Клаус Дж. Джоул 16 страница

— Это же ОСОЗНАННОЕ ПИСЬМО! Татуировки на руках, ногах. Это не зависит от места, где сделана наколка. Далее, скажем, на заднице это может неосознанное письмо... Нет, осознанное. Как у «Наутилуса»: мол, твоя голова всегда в ответе за то, куда сядет твой зад! На правой руке... правильное письмо! А вот на лбу — это точно умное и осознанное письмо. Значит, ТАМ... ну, ты в курсах... это осознанное интимное письмо, вот!

Реклама салона татуажа «Вера» была в каждом выпуске институтской газеты.

Салон татуажа располагался недалеко от самой студенческой площади города — площади Маркса, в торце обыкновенной пятиэтажки. Крохотный холл встретил белизной, соломчатыми ковриками на стенах с изображениями драконов и такой же циновкой на полу; и хотя приятная ребристость циновки отлично ощущалась через тонкие подошвы Яниных сандалий, ей захотелось разуться. Далее вела белая же дверь, на которой буквами, стилизованными под иероглифы, оказалось начертано: «Дожидается лишь умеющий ждать. Лао- Цзы. Вас обязательно вызовут!». Постояв пять минут, девушка уже хотела попробовать заставить загадочного Лао вызвать именно ее, но тут... дверь отворилась, и девчонка с корейскими чертами лица, в белом халате и таких же белых, тканевых бахилах на ногах пригласила ее войти любопытным, почти церемонным жестом.

В коридоре с прежними, абсолютно белыми стенами, не выражающими ничего, кроме идеи стерильности, у стойки с обувью Яна увидела еще две пары. Это были огромные, с грубой подошвой, кроссовки «Мо- торекс» — тяжеленные, словно вериги, и точно такие же, как когда-то носила она. Но примостились тут, с краю, и изящнейшие, почти кружевные босоножки на каблуке-шпильке, тончайшая работа итальянских, должно быть, мастеров. Яна замерла у стойки:

— Вы на тату? — вежливо поинтересовалась девушка каким-то чистым, но холодным голоском.

— Да.

— Где будете делать? — так же бесстрастно, с резиновой улыбкой спросила она, и Яна поняла, что в последнем вопросе полное отсутствие эмоций в голосе — самый верный ход.

— На лобке! — храбро выпалила Яна и решительно шагнула в приоткрытую дверь.

И тут же попала в удивительный мир. Под ногами оказался настоящий бамбуковый настил из толстых, оливково-коричневых палок. Стоял стол с плетеной крышкой, с сухой минималистской икебаной посредине, два плетеных стула в стиле гуачхэ, а стены были задрапированы черным с красным, и потолок, под которым горели китайские фонарики, — тоже. Везде, куда мог только достать глаз любопытного, светились пурпурные, желтые и оранжевые китайские фонарики, обтянутые тканью, и горели золотыми иероглифами изречения.

— Вы хотите тату? — пронзил ее голос ниоткуда, будто стрела, пущенная из темноты.

Она вздрогнула. Ничего не ответила, только решительно стащила бахилы; и только тогда фрагмент стены сдвинулся, оказавшись сравнительно молодым парнем в таком же, черно-красном кимоно. Был он бос и ногами, и головой — совершенно бритый; на круглом здоровом лице — черные большие, чуть навыкате, глаза.

— Тату! — подтвердила девушка.

Он критически посмотрел на ее голые ноги, потом медленно поднял голову. В его глазах Яна прочла сдержанное неодобрение.

-Где?

гтъ

Она закашлялась. От смущения. Парень между тем обошел ее и, видя, что она все еще задыхается в кашле, — может, от незнакомого аромата благовоний, вдруг своей голой, но показавшейся железной, пяткой ударил ее по большому пальцу так, что она вскрикнула: но кашель прекратился!

— Я убрал вашу точку ложной сборки, — пояснил парень. — Так где вы хотите тату?!

— На... вот... ну, внизу живота! — уже менее смело проговорила Яна, слегка тушуясь.

— Значит, в области паховых чакр, — парень остановился прямо перед ней; плотный, крепкий, как шар.

От него исходила странная энергетика. У него было странное телосложение, классический перевернутый треугольник: широченные плечи, осиная талия и узкие бедра. Руки он держал сложенными за спиной.

— Вы понимаете, что этим вы концентрируете энергетику в области паха, солнечного сплетения и лицевых мышц, связанных с эгрегором живота? — спросил он буднично, будто говорил о последствиях перенесенного на ногах гриппа. — Вы хорошо подумали?

— Да... а что это... значит?

— Это значит, что вам теперь будет нельзя терять лицо. Или, как говорил Лао-Цзы, ваша душа теперь должна быть в небе, а лицо — на Земле, и им не дано будет встретиться.

Яна передернула плечами.

— Да ладно вам... пугать! Это больно?!

— Нет. Ничуть.

— А сколько... стоит?

— Оплата в третьей комнате. Выйдите и зайдите снова, я буду вас ждать, — парень царапнул взглядом по бахилам, которые девушка так и держала в руке, но ничего не сказал.

Яна хотела еще что-то спросить, но в голове все смешалось. Она выскочила в коридор, суетливо заплатила в комнате напротив, где сидела в окружении медицинских шкафов медсестра, тысячу рублей за одноцветное тату определенного размера и снова толкнулась в ту же дверь.

Ей показалось, что она ошиблась. Теперь не было уже ни черно-красных портьер, ни этого, в кимоно. Была белая, разящая прежней стерильностью палата, какие-то шкафчики с инструментами и два кресла, похожие на гинекологические. В одном из них, покрытая до самого горла простыней, лежала незнакомая девушка. Лица ее Яна не видела, оно было запрокинуто; только прядка каштановых, тонких и ломких, но длинных волос лежала на простыне.

— Раздевайтесь!

И опять она не сразу разглядела говорившего. Потому, что он был в абсолютно белом халате, белых брюках и белых носках. Словно бесплотный дух, он парил, а точнее, стоял у противоположной стены, что- то перебирая.

— Раздеваться... как? — наивно спросила Яна.

— До пояса. Снизу.

Испытывая легкие уколы смущения, девушка разделась, оставив на себе только кофточку, и залезла в кресло — прохладный кожзам обжег голые ягодицы. На ручке кресла лежала хрустящая свежая простыня — Яна развернула ее и натянула на себя.

Только сейчас она поняла, что не выяснила с татуировщиком самый главный вопрос: ЧТО будем рисовать?!

Но он уже шел к ней с альбомом. Небольшого формата, в старинной кожаной обложке с пряжкой. Яна снова увидела глаза навыкате, бритый череп, блеснувший в свете лампы под потолком. Взяла альбом.

— Я думаю, вы уже знаете, что вы хотите, — сухо обронил он.

И не ошибся. Странно, но буквально сразу же открыв этот альбомчик, Яна увидала ЕЕ. Свернувшуюся кольцом саламандру — саламандру, кусающую свой хвост! И ткнула пальцем с облезающим маникюром.

Он с секунду то ли задумчиво, то ли насмешливо смотрел на нее. Потом забрал книжку.

— Я так и знал. Древний знак алхимиков. Он приносит удачу. Верный выбор. Расслабьтесь. И наденьте темные очки.

— Это обязательно? — спросила девушка.

Вместо ответа он сдернул с нее покрывало. Лежать

голой, с раздвинутыми ногами Яна стеснялась и перед гинекологом, а тут — посторонний молодой крепыш... От неожиданного, как вражеская торпеда ниже ватерлинии, удара стыда, Яна зажмурилась, и на ее нос мягко оделись темные очки.

— Во время сеанса ничего не должно вас отвлекать. Расслабьтесь. Слушайте музыку.

Музыка, и правда, откуда-то полилась. Яна лежала, покорно глядя сквозь очки в потолок. Странные они были эти очки, они словно создавали стробоскопический эффект — в разных углах комнаты мягко набухали пятна разноцветного мерцания, лаская рассудок; и как сквозь сон, она слышала то, что мастер говорил ее соседке:

— Вы выбрали картинку?

— Да.

— Она в этом каталоге?

— Нет.

— Опишите мне ее.

Что-то говорилось, неразборчиво. Яна ощутила ка- кой-то шар недоброты, катившийся из того угла. И, не выдержав, украдкой сняла очки и повернула голову.

Та лежала также в кресле, обнаженная по пояс. Бросились в глаза ее худые ступни — с красными шишками на фалангах пальцев ног; значит, это ее огромные кроссовки стояли в коридоре! У самой Яны раньше тоже были такие.

И она услышала тихий, подавленный вскрик мастера. Звякнул, упав на пол, оброненный им инструмент.

— У вас она уже есть! — послышался его встревоженный голос.

Яна напрягла зрение — насколько это было возможно. Напрягла очень сильно: чудом преодолев близорукость, глаза показали ей бледный пах девушки, выбритый лобок и синеватый, проступающий, как старая, замытая печать на документе, рисунок.

Треугольник, почти равнобедренный. И прямой крестик, вписанный в этот треугольник.

А затем гипнотическое воздействие очков овладело ею, и Яна, сопротивляясь, все-таки уронила голову на подголовник кресла, провалившись в никуда.

— Да-а... хорошо получилось! Спасибо вам!

...Она рассматривала татуировку, стоя перед зеркалом в той самой приемной — красно-черной. Удивительно, как эти странные комнаты сообщались между собой, но в нее она попала из зала операций. Удивительно, но сейчас она не чувствовала стыда от обнаженности своего лона и ягодиц перед мастером. Он ненавязчиво стоял сзади, вытирая руки крахмальным полотенцем: только теперь она увидела, что у него тонкие, жилистые и, несомненно, очень сильные руки, покрытые от основания кисти черным волосом.

— Спасибо говорящему «Спасибо вам!», как отвечал Лао-Цзы, — он улыбнулся. — А сейчас давайте наложим компресс. Кожа будет красной и припухлой еще дня два-три. Потом припухлость начнет сходить, и это место начнет чесаться. Не вздумайте чесать! Перетерпите. Лучше выкурите сигарету.

— Я не курю.

— Это тоже хорошо. Ванну нельзя принимать в течение пяти дней. Пить нежелательно ни-че-го в течение трех дней, кроме простой водки без добавок. В противном случае из-за химической реакции я не гарантирую яркость и четкость линий. Если... если зуд будет сильный, все это можно обработать ватным тампоном, смоченным в спирте, не более того. Одевайтесь.

Ее одежда аккуратно висела на вешалке. Яна молча облачилась в свою клетчатую юбку, затянула кожаный поясок. Внимательным взглядом отметила: еще одна вешалка не висит в ряду таких же, а торопливо

брошена на одной из плетеных стульев. И, сгорая от любопытства, она вдруг повернулась к Мастеру.

— А та... та девушка?!

— Какая? — он удивленно приподнял белые брови, почти незаметные на этом лице, на шарообразной его голове.

— Вторая! Которой вы сказали, что видели... что у нее...

— Что — у нее?

Яна поймала себя на мысли, что ничего не помнит. Помнит только выбранную ей саламандру, какое-то неясное ощущение Зла; что-то еще липкое, и невидимое, как осенняя паутинка, приставшая к лицу и раздражающая. И закусила губу, сухо буркнув на прощание:

— Спасибо вам... до свидания!

— Всего вам хорошего.

Она вышла на улицу. Несмотря на прекрасный результат тату, она чувствовала легкое раздражение. Странное раздражение — как после фильма, прерванного на середине в кинотеатре сгоревшим кинопроектором. Теперь каждый камень лез не только под сандалии, он забивался между подошвой и ступней, он елозил паршиво... И отчего-то снова наяву перед ней пронесся ЭТОТ СОН.

Яна остановилась. Впереди, за аркой, улица Маркса шумела автобусами, громоздилась неповоротливыми телами троллейбусов, сверкала витриной часового магазина напротив. Вздохнув, Яна решительно сбросила с ног свои тесемочные сланцы и пошла босиком, легко отшвыривая ногой мелкие камешки, а выйдя из дворика, оказалась на приятно ласкавшей голые ступни брусчатке. Она уже хотела было нырнуть в метро, которое довезет ее до «Речного», а там — недалеко до дома, но внезапно ее взгляд наткнулся на черные танкообразные кроссовки. Огромные и грубые. Яна подняла глаза.

.У«*-

Та самая девчонка с длинными каштановыми во- лосами-сосульками. Она прихлебывала пиво из пластикового стакана, облокотившись локтем на высокий столик у палатки, и курила жадно, подолгу не стряхи

вая пепел. Черная сумка-рюкзачок стояла у нее ног, брошенная на грязный асфальт без стеснения.

Через минуту Яна приблизилась к столику; развязно плюхнула сумочку на его замызганный пластик и запросто обратилась к девушке:

— А ничего, по стаканчику можно, правда! Я, жуть, как пить хочу...

Та посмотрела на нее рассеянно. Яна первый раз видела такие глаза: они были до того размыто-зеленого, водянистого цвета, что хрусталик почти сливался с радужкой, — и казалось, что на тебя смотрят два каких-то зеленоватых зеркала.

— Ну, — покорно согласилась незнакомка. — Хоть он и говорил, что нельзя... Фигня это.

— Точно! Ты посмотри за сумочкой, я сейчас.

Пить Яне не хотелось, а пиво она вообще терпеть не

могла. Но жажда хотя бы попытаться разгадать странную тайну татуированной была сильнее всего; поэтому Яна вернулась за столик с бутылкой безалкогольного «Сокола» и пластиковым стаканчиком. Наполнив стаканчик пенным напитком и для приличия помочив в нем губы, Яна спросила небрежно:

— А тебе больно было?

На собеседнице — грубые джинсы, спускающиеся раструбами на черные чудища-кроссовки. Черная футболка с полустершейся фотоаппликацией Шрэка. Кожаная — в такую жару-то! — косуха с заштопанными местами. Рука худая, в фенечке бисерной; ногти без маникюра, только кое-где заметны остатки пурпурного лака.

— Не-а, — бесцветно проговорила та, затягиваясь сигаретой. — Да мне по барабану было.

Девица врала. Откровенно врала — Яна готова была побиться об заклад: тату под ее джинсами не было! Это заинтересовало еще больше. Яна еще отпила пива, морщась под прикрытием стакана, и сказала как можно более естественно:

— А я ритуал придумала. Типа от боли. Постелила вчера на кухне на пол клеенку. Разделась... и давай

себя солью просыпать. И кричу: «Боль, боль, уйди в соль! Уходи в полный ноль. Соль смыла — от боли не выла! Завтра будет кайфно, замочим день с драйвом!». И это... передачу «Драйв» еще по третьему каналу посмотрела. А ты?

Девушка загасила окурок о край столика, посмотрела на Яну хмуро:

— Ты симороновка, что ли?

Лицо у нее было очень худое и совершенно треугольное, с чернющими бровями и шрамом на подбородке.

— Да, — призналась Яна. — А что?

— Да ниче. Нормально. Я тоже с ними тусовалась раньше. Они прикольные... Юля. Шахова Юля, — она протянула свою руку совсем по-мужски, и оторопевшая Яна, привыкшая к напыщенной галантности филфака, ее пожала.

Она уже допивала свой стакан. Яна только начала. Снова закурила и поэтому Яна окончательно поняла: НЕ ДЕЛАЛИ ей никакой татуировки!

— А ты какой-нибудь ритуал придумывала?

Та помедлила. Вспоминала или придумывала на ходу?

— Да вот... Часы, — она мечтательно глянула на витрину магазина «Часы», нависавшую над тротуаром метрах в пятнадцати от них. — Все время собиралась себе их купить, но закопалась че-то. Хотелось уж что- то супер-пупер.

— Долго выбирала?

— Ага. Задолбалась по салонам этим ходить... Потом уже устала выбирать и сказала себе, мысленно, хер с вами, пусть хоть КАКИЕ-НИБУДЬ мне^а день рождения подарят. Ну, и забыла об этом.

— Подарили?

Вместо ответа она выкинула вперед тонкое запястье, украшенное грандиозными, помпезными «Командирскими» часами с четырьмя циферблатами.

— Вот. Подарили. На день рождения Джимми Хендрикса... Мур-чат, — со знакомым выражением произнесла она. — Вообще, типа, надо все проговаривать. Вот, например, нужна штука рублей. Ну, тысяча. Чтобы материализовать тысячу рублей, нужно все время прокручивать это волшебное слово у себя в голове.

И она стала отбивать ногой в кроссовке ритм по грязному тротуару:

— Тысяча, тысяча, тысяча, тычача, ча-ча-ча... Вот. По пути обязательно будет попадать мелочь: десятки, пятерки, копейки... Их обязательно подбирать... И радоваться им! А потом, типа так внезапно, кто-нибудь тысячу и отдаст: долг или, там, на работе бабки. Или еще что...

Помолчав, она совершенно автоматически глянула под ноги, словно ожидая увидеть там мелочь — предвестника тысячи, но заметила лишь босые ступни Яны. Оборонила:

— А ты че босиком? Не угарно.

Яна злорадно вспомнила мозоли на ее пальцах. Пожала плечами:

— Зато не натирают... ноги, в смысле.

Но Юля не повелась. Она вылила в себя остатки пива и кивнула легко:

— Ну ладно, пока! Если че, пересечемся.

— Где? — не поняла Яна.

— На вашем движняке. Симоронском. Я иногда прихожу! — она уже отодвигалась от столика, смяла стакан, бросила мимо урны. — Пока!

И она исчезла в сутолоке шумной, почти летней у лее улицы.

Спустя пятнадцать минут по улице Титова, ведущей от марксовой площади в сторону хибар старого Ленинского района, двигалась парочка, связанная незримыми нитями. Девушка с черным рюкзачком. И еще одна. В светлой блузке, оранжево-красной юбке в полоску, в бейсболке. Эта девушка следила за первой, идя метрах в двадцати, не спеша, но и осторожно, при первой же возможности скрываясь то за фонарным столбом, то за группой других прохожих. К счастью, та, что шла впереди, не оборачивалась: шагала, погруженная в свои мысли.

На перекрестке улиц Титова и Композиторов Яна прижала к уху мобильный телефон:

— Маш... Маш, ты где? Слушай, тут такое дело... помоги мне... Давай двигай срочно на площадь Станиславского. Ага. Я там буду через десять минут. Ну, ты меня узнаешь, ага? Только не ори на всю площадь, подойди просто, рядом пойди и все... Потом объясню!

Яна чувствовала: она наткнулась на что-то важное!

А между тем майский день уже стал совсем июньским. Да, многие прохояше еще несли на себе по привычке вериги плащей и чугунные накипи шляп с кепками. Но большинство уже отвергло даже колготки, сверкая наманикюренными ногтями из прорезей босоножек; жара начинала плавать на улицах тяжелым студнем, киоски мороженого вытягивали в этот людской поток щупальца прохлады; и людской поток начинал вихриться, заворачивался, путал Яну... Но она следовала упорно — за той самой, за той, от которой исходило едва уловимое, как запах пота, умело скрытый новомодными средствами, обаяние тайны и страха!

...Маша чуть не налетела на нее на перекрестке. Видно было, что она возвращалась с очередного собеседования по поиску работы: на лице — очки без диоптрий, долженствующие прибавлять ей солидности, широкий черный пиджак с серебряными пуговицами и такие же широкие, блестящие брюки. Под мышкой офисная леди держала элегантную папочку!

Маша запыхалась: на ее широком лобике блестел пот.

— Кудазачем?! — выдохнула она, пристраиваясь рядом с Яной.

Та в нескольких словах, экономя на предлогах и деепричастиях, объяснила ей суть задания. Тем временем девушки приближались к шумящей транспортом, дымной площади Станиславского. Она была скрыта кронами деревьев, на которых яростно звенела новая листва. Тут можно было спрятаться за стволы тополей; светофор тут работал на редкость медленно — и преследуемая девушка остановилась в толпе, ожидающей зеленого.

— Фу-у... хоть отдышимся!

И тут на них налетел мужик. Обыкновенный. В джинсах, в растоптанных кроссовках, которыми он запросто прошелся по босым ступням Яны, в футболке и джинсовой несвежей куртке. В руке он держал газету «Коммерсантъ» и кулек с коробочкой сушеной мойвы и бутылкой пива, а на носу у него громоздились старомодные темные очки.

Он прошел сквозь девушек, как сквозь стену.

Яна даже не успела ойкнуть от боли в пальцах.

— Вот урод! — в сердцах пробормотала она. — По ногам, как по паркету...

Но Маша не торопилась сочувствовать подруге. Она сдвинула на кончик маленького носа свои лже-очки, схватила Яну за локоть и зашептала горячо:

— Ян, смотри! Ты смотри!!!

— Чего?

На повороте троллейбус замешкался; вывернул не в тот ряд. Площадь залили гудки и сочные маты автомобилистов; толпа переминалась у пешеходной «зебры», не решаясь сунуться в это пекло. Стояла и девушка в кроссовках, и мужик с мойвой!

— Не, Ян, это туфта все! — Маша волновалась, глотая окончания слов. — Прикинь, пиво взял одну «Чебурашку», а мойвы — как на компанию! Это раз!

— Ты-то откуда знаешь?!

— У меня папа пиво с рыбой ест... то есть пьет! Тьфу! Смотри, газета «Коммерсантъ»... да не читают они таких газет! Это точно! И очки, — Маша стиснула руку Яны. — Очки... он их сдвинул на нос! Он поверх них смотрит!

Троллейбус дернулся и пополз, покрываясь маскировочной сеткой света сквозь листву; немного погодя скопившаяся толпа потекла через улицу. Подруги, толкаясь, прорывались вперед.

Загадочная девушка, она же — Юлия, шла дальше по Титова, удаляясь в сторону почерневших, едва ли не покосившихся черных домиков — шестнадца- тиквартирок. И этот, с мойвой, шел за ней следом. Он тоже — следил.

Когда подруги поняли это, они отстали; Маша с завистью поглядывала на Яну, на мелькающие ее черню- щие пятки. Но было не до того: подруги шепотом обсуждали проблему: как избавиться от второго «хвоста»?

И в этот момент кристально-чистое небо, без устали бросающее вниз снопы ультрафиолета, как в жатву — смилостивилось!

Юле Шаховой стало жарко... Она повертела головой, вынуждая преследователей шарахнуться в спасительное прикрытие киосков, и шагнула к павильону мороженого.

Яна и Маша в это время обозревали панораму газетного киоска. Девушки ели глазами совсем не разноцветье журналов — от «Лизы» до «Секс-Ревю», а всего лишь — отражение улицы в пыльных стеклах.

Киоскерша призывно открыла свою бойницу и заголосила:

— Ну, и чего? Берете-не берете?!

Маша открыла было уже рот, чтобы вежливо отбрить киоскершу, но вдруг Яна твердо сказала:

— Набор мелков школьных, пожалуйста!

— Ты сдурела!? На фига нам мелки?

Но мелки, белые палочки в коробке, уже переходили в руки Яны. Девушка кинула взгляд на киоск с мороженым — Юля разворачививала как раз обертку! — и, отходя, сказала:

— Все! Я придумала! Сейчас мы ему глаза отведем!

— Кому?!

— Мужику этому! Разувайся...

Маша медлила. Все-таки она такая солидная!

— Разувайся быстрее! — зашипела подруга. — Или ты не симороновка?!

Девушка, слегка покраснев, сбросила туфли. А Яна тем временем, часто оглядываясь, рисовала на асфальте смешное личико: ротик, носик, огуречик... К этому образу добавилось стилистически вольное изображение авоськи с бутылкой и рыбкой.

— Щас пойдет!

— Спокойно! Все... Вытираем ему глаза. Пяткой становись! Раз, два!

И Яна, ступив босой пяткой прямо на глаз человечку, начала вертеть ею, шурша и бормоча:

Закрывайся твои глаза,

Уходи, коза-дереза!

Пей свое пиво, жри свою рыбу,

Будь слепой и иди в халупу!

В свою, чтоб напиться там и забыться,

От нас с Машей совсем отвалиться!

Машу объял азарт. Она тоже вскочила на глаза нарисованного лица и давай тереть их, крутя пяткой, как в конкурсе твиста! Через несколько секунд на месте глаз человечка красовались бесформенные пятна, а пятки девчонок побелели от мела...

Прохожие — редкие, кто вообще смотрел по сторонам, глядели на них со смешанным чувством недоумения и зависти: девчонки явно вовсю веселились! И вот, закончив с ритуалом, они выглянули из-за киоска.

Юля заходила во двор. А мужик с пакетом, как-то странно вихляя, и почему-то схватившись рукой за глаза, пер вперед — дальше по улице. Сработало!

— Симорон жив! — выкрикнула Яна и помчалась вперед. — Жми!

Через десять минут они обе сидели во дворике — тихом, насквозь деревянном, ели мороженое и блаженно погрузив босые ступни в прохладную, шелковистую, как оренбургский платок, пыль, смеялись над своим приключением. Цель была достигнута: Юлия Шахо

ва, девушка с загадочным тату, жила в 8-й квартире шестнадцатого дома по улице Титова!

Маша с сомнением смотрела на свои ноги, испачканные пылью и вроде как не соответствующие ее офисному костюму.

— Слушай! — спросила она. — А как с точки зрения Симорона... если я так домой поеду босиком? Это нормально?!

— С точки зрения Симорона — это клево! — переваливая во рту большой кусок мороженого, сказала Яна. — Ас точки зрения Лао-Цзы... Мне сегодня тату делали, он про него рассказывал, мастер... Так вот, с точки зрения Лао-Цзы на все просто забить надо!

Они не знали, что в полукилометре от них мужик с пивом и мойвой в пакете потерял все. Что-то у него сделалось с глазами: нет, он не ощущал боли или рези, но мир вдруг расплылся, как улыбка Чеширского кота, стал мягкоуголен и киселен. Он потерялся в нем, как таракан в старом валенке на антресолях; и в итоге со всего размаху налетел на фонарный столб, разбил бутылку пива, а мойва вывалилась из распоротого мешка и была почти тотчас же унесена бродячей собакой.

Он с трудом достал из кармана куртки мобильный телефон. Со стоном приложил к ноющему виску. На ощупь нашел нужную кнопку и, когда связь появилась, прохрипел:

— Это Синица. Синихин это! Потерял объект... на Титова потерял...

И его стошнило.

ДИСК WORK F:// СНО-ВИДЕНИЕ Локальный доступ Файл pobeda.txt.

Папка: ЮЛЯ и АССАСИНЫ

Юля Шахова жила одна. Уйдя из бывшей своей комнаты малосемейки — в снятой квартире без своего парня, которого она выгнала. За то, что периодически таскал в дом наркоту, за то, что изводил ее просьбами дать денег на дозу... впрочем, все же за то, что начал ее бить.

А Юля и сама могла дать сдачи. И дала.

Куда он делся из ее жизни? Да никуда. Иногда звонил, проверял почву: работал он сейчас в боулинге, выдавал посетителям кожаные мокасины, был услужлив, может, потихоньку толкал травку... Черт его знает! Юля вежливо его отбривала. И... с нетерпением ждала, когда он позвонит еще. Одиночество — штука тяжелая.

В прихожей она, морщась, стащила с ног распаренные кроссовки. Они гулко бухнули о доски крашеного пола. Шлепая по облезлым половицам, Юля прошла на кухню, включила свет и бухнулась на табуретку.

Итак... надо все обдумать. «Сварить косточку», как любил говорить ее дружок. Почему она такая невезучая? Что такого было в этой девушке, которая встретилась ей сегодня в тату-салоне?! И что такого у ней... у ней там...

Чайник уже выплюнул из рожка сгусток кипятка и затих; Юля, убрав волосы назад и собрав в хвостик, достала сигареты, закурила. Вопросы спутались в ее голове, как мокрые волосы. Что главное? С чего начать...

Так и не сделав себе кофе, девушка прямо в кухне решительно освободилась от джинсов, бросив их на табуретку. И прошла в ванную, где на полочке стоял, прислоненный к грязно-зеленой стене, осколок зеркала. Он должен был рассказать ей всю правду — четко и хладнокровно.

Она залезла в ванну; темное помещение по щелчку выключателя залилось грязно-желтым светом. По- чему-то страшась, Юля взялась пальцами за резинку белых хлопчатобумажных трусиков производства новосибирской швейной фабрики и...

В этот момент в дверях послышался какой-то скрежет. Или скрип. Он был тихий, будто где-то в глубинах этой старой квартиры скреблась крыса — неудивительно, старые дома этим отличались; и Юля привыкла к этому скрипу, но... но сейчас он был другим. Он пугал.

Тонко вскрикнув, Юля выскочила из ванны. Через секунду она стояла перед деревянной дверью в свою квартиру — в футболке и трусиках, и, онемев, смотрела, как беззвучно поворачивается замок. Замок! Ключей у ее друга не было. Значит, это был не он.

Дверь отворилась. Девушка попятилась, прижимая к себе осколок зеркала, как оберег. И увидела Романа — Рома улыбался широкой своей слащавой улыбкой, вытягивал трубочкой губы, разбрасывал руки. Он обнял ее мертвой хваткой; и принялся целовать слюнявым ртом, бормоча: «Юличка, Юличка моя, рыбка!». Сволочь... Откуда он достал ключи?!

Она вскинула руку, чтобы резануть его этим куском зеркала по мягкой слащавой роже... но осколок выпал из ее рук и грянулся оземь, впившись в ее босые ноги иглами — а Рома топтался с ней в объятиях, и стекла впивались в босые подошвы, но она не ощущала боли.

Потому что вслед за Ромой в ее квартиру вошел человек в простой, никак не обращающей на себя внимание, одежде — какой-то серой; но он был смуглолиц, явно очень стар, а его черные глаза на темно-оливковой коже в один миг высосали из нее всю энергию и превратили в тряпичную куколку.

ДИСК WORK F:// СНО-ВИДЕНИЕ Доступ запрещен [пароль неизвестен] Файл pobeda.tmp

Папка: ИНТЕРМЕДИЯ В СИБИРИ_расплата

...Подруги не знали, что в тот момент, когда они в растомленном солнцем, тихом дворе, в запахах дерева и сухого кошачьего дерьма, обсуждали философию Лао-Цзы, в комнате Яны — в ее малосемейном общежитии, была развернута настоящая походная лаборатория. Несколько, похожих на большие медные тазы с металлическими кочерыжками, дисков медленно, но безостановочно крутились, прошаривая пространство; провода аккуратно опутали комнату, пролегая по специально проложенным брезентовым рукавам. Хорошо знакомые читателю люди, по-военному бритые и сосредоточенные, сидели за экранами нескольких компьютеров, а полковник Заратустров, в черном дорогом костюме и ярком галстуке, как будто собравшийся на раут, расхаживал по квартире, нервно давя сверкающими штиблетами вытертую дорожку.

— Ну, что? — он нетерпеливо положил руки на плечо одного из молодых парней у монитора, на котором бегали синевато-бурые волны. — Ну, что, пеленгуется?!

— Нет, товарищ полковник.

— Даже приблизительно местонахождение установить не можешь?

— Нет, товарищ полковник.

— Ч-черт!

Заратустров ушел из комнаты на кухню; там, у старенького холодильника застыл тоже немолодой вислоусый офицер с погонами майора.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒