Клаус Дж. Джоул 18 страница

А Яна вдруг поняла, что она уже видела ЭТИ ГЛАЗА. Молодой. Они смотрели на нее тогда, когда она стояла под душем у себя в квартире...

— Кто это?! — вскрикнула Яна в ужасе.

— Некая гражданка Антанадис и ее приемная дочь Бэла, — просто ответил Зарастустров. — Они вам,

барышня, на Речном, капельку крови на щиколотку нанесли... Энергетический маячок. И паспорт ваш посмотрели. И дома побывали, проверили, есть ли у вас татуировка. Увидели, что нет, и стали ждать, пока вы для них найдете эту, единственную... Неудачники притягивают таких же... Так-так! Не знал я, что они на нас работают!

— На нас?!

— А вы посмотрите, как они его удерживают. Поймали в сетку и все. Он к Башне приблизиться не может. Ну, дай Боже, ваш маг успеет...

— Маг наш? Капитоныч точно успеет! — подтвердила Яна.

Заратустров не стал спорить. Мокрое лицо его напряглось; он повозился, устраиваясь за их глинистым бруствером, достал из грязного нагрудного кармана какие-то пилюли и бросил в быстро открывшуюся прорезь бесцветных губ.

— Он — успеет! — кряхтя, подтвердил он. — Не зря мы его семь лет учили...

Молния грохнулась в дерево, казалось бы, совсем недалеко от девчонок. Леонид шарахнулся, прижавшись к их мокрым телам.

— Вы — учили?

— А ты как думаешь, барышня... Капитоныч ваш когда-то служил в спецгруппе КГБ СССР, которую готовили для психологической войны в тылу противника. .. В Индии работал, в Бирме, в Индокитае. В Бирме его и контузили. Пришлось на мирные рельсы переводить... Смотри, что делает, чертяка!

Тем временем на Башне Капитоныч, подняв Пила- тика на закорки, тащил его к краю. Удерживая почти бесчувственное тело одной рукой, другой рукой и ногами он цеплялся за полуразрушенные, скрученные в узлы остатки лестницы, обдирая босые ступни о ржавые и скользкие заусенцы рваного металла. Это увидал Синихин, брезгливо прикрывавшийся от дождя найденным в кустах старым пластиковым пакетом.

Он видел, что Сарасвати чего-то там мнется. Какого хрена?! Нагое тело девки хлестали струи дождя, оно блестело, и татуировка между ее худых ног горела багровым. Только секрет этой татуировки сволочной отделял их от богатства, от всемирной власти, от того, к чему Синихин-Слон шел всю жизнь. Его козырем стал Сарасвати, которого отдали ему в ручки, готовенького: и вот теперь тщательно выстроенный план, начавшийся еще в Индии, план, который стоил ему бессонных ночей слежки за Семеном Графом, убийства и поджога дома чертового доктора, теперь этот план рушился! Эх, сразу надо было в сейф залезть посольский, вытащить эту бумажку с биркой новосибирской «швейки», а не ждать возвращения Графа из джунглей — и не дождавшись, все-таки получить искомое... да поздно, черт! А теперь они в пяти шагах от сокровищ Старца Горы, и такая вот хренотень началась.

Синихин-Слон рванулся вперед, выхватывая «Макаров».

— Уйдет же, уйдет, сволочь! — заорал он бешено. — Хрен ты там вошкаешься... Ах ты, падла!

И начал, упав на одно колено, стрелять из пистолета. Стрелком Синихин был отличным, значок отличника стрельбы был им получен не зря, но в этот раз ничего не получилось: пули врезались в металл, легко перешибали сантиметровые железные прутья крепления, с визгом прошивали ржавое железо Башни, но... но ни разу не попали в карабкающегося по ней человека. Ни разу! Синихин изрыгал матерные проклятия.

Заратустров обернулся. Девчонки прижались к мокрой земле, повизгивая и зажимая уши белыми худыми ладошками. Схватил за шиворот джинсовки Леонида:

— Парень! Остаешься за старшего... отсюда не уходить, понятно?! Я на прорыв...

Поднялся — мокрый, облепленный истекающим под ними глинистым бугорком, и, пригибаясь, побежал туда. В самое пекло.

Пилатик ощущал, что Башня шатается. Потоки сапфирового света лились в нее, чертя иероглифы на каменном полу, доска колола глаза контрастом черного и белого, облака плыли над минаретами... Он слабел.

Внизу, на раскаленном квадрате двора казармы, одна часть войска пожирала другую. Взмах сабли — и падает на камни еще один офицер с разрубленной головой; молниеносный просверк кинжала и кишки пехотинца ползут по его белым, быстро краснеющим шароварам. И только три брахмана, с неразличимо одинаковыми лицами, в белых одеяниях, заляпанных кровью, держали еще оборону: без оружия — они отбрасывали противников, оскаливших белые зубы, беззвучными и мерными движениями рук. Трое, только трое сдерживали безумный напор зла... откуда они взялись? Они были очень похожи на людей.

Он не мог сдержать этот напор. Он проигрывал шахматы, не в силах выстроить даже староиндийскую защиту. На его краю доски, у черных, осталось пара жалких фигур, и мерцала серебряной коронкой головка короля.

Но вдруг. Башня качнулась — именно качнулась, пол ушел из-под ног следователя-брахмана. Он видел, как в открывающиеся ворота влетает черная конница, как сверкают клинки. Белых кромсали и месили, притискивая к дверям казармы...

Внезапно старец напротив, лицо которого было черно и тускло, осветился красным, его морщинистый рот открылся, он издал глухой рев, и вот чалма вдруг свалилась, покатилась по полу, блестя алмазом и смятым пером...

Чалма вместе с головой.

Оставляя в глазах только чистое, невыносимо яркое небо, брахман Эра потерял сознание.

Молния расколола березу прямо над башней, страшно — с голубым фейерверком, со щепками, и несколько ветвей тут же занялись пламенем, а отколотая часть рухнула наземь.

Щепка от этой разбитой березы впилась Синихи- ну-Слону в левый глаз — от боли он ослеп сразу же на оба.

— Ма-ааа-ааааа! — заорал он, бросился в сторону, упал.

Сарасвати-баба все-таки прорвал сеть. Он прыгнул, как тигр, и его сандалии, дымящиеся прорванными ремешками и прожженными кожаными подошвами, остались в траве. Он бежал к Башне.

Он бежал к Башне и кричал, хотя никто бы не разобрал, что:

— Туераисес лесарме дебоннеб туераисесб еспес- десон!

За его спиной в полусотне метров снял кепи и мелко перекрестил лоб полковник Зарастустров, сказав в рацию:

— Ребятушки, зажимаем супостата... Все, амба!

А между тем девчонки, видевшие все это, подняли головы. Яна, тряся Машу за мокрое плечо, прокричала:

— Пойдем, Юльку вытащим... Она там без сознания на камне! Леня, идем!

И они побежали, спотыкаясь и падая в грязь.

Юлиана Шахова не двигалась. Голая, она лежала на жертвенном камне — дождь стекал по ее телу крупными каплями, покрывал плоскую грудь и худые ребра сплошным потоком воды. Но та самая злополучная татуировка чуть пониже пупка уже не горела воспаленнобагрово, нет; она вернулась к прежнему, чуть синеватому цвету вздувшихся вен. Мало ли что там было!

Они подхватили ее за руки и за ноги, Леня попытался помочь, неловко сжимая свой деревянный меч — и выбросить жалко было, это ясно... Вдруг сзади раздалось:

— Куда, с-сс... стоять, суки! Эстсеке воис сонплу форсе конанссин?

Они замерли в ужасе. Синихин-Слон, в лопнувшем на рукаве камуфляже, стоял, цепляясь за березу.

Левая сторона лица залита кровью, но невредимый глаз смотрит на них бешено, а ствол «Макарова» ходит ходуном, целясь...

— Стояааать!

Он выстрелил. В этот момент парнишка, совершенно инстинктивно, взмахнул мечом — взмахнул глупо, по-детски, словно защищаясь от дурного сна.

В шуме и реве ливня почему-то отчетливо послышался хруст ломающегося дерева.

Синихин-Слон с невыразимым удивлением посмотрел на оставшийся в руках Леонида обломок меча... и рухнул в кусты навзничь.

Пуля, срикошетив об обломанный деревянный клинок, вопреки всем законам физики, вернулась обратно и вошла ему точно в точку давно смытой Варны — между глаз.

Видимо, в той жизни Синихин-Слон был кшатрией. Воином — и умер, как воин.

...А позади них слышался гул. Босые ноги девчонок хорошо ощущали в грязи и лужах потрясение земли — она дрожала. Силуэт Башни стал размываться. Стал крошиться; не сразу было понятно, что это происходит от того, что с хриплым стоном Башня обрушивается внутрь, падают металлические конструкции, рвут сгнившие листы железа, клочьями лезет техническая вата... Гигантский оползень пожирал Башню, зловещую Дакму, изнутри, унося в ней тайну сокровищ Старца Горы.

— Бежим! — завопила Яна в последнем порыве.

Вскинув на плечо тело Юльки, они кинулись

прочь.

Ливень вздымал потоки воды, извергающиеся, словно лава из кратера, из каждой ямки — все они переполнились и кипели. Молнии сполохами кружили над полянкой. Там уползала в никуда металлическая, уже ставшая бесформенной конструкция, показывая ржавые бока и пики труб.

Тело Сарасвати некоторое время сопротивлялось, лежа под ливнем у края оползня, но потом все-таки дернулось и поползло; земля проваливалась, и.вот свирепый, мутный ручей внес еще один камуфляжный комок, сжимавший в мертвой руке «Макаров». Тело Синихина-Слона.

Над Академгородком протяжно и зовуще, как победно протрубивший боевой слон, раскатился каскад грома.

На месте узла системы теплоснабжения № 23 земля гулко всхлипнула, сжевывая в грязном водовороте его обломки. И казалось, выдохнула: «Туираисес! Асассин!».

Юля, которую девчонки вытащили наверх оврага, к ограде Ботсада и стояли, тяжело дыша, — Юля открыла глаза и спросила:

— Господи... че за херня?! Че к чему? Где я?

Полковник Заратустров, плюхая по грязи, поскальзываясь, шел по тропинке в фургону «ГАЗ-66» защитного цвета с надписью «Экспедиционная МЧС» и озабоченно говорил в рацию:

— ...зачистку места... немедленно... полная энергетическая дезактивация! Эгрегор срежьте под корешок, чтоб ни капельки не осталось... кордоны выставьте... Как поняли? Прием!

А на шоссе, на которое можно было выйти по прямой за десять минут, голый по пояс Капитоныч, в разорванных на лохмотья и обожженных галифе, с помощью Консультанта и Издателя, тоже растрепанных, мокрых, укладывал Пилатика на заднее сиденье «тойоты».

— Блин! Водки ему бы дать... глотнуть! — суетился Издатель. — Быстро бы очухался.

— Ниче, ничего, сейчас джин-вектор сменится... мы ему точечку сборки сделаем... — бормотал Капитоныч; закончил укладывать тело, скакнул на переднее сидение рядом с Мачо-Футболистом. — Ну чего, к тебе, Макарыч?

— Ко мне. Давай!

Укрываясь воротниками от хлещущего дождя, остальные двое побежали к рыжему «мерседесу», стоящему чуть поодаль.

А еще дальше, там где за шоссе, за черной ниткой железнодорожной линии местность уклоном спускалась к морю, к Обскому, к заросшему кустарником песчаному берегу, неторопливо шли две женщины. Передняя на ходу сбросила кожаные цыганские черевички и начала отстегивать, одну за другой, свои цветастые мокрые юбки. Мокрый песок мягко скрипел под ее босыми ногами.

— Ну вот, Бэла... Теперь я буду называть тебя Па- трина, что означает «картинка». Это твое настоящее имя! Теперь, когда ИХ нет, тебя можно называть настоящим именем, — расслабленно сказала она, с наслаждением приминая узкими ступнями этот плотный, прохладный ковер, подняла к небу мокрое и счастливое лицо. — Вот все и закончилось. Лет на... пятьдесят. Никто из НИХ не знает, когда татуировка «сработает». И ты не знаешь... ни о чем! Пока к тебе не придут! Но невест больше у нас нет... Теперь только ты осталась!

Девочка, шедшая сзади, ничего не отвечала. Они вышли на берег; дождь почти прекратился, тучи спасающими эшелонами убегали на северо-восток, и прозрачные, спокойные сумерки наползали со стороны Бердска. Женщина зашла в воду, топнула ногой по белому кружеву прибоя. И сбросила с себя последнюю нижнюю юбку.

Стоя почти нагой на кромке воды, обернулась на девочку.

— Раздевайся. Надо с себя все это смыть, — медленно проговорила она и усмехнулась. — Раздевайся. Я не смотрю.

Она лишилась последних остатков одежды, показав закату свое точеное, крепкое тело, прошла в воде еще метров десять и, погрузившись в слабые, усталые волны, поплыла вперед...

ДИСК WORK F:// СНО-ВИДЕНИЕ Доступ разрешен [пароль сохранен] Файл pobeda.exe Папка: В0ЛШЕБСТВ0_запуск

Пилатик посмотрел на бутылку, которую Петр Иванович старательно прятал куда-то между блюдом с салатом и яблоками, и спросил обреченно:

— А там что?

— А там... — дворник замешкался и замялся.

Издатель выхватил бутылку и с хохотом сунул под

нос следователю. В большой зеленоватой бутыли с наклейкой, изображающей красного дракона с пупырчатыми, как куриная кожа, крыльями, ближе к донышку болталась чешуйчатая змейка с грустно подвернутой головкой. Змейка в прозрачной жидкости, крепостью, если верить этикетке, не менее 59 градусов.

— Ну и хер с ним, — резюмировал Пилатик. — Нет бога, кроме Симорона, а остальное... ересь!

Он выпил под аплодисменты присутствующих.

Они сидели все, голые по пояс, кроме девушек, целомудренно закутанных в махровые полотенца, в большой квартире Олега Макаровича, за огромным круглым столом. Посредине этого стола, затянутого старорежимным зеленым плюшем с кистями, находился вертящийся стеклянный круг, который можно было поворачивать и подвигать себе тарелки с наскоро приготовленными и разогретыми дарами ближайшего супермаркета — салатиками, балыком, колбаской, лимонами, фруктами и блинчиками с крольчатиной.

Издатель, Консультант, Мачо-Футболист, непривычно тихий Капитоныч, Маша с Яной, Юля, находящаяся еще в легкой прострации, Леонид, до сих пор немного дичившийся, дворник Петр Иваныч и Майя с Алексеем, подъехавшие уже к концу всего происшедшего. Неторопливо закусывали, пили красное сухое и немного — водку; Иваныч, сетуя на то, что у него что-то там случилось с дверью, ведущей в кладовую, принес бутылку китайской водки со злополучной змеей. Против ожиданий, даже Издатель почти не пил, а так — хлопнул стопку водки и только пригубливал красное, задумчиво посматривая на своих товарищей. Все ощущали дикую усталость от того, что совершили; и хотя вымылись под душем, очистились от всех этих напластований Зла, все равно — были до донышка выскребены и пусты. Но пустота эта казалась благостной, честной.

— Да... — протянул Издатель, чертя вилкой по плюшу невидимый иероглиф. — Вот тебе и Симорон! Борьба добра и зла. Вечная. Не убежать.

— Почему? — вставил Мачо. — Убежали же... Лет на сто. Я тут вчера твою книгу, Дмитрич, прочитал наконец.

— Какую?

— Ну, помнишь, я еще там читал...

-Где?

Мачо осекся. Неуверенно посмотрел на Издателя.

— Не помню! Чего привязался... Про ассасинов.

— Ия читала! — засмеялась Майя. — Читала, чуть ежика не родила.

— Ну, вот там и написано, что такие случаи раз в сто лет случаются. И даже реже.

— А-га... — Макарыч улыбнулся. — И треснул мир напополам, дымит разлом! Симорон — это ведь Система. Система определения координат: где ты, с кем ты?! Погружаешься в это и начинаешь понимать, что в принципе есть другой мир. Вроде рядом и не рядом. И делаешь выбор. Только не сразу понимаешь, между чем и чем...

— Насколько меньше число листьев, которые Возвышенный захватил в горсть, сидя в Синапском лесу, числа остальных листьев, которые были в лесу; настолько то, что он сам познал и НЕ возвестил, гораздо больше того, что он возвестил, — тягуче проговорил Петр Иваныч. — Ладно, я схожу, попытаюсь кандейку открыть... сил моих нет на эту ящерную водку смотреть!

— Да погоди ты, Иваныч... Погоди!

Издатель удержал его за руку; нацедил себе немного водки «со змеей». Алексей, глядя на этот процесс, глубокомысленно заметил:

— Как говорится, съешь глаз врага — будешь таким же зорким...

— Правильно. Выпьешь змею, будешь таким же текучим! Ну, ребята, за избавление от сарасватского ига! Они нам, поганые, чуть Капитоныча не угробили.

Он выпил, его поддержали и остальные. Макарыч, как обычно, загадочно улыбался и перебирал в тонких руках четки. Неожиданно он спросил:

— Слушайте, ребята... А кто себя ощущает сейчас, после всего, счастливым?

Народ загалдел дружелюбно. Оказалось, что счастливы помаленьку все. Особенно Майя, босые ступни которой належали на коленях у Алексея, давшего ей тайский массаж пальчиков — а девушка жмурилась, как сытая кошка.

— Надо поступить иначе... — пробормотал Издатель, — просто ощутить, в чем особенность человека удачливого, счастливого и изобильного Жизнью. Именно так: заглянуть в свои ощущения, прислушаться к своему внутреннему голосу...

— И что будет? — тихо спросила Юля, погруженная в себя, тускло глядя на бананы в блюде.

— И нам обязательно откроется знание! Счастливый человек — это, прежде всего, человек полностью открытый Жизни, принимающий каждый ее миг, проживающий каждое ее мгновенье полностью и без остатка. Понимаете... то есть, понимаешь, Юля?! Все наши проблемы возникают лишь оттого, что мы не желаем принимать Жизнь полностью, целостно... оттого, что мы боимся проживать все ее аспекты без исключения.

— Ну как же... Всех нас хорошо обучили, что такое «быть счастливым». Но никто не научил как это сделать!

— Конечно! Мы хорошо знаем, ведь нас качественно обучили, что есть хорошее и плохое, есть доброе и злое, есть болезненное, а есть приятное. Кстати, реали- зуя это знание, мы старательно и послушно делим свою Жизнь, самих себя, весь Мир на кусочки, на взаимоисключающие фрагменты, пытаясь отделить хорошее от плохого, черное от белого. Вот! И Целостный Мир погибает, разрушается... И в нашу жизнь приходят проблемы и болезни. Причем чем умнее делается Человечество, тем больше появляется у него проблем, и тем значительнее становятся их масштабы.

— Да. Я тут Ежи Леца читал, — согласился Алексей и процитировал: — «Проблемы голодных решают сытые, бедных — богатые, больных — здоровые, студентов — давно отучившиеся в вузах, детей — взрослые, а проблемы умных — дураки... Странно устроена жизнь!»

Все рассмеялись. Алексей мягко улыбнулся, снял очки, положил на стол.

— Да! Только у некоторых, то ли совсем плохо обученных, то ли, наоборот, познавших что-то особенное и необычное, дела обстоят иначе. Все у них всегда «клеится», свой мир они принимают с широко распахнутыми объятиями и столь же широкими улыбками, а беды и невзгоды их почему-то обходят стороной.

— Блин! — проговорил Издатель с каким-то выражением самобичевания. — Что же это за люди? И почему они всегда радостны, почему они так легко и охотно смеются? Разве это нормально? Может они... да мы — просто дураки?

— Ну. Дуракам везет.

— Дурака Бог учит, а Симорон ему помогает! — вставила Маша.

— Ну. Человек предполагает, Бог располагает, а Симорон просто делает так, как человеку хочется. Та-ак! — с эти словами Издатель щелкнул пальцами, выпрыгнул из-за стола и исполнил небольшое фуэте, чего раньше за ним никогда не наблюдалось.

Петр Иваныч посмотрел на него, и, огладив бороду, все-таки поднялся:

— Ну, коль пошли танцы, я все-таки схожу в кан- дейку... Вы как хотите!

Он ушел.

Между тем Пилатик смотрел в окно. К нему, конечно, никто не приставал, не дергал. На лбу у него до сих пор краснело пятно-обруч от тлевшей шляпы: хоть и не ожог, но — след! Следователь был тих и грустен; он вернулся в этот мир, он снова стал работником прокуратуры Эрастом Георгиевичем Пилатиком и по большому счету не понимал, что он делает среди этих смеющихся, улыбающихся людей в полотенцах, ведь у него есть ответственная работа, долг перед государством, график сдачи дел, квартира... Вот только какая-то профессиональная озлобленность ушла из него напрочь, скуксилась — и теперь он сидел, тихо грустя и не зная, как бы поделикатнее спросить: а чего мы, собственно, делаем?

Он смотрел за окно, где дождь нахохлил тополя и березы, где редкие капли еще снайперски били в лужи; ливень прошел над Городком, очистительный ливень, смыв всю грязь с душ. И сосало под ложечкой, коробило только от одного: Марина. Пилатик вспомнил все те моменты, когда был сух и грубоват с ней, все-таки он «Важняк» — следователь, а она простая домашняя кошечка в туфлях с помпончиками, баба глупая вместе с тещей своей. Нет, нельзя сказать, чтобы он ее не любил, ведь и понял, КАК любил, как только потерял, но ведь она баба глупая, черт возьми, хоть и с высшим юридическим, все равно ГЛУПАЯ априори; не чета ему, мужчине, и должна быть в тени, в тени...

Уход Марины, до этих дней тщательно заглушаемый водочкой и симороновскими ритуалами — да, помогавшими первое время, снова вернулся ноющей болью в сердце.

— Георгич! — вдруг тихо позвал Олег, сидевший рядом; позвал, когда публика отвлеклась на какую-то рассказываемую Издателем историю. — У тебя проблема?

Тот молча кивнул.

— А вот ты так сделай... Это, правда, НЛП-шная техника, но по Симорону она хорошо вяжет. Представь проблему в форме какого-нибудь символа... Картинки, геометрической фигуры или просто цвета... Представил?

-Да.

У следователя получился черный квадрат. Непререкаемо логичный и солидно-безнадежный.

— Молодец! Рядом представь желаемое решение этой проблемы, тоже в виде символа. Представил? Не, ты не пей... ты представляй!

В сознании Пилатика сложившийся черный камень прорезала трещинка. Белая, тонкая; постепенно она расширялась — и вот как будто бы кто-то уже шарил прожектором белого света из темноты, оттуда, из черного квадрата-провала, и эта линия уходила за его границы, разрывая неумолимое единство черноты...

— Теперь меняй картинки местами, вращая их по кругу... Быстрее и быстрее, пока они не «схлопнут- ся»... Ну, не сольются в одну. Начинай!

Пилатик прикрыл глаза. Черный квадрат наложился на квадрат окна, лучик — на прогалину солнца в занавеси деревьев. Все закрутилось, закрутилось, замелькало. Чернота стала прорезываться лучиками и в какой-то момент вспыхнула белым светом — и стал квадрат ослепительно белым, горящим этой белизной, и лишь черная трещинка, как паутинка, оставалась на нем.

— Ну... эта... того! — пробормотал он.

Олег тотчас хлопнул в ладоши. И коварно запихнул в рот Пилатику сразу пару ломтей ветчины с сыром — так, что тот замер с выпученными глазами, механически начав их пережевывать.

— Стоп! Внимание! Георгич рассказывает нам магическую историю. Так как он говорить не может... пока! — я рассказываю за него, то есть он через меня чревовещает! А чревовещает он, как говорится, «что Степаныч нашепчет»...

— Или Аннунах! — воскликнула сразу же все понявшая Майя.

— Да. Итак, ситуация — разрыв с любимым человеком, совершенно неожиданный для меня и нелепый. Символ — черный квадрат... Угадал, да?

От испуга Пилатик чуть не подавился; Олег довольно похлопал его по плечу:

— То ли еще будет! Значит: решение проблемы (желаемая ситуация) — мы оба счастливы. Символ — луч света в темном царстве... Схлопнутый образ — голубка с белым квадратом на груди, на уровне сердца. Слушаем историю!

Жила-была голубка, и у нее было квадратное сердце. Это было больно, потому что оно кололо ее своими углами. Но потом она стала нагревать его, и оно светилось, и людям было радостно смотреть на нее, и она была очень необычная, потому что у нее на груди светится квадратик. И когда люди видели ее, они говорили: это к счастью. Она белая и очень нежная. Она прилетает и улетает. Когда она улетает, немного грустно, но мы знаем, что она вернется. Или останется в нашей памяти, и мы сможем всегда видеть и чувствовать ее тепло, и нам будет легче. Вот и все...

В этот момент в прихожей раздался глухой бас Петра Иваныча и чей-то голос — женский, неуверенный. Послышались какие-то мокрые шарканья подошв, и дворник деликатно втолкнул в комнату женщину. Сразу было видно: она долго шла по дождю, она была мокра, как мышь. Серое простенькое платье прилипло к телу, светлый пиджачок поверх его — в разводах ливня; мокрые тонкие руки с худыми пальцами сжимали ремешок сумки и босоножки, а босые ноги ее были в глине, песке и листьях. У женщины было бледное удлиненное лицо с большими глазами-маслинами и пухлый подбородок. Она щурилась смущенно.

— Вот! — прогудел сзади дворник. — Выхожу, а она стоит босичком, значит. Под дождем, почти. Ага. И спрашивает: а тут у вас живет...

— МАРИНА!

С этим тихим, но рвущим душу восклицанием Пилатик рванулся из-за стола. Зацепил скатерть, опрокинул водку со змеей — и Олег подхватил ее ловко. Неуклюжий, грузный человечек сжал в объятиях хрупкую молодую женщину в сером промокшем платье, а она, тихонько заплакав, в наступившей тишине пробормотала, всхлипывая:

— Эричка... я тебя люблю... Давай все забудем!

Издатель изумленно смотрел на них, Олег подмигнул: мол, все нормально, дайте людям отойти! И сказал негромко, для присутствующих:

— Она ему позвонила на работу. В тот момент, когда он... ну, когда он ПОШЕЛ. Как чувствовала. Потом прибежала туда сама. А у него на столе, в ежедневнике, наши телефоны были записаны. Мой — первый. Так что... все вовремя.

Она, хрупкая и тонкая, в объятиях своего толстячка-мужа успокоилась быстро. Пилатик оглянулся на друзей со смешанным чувством раскаяния и торжества, мол, я не нарочно, что так все у вас на глазах... Лучшее, что могли они все сделать, — это искупать обоих в овациях, и они это сделали, родив улыбку на лице Пилатика, золотистую, как свежевыпеченный блин, и чуть пунцовую — на лице Марины. Она с ужасом огляделась.

— Ой... я от остановки босиком шла! Я схожу ноги помою.

— Стоп! — распорядился Издатель и вскочил со стула. — Это дело хорошее — ноги... Но ноги надо мыть со смыслом. Для этого у меня ритуал есть... Кто будет деньги приманивать на мытье? Все, понятно, лес рук... Юля! Ты у нас новенькая, будешь приманивать. Быстро бери вон газетку, ножницы... Олег, где у тебя дома ножницы?! Нарежь квадратиков быстро, быстро! Да, просто типа в форме денег. Ну, вот из этой газеты.

Юля, придерживая сползавшее с плоской грудки полотенце, начала искать ножницы, нарезать квадраты... Издатель подскочил к Марине, галантно чмокнул ее мокрую руку, забрал из рук босоножки; объявил:

Издательство «Весь — ДОБРЫЕ ВЕСТИ

— Сударыня! Вы попали в тайное общество практикующих волшебников. Вход — рубль, выход — два. Шучу! Но защекочиваем... насмерть! Поэтому вы сейчас пройдете ритуал на приманивание денег. Ибо, насколько я знаю, уж простите за осведомленность, первой вашей проблемой стала наша совместная с Эрастом гульба в ресторане и как следствие — полное наличие отсутствия получки.

Пилатик убито кивнул. Марина еще больше зарделась.

— Дмитрий Дмитрич! Я нарезала, — робко окликнула его девушка.

— Хорошо... давай сюда! Вау!

По странному, а может быть, и совсем не странному, совпадению нарезанные квадратики пестрели рекламными эмблемами неведомой им фирмы «Черный Квадрат Лтд.». Лохматую пачку Майбах торжественно зажал в руке и объявил:

— А теперь все... в уборную! Да, да, без церемоний.

И повлек Пилатика с Мариной к одной из двух уборных. Народ заинтересованно потянулся следом.

По дороге Издатель объяснял:

— А сейчас, Мариночка, вы посыпаете себе голову этими бумажками. Деньгами то есть. Представьте, что они сыпятся на ваш мобильник из Космоса. И отпустите в Космос эту мысль.

— А потом? — неуверенно спросила женщина, чувствуя подвох.

На пороге сверкающего санузла Майбах остановился и торжественно объявил:

— А потом вы помоете унитаз голыми ногами и жидким мылом.

Марина задохнулась от изумления:

— Унитаз? НОГАМИ?!

И с ужасом посмотрела на свои белые, худые, с прожилочками вен, босые ступни с длинными пальцами. Неужели... голыми ногами... в унитазе... какой кошмар!

— Да, да... Именно так! Да вы не бойтесь — они у Макарыча стерильные! Ибо унитаз — это естественный локатор астральной связи. Да вы посмотрите, какой он чистый... Юлыса! Ты вот готова свои ноженьки босые засунуть в унитаз?

Юля, до этого смотревшая на все это с таким же удивлением, вдруг улыбнулась и рассмеялась:

— Господи! Конечно... Я в унитазе как-то стирала, когда у нас краны в квартире хозяйка скрутила. Ногами топталась...

— Вот и чудненько. Да вы посмотрите на него... Олежка! У тебя жидкое мыло есть? Где — «там»?!

Сантехника в квартире Олега, и правда, сияла итальянской белизной и финской свежестью.

Под одобрительные возгласы публики и ободряющие хлопки две женщины — Юля и Марина, неуверенно переглядываясь, залезли в белую чашу; обе были босы, разуваться не пришлось, и подбирать юбки — тоже. Марина ойкнула от прохладной воды, Юля — потому, что наступила на голую ступню Марины, резюмировала:

— В тесноте, да не в обиде... Нам тут места на три ноги!

— Ничего, будете, как плохие танцоры, — заметил Издатель и, наклонившись, щедро полил их голые щиколотки жидким мылом. — Мужчины! Придерживайте дам! Поехали! Как танцуют твист? Сначала давят окурок одной ногой, потом давят его второй... Поехали, девочки!

Глуповато улыбаясь, Марина начала передвигать ногами; Юля тоже, но потом рассмеялась громко и обхватила партнершу за талию — чтоб не упасть. Из комнаты послышалась музыка: Олег включил музыкальный центр. К музыке прибавлялись ритмичные взвизги и скрипы: это полировали итальянский фаянс босые подошвы женщин, скользя в жидком мыле.

— Обсыпаемся деньгами! Посылаем сигнал в космос! Формируем точку сборки с заглублением на этаж ниже! — кричал Майбах, подставляя им кастрюлю с нарезанной бумагой.

Они вошли во вкус. Марина тоже нежно обняла худую талию девушки, чуть смущенно поглядывая на мужа — но кроме как прижиматься друг к дружке, женщинам ничего не оставалось! — и задвигалась. Одной рукой они подкидывали нарезанную бумагу, и она сыпалась вниз дождем.

Народ радостно хлопал в ладоши, а Петр Иваныч даже озорно свистнул.

.. .Потом они вылезли из санитарного приспособления, со смехом помыли ноги под струей воды, сев на край ванны, и Майбах объявил:

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒