Клаус Дж. Джоул 17 страница

— Вот так, Георгий Ильич, — с досадой проговорил Зарастустров. — получается, древние культы-то сильней!

— Не ловятся?

Издательство «Весь — ДОБРЫЕ ВЕСТИ

— Совсем! Причем направление излучения сильнейшее, аж зашкаливает, но джин-вектор установить не можем!

— А как она ее пометила, кровью? — невесело усмехнулся майор, и, когда Заратустров кивнул, покачал головой. — Помните, в Литве, когда за вурдалаками из «лесных братьев» гонялись, там тоже одна хуторянка нашего связного менструальной кровью пометила? Мы чуем: за ним хвост энергетический! А где, откуда, непонятно. Так он их и привел к нашему лагерю...

— Похоже, что так. Эта Антанидас пометила Яну Глущевскую — мы же видели с вами, у метро! Все, ведет... Ведет, как на ниточке! Мост перехватываем, но где Яна и где эти лже-цыганки, совсем неясно.

— Просчитывали? — серьезно спросил майор.

— Конечно, Георгий Ильич. И не раз... Они хорошо ее пометили. Неудачница, она вышла на такую же. Да не могла не выйти, чего там... Расчет их на это и был! Видимо, кое-каким набором исходных данных о «невесте Старца Горы» они располагали. Как только зацеп контакта пошел, наши «цыганки» активизировались. И я боюсь, — мрачно заметил Заратустров, — что Яна их уже вывела на эту невесту. Готовенькую... Бери да кушай!

Мужчины помолчали, рассеянно осматривая облезлый, в остатках от каких-то наклеек, холодильник, серые выцветшие обои, убогий, трясущийся стол. Заратустров коснулся сияющей с холодильника по- лустершейся рожицы немецкой фрау, в характерной для семидесятых овальной рамочке. Коснулся — не ковырнул: никаких следов!

— Помнишь, Георгий Ильич? В ГДР, в семьдесят девятом.

Тот только молча кивнул.

— Мы тогда думали, ассасины последнюю невесту тогда нашли, — рассеянно пробормотал Заратустров. — В Цвиккау... Он когда ее с ножом на горле на

крышу отеля вытащил-то, девку жалко было... Но он под прицельные энергетические выстрелы тащил! Под их давление, под прямое воздействие. Они напротив сидели, в дипмиссии. Пришлось тогда снайперочкам и снять ее. Одной пулькой, в лоб... Черт возьми, как сейчас-то будет? Ой, Господи, твоя воля.

В этот момент из комнаты быстрым шагом прошел офицер; он протянул Заратустрову листок со «слепым», убористым текстом, вылезший из притера. Явно с пометкой: «Заратустрову, срочно!». Полковник пробежал глазами текстовку, потом вдруг усмехнулся — и тотчас глаза его приняли хищное выражение.

— Георгий Ильич... — медленно произнес он, поднимая взгляд на товарища. — Ты такого агента под именем «Слон» не знаешь, а? Он же «Синица»... Перевербованного?!

Под начало обеда коридоры в прокуратуре суетны и шумливы, как леток пчелиного улья. Обладатели «государева ока» торопятся на обед — в свою уютную столовую со зразами куриными до сих пор! — по пять рублей, а кто и в места подороже да посолиднее. Вежливо толкают друг друга, вихрем крутятся в дверях; но стоит опоздать хоть на миг — и все, исчезла людская река из этого русла, высохло оно потрескавшейся желтизной линолеума и вафельными берегами деревянной обшивки по стенам. И засидевшийся сотрудник, на ходу накидывая пиджак, спешил по этому неприветливому, холодному ущелью в спасительную дельту столовой.

Эраст Георгиевич уловил начало великого обеденного похода по шуму. Он как раз сидел и добивал на компьютере постановления о повторной экспертизе останков граждан таких-то... Экранная строчка ползла медленно, как муравей с соломинкой; окно было распахнуто — духота, отвратительная липкая духота, к вечеру соберется дождь! — а пиджак висел на спинке стула, устало сброшенный. Набивая текст, Пилатик шевелил полными губами и изредка даже принимал- ся мур-рр-чать, особенно разыскивая нужную букву. Мурчать, как научился на Семинаре.

Чувствуя, как по спине стекает струйка пота, пропитывая белую рубашку в горошек, Эраст Георгиевич вдруг провалился. Фактически провалился в какую-то дыру реальности: вместо компьютера увидел перед собой шахматное поле на пурпурной ткани — изломавшийся строй атакующих фигур. Следователь покачнулся на стуле. Взгляд раздвоился: он со стороны наблюдал, как палец нажал вдруг зловещую кнопку «DELETE», чтобы одним движением уничтожить двенадцатистраничный труд, набиваемый с самого утра.

А другой половинкой естества он сидел в башне, из белого камня, в круглом, залитом светом помеще- нии-беседке на самой верхотуре, перед старцем в белой чалме, заросшем бородой до глаз. Этих глаз видно не было — и вместо него темным огнем горел драгоценный камень на чалме старца; мерцание его то усиливалось, то гасло, но сейчас гагат[35] стал багровым, потому что его фигуры на доске, белые, двигались.

Белый — цвет траура в Индии.

Белая королева вдруг совершила прыжок по рассекающей пространство диагонали. Под прикрытием слона, со злой острой головой — она ударила в бок пешку; крохотная черненькая фигурка взвилась в воздух, к самому лицу Пилатика и он увидел ее розовую изнанку, пяточку светлого войлока, прилегающую к доске.

Его палец нажал ENTER, давая компьютеру согласие на уничтожение своего бессмертного труда.

Он встал. Встал, как сидел — в носках, блаженно шевеля свободными пальцами; встал и даже не сделал попытку разыскать под столом сдвинутые вбок штиблеты. Вышел из-за стола, механическим жестом надел на голову дырчатую пенсионерскую шляпу — таким же монотонным движением запер дверь и опустил ключ в стоявшую рядом мусорку. Этого он бы никогда и не сделал при других обстоятельствах, оставайся он Эрастом Георгиевичем Пилатиком, старшим следователем по особо важным делам... но ПКМ рассыпался, как песчаный идол, мгновенно. И Эраст был уже не вполне Эраст!

Его доброе лицо с пухлыми щечками словно окаменело и приобрело несвойственную ему поджарость; что-то случилось и со взором, обычно въедливым и цепким — теперь он разрубал воздух, как разрубает брошенную шаль индийский булат! Следователь пошел по коридору.

У лестницы стоял его коллега, следователь Марья- сов с незажженной сигаретой во рту — считал в руках пачку новеньких купюр. Увидел Пилатика, шествующего по коридору в рубашке без галстука, шляпе и синих носках, весело сказал:

— Георгич! Зряплату дают... Ты бы сходил, получил, должок отдал!

У Марьясова Пилатик занимал пятьсот рублей, некстати отданные тогда апостолам Сарасвати-бабы.

— Отдам, — бесстрастно произнес следователь.

Одним движением он забрал у Марьясова пачку

купюр и двинулся дальше. Сигарета во рту у того зажглась, пыхнув дымом от неожиданности Марьясов закашлялся, захлебнулся им, зажмурился... выронил белую палочку; а когда разомкнул веки и протер слезящиеся глаза, коллеги в коридоре уже не было.

Пилатик прошел мимо вахты. Вахтер Таисия Мироновна, увидев его, поздоровалась и испуганно крикнула вслед:

— Эраст Георгич! Куда без обувки-то?! Чай, не лето!

...но и она не смогла остановить следователя.

У подъезда прокуратуры дремала «Волга» с федеральными номерами и прыщиком мигалки сбоку — автомобиль Епанчинцева, начальника. Пилатик открыл дверцу, сел рядом с проснувшимся от этого водителем и спокойно, уверенно проговорил:

— Поехали. Советский. Я покажу.

Водитель, дико посмотрев на него, выжал акселератор.

День хмурился тучами, обхватывавшими город полумесяцем, как монгольская конница, — и тучи приближали сумерки, сковали в бездвижии тополя с лохматыми ветвями, кусты. Автомобиль промчался по улицам Центра и у Речного — вечного транспортного нарыва на теле города, попал в гудящую пробку.

— Вобля, приехали! — зло проговорил водитель, тоже привычно нажимая вместо педали газа — на сигнал.

Пилатик смотрел вперед без какой-либо эмоции на лице. Там сцепились рогами два троллейбуса, загораживая движение. Шофера обоих стояли рядом, покуривая рассеянно и совещаясь, кому первому лезть распутывать. Трескучая электрическая дуга выгнулась над их головами, бабахнула голубой искрой — «рога» расцепились, и передний троллейбус, ворча электромоторами, медленно поехал вперед — его водитель с перепуганным воплем побежал следом, на ходу запрыгивая в открытые двери.

— А чего это вы... — начал водитель.

Но, повернув голову, он наткнулся глазами не на лицо хорошо знакомого сотрудника, а на вспышку, сгусток света; и поэтому моментально включил мигалку и сирену одновременно — серебристая птица понеслась по осевой линии, распугивая встречный транспорт и разбрызгивая попутный, заставляя прижиматься к обочинам.

На «Речном» машину проводили взглядами Маша и Яна. Они стояли на горячем асфальте, чувствуя голыми подошвами энергетику дня; Маша бестрепетно закатала штанины офисных своих брюк и сняла пиджак, плюнув на имидж. Минут пятнадцать назад они позвонили Капитонычу, и Яна сбивчиво рассказала ему о встрече в салоне, о странной татуировке. Маг выслушал их, не перебивая, что было странно и даже зловеще, а потом взволнованно забормотал:

— ...Девчонки! Расставьте точки: маг, шаман, колдун — гипноз, транс, сновидение! Это начались шахматы! Если спелая малина почернела без причины, значит, началась игра... Двойное скольжение эвристического моделирования — пешка на одной доске, слон — на другой. Когда вам задают банальные вопросы, переспросите: у кого ОНИ научились так спрашивать? Ситуация должна дойти до такой, чтобы вопрос разрывал мир. Но мир вскрыт консервным ножом... Надо ехать в Городок, к Башне. Играть в индийские шахматы. Все бросайте и езжайте!

— Куда?! — обалдело спросила Яна.

— В башню, где отрываются сердца... Я там буду скоро!

И Капитоныч отключился. Яна посмотрела на подругу. Ехать, конечно, никуда не хотелось; но какое-то странное ощущение опасности овладело девушками. Яна объяснила, что Капитоныч имеет в виду, скорее всего, башню, старый теплопроводный коллектор, которая расположена между Академгородком и поселком Геологов. В ней они устраивали трансперсональную дискотеку прошлым летом. Место заброшенное и мрачное.

— А как же... я... — растерялась подруга, смотря на свое суперприличное одеяние и ноги, успевшие собрать на себя городскую грязь.

Но сама, не дожидаясь совета, просто закатала штанины и сняла пиджак с серебряными пуговицами. А, будь что будет!

— Не бойтесь прослыть дураком, это тоже реклама! — храбро сказала девушка сама себе. — Кажется, это Капитоныч на Семинаре говорил...

Так они и втиснулись в маршрутку. Попалось место сзади, в некоем четырехместном «купе» — в компании с сонным мужиком, сразу улегшемся спать на жесткой подушке окна, и молодым парнем с рюкзаком. Парень был беловолос, худ до необычайности и чем-то, может, средневековой расхристанностью, тряпичностью образа своей джинсовки и ветровки с капюшоном напоминал средневекового бродячего монаха. Он наблюдал за девушками, потом не выдержал:

— Девчонки, а вы куда такие... босиком, на пляж?

— Не, — за обеих солидно ответила Яна. —.Духов ловить. То есть вампиров. Вернее... короче, это военная тайна!

— А меня возьмете? Я только с этой игрушки. Тол- киеновской. «Храброесердце». Слышали?ВЗаельцов- ском бору проходила.

С собой у парнишки — его звали гордым именем Леонид — было горячее сердце, кольчуга из проволочных колец от штор и деревянный меч.

Подруги решили: два начинающих волшебника хорошо, а третий с ними — еще лучше, поэтому решили парня не отговаривать; только Яна предостерегающе приложила палец к тонким губам: — ОНИ везде! Подробности — потом...

Маршрутное такси, не обладающее мигалкой и сиреной, тащилось в потомке транспорта почти весь путь до моста через реку Иню, находящемуся ровно на полпути от городских окраин до Академгородка.

Долго и муторно.

Влетев в Академгородок, серебристая «Волга» промчалась по главной его улице, свернула в район коттеджей академиков. Промелькнули деревянные ограды, сады и фасады различной степени запущенности; машина свернула еще раз и потащилась по дороге, скроенной из бетонных плит с провалами грязи. Вниз. В овраг. Колеса скользили; и вот, наконец, в самой низине, где дорогу загораживала огромная, перемотанная кусками изоляции труба теплопровода, автомобиль сел железным брюхом на грязные кочки. Колеса с визгом начали прокручиваться...

Пилатик молча отдал водителю какую-то пачку, открыл дверцу, вышел. И, поскальзываясь на сырой глине, пошел напрямую — под тело трубы, в кромешную густоту леса.

А водитель «Волги» несколько минут посидел, стек- лянно глядя перед собой и положив руки на руль; потом внезапно опомнился, увидел себя:

— Епт! Где я?! Че за херня...

Но большего он не смог сделать: сон от чудовищной усталости, навалившейся на него внезапно и накопленной за эту короткую, двадцатиминутную поездку, неожиданно сморил его, и он просто уткнулся головой в руль, сразу сладко похрапывая.

А Пилатик шел вперед. Трава и кустарник тянулись под его ногами; березы и коряги расступались. Он шел, сшибая молодую поросль рябины, как трактор по мордовскому лесоповалу, неостановимый. Дело было, наверно, в том, что Пилатик уже не ощущал себя Пилатиком; бодрствующая часть его сознания понимала: он — кшатрия, воин, стоявший на ступени посвящения в брахманы; на его пути лежит подвиг, и он должен его совершить.

А в тридцати пяти километрах от него, в квартире, бережно опутанной проводами, ощетинившейся локаторами, один из наблюдателей за компьютером снял с головы наушники и дрожащим от радости голосом доложил:

— Товарищ полковник! Резкое возрастание эгрего- ра... Угол — сорок три градуса одиннадцать минут... Пять-шесть метров от уровня астрала. Где-то на берегу Обского водохранилища.

Современную технику, усиленную магическим навыком, обмануть было невозможно — в Спецуправле- нии «Йот» ФСБ России не служил кто попало!

Тучи сомкнулись над лесом серым покрывалом. Они душили его, но натыкались брюхами на острые кроны сосен и упругие белые тела берез. Они бросили вниз дирижабли сырого тумана — и он пал на траву, отяжеляя ветви. Пилатик шел вперед, пока впереди не открылась заросшая поляна.

Исполинское сооружение, высотой с четырехэтажный дом, стояло перед ним. Ободранные стены ржавого металла, торчащие, обрезанные когда-то патрубки и чугунные, клепаные люки. Ржавый цилиндр Башни возвышался на этой поляне, пустой, гулкий и чер

ный... Пилатик обошел Башню, обнаружил рыжие от ржавчины железные ступени лестницы наверх и полез по ним.

...Примерно через пятнадцать минут в густых зарослях, окружавших башню, послышался шум: заросли шевелились. Наконец показался первый человек: ожесточенно рубя эти заросли, одной рукой с большим ножом-мачете, он прокладывал дорогу. Другой вел еще кого-то; за ним следовал коричневолицый человек, как и первый — в камуфляже. Но на его спутнике, кряжистом и квадратном, армейская форма без знаков различия смотрелась гармонично, а вот второй походил на деда-охранника из числа ветеранов-прапорщиков. Бритоголовый, бронзовый и складчатый, он двигался медленно, грузно; черные глаза на морщинистом лице горели углями. Двигался он странно — неуверенно, словно привыкнув сидеть в инвалидном кресле...

С собой они вели девушку. Абсолютно голую, с руками, связанными за спиной, и ногами, исхлестанными ветками, израненными о сучки, тащили ее, не разбирая дороги. На худом нагом незагорелом теле были видны синяки и ссадины от борьбы — левый глаз под челкой заплыл. Но тащили ее явно не для утех. Вышли на край полянки, следовавший вторым человек остановил процессию и молча указал пальцем на верх башни. Там виднелась фигурка: смешной толстяк в шляпе и рубашке с закатанными рукавами сидел на верхушке в позе лотоса, неподвижно и безмолвно.

— Он не пустит, — глу*о проговорил Сарасвати- баба, складывая жилистые, покрытые складками руки на груди. — Он страж.

— Данунах! — отозвался первый. — Кого не пустит?! Щас мы...

И решительно сделал пару шагов к башне; но невидимая сила ударила его в грудь, приподняла и грянула оземь так, что он откатился назад, грязно матерясь.

— Вот сука... — простонал Синихин-Слон. — Дерется больно... Может, снять его, а? Одним выстрелом.

— Не время, — сурово остановил его Сарасвати- баба. — Ищи камни.

Девушка стояла. Глаза ее были открыты, но ничего не видели — ни своего голого тела с кровоподтеками, на стройки крови, засохшей на разбитой худой коленке... Ничего. Возможно, она была уже не здесь.

Синихин-Слон, кряхтя, стаскивал камни-голыши на расчищенное от травы место, выстраивая подобие ложа.

.. .Наконец оно было готово. Сарасвати-баба толкнул голую девушку на камни — она упала мягко, не стукнувшись черноволосой головой, будто в замедленной съемке. Тело ее, белое, светилось матово на серых камнях — кусках бетона, которые натаскал Синихин-Слон. Он же услужливо раздвинул ей ноги, чтобы было лучше видно татуировку на выбритом до синевы паху.

Сарасвати-баба поднял руки. Он не касался девушки; но эти ярко-коричневые, с чуть фиолетовыми подушечками пальцев, руки совершали движения, оглаживающие ее обнаженное тело, — и невидимо терзали его, сдавливая грудь и выворачивая тонкие руки, по-прежнему связанные за спиной. Она беззвучно выгибалась под властью этого незримого массажа, до хруста в костях, сухожилия на ступнях стали видны ярко, как ребра, выгибающиеся пальцы ног царапали камни... И татуировка на ее теле, синий треугольник со вписанным крестом, все ярчала, становилась гуще на белой коже.

— ...джато доннела ордрэ дадонне лесконнаисен- сесо... дитесмои лесфорестоуис гардеаис лепере мон- танаху...

Слова Сарасвати, произносимые на каком-то диалекте, звучали глухо в этом лесу, под покровом сгущающихся туч, и зловеще. Его камуфляж будто бы искрил, вспыхивая какими-то неясными бликами. Синихин-Слон отошел в сторону, привалился спиной к березе; торопливо закурил сигарету, пробормотав:

— Вот же черт старый! Силен... Ну ниче, придет счастье и на мою улицу!

...В это время в двух сотнях метров по лесной тропинке, спотыкаясь, шли две девушки и парень. Их босые ноги разъезжались на глинистой почве, кроссовки юноши цеплялись за коряги. Машка уже два раза упала, заляпав свой костюм, а Яна порвала юбку, но никто не хныкал. Они перебрались через овраг, нырнули под огромную трубу теплоцентрали; за частоколом деревьев громоздилась башня; они уже подошли к ней, как сверху, над головами, так глухо и звучно раскатилось грохотом, что девчонки, завизжав, упали на землю и только тяжело дышали, не испуская ни звука.

Они уже увидели, что происходит.

Увидели башню с фигурой человека на ней, увидели в кустах у Башни обнаженное тело на камнях и Синихина-Слона, в котором узнали мужика с пивом и мойвой — увидели, но он вскоре повернулся спиной и не замечал их! — и бритый коричневый череп Сарасвати-бабы.

Леонид бухнулся рядом, зашептав:

— Девки, не подходим! Сначала разобраться надо...

— А че разбираться? — зло прошептала Яна, задыхаясь от бессилия. — Все. Щас жертву будут приносить! Человеческую.

А тот, что на Башне, по-прежнему сидел, устремив взгляд в никуда. Кшатрия Эра видел на самом деле не лиственный лес, не переплетение подлеска и пестрые наросты чаги — нет, он смотрел вниз, на раскаленный добела двор, где перестраивались в каком-то жутком танце солдаты. Вот один из них, с конским хвостом в чалме, вдруг вскинул пику — та вошла в тело командующего ими офицера легко, точно меж ребер; и тот повалился на белые плиты, пачкая их кровью. Строй разделился. Блеснули клинки. Одна часть команды начала оттеснять другую к дверям казарм... И все это происходило в безмолвии, в сверкающем мареве полудня, и фигуры на доске перед старцем пришли в движение; и черные пешки, щелкая, падали с доски.

Кшатрия Эра ощутил, что слабеет. Тугой вихрь закрутился вокруг него, сковал по рукам и ногам;

чугунным платком окутал голову и стал пригибать к земле. Какая-то боль оформилась внутри золотым стержнем и, остря злой кончик, подбиралась к самому сердцу.

Внезапно руки Сарасвати-бабы, парящие на худым нагим телом, потеряли уверенность. А татуировка уже наливалась красным, как алый цветок! Он взмахнул ладонями как-то нелепо, будто кто-то дал подсечку; над головой его послышался треск и массивная, толстая ветка гнилой березы, с хрустом рухнув вниз, ударила кудесника в коричневый лоб, опрокинув на землю.

— Вобля...

Сигарета выпала изо рта Синихина-Слона. Он посмотрел на своего мага, потом на Башню... Странный человек, в одних галифе и желтой майке, с какой-то рогастой коронкой на голове обезьяной карабкался по лестнице. Вот он влез наверх и начал нарезать круги танца вокруг сидящей фигуры — танца бешеного, работая и руками и ногами, изгибаясь в немыслимых позах, мелькая так, что глаз воспринимал его как единую мелькающую сущность!

Раздался хрип. В шуме откуда-то налетевшего ветра он был едва слышен; потом повторился. Потом стал громче. Сарасвати-баба поднялся: из рассеченного лба текла красная струйка. Он пошатывался. И пристально посмотрел на Башню.

— Да я бля, щас сниму его, нахер! — заорал Слон, выхватывая «ПМ» из-за пояса камуфляжных штанов.

Но Сарасвати рванул с себя куртку. И, оставшись голый по пояс, пошел туда, к Башне.

Синихин опустил оружие. Ему было нехорошо... Что-то происходило такое, о чем он догадывался, но над чем не имел никакой власти. Он посмотрел на нагое тело, на хрупкие кости, на белые босые ступни с шишечками мозолей на пальцах ног... Подумал: «Сволочь! Взять бы тебе плоскогубцами переломать эти пальчики, сигаретой прижечь — завыла бы, сразу все рассказала!» Но предпринимать что-либо было уже поздно!

— Они же ее убьют! — не выдержала Яна, ворочаясь за кустами. — Это же Юлька! Из тату-салона!

— Не убьют... — прокряхтел кто-то рядом. — Это им не надобно...

Они шарахнулись. Вместе с ними на траве, в кустах, лежал седоватый мужик в цивильном костюме — только вместо пиджака на нем была странная пухлая куртка защитного цвета с погончиками без звезд. А в руках — мощный офицерский бинокль.

— Не убьют... — пробормотал Заратустров. — Та- ак... Хорошо кладет. Прицельно!

— Вы... вы кто?! — пробормотала ошалевшая Яна.

— Я друг. Этого достаточно, — просто ответил незнакомец и тут же задал острый, как бритва, вопрос: — Цыганки были?

— Где... Чего?

— Когда вы эту Юлю вычислили. В салоне.

Яна напрягла память. Да, на Маркса... она проходила через их гомонящий строй, сложив пальцы щепотью и молясь Ануннаху — пошли все, пошли от меня... Были.

Полковник Заратустров, казалось, прочел ее мысли.

— Вот вы их и вывели. Встреча в салоне... Потом пошли за ней — иначе и не могло быть. Они — за вами. Вы увидели квартиру — они тоже. Ваши глаза — их глаза... Остальное дело техники.

— И что с ней... сделают?

— Что? Башку выпотрошат, — буднично сказал Заратустров, — как тыкву на Хеллоуин. Возьмут то знание, которое им надо. Воткнут под левый сосок золотой стержень чвоху и дело с концом. Невеста Старца Горы должна быть убита золотом — такое у них правило.

—

ПОДСКАЗКи ОТ КАПиТОНЫЧА — |

заметки на полях |

Перчатки на руках могут быть разными и напальчники то- |

же — но попробуйте пальцами станцевать дисгармонию — f

это будет джазовый психоделический арт-хаос! г

Капитоныч накануне почти не ел. Только немного риса со специями — он как чувствовал, что надвигается ЧТО-ТО неведомое; разболелся зуб, и когда позвонили дёвчонки, он треснул и отдался в челюсти глухой болью.

Капитоныч понимал — эгрегор Зла пошел вверх, неудержимо. И что-то надо было делать, делать немедля...

Его цветовосприятие, как всегда бывало в момент нарастания джин-вектора, обострилось. Мир был сер и местами фиолетов. Не зря говорят: мне фиолетово, фиолетовая энергетика — это энергетика сна. Спали девятиэтажки и покорно плетущиеся в поводьях проводов троллейбусы, спали сонно помаргивающие светофоры и даже водитель такси, везущий Капитоныча почти за город, не понимавший, кстати, зачем он везет этого рыжебородого; просто по пути ВДРУГ оказалось, подхватил парня... так вот, водитель тоже спал, и только там, впереди, над лесом, каким-то салютом разгорались багровые полосы.

Он заметил два следа — один зеленел, отливая изумрудным, это первый трассер вился тут, по шоссе, не видимый никому, толстым светящимся канатом: это проехал Пилатик. Второй след светился желтым, слабенькой еще желтизной, цвет был нежный — начинающий волшебник здесь прошел, с небольшой тенью следа рядом. Яна и Маша. Непонятным был бурый след, тянувшийся почти по обочине: что это, что за мощнейшая энергетическая жила, переливающаяся то в красный, то в зеленый, балансирующая между добром и злом? Но Капитоныч не знал.

Лес за пляжем пламенел красным. Как будто гигантский раненый кабан протащился здесь раненым боком, обильно пачкая все кровью. А там, за оградой Ботсада, за оврагом, бил в багровом кольце в небо голубой сполох света из Башни.

И Капитоныч бросился в это плещущееся марево. Он ощутил, как красный цвет захватил его жаркими своими лапами, обжег по чакрам, пройдясь горячим веником; но не смог пробить защиту, только зашипел, обтекая его тело под майкой и галифе; воздух стал тягуч и вязок, Капитоныч забрался на башню и увидел эти хрустальные нити, опутывающие Пилатика, как терновый венец — израненный лоб Иисуса Христа. Нити тянулись с опушки от человека с коричневым черепом, от Мастера Сарасвати, и Капитоныч, вытанцовывая восьмерки, по завету Лао-Цзы уберегающие от дурных мыслей, стал руками срывать в танце эти невидимые путы, ломать их серебристые колючки... Они впивались не в руки, нет, в мозг болезненными льдистыми уколами!

Он нарезал круги вокруг сидящего Пилатика, и, чувствуя мучительные удары ТОГО, злого и яростного, видел, что шляпа на голове следователя, обыкновенная мятая фетровая шляпа, тлеет, исходит дымом...

Леня совсем потерялся. Он метался, желая и девчонок защищать, и принять самое живое участие в тех событиях, которые драмой разворачивались на их глазах. Но принять он не мог, ибо понимал еще меньше, чем девчонки, залегшие животами на сырую траву; рванулся было на мужика в армейской куртехе и дорогих брюках, но тот остановил его, как собачонку, коротким и ласковым: «Сидеть!».

— А вы кто такой? — пискнула Яна, со страхом смотря на неожиданного их помощника и, возможно, соратника.

— Полковник Заратустров, честь имею... — пробурчал тот, напряженно смотря в какой-то странный бинокль, с раструбами на окулярах и антенной. —

Эф-эс-бе, Управление «Йот»... Объяснять долго! Ох, не хочется мне его упускать... Да людей рядом много!

— Кого опускать-то? — громким шепотом спросила Маша и переползла к полковнику. — Ой! У него... шляпа горит!

Она ему почему-то верила. У нее батя такой был — седой, немногословный, грубоватый, всю жизнь в СибВО[36], так и умер на артиллерийском складе.

Он коряво глянул на нее, не до конца — снова приник к биноклю. Воздух резко пахнул озоном и его расколола первая вспышка приближающейся грозы.

— ...надцатый докладывает: объект превысил критическую норму энергетического влияния! Разрешите открыть канал на уничтожение?

— А-а-атставить! Отставить, я сказал! — захрипел в рацию полковник. — Пол-леса и городка этого снесем...

Внезапно он пригляделся. И уже уверенно, уже без отчаянного надрыва, за которым скрывалась готовность отдать самый последний, трагический, но необходимый приказ, проговорил в коробочку рации:

— Отставить. Вот они, барышни... Объявились. Ну, дают!

Сарасвати-баба, бронзовея своим жилистым, иссохшим телом, шел к Башне. Там, под серой тыквой скрученных туч, уже грохались об землю сгустки молний, но ни одна из них не попадала в Башню. Сарасва- ти-баба шел... И вот металлический каркас лестницы вдруг вздыбился и лопнул, осыпаясь отдельными ступеньками, стальными прутьями. Молния с грохотом вошла бело-голубой веткой в землю рядом.

И внезапно он словно поймался в сети. В сети, густо натянутые с двух сторон: заперебирал ногами в сандалиях по траве вхолостую, остановился... А молнии над Башней прекратили свой бег; что-то там сверкало в облаках, но не сыпалось на землю ни вспышками, ни грохотом.

Сарасвати-баба завертел гладкой головой. По обеим сторонам от него, метрах в тридцати, слегка скрытые березами, стояли женщины — две; пожилая и молодая. В типичных цыганских нарядах, только растрепанные и без платков, а их лица горели пунцовым, глаза, не мигая, смотрели в одну точку, которая проходила осью как раз через тело Сарасвати-бабы.

Он зарычал и опустился на колени. И, покачиваясь, вытянул голову к ненавистной башне.

Грозовые тучи надвинулись на лес огромными сизофиолетовыми дирижаблями. И очень скоро оттуда, из их непроглядной темени, обрушился дождь; дождь крупный, ливневой — он пал на головы толстым водяным одеялом, прижал к земле, а когда эту первую воду стряхнули с голов, то и Маша, и Яна были мокры насквозь, и Леонид со своим мечом, и полковник Заратустров.

Маша вздохнув, сорвала пиджак и бестрепетно легла голым животом под блузкой в булькающую под ней лужу. Так удобнее!

Полковник наблюдал, как пляшущий на верхушке Башни Капитоныч тоже избавился от желтой майки, и сейчас водяные струи били по его телу; оно оказалось тренированным, мускулистым и рельефным. А корона, сверкая рогами, навороченными по всей ее окружности, отбрасывала фонтанчики воды...

— Товарищ полковник, постороннее влияние... — забеспокоилась рация.

— Пусть влияют! — резко бросил тот. — Вы обводите их, подтягивайте колпак... пока...

— Кто это?! — изумилась Маша, тоже заметившая двух женщин в лесу; вода лилась ей на глаза, она отфыркивалась и сбрасывала со лба мокрую челку.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒