Всемирное общество защиты животных, (англ. World Society for the Protection of Animals, WSPA) 7 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 21Следующая ⇒

- А потом, после благости, что?

Петр молча указал на мост, в сторону противоположного берега, где Григория Федоровича терпеливо дожидался отец.

♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫

Чья жизнь в стремления прошла,

Того спасти не можем.

А за кого любви самой

Ходатайство не стынет

Тот будет ангелов семьей

Радушно в небе принят.

(И.Ф. Гете «Фауст»)

Часть II

Лунная дорога раскинутая над бездной и ведущая к величественному граду, освещенному славой Создавшего, оказалась намного длиннее, как то казалось в перспективе. Человек в белом плаще, с кровавым подбоем старался изо всех сил сохранить надменный величественный вид, но по временам он забывался и начинал что-то взахлеб доказывать, размахивая руками.

Фигура сохраняла величие, но маска высокомерия слетала с лица, когда он с жадностью внимал глубокому хриплому голосу своего спутника, в хитоне красного цвета. Тогда лицо прокуратора вытягивалось, глаза немигающим взором вперивались в бородатый лик своего собеседника, излучая лишь умиление и интерес.

- Нет, я не возражаю, Мария из Магдалы достаточно объективно изложила суть процесса Тиберию, но поверь, в душе, я не хотел этой казни … ты знаешь…

- Конечно знаю… - до́бро отвечал развенчанному прокуратору собеседник.

Долгие годы этот многосерийный сон смотрел профессор института истории и философии Понырев Иван Николаевич. Мистический сериал растянулся на долгие годы, а начался он после странной и не менее загадочной встречи в психиатрической лечебнице с весьма интересным человеком.

Формально считалось, что Иван Николаевич здоров, но в себе самом, он отчетливо осознавал, что никогда более ему не стать нормальным. Впрочем, этот страстно желаемый статус большинством людей, больше не прельщал его. Ощущение внутреннего комфорта нарушался лишь в периоды прилива луны. Тогда Иван Николаевич на протяжении суток пребывал в состоянии тревоги и смутного чувства долга, но перед кем – он понять не мог. Пока рядом находилась заботливая супруга, тревожные ночи переносились легче. Однако с годами забота любимой женщины переросла в жесткую зависимость от морфия. По истечению некоторого времени, Иван Николаевич остановился на опии, отдавая предпочтение натуральному продукту. Овдовев, он стал сам делать себе инъекции, и при этом зорко следил, чтобы потребление опия не привело к полной деградации организма и личности в целом.

Двадцать пять лет Ивану Николаевичу удавалось скрывать свое пристрастие от людей и шапочных знакомых. Супружеская чета детьми не обзавелась и после смерти супруги, Иван Николаевич жил в совершенном одиночестве. Все бы ничего, но проклятая старость стала донимать его, напоминая о себе все чаще и чаще. Периодически стали отказывать ноги. Прогулки на Патриаршие пруды остались лишь в архивах памяти. Там же пылились его тайные наблюдения за особняком в готическом стиле, среди арбатских переулков.

Есть в мире счастливцы, у которых отказывает память и тогда они как восточные мудрецы проводят безмятежную жизнь в текущем мгновении здесь-и-сейчас. Память Ивана Николаевича служила ему с неимоверной стойкостью лишая его покоя. С годами чувство неоплаченного долга стало ассоциироваться с загадочным незнакомцем из психлечебницы, который приходил к нему в гости по ночам из, 118-й комнаты.

Здоровье стало слабеть. Жить одному в бытовом плане ставало все труднее. Единственным родственником по линии покойной супруги, был ее племянник, проживающий с семьей в дружественной, славянской стране. Приоткрыв как-то сознание с помощью двухсот граммов водки, Анатолий Михайлович, племянник Ивана Николаевича, получил сигнал, что его дядюшка, возможно, нуждается в помощи. Перепроверив трансцендентный «звонок» по техническим каналам связи современного мира, Анатолий Михайлович немедленно навестил родственника. После короткого совещания с супругой, он вскоре забрал престарелого родственника из Москвы, к себе домой, чтобы облегчить последние годы может и не любимого, но все таки родного человека. Нельзя утверждать, что московская квартира не интересовала Анатолия Михайловича никогда-никогда, но решающим фактором в принятии решении о помощи ближнему, было чувство сострадания. К счастью, не все в нашем мире измеряется корыстными интересами, а чувства в чистом, однородном виде, в нашем мире встречаются крайне редко.

Памятуя Ивана Николаевича как человека интеллигентного, благоразумного, Анатолий Михайлович не предполагал с чем ему придется столкнуться в процессе ухода за дядюшкой. Разумеется, что пристрастие Ивана Николаевича не осталось тайной для его опекунов. Однако родственник-кайфуша не слишком обременял своих благодетелей. Первое время они шушукались между собой, открыв для себя не совсем обыденную слабость для, казалось бы, далеко не заурядного человека, но со временем смирились и относились к этому факту достаточно спокойно.

Анатолий Михайлович с супругой работали в сфере торговли и относились к людям далеко не бедным. Взяв на себя ответственность по уходу за Иваном Николаевичем, они не испытывали особого дискомфорта. Да и в глубине сердец, они не то чтобы желали скорейшей кончины своего дядюшки, но предполагали, что он недолго задержится в этом мире. С его пристрастием к опию, как известно они свыклись быстро, но с приходом весны, супружеская чета столкнулась с еще одной странностью в поведении Ивана Николаевича.

По обыкновению, профессор проводил дни за чтением литературы, в основном на историческую тему. Различные хроники, автобиографии, летописи древних лет – все это он поглощал днями напролет. Складывалось впечатление, что он мучительно пытается что-то отыскать. А по весне, когда бледная луна сняла вуаль и повисла над городом, профессор стал взвинчен, по вечерам просился на балкон и не взирая на ночную прохладу, оставался там по несколько часов к ряду. Порою он засиживался далеко за полночь, и тогда приходилось забирать его в комнаты чуть ли не силой.

Тут-то Анатолий Михайлович и узнал о сновидениях Ивана Николаевича. Слушать чужие сны занятие прескучное, даже если их рассказывает близкий человек, а если он пересказывал их еще и с энтузиазмом, то это и вовсе настораживает. Можно сделать исключение, когда в сновидении принимает участие сам слушатель. В той околесице, что нес Иван Николаевич, не упоминалось ни об Анатолии Михайловиче, ни о его супруге. Сны Ивана Николаевича, как чтение литературы были исторического жанра. Представитель торгового сословия, вестимо, кроме бухгалтерских отчетов не обременял себя чтением литературы иного жанра, равно как и его супруга.

Первый раз Анатолий Михайлович выслушал сон Ивана Николаевича приличия ради, до конца, и даже поддакивал ему, пока профессор повествовал о совершенно не понятных ему вещах и событиях. Речь шла о каких-то исторических персонажах, смутно знакомых по школьным учебникам, о древнеисторических событиях, упоминались имена литературных героев, которые также не вносили ясности в рассказ профессора. Слушая то, что иначе как бредом не назовешь, Анатолий Михайлович решил было, что всему виной длительный перерыв между приемом опия. Тема сновидений разумеется удивления не вызывала – что ждать от человека, который посвятил себя историческим и философским исследованиям. Странно было бы, если бы профессор бредил гастрономией, а так… словом дело было ясное – опий, в сочетании с вполне закономерным старческим маразмом. Приступ повторился несколько раз. Избавиться от сокровенных излияний представлялось возможным только по убыванию луны. Супруги объясняли странность родственника зависимостью от опия и старостью. К тому же за исключением этих двух ярко-выраженных недостатков, Иван Николаевич был чрезвычайно милым и тактичным человеком. Известно, что человек обладает способностью привыкать к самым различным условиям, потому вскоре опекуны профессора вскоре свыклись с ново проявленной особенностью его внутреннего мира. В каждой семье есть свои тайны. Не умудренные большим жизненным опытом, молодые люди, тем не менее вели себя достаточно разумно и никто из посторонних, о душевном недуге Ивана Николаевича, как полагали они, не знал.

По истечению короткого периода времени, внимание супругов переключилось в совершенно иную область. Сам Иван Николаевич, как только проведал об этом счастливом обстоятельстве, тут же притих и еще глубже погрузился в витиеватые дебри историко-философских трудов таких же фанатов своего дела, как и он сам, только проживавших на земле немного раньше самого Ивана Николаевича.

Радостным же событием стала беременность Веры Степановны, супруги Анатолия Михайловича. По истечению известного периода, в квартире молодых супругов появилось крохотное существо, возле которого все бегали и юлили, как над сбежавшим молоком. Иван Николаевич взбодрился, с виду даже помолодел и как-то присмирел с появлением на свет его двоюродной внучки. Имя девочке нарекли Мария. Активности свойственно высокая скорость протекания времени. Вере Степановне и вовсе стало не хватать его, потому она оставила торговлю и целиком посвятила себя воспитанию ребенка. Кто знает, какого качества плоды принесло бы ее воспитание, не будь в доме Ивана Николаевича. Молодая женщина неожиданно для себя обнаружила, что Иван Николаевич вовсе не дряхлый, полу обезумевший старик.

Профессор обладал изумительным чувством такта, что делало общение с ним чрезвычайно приятным. Полную фазу луны мы отнесем к тем исключениям, которые всегда есть во всех правилах. Совместное пребывание под одной крышей, так или иначе, способствовало общению будь то вербально форме или в другой, той, которая происходит на более тонком плане бытия. В этот период Вера Степановна и обнаружила, что Иван Николаевич весьма интересная, далеко необыкновенная личность. Более всего впечатляло молодую женщину отсутствие категоричности в его умозаключениях. О различных повторяющихся в панораме вечности комбинациях порядка вещей и событий он повествовал преинтереснейшим образом, в силу не интеллектуальных данных, а воспитанных чувств. К тому же он превосходно разбирался в литературе. Подобно Сент-Беву, он бросил писать стихи по совету своего старого, загадочного знакомого и стал числиться в списках известных литературных критиков, так как много читал и обладал хорошим вкусом и незаурядным интеллектом.

Испросив разрешения, Иван Николаевич с видимым удовольствием проводил время рядом с колыбелью внучки. Если бы не почтенный возраст Ивана Николаевича, Вера Степановна могла бы спокойно оставлять свою дочь на попечении профессора, нисколько не сомневаясь в его надежности и адекватности. Она сама испытывала восхитительное чувство умиротворения, слушая как он читает сказки Александра Сергеевича Пушкина, легенды Сельмы Лагерлёф, сказки Андерсена и много другой литературы, о содержании которой Вера Степановна и не подозревала. При этом он сопровождал чтение комментариями, толкуя те или иные символы с такой серьезностью, будто кроха и впрячь могла понять его. Молодая мать в тайне сердца признавалась, что многое из того, что свойственно было ее родственнику и необходимо ее дочери, она не смогла бы дать, за что была очень благодарна Ивану Николаевичу. А иногда, она ловила себя на мысли, что в силу различных обстоятельств, которыми насыщена жизнь обывателя, плачь дочери даже раздражает ее. Случайно или нет, профессор угадывал ее состояние и брал по возможности на себя хлопоты по устранению неудовольствия маленькой Марии. Однажды, это длилось не больше нескольких секунд, Вера Степановна заметила, как Мария не мигая слушает дедушку и молодая женщина в этот короткий миг озарения, сердцем вынуждена была признать, что ее дочь в самом деле слышит то, о чем повествовал Иван Николаевич.

- Вы, в самом деле, думаете, что она понимает вас? – не удержалась единожды Вера Степановна, ища подтверждения собственному, внутреннему убеждению.

- Разумеется, – помолчав, как бы размышляя, стоит ли озвучивать свою мысль, он добавил, – видите ли, само слово «воспитание», говорит само за себя. Мы, взрослые, обязаны что-то питать, и это «что-то» является ничем иным как сознанием, храмом для души… – он покосился на маленькую девочку.

Вера Степановна сдвинула брови, сделав вид, что крепко задумалась и кивнула головой. Выдержав паузу, она важно добавила:

- Пожалуй, вы правы.

На самом деле, она мало что поняла из сказанного, но казаться полной дурой не хотелось. Иван Николаевич не ответил. Склонившись над кроваткой, он поправлял чепчик на голове малютки, что нашептывая ей на ухо. Вера Степановна не всегда понимала странную речь Ивана Николаевича, но интуиция ей подсказывала, что рядом с ним, ее дочь в безопасности и воспитывается на самом деле здоровыми чувствами.

♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫

Родители возвращались с работы поздно. В этот вечер обещали вернуться не раньше девяти по случаю предстоящей ревизии на торговой базе. Мария справилась с домашним заданием и готовилась ко сну. Девочка двенадцати лет от роду выглядела моложе своих лет. Худенькая, маленького роста, темные, коротко стриженые волосы и живые умные глаза, как два черных уголька, делали ее похожей на мальчика лет восьми.

По обыкновению, перед сном, она пришла пожелать спокойной ночи своему дедушке. Впрочем, этот статус несколько ограничен, так как он был для нее всем: дедушкой, бабушкой, мамой, папой, репетитором, другом и просто обожаемым человеком. Он был единственным, от кого она ни разу не слышала резких замечаний или нудных наставлений.

У Марии сложилось впечатление, что он знал все, хотя на самом деле у него лишь была склонность постигать суть вещей, созерцать мироздание не в формате слайд-шоу, а искать причину всех явлений во вселенной. Говорил он мало, отвечал лишь на правильно сформулированные вопросы. Сколько себя помнила Мария, он был с ней неизменно ласков, но при этом воспринимал ее как взрослую. Такое отношение к ней, как к человеку, чрезвычайно стимулировало ее активность в плане бытия. «Ценное зерно без плода не останется, а почва у тебя добрая» - говорил неоднократно Иван Николаевич своей внучке.

- Что такое «близость»? – Мария встретилась с новым словом и не в полной мере понимала его значение.

Иван Николаевич внимательно посмотрел девочке в глаза и, наверное увидел там то, что надеялся увидеть.

- Быть близким, значит общаться без позиционирования с какой либо гранью своего сознания. Если ты научишься воспринимать мир не в той степени, что тебе позволяет твой опыт или интеллектуальный потенциал, а тотально, ты будешь жить во всей Вселенной.

- Как это?

Завернувшись в плед, она сидела на полу, рядом с коляской Ивана Николаевича, скрестив голые ноги под себя.

- Когда ты была совсем крохой, то грани между собой и всем миром не проводила. Ты была как океан и принимала в себя все, что отражается на земле и на небе. На дно реки можно бросить все: камень, разбитую чашку, корягу; можно пустить по ней цветы, высыпать дно жемчугом, насажать кораллы, запустить экзотических рыбок. Река все примет. Так вот, если ты будешь как чистая вода, способная принимать весь мир, отражать каждого, кто посмотрит тебе в лицо, но при этом оставаться сама собой, тогда ты будешь жить везде и всегда. А потом ты постигнешь счастье… - как бы не хотя добавил заключительную фразу Иван Николаевич.

- Что такое счастье? – Мария забыла про сон.

- Если в тебе не угаснет жажда совершенства, ты узнаешь об этом.

- А как мне не угасить ее? – уточнила Мария.

- Заниматься тем, что проявляет тебя в лучшем виде, – искренне веруя в то говорил, терпеливо объяснял Иван Николаевич.

♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫♫

Время корректировало материальный мир и его жителей. Родители Марии ушли из торговли и стали ездить в Польшу, спекулируя дефицитными для поляков товарами. Иван Николаевич находился в преклонном возрасте и все больше нуждался в уходе. Мария выросла, но юношеская угловатость еще не сменилась приятной округлостью форм. Родители смело оставляли своего престарелого родственника, удивлявшего их своей привычкой жить, держась за немощное тело, на повзрослевшую дочь-школьницу.

Выпускной класс требовал много сил. Мария готовилась к поступлению в педагогический институт. Анатолий Михайлович пообещал, что в случае, если дочь успешно сдаст экзамены, то путевка в Крым ей обеспечена. Поскольку случай – это забытые причины, приводившие к определенному результату, то Мария усиленно готовилась, чтобы случай имел благоприятный исход.

Родители отсутствовали. Мария штудирована русскую литературу, оседлав стул и опираясь локтями на его спинку. Теплый апрельский вечер располагал к чему угодно, только не к исследованию наследия русских классиков, прославивших Россию производством качественной мысли.

Оставив учебник открытым, Мария поднялась и подошла к окну. «Двадцатое апреля… сегодня будет полнолуние…» - мысль была путанной и Мария решила поупражняться в производстве качественной мысли. «Объект… нужен объект…». Иван Николаевич часто напоминал, что мысль должна быть четкой, цельной, так же как и речь. Вспышка вдохновения постигла ее и в мгновение времени она уже знала весь текст. Осталось только раскодировать чувство с помощью слова. Приложив усилие воли, она трансформировала энергию духа в энергию мысли: «Вот она поднимается чуть южнее места, где поутру просыпается солнце, снимая с себя одеяло ночи. Сегодня она особенно величественна, тянется к зениту, как красивая дама на бал, чтобы во всей силе своей красоты, затмить мерцающие звезды. Холодно, надменно она взирает на Землю. Помнит ли она, что тело ее только отражает свет? Помнит ли она, что она – созданное? Помнит ли в своем холодном величии, зачем она создана? Вечная тайна. Свидетель ночи. Наитие поэта. Ответь мне, о чем поют тебе волки?».

Монолог Марии понравился, и она тут же записала его, не присаживаясь за стол. Перечитав его, она удовлетворительно хмыкнула. «Гениально» - ироническая улыбка тронула юные черты лица. Мария сунула листик в нижний ящик стола, где таких записей собралось уже немалое количество, учитывая малые годы девушки. Из комнаты Ивана Николаевича раздался шум, и Мария настороженно прислушалась. Время было позднее, потому тревожить дедушку не хотелось, однако, чтобы убедиться в том, что все в порядке, она на цепочках подошла к двери и бесшумно отворила дверь.

Маленькая спальня совмещалась с лоджией, из-за чего у родителей Марии возникли проблемы с пожарной инспекцией. Желая оградить Ивана Николаевича от любопытных соседей, они застеклили лоджию, убрали пороги, расширили вход на лоджию, предоставив Ивану Николаевичу возможность предаваться своим наблюдениям за луной, когда ему вздумается. Спальня вмещала в себе и рабочий кабинет профессора с маленьким письменным столом и книжным шкафом.

Мария отбила легкую дробь по двери, не вербально спрашивая разрешения войти.

- Проходи, Мария – будто дожидаясь ее, пригласил девушку Иван Николаевич.

Комнату заливал призрачный свет луны. Иван Николаевич сидел в инвалидной коляске близ отворенного окна, спиной к двери. Лунные ночи неизменно продолжали оказывать на него магическое воздействие. Но с тех пор, как родилась Мария, он удивил своих опекунов тем, что вскоре добровольно отказался от инъекций опия. При этом о психологических и физиологических страданиях, которые ему довелось испытать определенное время, не знала ни одна живая душа. Не оборачиваясь, он поманил внучку к себе. Мария подошла к нему сзади и положила на плечи руки.

- Тебя что-то беспокоит? – тихо спросила она.

- Нет, уже нет, - он обратил лицо к Марии.

Мария не поверила своим глазам. Перед ней сидел не дряхлый старик, а зрелый, полный жизненной силы мужчина. Предписывая такое дивное преображение лунному свету, что порою с воображением людей играет различные шутки, Мария, тем не менее, вся сжалась, будто увидела перед собою привидение.

- Никогда ничего не бойся. – Голос Ивана Николаевича был полон силы чувств. – Лунные ванны идут мне на пользу. Глаза тебя не обманывают Мария. Но это мои последние дни, час мой близок, - говорил он спокойно, уверенно, так, что и возражать не хотелось.

- Почему тебя так влечет луна? – Мария погладила лысую голову Ивана Николаевича, лишний раз, убеждаясь, что он таки осязаем.

- Кто знает?.. История эта такая длинная, что мне не хватит времени рассказать ее. В моей жизни случились некоторые события, которым логического объяснения нет. История эта началась не с момента моего рождения, и не с той встречи с весьма загадочным незнакомцем. – Иван Николаевич разговаривал вроде как сам с собой.- Она длится более двух тысяч лет. Я послужил в ней лишь передаточным звеном. Долгие годы я не мог постичь своей роли в череде тех событий, что иначе как мистическими их не назовешь. Только с твоим рождением я обрел внутренний мир, так как наконец-то осознал, что точку в этой истории поставишь ты. – Иван Николаевич посмотрел Марии в глаза.

Девушка слушала затаив дыхание. Она любила этого человека так, что признать его сумасшедшим была просто не в силах, о чем неоднократно ей деликатно намекали родители. Маловразумительное объяснение, странное преображение, призрачность окружающей обстановки ввели Марию в состояние близкое трансу.

То, что казалось иррациональным, переживалось как абсолютная реальность и как раз это и не помещалось в сознании девушки. Она не задавала ни одного вопроса, интуитивно зная, что получит ответ независимо от своего желания. «Я же об том знала всегда, что именно так все и произойдет» - как звон колокола прозвучала одинокая мысль, и тут же растаяла, уступая место новому, доселе не испытанному состоянию. Было тревожно и любопытно.

- Возьми стул, присядь рядом. – Иван Николаевич пребывал в чрезвычайно гармоничном состоянии духа, и в его голосе слышалась глубокая нежность.

Мария повиновалась. Оседлав стул, она положила подбородок на сложенные на спинке стула руки. Все вокруг как обычно, а между тем что-то было не так. Привычная обстановка домашней атмосферы… но грань… исчезла грань отождествления себя самой со всем, что объяснялось интеллектом. Сознание вышло за рамки привычного восприятия предметов окружающего мира и ей открылись новые грани бытия, пока не изведанные. Город за открытым окном лоджии стал терять свои очертания, утопая в подступающей бездне. Внизу разливалось бескрайнее море лунного света. Его волны ласково омывали берега Марииного сознания, и в какой-то миг она слилась с этим морем, потеряв себя без сожаления и страха. Растворяясь, Мария одновременно устремлялась сквозь пространство время навстречу прошлому. Путешествие по лунному морю было восхитительным. Ничего подобного Мария не испытывала за все шестнадцать лет своей жизни.

- Без малого минуло две тысячи лет, - Иван Николаевич указал куда-то влево.

Мария увидела незнакомого человека, восседавшего не то на каменной глыбе, не то на троне из того же материала. Стараясь не шевелиться, Мария смотрела на мужчину и пса, что находился рядом с незнакомцем царственного вида. Она не замечала, что Иван Николаевич молчал, если выражаться языком обывателя, но его торсионные поля уже коснулись сознания Марии и все, что она видела, лишь отражало внутреннее состояние Ивана Николаевича.

____________________________________________________________

Без малого минуло две тысячи лет, а сын звездочета, римский проконсул Понтийский Пилат, не мог постичь, почему он никак не может покинуть эту опостылевшую ему площадку. Что или кто не отпускает его? Какие силы держат его? Он мучительно напрягал все силы своего ума, но не мог извлечь из памяти что-то необычайно важное. Ему казалось, что если он вспомнит забытое, то освободится от невидимых пут. Черно-красная лужа и черепки разбитого кувшина у каменного кресла, где он сидел, вызывали смутную тревогу и подозрение. Что-то жгло проконсула изнутри, как будто червь разъедал ему внутренности. Время от времени он скрежетал зубами от неимоверной тяжести на сердце. День за днем он снова и снова переживал годы своей службы у великого кесаря Тиберия.

Не жуткие побоища на полях брани с германцами, не разрубленные пополам туловища и головы терзали сознание храброго воина. Это была служба, удел солдата. Иные образы не давали ему покоя. Жуткие казни, бесчисленные жестокости, интриги – все это осталось за пределами досягаемости, а могучее сознание привычное к потреблению жизненной энергии именно таким патологическим способом требовало подпитки, но было лишено ее. Разумеется, что осознать этого он не мог, а потому пытался всячески оправдать свою неуемную жестокость за время правления в Кесарии долгом службы.

Удержать власть - дело сложное. Энергоинформационные каналы которые способствуют активизации качеств необходимых для управления обывателем, как правило влекут энергии враждебные человеческой природе, за исключением тех редких случаев, когда сама власть зиждется на компетентности и стремлении к служению людям. В большинстве случаев, властители мира сего, во все века становились на руководящие должности не в силу своей компетентности, а только потому, что соответствовали тем физиологическим, психологическим и энергетическим параметрам, которые были необходимы для поддержки паразитирующих структур. Пилат Понтийский в глазах своих подчиненных был человеком жестоким, вспыльчивым, храбрым, словом типичным правителем губернии соответствующий уровню сознания жителей данного региона. Иудеи люди сложные и только такой мощный ретранслятор, как Пилат мог выдержать те энергетические потоки, которые поддерживали власть правящего императора того времени.

Некоторые специалисты в области психологии утверждают, что формированию таких параметров способствовал страх, который был свойственен Пилату. Потерять жизнь в бою, в пылу страсти, когда кровь насыщена адреналином, совсем не то же самое, что попасть в немилость к великому кесарю. Эта смерть жуткая, и уже только при предположении, что она возможна, растянутая в пространстве и времени, она кажется очень изощренной и жестокой, усиливаемая своим ожиданием. Совершенно отчетливое осознание, что тебя лишают титулов, поместьев, родных, возможности повелевать, т.е. всего того, с чем отождествляет себя каждый обыватель, независимо от социального ранга, уподобляет такого рода наказание медленному отрыванию плоти от кости, без анестезии. Те же специалисты в области психологии минувшего XIX столетия, утверждают, что состояние сознания такого типа отвечает приблизительно такой позиции: «Я - то, что я имею». В таких случаях обычно недостает веры в собственную самодостаточность и человек опирается на то, что якобы поддается управлению.

Усердие верного правителя Иудеи кесарь оценил по достоинству. На одной из аудиенции, сам великий и достопочтенный кесарь пообещал Пилату, что его лик будет запечатлен на одной монете с ликом кесаря. Правда с обратной стороны и на много меньше, чем лик самого Тиберия, но и такой знак отличия для госслужащего свидетельствовал о великой чести, какой удостаивались немногие по тем временам.

Впрочем, карьера Пилата, не смотря на указанные особенности, сложилась бы весьма обыденно, если бы ему не довелось рассматривать дело одной очень необыкновенной личности. Даже в виде оказанной ему Тиберием чести, он мог бы кануть в бездну прошлого, как и множество, других подобных ему людей. Однако пообщавшись в процессе допросов с весьма оригинальным, на фоне доминирующей религии иудеев, проповедником, Пилат усомнился, что его жизнь так удачна, как то казалось ему до встречи с философом-бродягой. Впервые его окаменевшее сознание всколыхнулось, и палитра его чувств обогатилась более светлыми тонами. Правитель Иудеи отчетливо осознавал, что отдает на казнь великого, ни в чем неповинного человека.

«Прокула, Прокула, как ты была права…» - в который раз вспоминал он просьбу своей супруги не причинять вреда проповеднику. – «Да еще и обругал тебя ни за что ни про что» - И тут же обрывал сам себя: «Нет! Я не мог поступить иначе! Это все он – Каиафа, вместе со своим тестем! Да, схлестнуться бы с ними в кавалерийском бою – жизнь философа была бы спасена…» - но ссылка на своего злейшего врага первосвященника почему-то не утешала.

Грозный проконсул был достаточно зрелым и опытным, что бы не столько понимать, сколько чувствовать, потому как в уме события этого процесса не укладывались. Ни показания Гормизия, биографа префекта Иудеи, ни лекаря Ейшу, по тем временам весьма образованного человека не проливали света на то невероятное для человеческого ума событие, свидетелями которого они стали. Слишком много мистики. Пилат чувствовал себя беспомощным ребенком, руками которого совершили страшное преступление. «Да, выбор – крайне тяжелая ноша, а он у меня был…» - горестно размышлял проконсул, снова и снова переживая былые дни.

Спустя много лет уже не сам факт смерти терзал совесть Пилата, ибо в ее однозначности он сильно стал сомневаться. Незаконченный разговор, вот что тяготило чувства проконсула. Что-то крайне важное он хотел услышать от загадочного философа Иешуа Га-Ноцри, как звали его в народе. С возрастом Пилата все чаще стала мучить бессонница. После того, как одна из сторонниц философии Иешуа, некая Мария из Магдалы, побывала на аудиенции у Тиберия и изложила всю подноготную процесса по делу проповедника, Пилата отозвали в Рим, а после сослали во Вьене, припомнив ему резню самарян и другие злоупотребления властью. Ночи напролет он проводил в тиши и уединении. Лишь преданный пес Банга' был единственным существом, которое не отвернулось от своего господина и не раздражало его в отличии от других живых существ. Мысль о бессмертии неистребимо жила в его сознании. Теперь она тяготила его еще больше. «Что пользы в бессмертии, если ты вечно остаешься рабом своих привязанностей» - задавал он себе неразрешимый вопрос. Сознание собственной власти, коей он обладал, стало тяготить Пилата после того, как он познакомился с чудаковатым, но далеко не простым, как то могло показаться на первый взгляд, Иешуа.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒