Смоленск—Вязьма 3 страница

— Я видел недавно фельд-атамана, - как бы между прочим заметил я, возвращая цидулю казаку. Оба моих собеседника снова незамедлительно вытянулись во фрунт.

— Как поживает его высокородие? – подчёркнуто бодрым голосом поинтересовался казак. Былой садизм улетучился из его глаз. То же самое произошло и с немногословным байкером. Сейчас оба карателя больше напоминали двух подобострастных коллежских асессоров из сатирического творчества Гоголя, на досуге увлекающихся ролевыми играми с надеванием портупей и шлёпаньем нагайками.

— Занят. Весь в работе, — несколько уклончиво сообщил я, вспоминая пинок, которым был награждён фельд-атаман. - Знаете ли, сейчас у всех столько дел, столько дел... Я и сам тут у вас буквально проездом.

— Ваше благоррррродие, — страшным голосом сказал байкер, глядя на меня добрыми глазами, — а что вы нам сразу тугамент не показали? Мы вам чуть было рыло не начистили!..

Позеленевший от ужаса казак спешно остановил его жестом.

- Мы ведь тут порядок наводим, - торопливо затараторил он. – Это дело такое, сложное.

- Вот что. У меня сегодня здесь дела. Высокое, — указал я пальцем наверх, на ветви клёна, - поручение. Поезжайте куда-нибудь и до вечера не возвращайтесь. И не сильно рассказывайте о том, что я у вас тут был, а то фельд-атаман будет недоволен.

— Сделаем в лучшем виде! — заверил меня приободрившийся казак. — Ни одной живой душе...

С преувеличенной молодцеватостью казак и байкер загрузились в свой мотоциклет, и, завернув вокруг клумбы лихую петлю по скверу, укатили вдаль, унося с собой противный треск прохудившегося глушителя. В сквере снова стало тихо и пустынно. Негромко зашумел ветер в ветвях деревьев. Одинокий кленовый лист, кружась, опустился перед вырезанным из шины лебедем, словно подношение осени.

Торопиться мне было некуда. Следующая электричка в Москву шла только в двенадцатом часу. Тем не менее, я не хотел злоупотреблять своим везением. Возможно, фельд-атаман уже мчался по моим следам. Я покинул сквер каучукового лебедя, направляясь к станции.

Знакомая мне мотоциклетка стояла у той самой калитки, где плевался мужик в телогреечном пальто. На сей раз калитка была пуста, а из-за высокого, обшитого ржавой жестью забора на всю улицу слышался голос казака.

— Ах ты чёрт немецкий, турецкого черта брат и товарищ! — доносилось до меня. — Какой ты, к чёрту доносчик, а? Ты знаешь, под кого ты нас подставил?Раздался странный глухой стук, словно на землю упал мешок с картошкой.

- Ты под москвича нас подставил! Специально сделал это, да? Волчара, ну-ка пропиши ему как следует!

За высоким забором раздалось чьё-то неразборчивое бормотание, прерванное звуком сильного удара.

— Думал, что мы его схватим, нагайками отделаем, а потом нас на свекольные поля отправят, да? Воли захотел, да? Я тебе сейчас такую волю покажу!

Снова раздался удар. Послышались сдавленные ругательства. Я заглянул во двор и покачал головой. Представшая перед моими глазами отвратительная сцена ультрапатриотизма выглядела, как нечто среднее между кинофильмом «Заводной апельсин» и рассказом «После бала».

- Ваше благородие… - остановил свою руку казак-каратель, поворачиваясь ко мне.

- Я же ясно сказал: вы здесь больше не нужны, - как можно более холодно сказал я, - но, видимо, указания Канцелярии президента игнорируются двадцать восьмой казачьей сотней. Сам собой возникает вопрос о состоянии дисциплины в вашем подразделении... Полагаю, что в Москве будут сделаны оргвыводы...

— Ваше сиятельство, я вас умоляю! — заорал казак, падая на колени и пытаясь поцеловать мой ботинок.

Я отшатнулся и закрыл калитку. Кажется, она ударила карателя по лбу.

Станция была пуста, лишь два человека сидели на лавочке вдалеке. Над ними поднимались сизые клубы сигаретного дыма; тяжёлый, гнетущий сознание запах табака доносился даже до меня. Я приобрёл билет в кассе, попутно заметив, что камера видеонаблюдения на углу здания ненастоящая. Мне предстояло уехать, но, к сожалению, здесь ещё жили люди, которые не могли покинуть этот посёлок образцового патриотизма. На душе было какое-то смешанное чувство.

По дороге проехал грузовик с триколорным флажком над кабиной, и снова стало тихо. На краю скамейки, прямо под объявлением «В связи с требованиями транспортной безопасности, нахождение пассажиров на станции допускается лишь за 10 минут до отправления поезда», лежала старая, полуторанедельной давности газета «Можайские известия». Крупный заголовок, посвящённый выборам, привлёк моё внимание. Я взял газету и убрал её к себе в сумку.

Вдалеке раздался гудок. К перрону подкатила электричка в уже знакомых цветах российского флага и с шипением распахнула передо мной свои двери. Россия будущего имела ряд недостатков, но поезда в ней всё-таки ходили по расписанию. Я покинул станцию, уложившись в отведённый мне правилами десятиминутный лимит пребывания на ней.

Днём в вагонах было немноголюдно. После того, как посёлок образцового патриотизма остался позади, я с облегчением вздохнул. На дерматине сиденья кто-то романтичный написал фломастером фразу «Я плавала в океане его глаз, а он топил меня». Я дважды перечитал надпись; меня поразил тонкий лиризм её жестокости. Я попытался представить девушку, написавшую эти слова, но тщетно. Передо мной вставали то холодные немигающие глаза тайного полицейского, то жуткий взгляд опричника, то перекошенное от свирепости лицо казака. Попытка вспомнить взгляд девочки из шестнадцатой школы тоже не увенчалась успехом. Я пожал плечами и повернулся в окно. Думать не хотелось. Мне оставалось только смотреть на то, как за окном мелькала Россия, сливаясь из тысяч картинок в одно общее всеобъемлющее впечатление. Погода понемногу улучшалась. Между облаков снова и снова мелькало солнце.

Двери вагона внезапно открылись. Из тамбура вошёл мужчина в какой-то затёртой чёрной куртке. На вид ему было лет сорок. Глаза мужчины почему-то виновато бегали из стороны в сторону; правая бровь была недавно рассечена. Почему-то он сразу направился ко мне и сел напротив.

— Как вы оцениваете стабильность нашей внутренней политики? — внезапно начал он, наклонившись ко мне.

— Что? — переспросил я.

— Да, я полностью с вами согласен. Наш президент — полный денатурат... простите, я хотел сказать, дегенерат. Вы тоже так считаете? Очень приятно. Я — официальный уполномоченный Пентагона. Давайте создадим тайное общество. Я расскажу вам, как поджигать полицейские машины. Встретимся завтра в условленном месте. У меня с собой будет канистра низкооктанового...

— На вас форменные брюки с лампасами, — холодно сказал я.

Мужчина опустил взгляд и покраснел.

— Это действительно так заметно? — спросил он расстроенным голосом. — А я-то думаю, почему мне никто не верит.

— Бросается в глаза, — подтвердил я. За это утро я уже успел преизрядно насмотреться на мундиры самых разных образцов. Мой собеседник, который так и не успел представиться, скрестил ноги и прикрыл лампасы руками.

— Вы не подумайте плохого, я не такой, — оправдываясь, начал он. — Я просто за квартиру триста тысяч коммуналки задолжал, больше всех в нашем подъезде. Вот меня и вызвали в полицию, мол, твой долг уже тянет на уголовку. Если не хочешь сесть, то походи по рынкам, поговори с людьми, создай экстремистское общество, а потом сдай его нам. Общество посадим, а тебе простим долг за квартиру, потому что способствуешь выполнению плана по раскрытию. Ну, меня у нас, в Кубинке, все знают, вот и езжу на электричках…

- И как, удаётся? – нейтральным голосом спросил я. Мужчина горестно обхватил голову руками, обнажая лампасы.

— Какое там! Меня ограбила шпана в Тучково, в Голицыно меня избили, а в Одинцово чуть не выбросили из поезда. И никакого толку. Никто не верит. Езжу зайцем, но уже нарвался на восемь тысяч штрафа.

— Неужели полиция вам не дала проездной?

— Что вы!

— Но почему же вам тогда выдали брюки?

Мужчина снова покраснел.

— Эти брюки, — смущаясь, начал он, — я нашёл на ведомственной помойке. Иду из полиции, смотрю – кто-то их выбросил. Хорошие такие, их еще носить и носить. Только на заднице сильно протёрлись Вот я их и вытащил... У меня семья... Работы нет... Въезд в Москву не разрешают... Надеть нечего... У нас всему подъезду из-за долгов отопление не включили...

Жизнь в России будущего за недолгий срок сделала меня тёртым калачом.

— Скажите — сказал я, — а вы не боитесь, что вас посадят вместе с вашим экстремистским обществом? Или что вам в электричке не попадётся агент тайной полиции? Они будут очень рады встретить официального уполномоченного Пентагона, ведь у них тоже наверняка есть план по раскрываемости…

У моего собеседника одновременно открылся рот и расширились глаза. Сейчас он стал похож на тургеневскую девушку, оказавшуюся в ночном клубе на каком-то особенно фривольном конкурсе.

— А знаете, — еле вымолвил он, — я об этом даже не задумывался...

Пряча от меня взгляд, он поднялся с сиденья и удалился (его брюки действительно были сильно протёрты сзади). По всей видимости, мои слова надломили в незнакомце веру в человечество. Со стуком сомкнулись двери тамбура, и в вагоне снова воцарилась тишина.

Чтобы скоротать дорогу, я решил посмотреть, о чём извещалось неделю назад в Можайске. Достав из сумки газету, я развернул её.

Прежде всего, город готовился к областным выборам. Всю первую полосу занимало огромное объявление, которое и привлекло моё внимание на станции:

ВЫБОРЫ 2057

ЖИТЕЛЬ РЕГИОНА!

ПРИЙТИ И ПРОГОЛОСОВАТЬ –

ТВОЙ ГРАЖДАНСКИЙ ДОЛГ ПЕРЕД РОДИНОЙ

КАЖДОМУ ПРОГОЛОСОВАВШЕМУ НА ИЗБИРАТЕЛЬНЫХ УЧАСТКАХ

ВЫДАЁТСЯ МИСКА СВЕКОЛЬНОЙ ПОХЛЁБКИ И 500 ГРАММ СОЦИАЛЬНОГО ХЛЕБА

Мелкий шрифт внизу, словно стыдясь сам себя, извещал об административной ответственности за неявку.

Я перевернул страницу и пробежал взглядом новости местного значения. Отопительный сезон уже начался, запасов торфа в котельных должно было хватить, как минимум, до начала декабря. Полиция оштрафовала женщину за владение холодным оружием (газета заботливо напоминала, что все кухонные ножи длиннее двадцати сантиметров приравнены к холодному оружию и подлежат немедленной сдаче в уполномоченные органы). Кроме этого, опричной службой был закрыт можайский клуб элитарного кино (за это какому-то капитану дали звание майора). Оказалось, что синефилы смотрели на дому нецензурную версию кинофильма "Иван Васильевич меняет профессию": из неё не была вырезана реплика "с-бака кр-мский х-н". Меня удивило даже не то, что эта фраза считалась нецензурной, а факт того, что газета рискнула напечатать её, пусть даже и в несколько сокращённом виде. Скользнув взглядом по социальной рекламе, призывающей вступать в добровольческую полицию («Добровольческие отряды: всегда на страже духовно-нравственных ценностей нашего общества!», гласил их девиз), я перелистнул страницу.

Мы постепенно приближались к Москве. Поля борщевика сменились оставленными под паром, а нежилые деревянные дома — обитаемыми белокирпичными. На их место приходили пятиэтажные панельные дома, построенные сотню лет назад, но держащиеся до сих пор. Пятиэтажки сменялись девятиэтажками, а вслед за ними появлялись всё новые и новые высотки.Как сильно разросся город, поразился я. По идее, это ещё было Подмосковье, но мне казалось, что мы едем через огромный многоэтажный спальный район, который время от времени плавно превращается в другой. Я ещё никогда не видел в одном месте столько циклопических домов, стоящих максимально близко друг к другу. Было непонятно, что же пугает меня больше: колоссальность этих бетонных зиккуратов, или же их бесконечность? Сколько людей сейчас жило в этих огромных каменных джунглях, где жители соседних домов, казалось, могут приветствовать по утрам друг друга рукопожатиями с балконов?

На какой-то станции за Баковкой мы, не останавливаясь, пронеслись мимо электрички, что увезла меня из Вязьмы. Я сразу узнал её по лозунгу «Россия-великая страна». Все пассажиры были выстроены на одном из перронов в несколько шеренг под вооружённой охраной. Люди в чёрной форме с красными нашивками «Госгвардия» на спинах действовали жёстко и эффективно. Я успел заметить, что какого-то сопротивляющегося парня силой волокут по перрону, завернув ему руки за спину болевым приёмом, возможно, тем же самым, которым вчера меня пугал Алексей. Госгвардия явно кого-то искала: у выстроенных в шеренги пассажиров проверяли документы, снимая отпечатки пальцев странным прибором размером с дипломат. Двое гвардейцев били кого-то резиновыми дубинками перед строем; мне показалось, что это был пассажир тамбура, похожий на Квазимодо. Кинологи удерживали овчарок, рвущихся с поводков. Я отвернулся от окна, не искушая судьбу, и стараясь не задумываться, кого же ищут люди в чёрной форме с красными нашивками.

Электричка торжественно проехала над шестнадцатиполосным МКАДом, словно пересекая пограничный мост. Я приехал в Москву.

За окном проносились дома, дома, улицы, промзоны, машины, люди, облака, солнце и снова жилые дома. Иглой уходил в облака обелиск. Столица была огромна. Что ждало меня здесь?

Электричка изогнулась, выезжая к мосту. Москва-река несла свои серо-стальные воды вдаль. С грохотом мы перескочили на тот берег. Небоскрёбы, стоявшие здесь, были настолько высоки, что их было невозможно рассмотреть из окна. Поезд проехал совсем близко от них. За окном появилась какая-то многоуровневая развязка, которая тотчас превратилась в отгороженную трехметровыми щитами дорогу. Смотреть стало некуда.

Железная дорога, по которой мы ехали, внезапно разделилась стрелками на боковые пути, разошлась в стороны рельсами, словно куст хризантем, возникающий из одного побега. Это был Белорусский вокзал.

Мы прибыли к отдельному перрону для электричек. Я взглянул на соседние пути: калининградского поезда нигде не было. Возможно, он прибыл днём, пока я обедал хлебом и водой в посёлке образцового патриотизма, хотя с такой же, если не большей долей вероятности я мог предположить, что он до сих пор находился в Вязьме после утренней битвы. Я вспомнил раннее утро, когда всё пошло на сдвиг, и мне пришлось оставить и плацкарт, к которому я так привык за недолгие часы путешествия, и спецсостав с хорошей едой и плохими людьми. Судьба была необратима.

Я ступил на плитку перрона и снова, в который раз за эти сутки, решительно пошёл вперёд. Дорожный анабазис подходил к концу.

Москва

Здесь в роли эпиграфа должна была находиться

цитата из песни «Вторая ария Ивана»,

в исполнении группы «Сектор газа»,

повествующей о путешествии

Ивана Царевича к Кащею Бессмертному,

однако автор не решился разместить здесь эту цитату

по причине её полнейшей нецензурности.

И вот я, войдя в режим «нас не догонят», благополучно добрался четырьмя поездами до Москвы. Конечно, все они несколько уступали прославленному японскому экспрессу «некомими синкансен», но, не мог не признать я, российские железные дороги честно выполнили свою главную функцию. Я в столице. Моя телепортация завершилась.

Это прекрасно, но что же теперь следует делать дальше, спросил я себя? В гостиницу с моими документами нельзя. Может быть, отправиться по адресам московских друзей, если они ещё там живут? Или пойти к ДК Горбунова, чтобы встретить Светлану? Или отправиться на Старую площадь, как требовал Алексей? Я понадеялся, что во время битвы в поезде канцелярист не сильно пострадал.

Путешествие завершилось тем, что я пришёл к финишу, абсолютно не имея при этом никакой цели. Человек в чёрном рекомендовал мне эту поездку для того, чтобы ощутить биение жизни. Безусловно, мне удалось прочувствовать это биение самым непосредственным образом, но что же делать теперь?

В здании вокзала перед рамами металлоискателей с вывеской «Визовый контроль» выстроилась длинная очередь. Несколько сотрудников не то полиции на транспорте, не то ещё какой-то службы проверяли у людей документы. Я уже привычным движением показал издали удостоверение сотрудника Канцелярии, и спокойно миновал кордон. Один из служащих любезно открыл для меня створки турникета; я кивнул ему в знак благодарности. Толкнув сопротивляющуюся дверь, я вышел наружу.

Бывшая площадь Белорусского, а ныне, как это следовало из огромной надписи на здании, Минского вокзала встретила меня городским шумом, запахами автомобильных выхлопов и невероятным количеством спешащих людей. Перед входом в метро выстроилась просто невообразимая очередь. У дверей, где стоял наряд полиции, висели два больших стенда:

«ВХОД В МЕТРО ТОЛЬКО ПО ПАСПОРТУ ГРАЖДАНИНА МОСКВЫ»

«ПРЕДЪЯВИ ВЕЩИ К ДОСМОТРУ»

Поразмыслив, я решил прогуляться пешком. Всё же, у меня не было паспорта москвича, и я не хотел проходить ещё один пост контроля, где могли бы присмотреться к моим бумагам. У меня не было желания рисковать, подвергаясь второй проверке документов за десять минут; на ум мне пришло воспоминание о досмотре вязьминской электрички. К тому же, я хотел посмотреть на Москву надземную. Ноги сами развернули меня направо и понесли вперёд.

Я шёл по Тверской улице к Кремлю. Я смотрел на Москву, а Москва смотрела на меня, коренного провинциала. Москва смотрела на меня десятками окон, чистых и пыльных, открытых и затворенных, больших, в человеческий рост, и маленьких, словно слуховые окошки чердаков. Москва смотрела на меня горящими фарами автомобилей и сложенными из десятков светодиодов фасетчатыми глазами светофоров. Москва смотрела на меня глазами сотен пешеходов, что спешили куда-то по делам в этот осенний день. Москва смотрела на меня мельком, пробегая и тут же скатываясь взглядом с меня, как ртуть сбегает с вощёной бумаги. Я шёл по Тверской улице к Кремлю.

Как всё это странно, сказал я себе. Я прибыл сюда из прошлого и за сутки вжился в этот странный и во многом непонятный мне мир. Очень многое удивило меня, многое показалось странным, но при всей своей необычности – собранным в одну систему, словно мозаика из тысячи кусочков. Самым удивительным было то, что во всём этом можно было существовать. Люди жили, и даже как-то радовались своему бытию. Отчего-то мне вспомнилась картина «Всюду жизнь». После моего суточного путешествия четырьмя поездами, это было прекрасной аллегорией России будущего.

В России жить можно, резюмировал я, и тут же развернул свою мысль: а в Москве ещё и нужно. Столичность незримо ощущалась во всём. В людях: в быстрой и уверенной походке москвичей, в выражении их лиц, в какой-то целеустремлённости, что была присуща каждому из прохожих и свидетельствовала о том, что в глубине каждого из них скрывается какая-то московская мечта, что незримо и гарантированно отличает жителя метрополии от провинциала. В зданиях: в огромных, облицованных по-осеннему холодным мрамором высотках, с дверьми подъездов высотой в два этажа, с окнами в фигурном обрамлении, с мемориальными досками, свидетельствующими о том, какие славные события происходили здесь и какие вершители истории когда-то смотрели на Москву из этих окон. Даже в автомобилях: ухоженных, многочисленных, солидных, многих — с заменёнными эмблемами производителей, но в прекрасном состоянии. Казалось невероятным, что всего в паре часов езды отсюда люди получают зарплату просроченными продуктами и надевают брюки, найденные на помойках, а люди в чёрной форме бьют резиновыми дубинками тех, кто пытается проникнуть в этот рай. Да, я действительно попал в другой, лучший мир. Это была столица, сконцентрировавшая в себе всю страну, собравшая в себе всё, что было в пределах досягаемости, и превратившаяся в ведро лучших сливок на цистерне обезжиренного молока.

Половину полос Тверской ремонтировали. За сетчатым забором было видно, как трудолюбивые рабочие укладывают тяжёлые мраморные плиты на проезжую часть. Из-за этого ремонта вся оставшаяся часть Тверской стояла в чудовищной пробке, которой не было видно ни конца, ни края. Бесконечная колонна неподвижных машин уходила в обе стороны, сколько хватало взгляда.

Тротуар улицы уже был переложен. Изумительный белоснежный мрамор, по которому я ступал, казался брошенным в пропасть осенней слякоти.

Откуда-то повеяло восхитительным ароматом свежей выпечки. Повинуясь даже не интуиции, а желанию подкрепиться, я свернул в булочную, где на прилавках лежали кренделя, слойки, плюшки, сдобы, пироги, пирожки, и прочие произведения пекарного искусства. Назвать всё это великолепие хлебобулочными изделиями означало бы опошлить истину. Я так и не рискнул этого сделать.

— Дайте, пожалуйста, курник, — обратился я к молодой симпатичной девушке с убранной набок чёлкой и небольшой мушкой на носу. Мне даже в голову не пришло спросить, сделан ли курник из пшеницы и не соевая ли внутри курица? Это показалось мне таким же неуместным, как поинтересоваться возрастом девушки с чёлкой. – И ещё чай.

— Пажаалуйста! — ответила девушка, непривычно для меня произнося букву «а».«а», и с широкой улыбкой выдала мой заказ. Мне показалось непривычным, что с меня в этот раз не взяли никаких пошлин или сборов. Я разместился за небольшим столиком возле окна и с аппетитом съел свой обед. Как я и ожидал, это был прекрасный курник без малейшего намёка на какието добавки. Москва встретила меня гостеприимно.

В углу на специально оборудованном столике под флагом России находился телевизор. У чёрно-белого ведущего отсутствовала не только мимика, но и пластика движений; то ли невидимый баллон раздувал его изнутри, то ли костюм, напоминавший по фасону деревянный бушлат, был мал ведущему сразу на пять размеров. Своим абсолютно неподвижным корпусом и странно поднятыми плечами он так напоминал манекен, что я не без чувства ностальгии вспомнил музыкальный клип на песню «Домо аригато, мистер робот». Глаза у робота попеременно то вспыхивали, то угасали, подобно огонькам новогодней гирлянды (это напомнило мне металлический барельеф медведя на локомотиве калининградского поезда). На заднем фоне телестудии виднелась надпись «Пятая колонна и происки стран Запада, как первоисточник всех проблем России». Звук был выключен, и понять, о чём говорит механически двигающий челюстью робот, похожий на суррогатного Кашпировского, было совершенно невозможно. Над телевизором висело объявление:

Дорогие посетители нашей булочной!

К сожалению, мы вынуждены соблюдать федеральный закон

«О телетрансляциях в местах общественного питания»,

Но в нём не сказано, что у телевизора

должен быть исправен динамик.

Желаем вам приятного отдыха! Наслаждайтесь тишиной!

Это объявление выглядело весьма фрондерски, что определённо обрадовало меня. Воздух свободы всегда опьяняет, предостерёг я себя от падения в пучину эйфории. Почему-то мне вспомнился универмаг в посёлке образцового патриотизма и штурм электрички в Можайске. Как знать, может быть, эта милая девочка, что широко улыбнулась мне, одна из тех утренних пассажиров, что ехала со мной в давке и тесноте рабочего поезда? Ты сейчас ешь курник, а она вернётся домой и будет ужинать соевым салатом с фасолью? Не забывай, что твои приключения с загранпаспортом, красной корочкой и кучей денег позволяют увидеть Россию в привилегированных условиях.

Ощущая приятную тяжесть после сытного обеда, я вышел наружу, в мир броуновского людского движения. Я подошел к Бульварному кольцу и остановился на переходе. Кольцо стояло в такой же бесконечной пробке, как и Тверская, так что при желании я мог бы спокойно перейти улицу, пролезая между машинами.

Рядом с переходом возвышался огромный пёстрый щит с социальной рекламой. Сторона, обращённая к Минскому вокзалу, лаконично сообщала:

«ТВОИ НАЛОГИ – БОГАТСТВО РОДИНЫ»

Сторона, направленная к Кремлю, была более красочной. На ней располагалась огромная фоторепродукция с какого-то сельскохозяйственного парада. Колонна бравых парней в форме маршировала с лопатами наперевес. Почему-то этот кадр вызвал у меня ассоциацию с крестьянским восстанием. Внизу шла большая надпись:

«НАРОД, НЕ ЖЕЛАЮЩИЙ КОРМИТЬ СВОЁ ПРАВИТЕЛЬСТВО,

БУДЕТ КОРМИТЬ ЧУЖОЕ».

ОТТО ФОН БИСМАРК

Я услышал неприятное, резкое кряканье автомобильного спецсигнала и оглянулся. По мраморному пешеходному тротуару Тверской улицы ехали пять джипов, каждый из которых был покрыт сусальным золотом. Это выглядело очень впечатляюще. На секунду мне показалось, что я оказался в клипе какого-то американского рэп-исполнителя и что сейчас из позолоченных джипов выйдут высокие подтянутые негры, которые будут мастерски играть в баскетбол, а стройные девушки с афрокосичками начнут зажигательно танцевать хип-хоп под ритмичную музыку, льющуюся из большого серебристого магнитофона.

— Дорогу патриарху Симону, — - произнёс искусственным голосом громкоговоритель на одной из машин. — Расходимся, расходимся, поживее!

Да, это было даже не нью-йоркское гетто. Я, как и остальные пешеходы, шагнул к стене здания. Наверное, так же воды Красного моря расступились перед ветхозаветным Моисеем. Слева от меня, почти упираясь в меня локтём, стояла рыжеволосая девушка в зелёном пальто. Я чуть отодвинулся в сторону, пропуская её в более безопасное место, где в стене здания была небольшая ниша. Девушка благодарно кивнула мне, и я почувствовал себя рыцарем, защищающим прекрасную даму от дракона.

Золотой кортеж проехал в полуметре от меня; я увидел своё отражение в пронесшихся передо мной дочерна тонированных окнах. У отражения были большие удивлённые глаза. Всё же, не каждый день в полуметре от тебя проезжает патриарх.

Как удивительно контрастна Россия, поднял я бровь, протискиваясь между машинами, стоящими на переходе. Увидеть и понять страну и Москву оказывалось таким же нереальным делом, как обнять слона одним движением.

Впрочем, увиденная мною жизнь столицы вселила в мое сердце надежду. Можайск сопьётся от безработицы, а Ржев превратится в город образцового патриотизма; Курилы продадут Японии, а Забайкалье достанется в вечную аренду Китаю; начнёт умирать с голоду вологодская деревня и вспыхнут бунты на Урале, но, несмотря на всё это, столица уцелеет и будет жить дальше, сохранив в себе сердце страны. Она останется нетронутой, словно крепость посреди сожжённого врагами города, она превратится в ковчег, способный выдержать натиск стихии, разметавшей всю страну, и, не мог не подумать я, в своём величии Москва однажды станет надгробным памятником России.

Я прошёл мимо богато украшенного здания, немного напомнившего мне Арсенал в Старом городе Гданьска. Очевидно, это была мэрия. Прямо у входа стояла роскошная резная карета чёрного полированного дерева, запряжённая шестёркой оленей. Стоящие на запятках лакеи в идеально сшитых бархатных ливреях брусничного цвета даже не посмотрели на меня. Не желая показывать свою провинциальность, я прошёл, не оглядываясь, словно каждый день только и делал, что ходил мимо карет, запряжённых оленями.Один из четвероногих посмотрел на меня внимательным грустным взглядом, словно хотел что-то сказать. Отчего-то я вспомнил виденного утром каучукового лебедя; хоть и не ценной бандеролью, но я всё-таки добрался до Москвы, а он остался в кленовом сквере.

По другую сторону Тверской, возле памятника основателю Москвы, шёл какой-то митинг. Над толпой реяли флаги. Оратор рычал в микрофон так, что было возможно разобрать только что-то наподобие «прррредатель ррррродины оскорррррбляет патррррриотов». Я подумал, что эти слова звучат подобно логопедическому упражнению для развития дикции.

«Требуем справедливой судебной расправы над «писателем» Б.!», увидел я на одном из плакатов, который держали сразу трое митингующих. Не без труда я вспомнил критическую статью во вчерашней газете. Казалось, что я прочитал её год назад. Похоже, что создателю книги «Энтерпрайз» в Днепре» предстояло не по своей воле перейти к жанру бандитского романа и в скором времени обогатить сокровищницу отечественной литературы такими шедеврами, как «Писатель на шконке», «Баланда для патриота» и, если повезёт, «Свекольное поле амнистии». Где-то в глубине себя я вспомнил, что и сам уже было морально готовился писать мемуары под заглавием «Наш дом – Сибирь», но не стал развивать эту мысль.

Дорога шла под горку. Впереди, в кристально чистом акварельном небе, словно два маяка, виднелись башни Кремля. Неужели вот она, цель моего пути? Для чего я вообще здесь?

Неторопливым шагом я вышел к Манежной площади и замер от удивления. Кремль почти не изменился за прошедшие годы. Даже огромные спирали из колючей проволоки поверх стен не бросались в глаза. Куда как более заметным и удивительным был шестиметровый сухой ров, идущий вокруг Кремля и заполненный проволочными заграждениями почти доверху. На углу, возле круглой башни, чьё название я так и не мог вспомнить, стояла вышка. На ней, за маскировочной сеткой виднелись фигуры часовых и что-то непонятное, напоминавшее станковый пулемёт

Ступая по брусчатке мимо знака нулевого километра, я вышел на Красную площадь. Сухой ров уходил дальше, к Москве-реке. На месте мавзолея располагался серый бетонный дот. С его крыши в небо вздымались спаренные стволы малокалиберных зенитных пушек.

Я стоял посередине Красной площади, греясь в лучах рыжего осеннего солнца. В десятке метров от меня, перед рвом, располагался невысокий, примерно по грудь, забор из колючей проволоки. Судя по небольшому искрению и лёгкому запаху озона (я с чувством ностальгии вспомнил, что в детстве точно так же пахло от телевизора), по нему шёл ток. Небольшие таблички извещали, что проход категорически запрещён а к нарушителю будет немедленно применено оружие. Похоже, надо было идти на Старую площадь. Я не вполне знал, где она располагается, но почему-то предположил, что это в противоположной стороне от Нового Арбата.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒