ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 8 страница

— Как где? Тут, в селе, говорят тебе, вон у сарая закусывают; их отряд зовут «Иван».

— Кого зовут Иван? — не поняв, спросил Завалейко.

— Да кого ж, отряд! Тебе всегда особо надо сказать, — рассердился Кравченко. — Что сделают партизаны у фашистов: убьют ли офицера большого или пленных освободят, — все, что ни сделают, везде пишут «Иван». Гитлеровцы боятся этого «Ивана», он им везде чудится.

— Он с нами еще под Ачикулаком действовал, этот «Иван», — сказал сидевший рядом с Завалейко казак.

— Мы пробивались к нему, — вмешался второй. — Он все время с нами действует.

— Да, да, правильно! — подхватил Кравченко. — Под Ачикулаком партизаны попали в беду, фашисты их окружили. А полк Чекурды пробил дорогу к партизанам и соединился с ними. В знак дружбы партизаны прислали чекурдинцам овчинные шубы. Это был самый лучший подарок в тех условиях.

Я сидела на завалинке и слушала беседу казаков. Об отряде ставропольских партизан, названном «Иван», слышала давно и знала, что он действует в тылу врага и наносит ему чувствительные удары.

— Вот пошел их комиссар, — проговорил Кравченко.

Я вместе с казаками оглянулась и увидела коренастого мужчину, лицо которого показалось мне знакомым. «Откуда его знаю?» — мысленно спросила себя и пошла следом за комиссаром. На фронте всегда ищешь земляков.

Отдав какие-то распоряжения у себя в отряде, комиссар партизан круто повернулся. Передо мной стоял Николай Андреевич Авдеенко. Я смешалась от неожиданности, а он, посмотрев на мои петлицы, спросил:

— Вы чего испугались, младший лейтенант?

— Меня удивляет, почему вы, крымский житель, партизаните в бурунах?

Николай Андреевич внимательно посмотрел на меня, но не узнал. Тогда я сказала:

— Мы вместе работали на металлургическом заводе в Керчи. Вы работали вначале у станка в механическом цехе, а потом стали секретарем заводского комитета комсомола.

— Правильно, но я вас не помню, — смущенно произнес Николай Андреевич.

Мне пришлось назвать свою фамилию и цех, в котором работала.

От Авдеенки я узнала, что в начале войны он был направлен на партийную работу в Ставропольский край. При подходе оккупантов к Северному Кавказу стал одним из участников партизанского движения на Ставрополыщине.

Мы вспомнили, как работали по нескольку суток, не выходя с завода, берегли каждый винтик на строительстве доменных печей в годы сталинских пятилеток.

— Вот видите, где нам пришлось защищать керченский завод, — сказал Авдеенко.

— А помните, Николай Андреевич, как однажды ночью комитет комсомола призвал нас организовать налет «легкой кавалерии», — надо было что-то проверить в цехах. У меня была спешная работа по монтажу доменной подстанции. После суточной работы без сна я хотела идти домой отдыхать, а вы меня задержали. Как я тогда на вас рассердилась!

— Ну, конечно, помню, — проговорил, улыбаясь, Авдеенко.

— А потом вы нас собрали и сказали, что завод — это собственность народа, что домна «Комсомолка» построена нашими руками. Вы призвали нас любить свое предприятие. Эти слова запомнились мне на всю жизнь.

— Да, счастливое было время... Вот разобьем врага и вернемся в Крым... Будем снова строить и строить...

Послышалась команда:

— По коням!

Мы простились, и партизаны ускакали.

С жестокими боями казаки подошли к селению Ага-батыр. С марша взять его не удалось, последовал приказ нашей части остановиться. У гитлеровцев здесь была усиленная линия обороны. Немецко-фашистское командование знало, что если казаки прорвутся, немцам придется оставить Моздок.

Наступление вел донской казачий корпус, его поддерживали моточасти. В тыл врага была отправлена разведка. Мы стояли во втором эшелоне и ждали приказа.

— Казаки, не спать! Сейчас пойдем на Ага-батыр, — каждую ночь говорил Кравченко.

Но ночь проходила, а приказа наступать нашей части не было. На утро нас начинали бомбить вражеские самолеты. Тогда конники рассыпались по степи. За авиацией выползали фашистские танки, наши артиллеристы уничтожали их или обращали в бегство. К ночи мы снова собирались, и опять Кравченко обещал:

— Не спите, хлопцы, сегодня обязательно выбьем оккупантов.

— Скорее бы! Как же надоело стоять здесь, мерзнуть да слушать, как люди воюют... Дали бы команду: всем по коням и в атаку, мы сразу б забрали тот Ага-батыр, — волновался Завалейко.

Десять ночей грелись казаки нашей части один около другого, хлопали руками, топали ногами, а на одиннадцатую ночь пришел приказ об общем наступлении.

Казаки ворвались в Ага-батыр, оставив позади себя буруны ногайской степи, разрисованной следами танков, лошадиных и верблюжьих ног, усеянной вражескими трупами, сгоревшими танками и машинами.

— Теперь вперед, Завалейко, вперед, на запад! — кричал Кравченко.

Вскоре части Красной Армии взяли Моздок.

В этой победе была и наша доля. Окрыленные успехами на фронтах, особенно большим наступлением советских войск под Сталинградом, конники спешили на Дон, на Кубань, настигая в пути фашистов.

Мы двигались по направлению к реке Куме. После небольших боев овладели станицами Суженской, Иргакли и другими. Шли по пятам противника, который прикрывал свое бегство частыми артиллерийскими и авиационными налетами на наши колонны. Но мы продолжали преследование. Оккупанты в панике бежали, бросая машины, подрывая пушки.

Как-то на марше подъехал ко мне Завалейко и показал огромный соломенный лапоть и кальсоны.

— Товарищ младший лейтенант, это я буду с собой возить. Как приеду в Берлин, Гитлеру покажу. Его войско потеряло, когда бежало из бурунов.

Казаки смеялись, а Кравченко сказал:

— Как пошли в наступление, у Завалейко сердце выздоровело. Когда вперед идет, и одышки нет.

Нам предстояло последнее в этом районе большое испытание. По заданию командования мы должны были опередить врага и войти в станицу Северную, лежащую за горой Северной. Гитлеровцы отступали в обход гор.

В селении, у подножья горы, нам разрешили сутки отдохнуть. Помылись в бане, получили новое белье.

Жители рассказывали, что в это время года на горе свирепствуют суровые северные ветры, поэтому гора и называется Северной. Порывы ветра так сильны, что человек не может удержаться на высоте. Те, кто пытался перевалить Северную зимой, погибали.

Вечером я беседовала с бойцами, указала на недостатки прошлых боев и походов, вынесла благодарность отличившимся. Потом разъяснила поставленную перед нами задачу. Рассказала о переходе Суворова через Альпы, о том, как русские солдаты преодолели все трудности и неожиданно для врага зашли в его тыл. Бойцы внимательно, с интересом слушали мой рассказ о полководце Суворове.

Казаки лежали на полу у раскаленной плитки. Впервые за зиму они отдыхали под настоящим кровом. Молодой боец разыскал в какой-то хате мандолину и стал на ней играть. Услышав знакомую песню, некоторые начали подпевать, другие «аккомпанировать» на гребешках и ложках.

— Ну, казаче, прошу сыграть нам кабардинку, — сказал Кравченко.

— Танцовать будете?

— А как же, это мой любимый танец. Я в тысяча девятьсот сороковом году на донской олимпиаде приз за него взял.

— Ну, давайте, — и «оркестр» ударил бойкую кабардинку.

Кравченко, молодецки закручивая усы, прошелся по кругу и, показав знаком, что надо раздвинуться, закружился, засеменил ногами, пошел на носках своих больших кирзовых сапог, а потом на каблуках, приговаривая: «Асса! Асса!» Казаки били в ладоши, а танцор притопывал и приседал на всякие манеры. Концы темносиней суконной черкески были подобраны под отделанный серебром кавказский пояс. На груди двумя рядами блестели высеребренные газыри, красный сатиновый бешмет под черкеской был застегнут до верха на маленькие черные пуговки.

— Асса! Асса! — За Кравченко развевался красный башлык, мелькало донышко белой овчинной кубанки.

Когда он кончил танцовать, раздался гром аплодисментов.

— Думаете, что я не могу танцовать? — сказал Завалейко, выходя откуда-то из-за угла. — Играйте казачка.

Встав посреди круга улыбающихся казаков, он хлопнул в ладоши, потом ударил по коленям, по губам и заплясал, отбивая такт каблуками и приговаривая частушки. А потом пошел вприсядку. Он был в одном бешмете и синих брюках, без черкески. Казаки смеялись, глядя на его трясущиеся от танца редкие рыжеватые усы, свисающие вниз, на хитро улыбающиеся глаза в морщинках.

— Видали? — крикнул мне на ухо Кравченко. — И сердце не болит. Кто ему даст сейчас пятьдесят лет? Тридцать от силы.

Мы смотрели и не узнавали Завалейко, а он все плясал и плясал.

— Вот старик, вот так Завалейко! — удивлялись казаки.

До поздней ночи люди веселились. На ужин нам сварили галушки. Мы с удовольствием поели их и легли отдыхать.

Подъем на Северную был очень крутой. Километров пять мы шли по глубокому снегу. Казаки, одетые в шинели и бурки, с трудом поднимались, ведя за собой навьюченных лошадей и верблюдов. Только поздно вечером мы взошли на вершину. Она была покрыта ледяной зеркальной корой. Ураганный ветер завывал здесь на все голоса, снег больно хлестал по лицу.

Бойцы вели коней в поводу. Я хотела снять бурку, которая все время распахивалась, мешая идти, и по неосторожности бросила повод лошади, а ветер подхватил меня и, как соломинку, понес по ледяному насту вправо. Я хваталась окоченевшими руками за что попало, но удержаться не могла. Перевернулась на спину. Ветер продолжал тащить по льду, но уже не с такой силой. Впереди чернела пропасть. Я в ужасе закричала. В это время меня подхватили чьи-то сильные руки и над ухом забасил Кравченко.

— Вставайте, товарищ младший лейтенант!

Лошадь ржала и била меня мордой в спину.

Я крепко уцепилась за повод и с трудом подошла к взводу. Бойцы отстали от колонны, поджидая меня. Все молчали: говорить было невозможно — вой ветра заглушал голос. Оттого, что бойцы молчали, мне было еще более стыдно, казалось, каждый думает: командир рот разинул, а ты рискуй жизнью, спасай его.

Я восхищалась выносливостью и мужеством казаков. Благодаря полнейшей дисциплине, воинской сплоченности и порядку мы без потерь перешли Северную.

К утру, когда мы спустились в долину, перед глазами открылась ставропольская станица Северная. Мы расположились на квартирах и смогли раздеться и снять сапоги. Узнав, что в станице Северной стоят казаки, гитлеровцы хотели обойти нас, но напоролись на штыки другого полка.

С рассветом мы начали новый переход, но теперь идти было значительно легче. По дороге останавливались в казачьих станицах, где радушно принимали уставших бойцов.

Однажды, преследуя по ставропольским просторам противника, мы натолкнулись на препятствие: мост через реку был взорван. Река оказалась неглубокой, решили перейти ее на конях вброд.

Взвод переправлялся последним по размытому и истоптанному копытами дну. Тяжелая повозка с минометами увязла, и кони стали. Как их ни понукали, они не могли вытянуть все более увязавшую повозку. Казаки забеспокоились — лошади в холодной воде, на морозе застынут и пропадут. Каждый давал совет, и все смотрели на меня, ожидая решения командира.

— Расчет, за мной! — скомандовала я и первой вошла в мутную воду. Казаки ахнули. Купание в сильный мороз было им не по сердцу, но они сами видели, что другого выхода нет. Ветер обжигал лицо и руки. В воде было теплее, а чуть поднимешься, мороз пробирает до костей, тело коченеет, зубы стучат. Казаки старались вытянуть повозку, но это было не так легко сделать: она погрузилась в топкий грунт. Долго мы раскачивали ее и, наконец, сдвинули с места. В это время к реке подъехала легковая машина. Шофер, видимо, хотел переехать вброд. Казаки закричали:

— Куда едешь, застрянешь!

— Я здесь уже переезжал, — ответил шофер и начал съезжать в воду.

Не доехав до середины реки, машина остановилась. Два казака бросились на помощь шоферу.

Открылась дверца, и выглянул командир казачьего корпуса.

— Вытаскивайте сначала повозку, — приказал он, — а потом поможете вытащить машину.

Минут через двадцать мы вытянули повозку. Обледенели, как сосульки. Пока стояли в воде — еще можно было терпеть, а как вылезли на берег, сразу окоченели... Распрягли лошадей, привязали к машине и стали тащить ее. Повозились минут десять, вытянули и машину. Генерал подозвал меня. Вся мокрая, дрожащая, я подошла к нему и доложила по всем правилам.

— У нас с шофером спор, — сказал генерал, — он доказывает, что вы женщина, а я ему возражаю.

— Я, товарищ генерал, командир взвода.

— Женщина?

— Да, женщина.

— Вот это здорово! Хороший командир, раз в такой мороз казаки пошли за вами в воду.

— У меня казаки молодцы, настоящие воины.

Увидев, что у меня, хотя я и стояла навытяжку, в ознобе стучали зубы, генерал достал флягу и сказал:

— Надо вам погреться, — и налил граммов пятьдесят спирта в крышечку от термоса.

Я выпила спирт, и он огнем разошелся по телу.

— Еще налить?

— Нет, а бойцам хорошо бы тоже погреться.

Генерал засмеялся:

— Несите флягу.

Казаки дали флягу. Шофер, по приказанию генерала, налил полную. Простившись с нами, командир корпуса уехал.

Обледеневшая одежда скоро дала себя знать. Ноги выше колен зашлись и сильно болели. Разделив спирт, бойцы выпили его. Чтобы не обморозиться, мы не стали садиться на коней, а решили бежать вслед за ними. Пробежала с километр и я. Но потом села на повозку, так как в больших, не по ноге, сапогах окончательно выбилась из сил. До населенного пункта оставалось километров восемь, там мы могли догнать своих. На мне все застыло. Одежда ломалась на сгибах, а тело, как обожженное, неимоверно горело. Потянуло ко сну. Кравченко, бежавший около повозки, расталкивал меня.

— Товарищ младший лейтенант, не спите, не спите!

А я сквозь сон ругала его.

— Дайте мне хоть подремать.

— Нельзя, товарищ командир.

Я чувствовала, что закоченела, казалось, во мне остановилась кровь. Единственным спасением представлялся сон. Кравченко стаскивал меня с повозки и заставлял бежать, но я не то что бежать, двинуть ногой не могла.

— Товарищ младший лейтенант, выпейте, у меня осталось трошки, — сказал Завалейко и приложил к моим губам флягу.

На повозку сели два казака и тотчас тоже закоченели.

— Гони полный, — приказал Кравченко ездовому, и лошади понеслись галопом.

В деревне остановились около первой же хаты. Хозяева помогли растереть снегом обмороженных. С помощью хозяйки я начала раздеваться, но белье и портянки примерзли к телу. Вызвали врача.

Позже меня и двух казаков отправили в санчасть.

Вернулись во взвод, когда шел бой за одну из ставропольских станиц. Радостно встречал нас народ в освобожденной станице. Женщины высыпали на улицу, и каждая звала к себе. Вошли в хату, а там старуха ставит на стол пироги.

— Деточки, я целую ночь пекла; вы воюете, а я пеку да плачу от радости. У меня тоже двое в армии. Кушайте, деточки... У нас в каждой хате пекли ночью. Пушки стреляют, а бабы пекут да слезами обливаются, — говорила нам старушка.

Около плиты суетились молодицы.

— Будь они прокляты, окаянные фашисты! Одно дело у них: лазят под окнами, выставляют автомат, а сами кричат: «Мамка, есть курка, яйки?..» Да какая ж я вам мамка, нехристи? Может, вы моих деточек поубивали, а у меня яйки пытаете, да еще и мамкою называете. Ешьте, деточки, ешьте, — приговаривала старушка, угощая казаков.

В феврале мы дошли до Батайока. Начались ожесточенные бои на подступах к Ростову.

— Скоро увидим родной Дон, — радостно сказал Кравченко, когда мы заняли огневые недалеко от железной дороги.

Мы стреляли по огневым точкам противника из минометов, а кавалеристы рубили автоматчиков, в панике бежавших с оборонительных рубежей.

— Кравченко, вот твоя родина, твой Дон! — крикнул Завалейко, когда мы вышли на железнодорожную насыпь.

Перед нами раскинулась белоснежная равнина, перерезанная лентой замерзшей реки. Река терялась в укрытом туманом городе. Я стояла очарованная зимней красотой Дона.

— Вот какой Дон, товарищ младший лейтенант, а вон Ростов, — объяснял мне Кравченко, любуясь родными краями.

После того как мы переправились по льду через Дон, нам пришлось вести сильные бои с противником, засевшим в населенных пунктах в районе станции Копры.

Долго казаки взвода не могли успокоиться, когда узнали, что Ростов уже освободили другие части.

— Как же так, что мы, казаки, и не первыми пришли в Ростов? — говорил недовольный Завалейко.

— Ничего, зато мы первыми придем в Берлин, — успокаивал его Кравченко.

Вскоре мы подошли и заняли оборону на реке Миус.

Однажды комбат объявил, что меня вызывают в штаб, наверное на празднование Международного женского дня. Я поехала. В штабе уже собралось много добровольцев-казачек, которые вместе с корпусом прошли большой и славный путь. У всех было торжественное настроение, все постарались принарядиться в новое, недавно выданное казачье обмундирование. Увидела Марию Яденко. Ее черная, туго заплетенная коса свисала до пояса.

После торжественной части и доклада о Международном женском дне объявили приказ командования о награждении. Почти всех женщин, присутствовавших на собрании, наградили орденами или медалями и объявили благодарность за безупречную службу.

На Воронежском фронте продолжалось наступление. Сюда направляли людей, технику, боеприпасы. Весной группу офицеров, в том числе и меня, откомандировали в распоряжение штаба Воронежского фронта.

Сообщение было тогда плохое, пассажирские поезда еще не ходили, пришлось ехать в теплушках, на платформах, попутных машинах. Наконец после всех дорожных мытарств мы приехали в Воронеж.

— Пойдете в офицерский резервный полк, — сказали нам в штабе.

— Товарищ майор,— попросили мы,— сейчас идут жестокие бои, трудно усидеть в резерве, пошлите, пожалуйста, на передовую.

Майор был неумолим.

Вышли на улицу с кислыми лицами.

Походили по городу и не встретили ни одного целого дома, везде сплошные развалины. Жители ютились в полуразрушенных квартирах.

Постучались в маленький уцелевший домик. Хозяйка с измученным бледным лицом приветливо встретила нас.

— У нас, деточки, теснота, три семьи в двух комнатушках, но вы наши желанные гости.

— Где же ваши домочадцы? — поинтересовались мы, никого не найдя в комнатах.

— Еще на работе. У меня две дочери, да у соседки, что живет у нас, — в ее дом бомба попала, — тоже две. Скоро с работы вернутся.

— Так поздно работают?

— Они ходят дом строить.

— Какой дом? — удивились мы. — Вы что, себе дом отстраиваете?

— Зачем себе? В городе комсомольская организация взялась дом восстановить, — объясняла хозяйка.

В коридоре послышался звонкий смех. Через секунду в комнату вошли девушки. Увидев нас, они смутились.

— Танечка, познакомьтесь, у нас гости, — сказала старушка.

Молодые, крепкие, но с усталыми лицами девушки разглядывали нас не без любопытства. У той, которую женщина назвала Таней, блондинки с голубыми глазами, нос был измазан глиной. Поздоровавшись, девушки побежали умываться.

Утром, когда я готовила завтрак, а товарищи в ожидании каши из концентратов весело разговаривали с девушками, во дворе забили в рельсу. Я решила, что это воздушная тревога. Сказала о своем предположении девушкам.

Таня засмеялась.

— Да нет, это нас оповещают о начале работы.

— Какой работы? Сегодня воскресенье, выходной день!

— А у вас на фронте разве есть выходные?

И девушки наперебой начали рассказывать, что в свободное от работы время они восстанавливают дома для трудящихся города. Вскоре они вышли из комнаты.

Выглянув в окно, я увидела Таню в сером брезентовом фартуке. Она несла ведро, штукатурную лопаточку и молоток. Один из лейтенантов сказал:

— Если девчата в тылу не отдыхают, то нам тем более надо спешить.

И мы после завтрака двинулись в путь.

В резервном полку шли усиленные занятия: люди готовились к новым боям, изучали новую военную технику. Я с радостью согласилась заниматься на курсах переподготовки, выпускающих артиллеристов-противотанкистов. Сбывалась моя заветная мечта. Я с головой ушла в изучение артиллерийского дела.

Из газет и сводок Совинформбюро мы знали, что немецко-фашистское командование бросило на наш фронт свои лучшие дивизии. На вооружении противника появились мощные танки «Тигр» и самоходные пушки «Фердинанд».

С замиранием сердца следили мы, курсанты, за ходом ожесточенных боев на Орловско-Курской дуге, хотелось скорее попасть на фронт.

Наконец мы закончили курсы переподготовки. Три лейтенанта и я получили направление в гвардейскую дивизию, сформированную из курсантской бригады в дни, когда враг стоял у стен Москвы. В настоящее время дивизия находилась в Чернянском районе, в лесу, на коротком отдыхе. Меня назначили в отдельный истребительный противотанковый дивизион, а моих спутников — в стрелковые полки.

По дороге мы встретили командира дивизии. Увидев группу офицеров, он остановил машину и обратился к нам:

— Новые?

— Да, идем с назначением.

— С какого фронта?

— С Северного Кавказа.

Посмотрев на меня, генерал спросил:

— А это что за вояка?

Я доложила по всем правилам устава:

— Товарищ гвардии генерал-майор, младший лейтенант Сычева прибыла во вверенную вам дивизию для прохождения дальнейшей военной службы на должность командира огневого взвода отдельного истребительно-противотанкового дивизиона.

Генерал рассмеялся.

— Ну, посмотрим, как будешь воевать. Если так, как докладываешь, то хорошо, а не справишься, отправлю обратно.

И стал расспрашивать, откуда мы, где воевали. Узнав, что и я была в боях, сказал:

— Вот и ладно, значит уже обстреляна, — и, посмотрев на мою юбку военного образца, тапочки (сапоги были в вещевом мешке) и белые носки, добавил: — Надо надеть брюки и сапоги.

— Есть, — ответила я.

На лесной опушке, заросшей кустарниками и высокой травой, размещался противотанковый дивизион майора Капустника.

— Где здесь командир дивизиона? — спросила я у проходившего солдата.

— А вот сидит, — ответил он.

Под ветвистым деревом у самодельного столика, склонив голову, сидел и что-то писал офицер. Гладко зачесанные набок черные волосы блестели на солнце. На плечи была наброшена простая солдатская шинель с полевыми погонами майора.

Я подошла и доложила о прибытии на должность командира взвода. Майор, прищурив глаза, внимательно посмотрел на меня.

— Откуда прибыли?

Я ему кратко рассказала о себе.

— Ну, хорошо, идите в штаб, оформляйтесь.

Через несколько дней я получила взвод, познакомилась с бойцами. Всерьез узнать каждого предстояло в боях. Сейчас главное — обучить их, и мы стали учиться.

Среди бойцов моего взвода была невысокая, худенькая, молчаливая девушка Аня Балашова. В первые же дни я увидела, что она пользуется во взводе большим авторитетом, разрешает все спорные вопросы, ее слово — закон для бойцов.

— Балашова считается хорошим наводчиком в дивизионе, — сказали мне в штабе.

Позже Аня рассказала, что война застала ее в девятом классе средней школы. Когда фашисты ворвались в-их село, она с отцом ушла в партизаны. Вскоре разведка партизан донесла, что в селе оккупанты согнали в сарай колхозников, подозреваемых в связях с партизанами, и подожгли его. Так были заживо сожжены ее мать и братья. Через некоторое время Красная Армия освободила их район, отец ушел на фронт. Часть, остановившаяся в их деревне, взяла ее работать на кухню. Она попросила перевести ее в батарею. Там стала подносчиком снарядов, постепенно изучила стрельбу из орудия, и ее сделали наводчиком.

— Хорошо, Аня, — сказала я ей, когда она закончила свой рассказ, — будем воевать вместе. Только без поблажек. Хотя ты девушка и добровольно пошла на фронт, но в боевой обстановке должна быть наравне со всеми.

— Да, да! — воскликнула Аня. — Мне нравится, когда во мне видят прежде всего солдата.

Позже я убедилась в храбрости Балашовой. Как- то в горячке боя, не надеясь на выдержку этой хрупкой девушки, я подбежала к ее орудию. Аня стояла у панорамы спокойная и какая-то торжественная. Ее почти детское лицо было бледно, тонкие губы плотно сжаты, чуть коротковатый нос нервно подергивался. Девушка подпускала на нужное расстояние бронированные фашистские машины и без промаха стреляла по ним.

...Пополнение дивизиона людьми продолжалось. Дней через десять после моего прихода в часть я зашла в штабную палатку. Начальник штаба капитан Фридман сидел на самодельной койке и разговаривал с незнакомым мне офицером.

— Знакомьтесь, Сычева, это ваш новый командир батареи.

Я поприветствовала старшего лейтенанта. Он представился, пожав мне руку:

— Бородин.

Среднего роста, загорелый, круглолицый, с быстрыми черными глазами, старший лейтенант произвел впечатление смелого и энергичного человека. Увидев на нем горнокавказское обмундирование, я спросила:

— Вы воевали на Кавказе?

— Да, пришлось побывать, — скромно ответил Бородин.

В разговоре выяснилось, что мы некоторое время служили в одной армии.

В тот же день Бородин должен был принимать батарею.

После обеда бойцы чистили сапоги, умывались, заправлялись.

— Давайте подошью воротнички, кому еще не подшила, — говорила Аня. — Сегодня командир дивизиона майор Капустник придет, будет новому комбату представлять батарею. Всем надо быть чистыми.

Девушка посмотрела вокруг.

— Ибрагимов, что это за заправка? Почему ремень болтается? А ну-ка, заправься хорошенько.

Вскоре последовала команда строиться.

— Смирно! Товарищ гвардии майор, по вашему приказанию первая батарея противотанкового дивизиона построилась. Докладывает командир второго взвода гвардии младший лейтенант Анаденко.

Командир дивизиона строго осмотрел бойцов. Те, кто воевал с майором, знали, что Капустник хороший артиллерист: в критические моменты боя он всегда на огневых, и ни один вражеский танк не пройдет там, где стоит дивизион майора. Грамотный и отважный офицер, он был чрезвычайно требователен к себе и подчиненным.

— Почему много небритых? — майор остановился против Ибрагимова. — Товарищ боец, два шага вперед, шагом марш!

Ибрагимов вышел из строя.

— Вы почему не бриты?

— Не успел, товарищ майор, — краснея, ответил Ибрагимов, — был в наряде.

— В чьем взводе этот боец? — обратился майор ко мне и младшему лейтенанту Анаденко.

— В моем, товарищ гвардии майор, — вытянулась я.

— И все небритые, наверное, из вашего взвода? После поверки зайдите ко мне!

Мне стало не по себе, краска залила лицо.

Через час я спускалась по ступенькам в землянку командира дивизиона.

— Вы почему не учите людей аккуратности? — сразу спросил меня майор, отложив газету, которую читал до моего прихода.

Я стояла навытяжку и не могла ничего возразить. Голубые глаза майора, казалось, впились в самую мою душу.

— Если боец неопрятный, значит он разболтанный и недисциплинированный, — сказал командир дивизиона.

— Виновата, товарищ гвардии майор, исправлюсь.

— Завтра я проверю у вас пушки, не такие ли они грязные, как бойцы.

Я молчала.

— У женщины-офицера бойцы взвода должны быть опрятны, как ни у кого. Учтите это.

Я сделала для себя вывод: в гвардейской части требовательность и дисциплина выше, чем в других частях, в которых я служила раньше. Надо и мне подтянуться.

Как-то утром, на поляне, недалеко от штаба, я проводила политбеседу с бойцами своего взвода. Начали обсуждать подвиг одного артиллериста, который во время танковой атаки, когда орудие вышло из строя, взял в руки противотанковые гранаты и бросился под танк.

Зашел спор: правильно ли поступил боец? Одни говорили — правильно, другие — неправильно. Я прервала спор и объяснила, что именно так и надо поступать каждому бойцу: если орудие вышло из строя — сам ложись под танк, взорви его, погибни, а не пропусти мимо себя.

Сидевший неподалеку заместитель командира дивизиона по политчасти капитан Питиримов слышал мое наставление бойцам и, как только закончились занятия, вызвал меня в штаб.

Я зашла в мелко отрытую землянку и доложила о прибытии.

— Садитесь, Сычева, — вежливо сказал капитан.

Я села на ящик от снарядов и с нетерпением стала ждать, что он скажет.

— Вот как вы учите своих бойцов?.. Не драться с врагом, не истреблять его танки, а бросаться под них?

Меня как кипятком обдало.

— Нет, товарищ капитан, вы меня не так поняли, — пробормотала я, опустив глаза.

— Тогда повторите, как вы объясняли бойцам, — глядя на меня в упор, приказал капитан.

— Я объяснила бойцам, что если орудие выйдет из строя или не будет боеприпасов, бери гранаты и бросайся под танк...

— Как вы можете учить этому бойцов? От вас я этого не ожидал. Другое дело, если в критический момент боя любовь к родине подсказывает бойцу отдать свою жизнь, отдать недешево — не за один танк, а за исход боя, за жизни многих боевых товарищей. Вам понятна ваша ошибка? — спросил капитан.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒