колонизации, под протесты местных жителей. Но так как вместо коктейлей Молотова они схватились за предоставленный ДПНИ перевернутый имперский триколор, то теперь из-за забора каждый день отвратительно орет кастрированный муэдзин.

— Слушай, — всё-таки говорю я, — а фюрер не обидится?

— Ему уже без разницы, — отвечает Алекс.

Я наблюдаю за тем, как он старательно перекладывает священные суры священным для нас салом. Исламисты, подменяющие кровь верой, не поняли бы меня. Подумаешь, сало!? Именно поэтому от участия в акции отказался Тор: ему было срать на ислам, разрушающий так любимую им Европу, но он животно ненавидел мясо.

— Да я про Знатока!

— И что? — не понял Алексей.

Фугас, который с час назад пнул под отвисшую задницу какую-то русскую ягуарщицу, что до сих пор смаковал рукой в кармане, ответил:

— Тот тащится по белому исламу, например. Даже как-то заставлял Козлика принять новую веру, вместо язычества. Тот почти поддался уговорам и принял, да только ты его вернул обратно.

Фугас — это единственный человек, которому я могу отвесить пинок, не боясь проиграть. По той простой причине, что Фугас физически намного слабее меня.

— Не называй меня Козликом! — мне самому тошно от этой фразы, — Я и сам бы не принял ислам, не хочу, чтобы меня называли брат Иса. Да и тем, что будешь биться лбом о землю, расе не поможешь.

Алекс с удивлением посмотрел на нас:

— Ну, вы-то сами не тащитесь, надеюсь?

— Нет, — ответили мы двухголосым хором, — я вообще атеист, — добавляет худой, — все, кто верит в богов — слабаки. Атеизм — это мировоззрение сильного человека.

Алекс кивнул, не замечая оскорбления:

— Вот и думайте всегда своей головой, без высеров всяких Знатоков. Если за вас кто-то сегодня выбирает веру, значит, завтра за вас кто-то выберет и кровь.

На видео, которое я снял, Коран, переложенный салом, дышал, как падающая звезда, в руке Алекса. А затем, когда он точно взорвался от пламени, парень перекинул его через ограду мечети, которую украсил великолепно нарисованный христианский крест с надписью: 'Режь мусульман ради Иисуса'.

На следующий день неизвестные убили нескольких русских.

Глава 5

“Саморазвитие”

Сосны качались, вздыхая и багровея на солнце. Зеленая гусеница электрички утащила облезшее брюхо за горизонт, и мы ступили на задохнувшийся от мусора перрон забытой в сосновом раю платформы.

— Ну и где этот поцреот?

За глаза они всегда называли Алекса поцреотом.

— Страдает за рузкий народ, — пожал камуфляжными плечами Знаток, — что ему ещё остается? Лёше давно пора понять, что мы сражаемся не за отдельную национальность, а за будущее белой расы. Понял, Козлик?

Я ненавижу, когда ко мне так обращаются, но вынужден оскорбить человека, чтобы не потерять уважение 'друзей', и говорю:

— Да он вообще поцреотище. Только сегодня он вроде бы на работе.

— Вот, — важно добавляет вождь, — будешь с ним часто проводить время, станешь таким же. Вором, который крадёт чужие книги, а потом будешь пахать на чужого дядю. Сжечь мудрость — на такое способен только русский варвар.

Я не сознался, что Коран взял я. Всем своим нутром я предчувствовал какую-то пакость. Да и порицание товарища не было похоже на обычную издевательскую шутку, и в подтверждение моей догадки, синие глаза Знатока, как пьяная пивка, присосались ко мне. Он ждёт утвердительного ответа, будто я нарушил какое-то фрейдовское табу и теперь заново должен пройти обряд инициации.

— Ну, так как, Козлик?

— А чё? Я с вами. Раве не ясно?

На небе действительно собирались облака.

Мы углубились в лес под шум моих мыслей. Они думают, что я попал под влияние Алекса. Почему? Единственное влияние, которому я подвержен, это молодые женские ляжки и идея о превосходстве белой расы. Наверное, всё дело в лидерстве, ведь каждому вождю хочется иметь под своими знамёнами как можно больше баранов. Двум пастухам всегда тесно на одном лугу. Как не выглядеть в этой ситуации козлом? Непреклонный Тор как всегда знает ответ:

— Работа от слова раб. Каждое воскресенье мы тренируемся в лесу, а он уже какой раз пропускает! Что мы за акции сможем устроить, если не будем владеть хотя бы минимальной тактической подготовкой? Одно слово, прилагательное, — русский. Прилагается к работе, как русский к хозяину.

Если послушать Тора или любого другого германофила, то выйдет, что русский народ — это совокупность пьяного быдла, угро-финнов, ветеранов, шлюх, поцреотов и жидов. Никем из перечисленных я себя не считал, но русским быть побаивался.

Поправив лямку рюкзака, которая вот-вот сломает плечо, голос подал Фугас:

— Надо тратить себя на саморазвитие, а не на самоуничтожение, то есть на работу. Или он, хрхаа-ха, — Фугас закашлялся, — готовит свою знаменитую акцию?

— Верно, — утвердительно кивнул Знаток, — саморазвитие в данный момент нужнее. Для чего ещё нужна жизнь как не для саморазвития? Если б не саморазвитие, то и жить-то не зачем было бы.

— О, да-да! Саморазвитие, — в унисон подхватывают Фугас и Тор, — саморазвитие! Ох-хо, да-да.

Мне так надоели бесконечные успокаивающие мантры про саморазвитие, что я готов был пнуть под жопу каждого, кто употребляет это грязное лживое словечко. Но моей злости не хватает даже для замаха:

— Лёха же зарабатывает деньги, которые потом потратим на нужные вещи.

— Понимаешь, Козлик, — мягко начал Фугас, потирая костлявое плечо, — никакие деньги не стоят личного развития. Между личным капиталом и содержимым кошелька нужно выбирать первое. Деньги мы всегда сможем достать.

Где он это научился так витиевато говорить? Хрен его знает, зато я отлично помнил недавнее выступления на Манежке. Тогда Знаток авторитетно заявил, что те, кто туда пришел — тупоголовые имбецилы, а этот день лучше потратить на саморазвитие. Например, почитать книжку. Действительно, ведь каждый день в стране случаются массовые националистические беспорядки, которые можно использовать в своих целях. 'Естественно', такие дни стоит тратить на поход в спортзал, потому что режим тренировок священней чистоты крови. Алекс тогда завопил примерно следующее: 'Вы что, совсем полоумные!? Тогда ради чего это всё?'.

Ответ был смуглым, носил тёмные штаны и куртку, пах мочой и, скорей всего, был таджиком. Когда вволю побесившись с муляжами автоматов, мы вдруг наткнулись на потерявшегося в лесу гостя, то не сразу смогли поверить в своё счастье. Счастье долго вырывалось и кричало, поэтому Тор, когда догнал бедолагу, высадил, как гнилую дверь, позолоченные зубы. Изломанного и стонущего, с ползающими по лицу кровяными мурашками, мы придавили оккупанта к чахлому, хрустящему снежку.

— Что ты забыл в русском лесу, — когда надо, Торвальд сразу же вспоминает о национальности, — ты понимаешь, что сейчас умрешь?

Знаю, что сегодня его пафос вполне оправдан.

— Ааа-ааа...!

— Ты чего стонешь, как баба, — гогочет расхорохорившийся Фугас и тяжёлым ударом опускает ногу на живот жертвы.

— А-а-а! Аааа-а! Аа.

Если пойманный таджик постарается ещё чуть-чуть, то точно родит, и ему выпишут премию института Клэя.

— Постойте. Это должны сделать не мы.

Знаток, поправляя свой вечно холодно-надменный вид, смачно вскрыл кожаный футляр. Достал нож с гравированным рунами лезвием. Он всегда любил эффекты, как американский киноактёр и наверняка втайне завидовал Кеннеди. Солнце, вдруг пробившись через паланкин деревьев, блеснуло на клинке солнечным волком.

— Козлик, — говорит парень, — ты должен завалить его.

Вместо того, чтобы спросить 'почему', я зло переспрашиваю:

— А ты будешь меня ещё козликом называть?

— Нет, — улыбается Знаток, — если бы у меня был Коран, я бы поклялся на нём.

— Тогда кончу, — соглашаюсь я.

Фугас, когда услышал знакомое слово, дурно заулыбался.

Всё, как в идиотских голливудских фильмах. Нет, это идиотские голливудские фильмы у нас в голове. И холодная сталь напоминает дирижерский смычок, а плачущая скрипка, на которой мне придётся играть, визжит и вырывается со слезами на глазах. Лес дал безымянному мигранту имя Иисус, распяв его у корней языческого дуба. Спящее с зимы дерево должен пробудить поток горячей, жертвенной крови. Небо набросило на голову поволоку туч, окончательно сделав меня фарисеем с занесенным в руке ножом.

— Докажи, что ты с нами, а не с терпилами, — тихо сказал Знаток, — не с Алексом.

И от того, что это убийство будет совершенно не в азарте боя, когда адреналин кипятит мозг, а с холодным расчётом палача, даже Тору становится не по себе и он отворачивается. Фугас, дрожа и громко дыша, наоборот, даже сексуально возбужден. В нём давно растет эмбрион маньяка, который однажды взвоет в кровавом полнолунии. Жертва, почуявши смерть, успокаивается, как животное и, тихо скуля, глядит в мои глаза. В чёрных зрачках цвета грязи теплится что-то похожее на душу, пробившуюся из-под сути недочеловека только при приближении смерти. Злые, ненавидящие зрачки в желтоватой белковой оболочке. Так выглядит убийца моей расы.

Знать бы, как выгляжу я?

— Вали его, — командует Знаток и срывается на визг, — давай! Ну же! ДА!

Мы хотели как злее, а получилось как всегда. Я ничуть не испугался, нет. Просто задумался. Наверное, это чертовски обидно, когда тебя убивает молокосос. Ты работаешь, завёл семью, а где-то в далёком роддоме лежит красный парной новорожденный, которому суждено тебя убить. И ещё подумалось, что как бы ни кричали нацисты о том, что надо убивать судей и чиновников, раввинов и полицаев, страдать всегда будет обыкновенный приезжий таджик.

— Козлик, — зло цедит Знаток, — ути-пути, Козлик...

Ненавижу, когда меня так называют.

Нож, взвившись в воздух, с криком входит в жертву.

Глава 6

“Брат ты мне, гнида черножопая!”

Когда я был дураком, то слушал много умных людей. Этого дерьмеца, знаете ли, всегда хватало. Мозганы нашептали мне, что расист откажется поверить в то, что негр — человек. Это я и сам знал, а вот то, что язычник пошлёт Бердяева, утверждавшего, что христианство не рабская религия, стало для меня открытием. Когда я поделился этим с Алексом, тот сказал, что национал-социалист никогда не договорится с мировыми плутократами.

— А с исламистами? — спросил я, очарованный Кавказом.

— Белый ислам? — переспросил Алекс, — С равным успехом можно взять за щеку или умыться говном. Ты знал, что христианство переняло у иудаизма морально-этические принципы, а ислам еще и религиозно-запретную, а также обрядовую стороны? То есть это жидовство в кубе. Не умоляя подвиг Александра Ковтуна, черпая опыт из всех источников, мы должны сказать: 'Ислам для зверей'.

А что думали мои друзья?

Наступала ранняя, ещё не половодная весна, обнажившая гниющую уличную плоть. Выползшие из зимних конур бомжи грелись на солнышке, подслеповато протягивая к нам грязные ладони. Торвальд ударом ноги уже успел сломать кисть одному из попрошаек, а Фугас с хохотом обчистил его кепку с мелочью. Я же говорил, что наша касса пополнялась самыми разными способами. Впрочем, Знаток полагал, что деньги всё-таки пахнут:

— Воистину, только ислам и Всевышний спасёт русаков от вони, варварства и биологического вырождения. Либо с исламом и русский, либо патриотизм, империя и — рузкий. Хотя... может — уже всё равно?

Знаток полагал, что разница между словами 'рузкий' и 'русский' сугубо лингвистическая.

Я жду ответной реакции Алекса, который, почему-то широко улыбается:

— Чем отличается моджахед с автоматом, воюющий за свободный Кавказ, от простого кавказца?

— Что за идиотский вопрос, — морщится Знаток, — они хоть что-то делают.

И снова смотрит на меня. Уже задрал со своим исламо-лингвистическим программированием! Лично я ничего не имел против Аллаха, хотя предпочитал видеть его повешенным. Правда, Знаток как-то объяснял мне, что Вседержителя нельзя увидеть, а тем более изобразить, ибо это считается страшным грехом. Алекс дополнил, что в средневековье на севере Ирана были мусульмане, настолько балующиеся наркотой, что лицезрели своего Владыку. В доказательство Алекс, то на снегу, то на бумаге, часто рисовал Аллаха, будто пародировал знаменитого датского карикатуриста.

— Чем отличаются? — подал голос всегда хмурый Тор, — Идеалами. У русских нет идеалов. Единственный шанс стать людьми они просрали.

— Нет.

— Он хочет волосатых гурий? — пошутил Фугас.

Я молчу под пытливым взглядом Алекса.

— Чёрт, — выругался парень, — это же был риторический вопрос. Всем и так понятно, что хач от хача ничем не отличается!

Мы вяло смеемся, пытаясь не смотреть в глаза злящегося фюрера. Тот итак постановил, что изымет деньги из общей кассы на покупку нового Корана. Ох уж этот религиозный фетиш! Популярность ислама нужно искать ещё и в том, что само движение является субкультурой. А у любой субкультуры должен быть длинный список отличий от большинства обывателей, и чем яростей он будет выглядеть, тем лучше. Я это чувствовал, потому что сам тяготел к тому, что позволяло максимально оттолкнуться от большинства. Если бы завтра прилетели жидоголовые инопланетяне и начали уничтожать русский народ, то и они немедленно бы стали кумирами для нас, пиплхейтеров.

Но блоггера уже ничем не остановить, и парень набрасывается на Алекса с поучениями:

— Ты хоть знаешь, что антропологически кавказские горцы европеоиды? Что раньше европеоидную расу называли кавказской? Они реально борются против паразитической системы РФ, не то, что мы. Сколько взрывов, убийств, терактов они совершили? Это наши единственные союзники в борьбе с системой, и мы должны идти с ними на контакт, перенимать опыт, которого у нас нет. Знай я каналы, я бы поехал воевать на Кавказ... да я...

И тут, прервав речь Знатока, из ближайшего кафе, носящего какой-то кричаще-варварский характер, вырвалась гремящая толпа. Подступы к ресторанчику, заставленные дорогими немецкими автомобилями, мигом наполнились оскорбительным гортанным наречием. Застучали бубны, по-ослиному запел дудук. Всё превратилось в Броуновское движение, и только пистолеты, которые продырявили небо грохотом выстрелов, щёлкали зло и уверенно. Мы увидели оскаленные, бородатые, пьяные рожи. Золото на зубах, погонах и пальцах. Невеста, танцевавшая лезгинку. Звучали здравницы, которые произносил купленный полковник полиции. Волосатый, весь в бровях, кавказец, разбрасывал в воздухе ворох сторублевых купюр. Не свадьба, а триумф унтерменша. Свадебная какофония, подхваченная шуршанием шин, умчалась прочь. На улице, обесчещенной и обескровленной, точно побывал Мамай. Сам воздух казался изнасилованным.

Мы застыли в бессильной ненависти, и Алекс, глядя на Знатока, спросил:

— Ну что, исламист, помогли тебе твои горцы?

Глава 7

“Смерть мясоедам! Слава травоедам! Или глава о фигне.”

Оккультное веганство — это попытка придать своей жизни значение тем, что ты не ешь трупы животных, а кушаешь травяной перегной. Если ты стал веганом лишь для того, чтобы называть других трупоедами, то грош тебе цена. Я не занимал ни одного из фронтов в этой вечной борьбе, сравнимой по эпичности лишь с борьбой добра и зла. Я нашел компромисс для себя: ел и то, и то. А вот Торвальд воспринял мистическую идею веганства чрезвычайно серьезно, поэтому на неделе потащил нас с Алексом за покупкой овса. Он хотел закупиться оптом, поэтому ему нужны были носильщиками. Фугас мог носить только ненависть, Знаток, как элитарий, гнушался физического труда, вот и остались на примете два человека: вечно нейтральный я и известный мясоед Алекс.

Интересно, чтобы сделали люди культуры сверленых боевых топоров, когда им, первосоздателям Белой ойкумены, какой-нибудь веган с морковкой в руке, заявил: 'Есть мясо может только нравственный деградант, предатель расы, трупоед и белковый оппортунист'. Наверное, последнее, чтобы он увидел — это занесенный для удара молот великих колонизаторов, завоевавших для Белого человека тот изначальный европейский ареал обитания, который их потомки ныне так успешно растрачивают. Если бы они ели одну траву, а не быков, то вряд ли были бы в силах совершить то, что сделали.

Не думайте, что это я такой башковитый. Всё это мне рассказал Алекс.

Не менее смешны те, кто утверждает, что исключив из своего моциона животные белки, он наносит непоправимый вред Системе. Капитализму, в основе которого лежит расширенное товарное производство, без разницы, что производить для потребителя. Животную или растительную пищу. Не хочешь поддерживать скотобойную индустрию? Пожалуйста, будешь есть овес, и Система, если не победит, то уж точно не проиграет, предоставив вам другой продукт. Например, натуральную сою.

А об этом мне уши прожужжали в школе.

Конечно, можно выращивать еду на подсобном хозяйстве, но это ещё хуже: добровольно исключить се<

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 11 12 13 1415