Смоленск—Вязьма 2 страница

— Сестра, — напряжённо собрав остатки вежливости, сказал тайный полицейский, — не мешайте нам воздавать кесарю кесарево, а не то я лично отлучу вас от бюджета!..

В беседу вступил мужчина с резиновым шлангом в руках.

— Слышь, друг, — несколько панибратски заявил он, глядя исподлобья. — Давай ты не будешь так говорить, а? Ты сейчас оскорбляешь церковь. Давай мы сейчас выйдем из вагона, и я тебе популярно всё объясню.

В наступившей тишине стало слышно, как где-то далеко заревел тепловоз. Медленным движением тайный полицейский распахнул плащ и вытащил из кобуры пистолет с корпусом из чёрной пластмассы.

— У меня в руке украинский пистолет, — очень чётко проговорил он, не поднимая дуло. — Я тебе сейчас выстрелю в голову, скажу, что это были бандеровцы, и мне за это ничего не будет.

— Убери ствол, — зло сказал опричник, расстёгивая мундир. Под ним была видна кожаная кобура цвета пережжённого кирпича.

Он резко повернулся ко мне и, грубо схватив меня за плечо, попытался потащить вперёд Это не удалось. Все присутствующие сбились тесной толпой, преграждая опричнику пути отхода. Общественные силы пришли в движение.

— Я сказал, вали с дороги, — грубо бросил опричник черносотенцу.

— Куда пошёл? - резко заговорил человек с двумя гвоздиками, делая ещё один шаг вперёд. – Полковник, живо гони сюда БТРы! Огонь на подавление!

Танкист сорвал с пояса рацию.

— Рота, к бою!..

Он не успел договорить. Тайный полицейский резко шагнул вперёд и с размаху ударил его в лоб рукояткой пистолета, словно кастетом. Полковник пошатнулся и начал медленно оседать на сиденье, хватаясь за голову.

И тут началась драка.

Всё произошло внезапно, как сход лавины. Вот кричит горнолыжник, а через секунду снежный фронт уже мчится по склону горы. Я успел только разобрать, как генерал с гвоздиками на шевроне начал выворачивать приёмом самбо пистолет из руки тайного полицейского. В этот же момент опричник выпустил меня, и, схватив со столика приглянувшийся мне ещё вчера жирандоль, с размаху ударил им по голове преградившего путь черносотенца. Во все стороны брызнуло осколками хрусталя.

Дальше разобрать то, что происходит в вагоне, было невозможно. Ведомый не то интуицией, не то чувством самосохранения, я полз под столиками и сиденьями вдоль стены. Позади раздавались глухие неритмичные удары, словно незримый шаман с силой бил в бубен. Раздалось несколько крепких ругательств; просвистела и замолчала нагайка. Очевидно, битва созвездий на погонах была в самом разгаре. Проползая под последним столиком, я услышал жуткий звук: хрустели очки министра иностранных дел. Видимо, в конфликт уже оказались вовлечены гражданские структуры. Одновременно с этим раздалось зловещее шипение. Поднимаясь с колен, я увидел, что женщина в монашеском одеянии поливает клубок дерущихся генералов газом из баллона. Белые клубы взметнулись, накрывая собой людской ком. Как можно незаметнее я проскользнул в дверь и исчез, оставляя добрые сердца и погоны позади. Мне повезло: перефразировав старую пословицу, я мог с полным основанием заявить, что у семи генералов арестант на свободе.

Левая нога отдавала болью при каждом шаге: я очень неудачно подвернул стопу, пролезая под одним из столов, поэтому перейти на бег не получалось. Краем глаза я увидел своё отражение в зеркале на стене: у меня горели глаза и я выглядел крайне перекошенно.

Вагон-ресторан плацкартного поезда был пуст, а буфетная стойка – закрыта большой и очень прочной ставней. На висячем замке, словно стражник, сидел упитанный таракан. При моём появлении он зашевелил усами, но не сдвинулся с места. Следят, автоматически подумал я.

Надо было придумать, что делать дальше, и придумать немедленно. Генералы уже могли прийти к консенсусу, чтобы броситься за мной с новыми силами. Деньги и документы бережно лежали у меня в сумке, а вот куртка, к сожалению, осталась в купе. О возвращении не могло быть и речи, но снаружи уже откровенно холодало.

Размышляя так, я оказался в следующем вагоне. Зерновой дембель Олег, кормилец родины, крепко спал на своей полке, тяжело дыша. Я остановился на секунду.

Что же я делаю, подумал я, снимая с крючка его камуфляжную куртку. Так нельзя. Нехорошо грабить своих соотечественников, даже если ты служишь в президентской канцелярии. Теряя драгоценное время, я выудил из сумки морковную пятитысячную банкноту и сунул Олегу в нагрудный карман дембельской расшитой рубахи. Не скажу, чтобы это очистило мою совесть, но в данной ситуации это было наибольшее из возможного. Олег не проснулся.

Давно не стиранная и зашитая в трёх местах камуфляжная ватная куртка была мне немного великовата. У перехода в вагон, который когда-то вёз меня через Литву, я остановился. От генералов я ускользнул, но какой-нибудь рьяный лейтенант безопасности вполне мог поджидать меня в плацкарте у моего первоначального места. Развернувшись, я выскользнул на перрон, покидая поезд. Левую ногу снова кольнуло.

Здесь было немноголюдно и холодно; я спешно накинул капюшон куртки, укрываясь от холода и бдительных людских глаз. В утренних сумерках рыжели фонари. Далеко-далеко позади, в конце поезда виднелись многочисленные фигуры в форме. Очевидно, там караулили младшие чины, ожидавшие того момента, когда высокое начальство придёт к консенсусу касательно моей судьбы. Где-то глухо рычали моторы незримых бронетранспортёров. Снова залаяла собака, которую держал на поводке один из бойцов. Я отвернулся и, слегка хромая, пошёл по перрону, стараясь не привлекать внимания.

Вряд ли мне удастся скрыться в России будущего. За мной всё равно придут, почему бы не теперь? С моим загранпаспортом я далеко не уеду. Если бежать, то куда? Обратно? А если вперёд, в Москву? Ведь таинственный Человек в Чёрном зачем-то отправлял меня в Москву. Я уже почти забыл о том, с чего всё это началось, а ведь ещё не прошло и суток. Угораздило же меня с лукавыми советчиками. Было бы хорошо вернуться обратно в своё время, но Человек в чёрном почему-то не спешил забирать меня.

Я помотал головой, словно пытаясь вспомнить прошлое утро. Это никак не удавалось. Далёкий рассвет на берегу Преголи сейчас казался сновидением, полузабытым под напором реальности. В настоящий момент я находился на перроне в Вязьме, и вокруг был 2057 год. Да и может быть, вся моя прошлая жизнь приснилась мне? Может быть, её вообще никогда не было, а есть лишь Вязьма, перрон, залитый рыжим светом фонарей, и генералы, дерущиеся вдалеке? Окружающая меня действительность была столь же реальна, как и я сам. Нужно было действовать самостоятельно.

Я спешно прошёл мимо вагона, в котором я уехал из Калининграда. У входа в него стояла незнакомая мне молоденькая проводница худенького телосложения, настороженно глядящая большими испуганными глазами в сторону правительственного поезда и стоящих там силовиков. Короткая стрижка делала её похожей на мальчика. Внезапно мне стало очень жаль её. Я провёл в России будущего всего один день, и мне этого хватит лет на пятнадцать вперёд (а если не хватит, то прокурор добавит), но вот стоящая возле вагона худенькая несчастная девочка проживёт в этом концлагере всю свою жизнь, точно так же как и все те, с кем меня вчера свела судьба.

Меня пронзило острой досадой сожаление: я так и не договорил с соседками по плацкарту о многих вещах. Да что там, ведь я даже и не попрощался; скорее всего, мы больше никогда не увидим друг друга. Наше знакомство уйдёт так же неотвратимо, как стоящая по левую руку электричка от перрона...

Электропоезд Вязьма—Москва отправляется через две минуты! — громко сообщил динамик. Впереди передо мною был коридор перрона, зажатый между электричкой и калининградским поездом. — Повторяю...

Повторять не было необходимости. Не раздумывая, я поднялся по ступеням хвостового вагона электрички, где красовалась золотая надпись «Россия — великая страна!». Оглядев на прощание Вязьму, я шагнул внутрь, не дожидаясь момента, когда генералы помирятся и пойдут меня искать.

Обстановка здесь безусловно уступала правительственному поезду, но всё же вагон выглядел неплохо: пластмассовая исцарапанная облицовка стен, холодно-зелёный кожезаменитель сидений со множеством заплат, портрет президента над входом, (кто-то пририсовал ему длинные клыки, чёрные очки и череп посередине лба), государственный герб над выходом, разбитый макет видеокамеры сбоку и множество свободных сидячих мест. Я удобно устроился возле окна. Меня удивил осквернённый портрет президента; храбрость неизвестных хулиганов одержала верх над изобилием государственных контролирующих органов.

Не особенно осознавая, что же я делаю, я расстегнул сумку и заглянул в нее. Да, все было на месте: загранпаспорт, телефон, пачка денег. Я Я смог вздохнуть спокойно, только когда поезд отправился в путь и вокзал исчез позади. В самом деле, день начался очень нелегко и неприятно. Если бы Россия встречала под Вязьмой каждого завоевателя так, как встретила сегодня меня, то и Наполеон, и фон Бок ушли бы отсюда несолоно хлебавши.

Всюду жизнь; вот, теперь ты увидел, какова она на самом верху власти, сказал я себе. Но ведь и внизу общественной лестницы не лучше! Тебя съедят и там и там, и в лучшем случае, ты поедешь на Сахалин, описанный ещё Чеховым. В этом будет что-то героическое, чего никогда не окажется в мордовских свекольных полях. Отчего-то на ум пришла старая-старая песня, придуманная в несуществующей ныне стране:

Я играю на мандолине,

Это самый итальянский инструмент.

Я мечтаю жить на Сахалине,

На Сахалине мандолинов нет.

Билет до Москвы обошёлся мне в семьсот пятьдесят рублей. Примерно столько же составили казённый сбор за продажу билета в электричке и какая-то безымянная пошлина минтранспорта. Я отсчитал нужную сумму невыспавшемуся контролёру в синем нейлоновом жилете и получил билет. Кроме него, мне насыпали полную пригоршню мелких монет на сдачу. К счастью, рубли, двушки и пятаки были очень лёгкими, так как представляли собой штампованную жесть. Мне определённо понравилось это словосочетание, неплохо, хотя и несколько цинично характеризующее отечественную валюту. Встряхнув кучу брактеатов на ладони, я убрал их в сумку, надеясь, что их острые края не прорежут материю, и вернулся взглядом в окно.

Снаружи светлело. Было непонятно, это ещё длятся сумерки пред рассветом, или же облака не пропускают к земле уже поднявшееся солнце?

Ужасно хотелось пить. К сожалению, в сумке больше не было ничего съедобного. В боковом кармане обнаружился сложенный вчетверо лист бумаги. Я развернул его, пытаясь вспомнить, откуда он взялся. На чистой стороне размашисто был написан лозаннский адрес. Ах да, вчера ночью его дал мне Харон. Мне показалось, что это было месяц назад. Я перевернул бумагу. На обратной стороне синел гриф «для служебного пользования». Это был кусок какого-то циркуляра министерства по охране государственных тайн. Невидящим взглядом я пробежал по строкам.

«В соответствии с законом „О здравоохранении“ считать гостайной эпидемию цинги в НарьянМаре...»

«В соответствии с законом „Об экологии“ считать гостайной факт выброса в воздух сорока тонн хлора в Стерлитамаке при аварии...»

«В связи с приближающейся годовщиной обвала Крымского моста воспрепятствовать памятным мероприятиям, их участников судить за нарушение гостайны…»

Небрежно скомкав лист бумаги, я бросил его обратно в сумку. В вагоне ктото дремал, прислонившись к окну, ктото негромко разговаривал.

Гдето в начале вагона призывно зашипела открываемая бутылка. Наверное, пиво, подумал я, облизывая пересохшие губы. Кто же будет пить минералку в электричке? Я оглянулся. Трое мужчин маргинального вида, словно сошедших со страниц поэмы «Москва—Петушки», разливали по затёртым пластмассовым стаканам чекушку газированной водки. Запахло резиной, словно в вагон вошёл взвод тайной полиции в плащах.

Электричка с каждой остановкой заполнялась всё больше и больше. По всей видимости, ранним утром все ехали в Москву на работу. Уже в Гагарине все сидячие места оказались занятыми. Одна свирепого вида бабушка, опирающаяся на свою тележку, пристально оглядела вагон, после чего, оценив мой интеллигентный вид, подобралась ко мне и, тяжко вздыхая, начала сверлить меня глазами. Я просто был вынужден уступить ей место. Как знать, сказал я сам себе, может, эта бабушка — моя ровесница, рождённая в далёком 1990 году? Может быть, когда-то давно мальчики наперебой хотели потанцевать с нею на школьной дискотеке под песни «Оранжевое солнце» или «Кислотный диджей», а теперь она зачем-то ни свет ни заря едет в Москву, и во всём мире у неё больше никого нет?

Мы приехали в Можайск, где мне стало страшно от обилия людей на перроне. Штурм электрички напомнил абордажную сцену из фильма про пиратов Карибского моря. Я поймал себя на желании забаррикадировать чем-нибудь вход из тамбура в вагон, но было уже поздно: врата распахнулись под натиском. Глядя на то, как волнами врываются всё новые и новые пассажиры, я ощутил себя защитником средневекового города, где осаждающие с топорами в руках только что разбили ворота, и уже готовы грабить и разорять всё на своём пути. Людской поток заполнил вагон, притиснув меня к вагонной стене, и электричка снова отправилась в путь.

С какой грустью я вспомнил покинутый плацкарт! Не приди госслужбы по мою душу, я бы сейчас сидел на полке, любовался бы на рассветную страну, беседовал бы с соседками, вместо того, чтобы стоять сейчас в спрессованном людьми вагоне, страдая от затёкших ног, и оберегать сумку от любителей ущипнуть пассажиров за кошелёк

Мимо меня протиснулся к выходу уже проснувшийся контролёр, и я потянулся вслед за ним. В тамбуре раздавался грохот колёс.

Открыв дверь между вагонами, контролёр обернулся и посмотрел на меня.

- Курить запрещено, - почему-то сказал он мне и ушёл.

В тамбуре было свободнее; прижавшись к стенам, двое парней сомнительного вида обсуждали не то недавнее соревнование по рукопашному бою, не то ночное ограбление. От них несло табачным дымом. На одном была давно не стиранная вязаная шапка с полуоторвавшейся нашивкой в виде двуглавого медведя. Накинутый на голову капюшон плотной толстовки делал второго похожим на Квазимодо. Парень как-то недружелюбно поигрывал в руке ножом-бабочкой.

Я отвернулся, глядя на пейзаж за стеклом. Одновременно хотелось есть, пить и спать. Маргинальный вид моих попутчиков по тамбуру вызвал у меня смешанные чувства. Мне почему-то показалось, что я, хоть ещё не арестован и не осуждён, уже нахожусь в вагонзаке, который уносит меня всё дальше и дальше на восток, и нет ничего, кроме бесконечного поезда и бесконечной России, и мы так и будем бесконечно ехать триколорной стрелой через полуразвалившиеся нищие города, обменивая газированную водку на сигареты и отбиваясь баграми от голодных медведей… Вот так, сказал я себе, я всего за один день стал частью своей великой страны, разделив с нею богатство и бедность, всевластие и бесправие…

Снаружи замелькали какие-то дачи и дома. Электричка снова начала замедлять ход. Почему-то мне отчётливо захотелось выйти. Я надеялся найти в этом городке что-нибудь жаждоутоляющее и подкрепить силы перед последним рывком до Москвы. Кроме этого, я рассчитывал, что около полудня электрички будут более свободны. Несмотря на эти плюсы, существовала опасность того, что меня уже ищут, а прятаться лучше в толпе, чем на безлюдной станции.

Как бы то ни было, двери электрички с шипением закрылись позади меня, и она яркой трехцветной стрелой умчалась вдаль. Второй раз за это утро я покинул поезд и остался один на асфальтированном перроне, ограждённом забором с уже знакомыми сообщениями о зоне транспортной безопасности.

Станция была небольшой. На здании, сбоку от входа, красовалась новая блестящая табличка:

ПОСЕЛОК ОБРАЗЦОВОГО ПАТРИОТИЗМА

Что-то странное и противоречивое было в новеньком блеске этой таблички, закреплённой поверх затёртой штукатурки откровенно ненового здания, какой-то удивительный исконно русский контраст объекта и надписи на нём. Таким же затёртым, как и штукатурка, был и почтовый ящик, висящий на стене.

Я спустился по бетонной лестнице и оказался на улице. Здесь, возле станции, стояла заброшенная будка с давно выцветшей надписью:

ПУНКТ АНТИЭКСТРЕМИСТСКОГО НАДЗОРА

Все окна в ней были разбиты, и оттуда доносился характерный запах подворотни. На передней стене будки кто-то размашисто написал неприличное слово; вслед за этим ещё кто-то дорисовал вертикальную черту в первой букве, и теперь пункт надзора нёс на себе крупную надпись «Жуй». От глагола в повелительном наклонении мне ещё больше захотелось есть. Я огляделся.

Вдалеке справа виднелось здание характерного административного вида, на котором развевался флаг. Пожалуй, мне туда сейчас не следовало идти. Слева, неподалёку от станции, я увидел вывеску «Универсам». Пожалуй, это было то, что нужно.

Магазин располагался в одном здании с почтой. Надпись на синем ящике для писем извещала, что выемка и перлюстрация корреспонденции осуществляются по вторникам и четвергам. В окне почты висело рукописное объявление

МАРОК НЕТ

Вывеска на дверях магазина сообщала, что «в связи с введением контрсанкций торговый дом „Чувак“ не обслуживает президента США и членов Сената». При всём богатстве воображения я даже не мог представить себе, как же должна помотать президента США жизнь, чтобы он был вынужден посетить этот милый сельский магазинчик, у двери которого сидел и вылизывал лапку огромный чёрный кот. На одну секунду пушистый зверь прервался и посмотрел на меня изумрудными глазами. Открывая вздохнувшую дверь, я подумал, что коту явно не хватает примуса и кепки.

Универсам был небольшой, вместивший в себя всё, что может понадобиться человеку в дачном посёлке Конечно, я не нуждался в удобных кирзовых сапогах сорок четвертого размера (почему-то здесь были только такие), новых граблях или же керосиновом фонаре «летучая мышь». При виде двух сортов минеральной воды я испытал ощущение золотоискателя, наткнувшегося на рудную жилу. Ситуация с продуктами была несколько хуже. Имеющиеся в продаже буханки хлеба выглядели так грозно, что из них можно было сложить крепостной вал. При одном взгляде на пирожки у меня в зубах заныли пломбы. По этим же причинам я отказался от покупки печенья, напоминавшего мелкую терракотовую кафельную плитку, которой в СССР выкладывали полы в подъездах и общественных банях. Безобидно выглядели колбасы, но меня крайне смутило то, что каждый из батонов значился как «продукт мясорастительный». Не найдя «Черняховской», состав которой был мне хотя бы известен, я решил воздержаться и от колбас. Молоко, несмотря на надпись «стопроцентное натуральное», квалифицировалось как молокосодержащий продукт. Скептически посмотрев на эмалированный поддон с синими свиными копытцами, я перешёл к стеллажу с горячительным. Богатый выбор спиртных напитков меня тоже не прельстил, равно как и ассортимент лежащих неподалёку откровенно синтетических сыров неестественного парафинового цвета. Я подумал, что обо всех этих продуктах можно было бы написать прекрасную статью для журнала «Химия и жизнь», но употреблять их в пищу не представлялось возможным.

— Посоветуйте что-нибудь съедобное, - обратился я к печальной продавщице, завернувшейся в ситцевый платочек, из-под которого выбивалась русая коса. Прямо над кассой красовалась табличка, извещавшая, что в соответствии с федеральным законом граждане Москвы обслуживаются вне очереди. К счастью, здесь не было ни очереди, ни граждан Москвы. После недолгой консультации я приобрёл буханку чёрного хлеба второй категории за сто рублей и бутылку минеральной воды за сорок. Ещё тридцать рублей какого-то сбора ушли в федеральный бюджет.

Выйдя на улицу и посмотрев на чёрного кота (он грелся в лучах ноябрьского солнца, на секунду вынырнувшего из-за облаков), я направился в сторону виднеющегося вдалеке сквера со скамейками. Удивительно, но посёлок выглядел практически безлюдным. Вдалеке мелькнул чей-то силуэт и исчез. Приложив силу, я открыл минералку и залпом выпил треть бутылки, не обращая внимания на странный железистый вкус.

Я шёл по улице, огибая лужи. Это не очень помогало. Грязь под ногами растекалась в стороны, и мне порою казалось, что я иду по пластилиновому миру. Очень быстро мои ботинки приобрели такой вид, что никто не мог бы определить их зарубежное происхождение. Это порадовало меня. Я подумал, что в дембельской куртке и таких ботинках я выгляжу достаточно незаметно, и не вызову особых подозрений, шагая через этот район индивидуальной и весьма пёстрой частной застройки.

Стоявший в открытой калитке небритый мужчина, одетый в телогреечного вида пальто, грязную трикотажную шапку и спортивные брюки, неприятно покосился на меня и плюнул на дорогу с удивительно мерзким звуком.

— Тут людям жрать нечего, — донеслось мне в спину, — а он штаны иностранные носит, пижон хренов.

Сквер был небольшим, полным опавших кленовых листьев; по нему гуляла лишь женщина с коляской. Сломанная ручка коляски была тщательно обмотана синей изолентой. В центре сквера располагалась клумба, аккуратно огороженная вкопанными в землю автомобильными шинами. Погода и время не пощадили яркие краски, которыми они когда-то были покрашены. Посередине клумбы находился большой белый лебедь, изготовленный из такой же шины. Вся композиция немного напоминала Стоунхендж. У лебедя были большие и грустные глаза голубого цвета. Мне на секунду показалось, что он хочет улететь отсюда, но, осознавая невозможность этого поступка, страдает от обречённости своего бытия, будучи уже не шиной, но ещё не птицей.

Невдалеке стояла таксофонная будка с выбитыми стёклами. Из любопытства я заглянул туда. На пластмассовом корпусе телефона крепилась яркая, по всей видимости, недавно закреплённая табличка:

ЗАКОНОПОСЛУШНЫЙ ГРАЖДАНИН

НЕ БУДЕТ СКРЫВАТЬ СВОЙ РАЗГОВОР

ОТ ПРАВООХРАНИТЕЛЬНЫХ СЛУЖБ

Табличка фрагментарно, точно в японском хентае, закрывала нарисованный кем-то непристойный рисунок. Даже здесь существует цензура, подумал я, разворачиваясь.

После целого дня в поездах с их стуками, скрипами и шипениями здесь было удивительно тихо. Я расположился на скамейке, сделанной из доски, поставленной на два пенька, вытянул ноги и приступил к завтраку.

Хлеб оказался относительно съедобным и даже перебивающим вкус минеральной воды. Конечно, это был совсем не правительственный вагон-ресторан, но всё же я относительно сносно позавтракал, и жизнь показалась мне лучше. Можно было немного отдохнуть. До следующего поезда в Москву ещё оставалось время.

Вдалеке послышался приближающийся треск мотоцикла. Женщина, гулявшая по скверу с коляской, оглянувшись, быстрым движением развернула коляску и исчезла. У меня появилось неприятное предчувствие, и я поднялся со скамейки.

По дороге, радостно бурча, приближался потрёпанный мотоцикл с не менее потрёпанной люлькой. За рулём был колоритный байкер в воинском стальном шлеме устрашающей раскраски. Его кожаный жилет нёс цвета российского флага, что меня уже совершенно не удивило. В пристёгнутой коляске (на ней сбоку шла надпись «С нами Бог») сидел одетый в камуфляжную форму казак лет двадцати пяти. Широченная папаха на его бритой голове напоминала шляпку гриба. Широкие, проклёпанные металлом кожаные портупеи, надетые на каждого из ездоков, выглядели вульгарно, придавая своим обладателям крайне двусмысленный вид.

— А кто это у нас тут ходит в зарубежных штанах? — поинтересовался грозным голосом казак, вылезая из люльки и сбрасывая на шею мотоциклетные очки. На его поясе покачивалась свёрнутая нагайка. Слез с мотоцикла и байкер. В его руке тускло блеснул свинцовый кастет. Моё неприятное предчувствие воплотилось в полную реальность. В самом деле, отбиться от этих двух весьма агрессивных и корпулентных парней мог разве что Хон Гиль Дон, но, к моему глубокому сожалению, земля русская редко рождает Хон Гиль Донов.

Неужели это происходит со мной? Может, я стал главным героем военного фильма про мужественного советского разведчика, закинутого в тыл врага…

- А кто это у нас тут родину не любит? - продолжал надвигаться на меня казак.

…про разведчика, которому удалось уйти от погони, но на месте явки его уже ждёт жандармерия на мотоциклах…

- Документы предъявил. Быстро, - приказал казак, беря в руки нагайку. От него отвратительно разило подсолнечными семечками и пивом. – Чтоб я знал, кому сейчас морду набью.

...и бравый жандарм, посверкивая нагрудной бляхой и держа руку на кобуре с пистолетом, властно требует:

- Аусвайс!

Стоп. Аусвайс у меня был. Я вытащил руку из сумки и, надеясь, что она не сильно дрожит, предъявил удостоверение сотрудника третьего отделения канцелярии президента Российской Федерации.

Мои собеседники всматривались в удостоверение ровно одну секунду. На их лицах пробежала целая гамма чувств, достойных Отелло, мавра венецианского. В следующий миг они упали передо мной на колени, словно паруса, у которых подрубили канаты.

— Ыыы! — закричал казак, отбивая земной поклон. С него свалилась папаха. — Ваше благородие, простите нас, неразумных, попутал нас бес окаянный, навёл дьявольское марево, затуманил глаза проклятый враг рода человеческого!..

Байкер молчал, лишь осеняя себя крестным знамением. Делал он это невероятно быстро, не выпуская при этом кастета из рук.Чёткость его отработанных движений почему-то вызвала у меня милитаристскую ассоциацию с солдатом, подающим патроны в скорострельный пулемёт.

...— Ефимка нас подкузьмил, на вас науськал, предатель и провокатор, — продолжал казак в промежутке между поклонами. — Звонит нам, говорит, ходит тут шпион американский, смуту сеет и стабильность колышет. А тут ещё утром пристали цидулю от фельд-атамана, что антихрист идёт, вот мы и бросились как можно скорее, чтобы о нашей родине порадеть.

— Полноте, полноте, — незаметно для себя самого я перешёл на боярский язык. — Вставайте. Кто вы вообще?

—Мои собеседники поднялись, отряхнув колени от кленовых листьев. Казак поднял папаху и, перед тем, как надеть, вытер её о кору дерева.

- Младший урядник Д. двадцать восьмой карательной казачьей сотни! — представился он, вытягиваясь во фрунт и сворачивая нагайку кольцом.

— Яррррроволк Светозаррррррович! — пророкотал байкер голосом мотоцикла, потерявшего глушитель. – Байк-клуб «Ррррррусь Мотоциклетная». Добррррровольная вспомогательная полиция.

— Несем здесь, в районе, государеву службу, следим за порядком, охраняем родину денно и нощно! – продолжил казак-каратель. - Только, ваше благородие, вся сотня третьего дня отправлена под Ржев. А то ишь что там удумали: крамольные разговоры ведут, на выборы не ходят, родину не любят! Вот наших туда и отправили порядок наводить да людей уму-разуму наставлять.

- И как?

- Стараемся, не щадя живота своего! — заверил меня казак, звякнув медалями. На его рукаве тускло сверкнул наградной крымский щит. —Полный порядок. Враг не пройдёт.

Одновременно, не сговариваясь, казак и байкер погрозили кулаками в сторону запада, грозно рыча.

— Тут до нас, ваше благородие, — продолжил казак после этого нехитрого ритуала, — полный разброд был. Девки ходят простоволосые и в брюках, мужики неподпоясанные, пост не соблюдают, на воскресную службу не ходят, родину не любят! Ну, мы тут быстро порядок навели!навели…

Во время этого монолога глаза у казака приобрели странный блеск. Человек с таким блеском в глазах мог бы стать прекрасным персонажем книги маркиза Донасьена де Сада. Пожалуй, мои новые собеседники не зря носили свои кожаные портупеи.

- …любо-дорого взглянуть! – продолжил казак, зловеще блестя глазами. - На каждом здании висит флаг, в каждом доме на красном месте портрет президента и герб. Как заходишь к кому домой, так все сразу поют гимн. На воскресной службе яблоку негде упасть, даже пришлось заказывать новую партию отчетов об исповедях, а то уже писать не на чем! А тут с утра прислали цидулю, мол, идет с запада антихрист...

— Что там у вас за цидуля? — поинтересовался я. Казак вытащил из внутреннего кармана бумагу и протянул мне. Похоже, это было нечто среднее между приказом, циркуляром и ориентировкой. Сверху на листе размещался прихотливый герб с копьями, щитами и знамёнами.

«Доблестные казаки, защитники Родины от супостатов видимых и невидимых!

В эти славные дни, когда наша Родина цветёт, как донская степь, подлые враги-чернокнижники из замка трёх королей призвали по нашу душу антихриста, о чём было знамение схимонаху Валаамского монастыря. Антихрист идёт на Москву через благословенные минские земли, поражая всё на своём пути. Узнать его легко. Его десница окрашена в бело-красный цвет, ею он крушит нашу духовность. Его шуйца...»

Я не сразу вспомнил, что так в старину называли левую руку.

«Его шуйца несёт карминово-белые цвета, она поражает наших людей, губя их жизни и судьбы. Правая пята антихристова - жёлто-синяя, ею он топчет и попирает наш русский хлеб, жизнь и пищу нашу. Левая же пята, с полосами и звёздами, страшнее всего, поелику сокрушает власть августейшего господина президента, что дана нам от Бога. Антихристово смрадное дыхание отравляет реки и колодцы, его взгляд сжигает хаты и посевы, несёт антихрист на Русь-матушку горе и погибель. Там, где он пройдёт, двадцать лет не растут цветы и не поют птицы.

Каждому казаку, что встретит антихриста, приказываю, не щадя жизни своей, арестовать врага рода человеческого и отправить в штаб. За поимку вышеназванного обещаю выдать десять любых медалей, пузырь водки да тысячу рублей серебром.

По благословению Патриарха всея Руси Симона фельд-атаман Первой Казачьей армии И.»

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒