Смоленск—Вязьма 4 страница

На слове «августейший» Харон попытался скрежетнуть зубами. Ему это не удалось, и его пальцы стиснули рукоять трости.

- Вы – это козырной туз в карточных играх Кремля. Вы – это выход за границу. Вы - явление, за которое начнётся грызня, - медленно и очень отчётливо говорил Харон. – Вас сделают калифом на час. Вы будете мостиком, который перебросят через границу, но вы тут же превратитесь в короткое замыкание, которое сожжёт вас. Вы вознесётесь на такую высоту, что никто не позволит вам оставаться там. Возможно, что однажды вас не станет. Разумеется, это не будут какие-то дурацкие методы из прошлого. Никто не будет сыпать вам теллур в чай или угощать сигаретами с гексогеном. Идеальное политическое убийство — это когда вас на машине собьёт сын прокурора. Он наверняка будет несовершеннолетним. Следствие установит, что вы сами бросились к нему под машину, желая нанести вред члену семьи госслужащего. Это классика...

— Почему вы мне говорите об этом? — настороженно спросил я.

Снова смех. Сейчас это показалось мне слишком театральным.

— Потому, что вы дурак. Вы садитесь играть в карты с шулерами государственных масштабов. Вам говорят, что на кону судьба России, но на самом деле там ваша жизнь.

— А для чего вы мне это говорите?

На этот раз Харон не засмеялся.

— Чтобы вы не падали в пропасть так быстро! — наклонился он в мою сторону. Его пальцы снова с силой сжали рукоять трости. — Бегите, при любой возможности — бегите. Попробуйте выйти в Орше и добраться до границы. Угоните машину. В крайнем случае спасайтесь на электричках. Не верьте никому, даже мне, даже себе. Если вас пошлют за границу — соглашайтесь на все, а потом просто не возвращайтесь оттуда. Останьтесь там, откуда вы приехали.

— Вы говорите очень смелые вещи, — сказал я. В самом деле, еще никто так прямо не предупреждал меня о грозящей опасности.

— Я тоже дурак. Мой отец говорил мне: «Беги! Бери пример с меня!» К тому времени он уже вывел почти все свои деньги за границу и сам уехал туда. Как назло, у меня тогда был невиданный карьерный рост. Ещё один выгодный транш, ещё один крупный откат, говорил я себе. Свою жену я отправил рожать во Францию. Я бы никогда не доверил своего ребёнка отечественной медицине. Мой сын к тому времени уже учился в Лондоне, в прекрасной частной школе. Через неделю границы закрыли навсегда. Мне сказали, что у меня родилась дочь, и это всё.

Он перевёл дыхание и тяжело сглотнул.

— Я едва помню своего сына, и я никогда не видел свою дочь. Наверное, она сейчас чуть постарше вас. Вы не представляете, насколько это страшно — оказаться отрезанным от своей семьи. Я богат, я очень богат. Но что толку от моих денег? Нет, вы не знаете того, что знаю я, - произнёс он, перенапрягая мышцы лица. Казалось, что со мной сквозь мрак тысячелетий разговаривает мумия. — И вы не видели того, что видел я. Но вы можете меня понять. Все те идиоты, что едут с нами, даже не представляют, что когда-то было по-другому. Предел их мечтаний — это дача в Крыму и «бентли» тридцатилетней давности. Они даже не могут представить себе, что такое – счёт в Швейцарии, вилла во Франции, образование в Лондоне, лечение в Израиле и яхта на Канарах. О чём можно говорить с такими людьми? Я чувствую себя диким волком, который рассказывает той-терьерам о жизни на свободе.

Харон закрыл глаза на секунду, словно вспоминая далёкую молодость. По его щеке прокатилась слеза.

- Я учился в Лондоне. Передо мной был весь мир. Своё совершеннолетие я отмечал в Куршавеле, на Лазурном берегу Франции. Тогда я пил коньяк, который был в семь раз старше, чем девушки, которые помогали мне праздновать совершеннолетие. Впрочем, стоили они примерно одинаково. Я катался по Куршавелю на папиной машине, и вся жизнь была открыта передо мною… У меня было всё, а теперь я одной ногой в могиле, и журналисты будут плясать на моих костях, — медленно продолжал Харон. — Я сделал невиданную карьеру, но социальный лифт не поднимает на верхний этаж. Никто из посторонних не может войти снаружи в Бессмертный список, а оттуда к себе не зовут.

— Куда войти? — спросил я.

Харон ответил не сразу, изучая меня пристальным взглядом. Похоже, я первый раз за вечер смог удивить его по-настоящему.

— Вы правда этого не знаете? Я удивлён. Как смешно! Бессмертный список — это люди, для которых за границей закупаются геронтологические лекарства. Президент и все его двадцать друзей. С семьями наберётся человек сто пятьдесят. Прогресс обогнал Россию. За границей живут двести лет. Для этого есть удивительные препараты. Поэтому вся Россия работает на лекарства для этих... — здесь Харон употребил ряд выражений, которые бдительный цензор 2057 года мог бы квалифицировать как тяжкое оскорбление должностных лиц. Лекарства недорогие. По крайней мере, сейчас. Четверть века назад на их закупку тратился весь бюджет страны. Сейчас благодаря достижениям зарубежной фармацевтики они стоят копейки. Пять миллионов рублей в месяц — это смешная цена за жизнь. В России много денег. Хватило бы на лекарства всем нам, всему правительству. Вот только Бессмертные не горят желанием впускать посторонних в свой уютный клуб людей, имеющих право на закупку зарубежных лекарств. Им разрешено жить. А мне нельзя, и я умираю от рака.

Харон неприятно, гулко и противно закашлялся. Это было похоже на стук комьев земли, падающих на крышку...

Он тяжело вздохнул и продолжил.

— Вы поедете за границу, — уверенно сказал Харон. — А я, замминистра, пойду в Каноссу. Я умоляю вас...

Открыв портфель из чёрной блестящей кожи, Харон выдернул какой-то документ и написал на обороте несколько строк. Его рука дрожала.

— Этого мне уже не простят, но я рискну. Я умоляю вас, найдите мою семью. Вот адрес виллы, которая была у моего отца. Швейцария, неподалёку от Лозанны. Надеюсь, они ещё живут там. Они могут оказать влияние. Наш президент пойдёт на всё, что угодно ради международного признания. Умоляю вас, просите за меня. Может быть, моя семья сможет договориться о том, чтобы меня выпустили за рубеж. Это моя последняя надежда, один шанс из ста.

— Мне пора спать, — честно признался я, поднимаясь со стула. Был третий час ночи. — Если меня выпустят за границу, то я помогу вам. Держитесь.

Харон не ответил. Острые плечи дёрнулись. Раздался всхлип.

Мне внезапно на ум пришло одно воспоминание о газетном репортаже.

- Скажите, - спросил я, ещё не осознавая всей бестактности своего вопроса, - а это не вы тогда на совершеннолетие катались по Куршавелю на «ламборгини гайярдо», въехали в один ночной клуб через витрину, заказали всем присутствующим шампанское, потом оплатили разбитое стекло, обмыли от осколков машину коньяком «хеннеси» и уехали? Я помню, как-то читал про это в интернете…

Харон зарыдал каким-то исступленным, истошным, раздирающим грудь рёвом, рёвом человека, который когда-то катался по Куршавелю на обмытом коньяком «ламборгини гайярдо», а сейчас вынужден ехать в купе минского поезда. Упав лицом в подушку, он начал судорожно бить по ней сухоньким кулачком.

С моей стороны это было уже действительно жестоко. Пробормотав себе под нос какое-то извинение, я торопливо вышел.

Когда я наконец вернулся в своё купе, то увидел, что меня на полу ждут знакомые белые тапки с гербом. Моя ветровка висела на крючке. На столе лежал билет с золотым тиснением. Постель уже была расстелена. Похоже, что ключи от моего купе имелись не только у меня.

Я открыл окно и с жадностью вдохнул холодный, уже ноябрьский воздух. Протиснуться наружу не удалось бы никоим образом, но у меня ещё оставалась возможность хотя бы дышать свежестью.

С превеликим наслаждением я скинул ботинки. Бархат ковра на полу приятно охлаждал уставшие за день ноги. Повернув щеколду на двери, я устроился поудобнее на мягкой полке. Спать почему-то не хотелось.

Вспомнив, что у меня в сумке лежит газета, я решил просмотреть её Прямо под заголовком «Российская государственная газета» крупный шрифт извещал, что все сведения, изложенные в газете, составляют государственную тайну третьей категории. Лицам, не имеющим соответствующей группы допуска, категорически запрещалось знакомиться с изложенными здесь материалами. Для сомневающихся имелась отсылка к неизвестной мне статье Уголовного кодекса, где в скобках значилось зловещее «до пяти лет».

Подумав, я всё же решил читать дальше, надеясь, что я, как государственный советник второго класса и третьего отделения канцелярии президента, всё же обладаю нужным допуском. К тому же, сказал я себе, раз эта газета лежит в свободном доступе, то видимо, читать её не возбраняется всем пассажирам правительственного поезда.

Эта газета значительно отличалась от прочитанных мною ранее. В материалах чувствовалась какая-то честность.

Главной темой первой полосы были недавние выборы в регионах. Выборы прошли замечательно, за исключением того, что на них никто не пришёл. Жители Брянской, Волгоградской, Калининградской, Нижегородской и других областей отнеслись крайне халатно к выборам. Хуже всего было в Тверской области, где фактическая, а не «приписанная» явка составила всего два процента.

Полным ходом шло обсуждение налоговой реформы. Видные финансовые деятели утверждали, что от имеющегося двадцатипятипроцентного подоходного налога граждане уклоняются, просто работая «вчёрную». Преодолеть это затруднение планировалось с помощью новых акцизов, пошлин и сборов, избежать которых было значительно сложнее. Помимо этого, финансисты предлагали использовать автомобильный опыт и ввести обязательное страхование жизни, здоровья и жилья всех жителей России.

Целый разворот была посвящен своеобразному боксу по переписке между весьма высокопоставленными лицами. Дело заключалось в том, что вице-премьер по гражданскому надзору с большой гордостью недавно представил августейшему президенту программу поголовного вживления микрочипов всему населению России. Эти микрочипы, содержащие в себе сведения о федеральном номере носителя и его других данных, должны были значительно упростить надзор за общественной безопасностью. Президент всецело одобрил эту программу.

Следующая статья показывала, что жизнь чиновника в России нелегка. Так, трагедией закончился визит премьер-министра во Владимир. Правительственный кортеж во время поворота отклонился от маршрута движения на полметра, и машина застряла в яме, прикрытой картоном с нарисованным асфальтом. Пока вытаскивали автомобиль, премьер вышел наружу. По драматичному стечению обстоятельств в этот момент с трёх домов начали отваливаться листы бумаги с нарисованной кирпичной кладкой.

«Где же тот капремонт города, на который мы выделили вам деньги?» — поинтересовался премьер у градоначальника. Последний зарыдал, бессвязно повторяя слова «Госдеп США», «всюду вредители» и «зарубежные агенты влияния».

Подул ветер, и с одного из домов унесло крышу. В падении она сорвала огромный тент, закрывающий вид на две пятиэтажки, сгоревших ещё в прошлом году.

«Я жду вас через месяц в Кремль на Игру, — холодно сказал премьер. — И я сделаю все, чтобы именно вы достали из портфеля бумажку с крестиком».

Вслед за этой новостью шла большая статья, словно извлечённая из журнала «Домашний Умелец». Она начиналась со слов о том, как важно иметь чувство меры в оптимизации выделенных средств.

«Экономить на имитациях просто преступно. Вы можете оптимизировать в свой карман вплоть до девяноста процентов бюджета, — сообщал автор, — но при этом ваше положение будет шатким. Трагедия во Владимире служит ярким тому примером. Что стоило градоначальнику брать чуть меньше? Оставшейся в бюджете разницы вполне бы хватило на подсыпку шлака под асфальтокартон. Хватило бы и денег для надёжного крепления бумаги с рисунками кирпичной кладки. Мэр решил сэкономить и на этом, закрепив её на двусторонний скотч. Проделывать такую халтуру в ожидании приезда премьер-министра было очень рискованным шагом»

Далее шёл длинный ряд практических рекомендаций, которые позволяли за пару недель привести запущенный город в относительно приемлимый вид при помощи ДСП, кирпичей, краски и пенопласта.

Вслед за этим шли судебные новости. Российское правосудие столкнулось с непростым случаем: где-то на свадьбе в Москве семеро граждан Исламского Государства Северного Кавказа стреляли в воздух из автоматов Калашникова. Адвокаты ссылались на то, что это допускается федеральным законом «О защите народных традиций граждан ИГСК». Сторона обвинения возражала: фигуранты дела стреляли прямо на крыльце Измайловского ЗАГСа, а не на минимально предписанном расстоянии в пятьсот метров от ближайшего учреждения власти. Помимо этого, задержанные не имели при себе требуемой законом аптечки. Прокуратуре, требовавшей для нарушителей пятнадцать суток общественных работ, возражали сразу пять видных северокавказских политиков, обвиняя обвинителей в излишней и неправосудной строгости, за которой явно просматривалось неуважение к традиционным ценностям северокавказских народов. Один из высказывавшихся в ультимативной форме требовал, чтобы судьи немедленно принесли публичные извинения перед несправедливо оклеветанными жертвами российской юстиции, прозрачно намекая, что жители ИГСК могут стрелять не только в воздух. Другой же политик разразился впечатляющей по накалу эмоций обличительной речью. В пяти предложениях он смог употребить словосочетание «русский фашизм» целых семь раз; по всей видимости, в газете экономили на услугах литературного редактора.

Вслед за этим шли новости политической безопасности. Пересматривалось дело видного минского оппозиционера Д. По материалам следствия, обвиняемый неоднократно рассказывал друзьям, что МГР следует расшифровывать, как «Марионеточное государство России». Минский суд дал оппозиционеру семь лет за клевету, подрывы государственного строя и измену родине. Вскоре в Минск позвонили из министерства юстиции России, сообщая о том, что здесь вполне хватит и трёх лет. Минский суд незамедлительно согласился с этим решением, и оппозиционер был урезан в своём приговоре.

На последней полосе размещались новости культуры. Разумеется, они начинались с заметки о президенте. Он побывал в Московском закрытом академическом театре на опере «Дон Жуан». Там по многочисленным просьбам зрителей президент вышел на сцену и блестяще исполнил арию дона Жуана, после чего под громовую овацию зрительного зала провалился в ад. По этому случаю в Кремле состоялся праздничный фуршет, на котором внезапно начал шататься один из столиков с закусками. Президент не растерялся, и подложил под ножку стола конституцию. Фуршет продолжился.

Всю оставшуюся часть полосы занимала длинная статья «Пораженец под маской патриота» за авторством литературного обозревателя Л. Как становилось известно из статьи, в этом октябре отмечался творческий десятилетний юбилей «выдающегося писателя, лауреата и патриота Б.». Выдающийся писатель-патриот, совесть и честь нации, пятикратный кавалер медали «За заслуги перед родиной», выпустил свою юбилейную, сто пятидесятую книгу «Патрон в затворе», посвящённую мужественной борьбе смоленского партизана Баклагина с подлыми натовскими оккупантами.

«Нельзя не согласиться, что на первый взгляд образ партизана выписан весьма колоритно», писал литературный обозреватель Л. «За один месяц, в течение которого происходит действие книги, уже знакомый нам по предыдущим 149 изданиям партизан Баклагин пустил под откос три эшелона с войсками НАТО и сжёг сельский амбар, чем вызвал голод во Франции и отставку оккупационного администратора. Также партизан Баклагин при помощи бутылки самогона уничтожил двадцать танков «Абрамс», после чего вступил в единоборство с группой американского спецназа. Используя лишь одну сапёрную лопатку, партизан Баклагин одержал убедительную победу над пятнадцатью вооружёнными до зубов врагами и тут же подбил этой же лопаткой вражеский вертолёт с пятью офицерами. Используя трофейные документы, партизан проник в американский штаб, взял в плен трёх бригадных генералов и перевёл их через линию фронта, чем способствовал успеху наступления наших войск. Внешне всё происходящее кажется исключительно патриотичным, но так ли это на самом деле? Если мы вглядимся в цикл книг внимательнее, то нам откроется неприглядная истина.

Путём несложных подсчётов можно обнаружить, что смоленская земля в книгах автора оккупирована уже свыше шестнадцати лет. Каждое произведение Б. завершается наступлением наших вооружённых сил и выходу к довоенной границе. Может ли автор объяснить, почему в каждой из последующих книг европейская часть России снова оккупирована? Видимо, Б. избегает сообщать прямо, что раз за разом армия России терпит поражение и вынуждена отступать обратно, к Москве. Очевидно, это связано с тем, что в её рядах нет партизана Баклагина. Этот сверхчеловек находится в американском тылу. За 150 книг он уничтожил две тысячи шестьсот танков, собственноручно истребил одну мотострелковую дивизию полного состава и вывел из строя целый воздушный флот. Судя по книгам «Рваная гусеница «Абрамса», «Смерть зенитчикам», «Оккупанты на рассвете» и «Энтерпрайз» в Днепре», подобными успехами могут также похвастаться на псковщине, брянщине, витебщине, смоленщине и других территориях, где вольготно расположились войска НАТО. Тем не менее, это совершенно не мешает противнику наступать и захватывать новые территории. В книге «Бронебойный в хату» Б. описывает танковый бой регулярных сил. Тридцать отечественных ТН-35 навязывают противнику встречный бой у деревни Октябрьская, и, подбив с дальней дистанции свыше двухсот сорока «Абрамсов», прорывают фронт. Невзирая на все вышеописанные достижения, уже в следующей книге «Заточка для джи-ая» войска НАТО подходят к Волоколамску. Что это, как не очернение армии нашей страны, скрытое под маской патриотизма? Автор фактически утверждает, что армия России за шестнадцать лет не может разгромить противника. Помимо того, что всё вышеописанное подпадает под такие статьи уголовного кодекса, как «Оскорбление офицерской чести», «Оскорбление духовно-нравственных чувств», «Пораженческая агитация», «Пропаганда чуждых моральных ценностей», «Распространение заведомо ложной информации, порочащей страну»…

Поезд начал замедлять ход. Свернув газету и бросив её на стол, я отдёрнул штору. Мы въезжали в какой-то городок. Редкие светящиеся окна домов казались светлячками во тьме. Орша? Харон предлагал мне бежать именно здесь. Может быть, и вправду, выскочить на перрон, угнать тепловоз, прорваться за границу через перегон Гердава-Скандава?.. Что за безумные идеи?

Мы проехали через станцию не останавливаясь. На маленьком одноэтажном здании мелькнула надпись «Толочин». Стоявший на перроне железнодорожник с фонарём проводил наш поезд равнодушным взглядом, перед тем, как исчезнуть.

Вот, а я ещё сомневался, следует ли мне бежать, или же лучше остаться? Практика показала, что этот вопрос излишен. Какая Скандава? Даже если я выпрыгну из вагона, то, в лучшем случае, я смогу угнать здесь разве что трактор, на котором буду прорываться к границе, отстреливаясь от преследователей из обреза курковой двустволки. Какая жизнь, такой и побег.

Состав начал ускорять ход. Позади остались огни Толочина, незнакомые мне улицы и дома; наступила чёрная, непроглядная темнота.

От разочарования мне захотелось пройтись по своей золотой клетке. Я надел ботинки и вышел в коридор. Я открыл дверь вагонной уборной, оформленной в стиле ампир. Стены украшали барельефы с копьями, щитами и ликторскими пучками. Открыв кран, я набрал в ладони холодной воды и с наслаждением умылся. Опираясь на мраморную раковину, я посмотрел на себя в зеркало. Неужели это всё сейчас со мною происходит?

Мне отчётливо захотелось сбежать. Уйти в плацкарт, где меня встретит пустая полка. Дождаться Орши и выйти на остановке. Да что угодно!..

Я скептически покачал головой. Поезд неотвратимо нёс меня в Москву, и это движение было не остановить. Приняв это как данность, я покинул ватерклозет.

Только сейчас, когда купе прекратило отражаться в оконном стекле, можно было различить мир, через который мы неутомимо мчались вперёд. Света, падающего из окон поезда, хватало только для того, чтобы едва-едва высветить узкую десятиметровую полосу и идущую рядом линию рельс. Мелькали какие-то кочки, кусты и одинокие деревья. Дальше начиналась тьма.

На переезде одиноко мигал в ночи предупреждающий светофор. Где-то в водной глади незнакомого озера отразилось небо с огромным Орионом и ярким семизвездием Плеяд.

Уже давно было пора ложиться спать. Я лежал на спине, снова ощущая всем телом поезд. В своём движении он дрожал от собственной мощи, словно какое-то исполинское животное.

Обилие впечатлений и наблюдений сегодняшнего дня поражало. В самом деле, я мог бы сесть и написать неплохую книгу о моём путешествии по России будущего. Или же наоборот, написать и сесть: никогда не знаешь заранее, когда доведётся прокатиться казённым плацкартом в Сибирь. Увы, такой вариант придётся иметь в виду: если ты решишь эпатировать российское общество, то вполне возможно, что российское общество решит этапировать тебя. По моим наблюдениям, в России будущего (впрочем, как и в России всех времён) можно было делать всё, что угодно, кроме как называть вещи своими именами, особенно в письменном виде. Я вспомнил, как на лекции в университете один преподаватель долго и упорно критиковал иностранных путешественников, нелестно отзывавшихся в своих книгах о Московском царстве. Лектор так ругал Джерома Горсея, Джайлса Флетчера и Сигизмунда фон Герберштейна, словно это именно они, желая максимально навредить стране, устроили в ней царскую деспотию, рабское положение жителей, террор опричников и крепостное право, а напоследок, желая ослабить военную мощь нашей отчизны, велели чистить ружья кирпичом. Право, подумал я, окажись фон Герберштейн на месте Малюты Скуратова, к нему в России относились бы снисходительнее. Или нет, тут же поправил я себя; проливать русскую кровь позволено только русским. Иностранцев за это ругают. Осуждают и тех, кто об этом пишет. Впрочем, я уже был морально готов к тому, чтобы пойти по стопам Александра Радищева и маркиза де Кюстина, продолжая традицию написания горьких заметок о путешествиях по России. Оставалось только придумать какое-нибудь броское название для книги.

«Калининград—Москва»? «Записки путешественника из Калининграда в Москву»? «Зерноферма»? «Россия в 2057 году»? «Москва-2057»? Или же упростить до предела, назвав свою книгу «2057»? А может быть, использовать тонкую аллюзию к температуре выпекания хлеба и озаглавить рукопись «Сто восемьдесят градусов по Цельсию»? Нет, всё это уже где-то было. Вариант «Как проржавела сталь» настраивал на приятный индустриальный лад, но, всё же, был сочтён мною слишком бульварным. В идеале же мне хотелось бы дать произведению броское, запоминающееся и в то же время ничего не означающее название, имеющее лишь опосредованное отношение к сюжету книги. Я решил отложить этот непростой выбор до лучших времён.

Поезд разогнался во всю мощь. Я чувствовал, как подрагивает состав от той титанической силы, что увлекает его вперед. Сквозь полудрему мне казалось, что меня несёт вдаль какоето огромное существо, гигантский рукотворный дракон, с которым мы слились воедино. Где-то вдалеке за окном мелькали незнакомые огни, вспыхивая, словно метеоры, и тут же пропадая из виду.

Мне представился наш поезд с высоты птичьего полёта: он показался мне гигантской кометой, несущейся сквозь время и пространство. Магнитогорская железная руда, кемеровский уголь, труд екатеринбургских металлургов, работа новочеркасских локомотивостроителей, расчеты московских инженеров соединились в то неостановимое нечто, что увлекало меня вдаль. Мимо нас проносились и проносились встречные эшелоны с зерном, идущие навстречу мне, на запад. Составы с зерном мчались в метре от меня, и я видел в полусне хлеборобов Кубани и Черноземья. Я видел солдат Трудовой армии: зелёных новобранцев, не умеющих отличить пшеницу от ржи, и опытнейших дембелей, способных вырастить зерно даже на скалах Эльбруса. Передо мной колосились бескрайние брянские и воронежские поля золотого хлеба. Я слышал рёв тракторов, режущих стальными плугами землю и мерный рокот комбайнов, жнущих урожай. Я видел, как падает зерно по весне в мать-сырую землю и как наливается под солнцем колос. Казалось, что вся Россия проносится сейчас мимо меня.

Я засыпал, и события сегодняшнего дня проносились яркими шумными картинками перед моим внутренним взором. Внезапно поезд показался мне Россией, уменьшенной и концентрированной. Это было одно из тех озарений, что приходят или в первые пять секунд перед сном, или в первые пять секунд после пробуждения. Колоссальное, поражающее воображение чудо мчится по железным полосам рельс. Как оно выглядит со стороны в своём движении? Что за невообразимая сила неустанно крутит колёса, увлекающие поезд вперёд? Пусть начальство поезда не отличит дрезины от локомотива, пусть оно подавится от жадности в своём богатстве, ведь к счастью ещё есть машинисты, благодаря которым мы мчимся по бескрайним просторам, и есть проводницы, которые помогут в дороге. Пусть в обычном вагоне-ресторане подают дорогую овсянку, а в правительственном дешёвого осетра, пусть в плацкарте ты спишь под неумолчный храп соседей, а в купе наслаждаешься комфортом, - всё равно, и плацкарт, и спецвагон движутся в одном эшелоне и с одной скоростью. В плацкарте тебя от души угостят самогоном и картошкой, если тебя не арестует полиция за то, что ты не закусываешь. В правительственном тебе расскажут, как лучше заработать, продавая по кусочкам эшелон, а потом, возможно, и там обнаружатся люди, благодаря которым поезд ещё не сошёл с рельс. А пока не сошёл – мчится стрелой Аримана великий поезд, освещая себе путь ярким прожектором, и сияет в ночи на тепловозе двуглавый медведь!

В час быка, в самое глухое время суток, в четвёртом часу после полуночи, разделяющей 31 октября и 1 ноября, в ночь чёрного самайна, поезд, не сбавляя хода и не останавливаясь, пересёк границу Минской Государственной Республики. Я оказался в России.

Смоленск—Вязьма

Наконец из Кёнигсберга

Я приблизился к стране,

Где не любят Гутенберга

И находят вкус в г...

Выпил русского настою,

Услыхал «... мать»,

И пошли передо мною

Рожи русские плясать.

Н.А. Некрасов, письмо М.Н. Лонгинову.

Мне так и не удалось выспаться. Я спал и видел сны, неотделимые от реальности. Где-то позади осталась таинственная Орша, в которой Харон предлагал мне бежать с поезда. Потом сквозь сон я увидел фисташковое здание смоленского вокзала, но до конца не понял, существует ли этот Смоленск в действительности или же лишь в моём воображении?

Поезд ощутимо вздрогнул на повороте, и я проснулся окончательно. Я приподнялся на локте, выглядывая наружу.

Небо уже начало светлеть, и мы ехали сквозь синие сумерки. За окном виднелись какие-то дачи и дома.

Одной из удивительных особенностей поезда Калининград—Москва является то, что в нём можно заснуть в одной стране, а проснуться совсем в другой. Ночь разделила прошлое и настоящее. Всё было каким-то странным, словно воспоминание о давно увиденном и забытом фильме.

Здесь, в России, уже вступила в свои права поздняя осень. Деревья утратили листву, возвышаясь чёрными силуэтами в сыром утреннем тумане. На их ветках не было привычной омелы. Мелькнула крохотная станция с белёным домиком. Вдоль незнакомой улицы неизвестной деревни стояли деревянные дома с облупившейся, потерявшей цвет краской. Казалось необычным, что эти деревенские дома — не краснокирпичные и что на покосившихся столбах нет аистиных гнёзд. Руины немецкой кирхи смотрелись бы куда более знакомо. К родной печальной разрухе я как-то привык за свою жизнь, но разруха российская казалась такой же чуждой экзотикой, как бразильские фавелы или индийские трущобы.

Я смотрел на свою родину, которую чаще видел в кино, чем в жизни. Калининград – это Россия, но Калининград – это не совсем Россия. Это обусловлено примерно теми же причинами, по которым Гвиана – не вполне Франция, Фареры – не до конца Дания, Окинава – не совсем Япония, Гонконг – не Китай, ну а Тайвань – совершенно не Китай. Я, человек Балтийского моря, прибыл в страну бескрайних полей. Ожидало поле ягоды, ожидало море погоды, сказал я сам себе…

Мы ехали какой-то болотистой низиной. Над водой белыми призраками вставали клочья тумана. Низину сменил хмурый лес, после которого появились несколько бескрайних полей, полностью заросших борщевиком. В синих сумерках его зонтики возвышались, точно какие-то сказочные джунгли. Вслед за полями борщевика выскочили сразу три покосившихся деревянных дома с заколоченными окнами и тут же скрылись, уступив место новому огромному полю борщевика. Посреди него стоял полувросший в землю ржавый трактор, укутанный туманом.

Мы проехали ещё одну деревню, казавшуюся необитаемой. Из трубы дома, похожего на кучу сваленных друг на друга досок, шёл дым. Никаких других признаков жизни здесь не наблюдалось. За окном было бесконечное печальное зрелище разрушений и нищеты, словно там шла война: я бы совершенно не удивился, увидев невдалеке на просёлочной дороге отступающих панцергренадеров или грузовик«студебеккер» с красноармейцами.

За окнами снова появился и пропал лес. Казалось непривычным то, что на деревьях нет омелы. Возле небольшого озера, совсем рядом с железной дорогой стоял полусгоревший остов какого-то барака. Обгорелые чёрные стропила острыми шпилями устремлялись в небо, напоминая пинакли готического собора. В воде озера отражались синие рассветные облака. Вот такая она, Россия, сказал я себе; поезжай и смотри.

Поезд понемногу сбавлял ход. Какую-то небольшую станцию закрывали собою жёлтые цистерны в чёрных потёках мазута. Мне удалось увидеть только окончание «...Деревня». Три железнодорожника опирались локтями на забор, напоминая воробьёв на жёрдочке С грохотом, прорвавшимся через шумоизоляцию купе, мы пересекли сразу два моста. Мимо нас проехал ещё один длинный эшелон с зерном: молниями мелькнули вагоны.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒