МОСКВА ЛЕНИНГРАД 3 страница

4 действиях (19 мая 1813 г.), Жазак-в-Денд®«е» — анекдотический балет в 1 действии (Зиоября 1813 г.), «Праздник в стане союзных армий при Монмартре» — торжественное представление, составленное из танцев разных наций, эволюций и пения в честь союзных армий», музыка Кавоса (30 августа_1813 г.) и, наконец, <<Торжество России, или Русские в_Париже»— аллегорико-историчеашйлЗллет, музыка Кавоса (ТиюйГ 18Й г.).

Читатель найдет в этой книге сценарии двух таких балетов. Читая их, трудно порой удержаться от улыбки: настолько примитивным кажется сейчас многое. Но балетный сценарий — всего лишь схема, обрастающая плотью и кровью па сцене; как правило, он куда беднее и хуже своего театрального воплощения. Вальберх сочинял спектакли в кратчайшие сроки, откликаясь па события, случившиеся недавно, — отсюда и лобовые приемы, рассчитанные на реакцию зрителя, находящегося под свежим впечатлением происшедшего. При этом автор рассчитывал не только на балет; он соединял в спектакле слово, музыку, пение, пантомиму и военные эволюции, пользовался злободневными стихами и песнями, популярными в обществе. Такие постановки волновали зрителя, будили в нем чувство патриотического долга, волю к борьбе с врагами родины. Создатель таких спектаклей добивается высшего счастья художника — ощущения действенной силы своего искусства.

Вальберх выполнил свой долг гражданина до конца. «Дух народа, как и дух частного человека, высказывается вполне только в критические минуты, по которым одним можно судить безошибочно не только об его силе, но и о молодости и свежести»,— справедливо утверждал Белинский, говоря о Бородинском сражении. Испытание духа Вальберха—художника и гражданина в суровые дни Отечественной войны 1812 г. — показало, что в его лице русское искусство имело истинного и верного сына отечества.

* * *

На собственном примере Вальберх учил молодежь находить свое место в художественной жизни, учил трудиться не покладая рук, воспитывал любовь к неуважаемой в ту пору профессии «дансера».

Балетная школа выпускала артистов, едва умевших расписаться. В их числе был и юноша Вальберх."Но ценою огромного труда ■ он становится образованным человеком своего времени^{^[49]}, знающим отлично не только русский литературный язык, по и французский, итальянский и немецкий. Урывками между репетициями и уроками, за сч.-т часов сна и отдыха, Вальберх работает над собой: изучает языки, литературу^{^[50]}, историю, философию, зарисовывает костюмы и группы, проектирует бутафорию. Он трудится так упорно и настойчиво, что становится к концу жизни литератором,, несомненно способствовавшим развитию "русского драматического и оперного театра. - Ему принадлежат двадцать семь переводов и капитальных переделок для русской сцены иностранных пьес и оперных либретто^{^[51]}. Он перевел мольеро!Гско"го «Дон-Н^уа на», переделал для бенефиса Мочалова-отца и Зло'ва средневековый фарс «Адвокат Патлен» в комедию «Стряпчий Щечила». В его переводе в течение ряда лет идет французская мелодрама «Сорока воровка», послужившая, наряду с одноименной оттер Ой, одним из мотивов для великолепной повести Герцена^{^[52]}.

₍В прямой связи с патриотическими инсценировками на темы Отечественной войны 1812 г. стоит перевод с французского анонимной брошюры «Замечания россиянина о мнении иностранных об России» (181.4). В предисловии к брошюре Вальберх объясняет, почему он занялся переводом: «Строгие пресудчикн скажут — не за свое не берись! Но... не из учености и не по учености перевел сочинение... а из любви и по любви к Отечеству». Появление па свет самой брошюры и перепода Вальберха обусловлено выпуском за границей ряда пасквилей, оскорбляющих чувство национальной гордости русских людей.

•Вальберха волновал процесс творчества, обуревала страсть создавать художественные ценности. «Удрученный огорчениями сторонними, родственными и домашними», едва способный передвигаться, задыхающийся от туберкулеза, большим напряжением воли он находит в себе силы, чтобы организовывать текущую жизнь балета (он занимает должность инспектора), репетировать забытые постановки предшественников, учить и переводить пьесы для бенефисов друзей. «До последней минуты он сохранил страсть к искусству, которому посвятил всю свою жизнь», —■ писал в цитированной статье Н. Мундт. Вальберх умер и те дни, когда появились уже н е р в м e_aii£fle н и ты е артсты-соотече- ственники, вошеДшие в мировую историю балета, когда парижские театральные альманахи «открыли» на балетном небосклоне новую планету, соперничающую с французской,—петербургский балет, когда в стихах Державина, ДмитрцшС~Жуковсщ)га_Л DlMS'¹³" ^Юная русская литература славила свою младшую сестру — русскую Терпсихору.

Только дирекция императорских театров не понимала, что в эти победы вложена немалая доля труда Вальберха.

Умер отставной дансер «без рода, без племени», получавший за труд «разные выгоды», как выражался чиновник театральной конторы, дерзкий на язык, независимый в поведении, докучавший начальству... Умер и царствие ему небесное! Заведено дело о смерти, в которое подшито несколько бумажек, все оформлено, милостиво разрешен бенефис в пользу детей. Чего же более? И вдруг 12 июля министр финансов вручает Тюфякину справку, «доставленную ему по высочайшему повелению», о том, что «у Вальберха шесть малолетних детей, а имения никакого не осталось, и также жена Вальбергова умерла уже тому шесть лет, то сии малолетние сироты остаются без всякого призрения»^{^[53]}.

Теперь, когда вопрос о пенсии семье Вальберха поднят царем (мы не располагаем еще документами, по чьей инициативе было вызвано это вмешательство Александра I), Тюфякину ничего не остается, как дать делу ход. Не без участия _Дидло составляется характеристика покойного: «Артист сей,украшавший сцену... отличным своим талантом яг нбТокмо "сочинением балетов, но и переводами драматических пьес, приносивший дирекции существенную пользу... По получению же пенсиона, движим будучи усердием, посвящал он свой талант театру... почти до кончины своей... полагаю мнением своим: испросить... об обращении детям... после него оставшимся, половинного его пенсиона»^{^[54]}.

Слов нет, огромная дистанция лежит между первоначальным отношением к смерти выдающегося деятеля театра и этой, вызванной приказом сверху, характеристикой его творческого пути. Но и посмертно Вальберх пожинает удел простого русского человека при императорском дворе. В прошении О поста об увольнении сказано: «поставил вместе с Вальберхом несколько балетов в 1812 г. и, когда никто не думал о театре, ирипоровлепием сюжетов своих ко времени и обстоятельствам принудил публику ходить в театр и поддерживал всеобщий восторг и любовь к отечеству... следственно в сию эпоху показал он свою приверженность к нации... сделав своими балетами в сии четыре года до 340 тысяч сбора, что явствует по книгам»^{^[55]}.

Вот об этом достижении не столько Опоста, сколько Вальберха, в характеристике его нет ни звука.

* * *

( случай передал в наши руки лишь ничтожную часть архива Вальберха; остальные документы, повидимому, не сохранились. Немного написано о нем правдивого, достойного этого большого художника. Источников, по которым могли бы быть воссозданы его жизнь и деятельность, еще меньше.

В портфеле с документами из личного архива—- дневником, перепиской и либретто — за 3 года до смерти Вальберх сделал такую пометку: «Наследство детям моим, если они будут уметь им пользоваться. 1816 года 3 февраля».

Портфель пролежал свыше 100 лет. Мы не знаем, кто из потомков Вальберха и как сумел воспользоваться этим наследством. Зато с полной уверенностью можно сказать, что многочисленные наследники Вальберха в искусстве танца воспользовались его творческим наследством неплохо.

«Великие реки составляются из множества других, которые, как обычную дань, несут им обилие вод своих. И кто может разложить химически воду, например, Волги, чтобы узнать в ней воды Оки или Камы!»—так писал Белинский, утверждая, что муза Пушкина вскормлена и воспитана трудами предшествовавших поэтов.

Прекрасная «Волга русского балета» тоже берет начало из маленького родника. Но разве мы чтим этот ручеек, рождающий реку, меньше устья, где трудно отличить волжские гирла от просторов Каспия?^Тех, кто отдает свою жизнь и творчество «как обычную дань» великой реке родного искусства, могут недооценить сегодня, могут затмить завтра — все равно они победят, потому что дело, сделанное

ими, так же нетленно и вечно, как сама жизнь.

* * *

Работа над предлагаемой вниманию читателей книгой начата еще в 1940 г. Значительная часть ее была проделана молодым талантливым театроведом А. А. Степановым, павшим на трудовом посту в Ленинграде во время блокады зимой 1941/42 г. Памяти его и посвящается книга. Благодарю товарищей А. А. Ильина, В. В. Макарова| и П. М.Тор- чин скую, завершивших работу покойного, и особенно А. Г. Мовшенсона, взявшего на себя труд просмотреть корректуру и внести дополнения на основании вновь найденных материалов.

Считаю своим долгом особо отметить помощь инициатора издания книги, ныне художественного руководителя балета Театра оперы и балета им. С. М. Кирова П. А. Гусева, обеспечившего трудоемкую работу по ее подготовке к печати.

АРХИВ И. И. ВАЛЬБЕРХА

Публикуемые ниже дпенпнк нутсшестпия И. И. Вальберха в Париж о 1802 г. п переписка II. И. ha ni'.(Tepx;i"с "С. ГГ."Ш л i.6epxTTS07—, Х808 гг. сохранились в небольшом семенном Лрхпие Вальбер- хов, находящемся в Ленинградском театральном музее. Вместе с другими документами они вложены в красный сафьяновый портфель-переплет (на корешке золотое тиснение — «Душинька Опера»). На внутренней стороне портфеля надпись рукой И. И. Вальберха: «Наследство детям моим, если они будут уметь им пользоваться. 1816 года 3 февраля. Накануне замужества дочери моей Александры, когда разлучен огорчениями, сторонними, родственными и домашними. Со всем тем, в полной надежде на благость божию, ибо иной помощи не могу... и... не должен ждать. Аминь».

Содержание портфеля, как и всего архива, довольно разнообразно и случайно: несколько писем И. И. Вальберха и писем к нему, переписка между его детьми, записи семейных событий, расходные записи С. П. Вальберх, небольшое число бумаг, связанных со служебной деятельностью Вальберха и качестве балетмейстера и инспектора балетной труппы, много отдельных листков с записями Вальберха, характеризующими его душевное состояние после смерти жены (грустные размышления, обращения к детям и т. п.), наконец, ряд материалов, относящихся к третьему и четвертому поколениям семьи (вторая половина XIX века). В той мере, в какой эти документы представляли интерес для настоящей публикации, они использованы в примечаниях, а некоторые из них приводятся цели.<ом (стр. 141—145).

На ценность для историков театра основных рукописных мате" риалов, оставшихся после И. И. Вальберха, первым обратил внимание его правнук, причастный к журналистике, поручик А. И. Валь- берг. Однако предпринятая им в 90-х годах прошлого века попытка опубликовать в «Русской старине» парижский дневник прадеда окончилась неудачей (сохранилось его письмо к редактору этого журнала с предложением напечатать дневник и общей характеристикой содержания «сафьянового портфеля», доставшегося ему от отца, инженер-генерал-майора И. И. Вальберха)^{^[56]}.

Вторая попытка опубликовать дневник, а также и переписку Вальберха была предпринята Д. И. Пешковым. В 1922 г. в журнале «Еженедельник петроградских государственных академических театров» (см., например, объявления в № 6) даже появилось сообщение, что печатается с предисловием и примечаниями Д. И. Лешкова «Журнал И. И. Вальберха, придворного балетмейстера (по неизданной рукописи 1802 г., с приложением писем и дневника до 1817 г.»)^{^[57]}. Но осуществить свое намерение Д. И. Лешкову тоже не удалось; после его смерти сделанные им выписки из рукописей Вальберха поступили в Государственный литературный музей в Москве. Несколько выдержек из московских писем Вальберха было использовано Д. И. Лешковым в его статье по истории московского балета в книге «Московский Большой театр» (М., 1925, стр. 168).

В последнее время рукописями Вальберха заинтересовался М. Борисоглебский, составитель книги «Материалы по истории русского балета» (г. I, сгр. 37). Однако с архивом Вальберха он так и не познакомился, а судил, повидимому, с чужих слов.

Необходимо рассеять одно недоразумение, к которому подал повод М. Борисоглебский: он упоминает о существовании «записок» и «дневника» Вальберха, относя, между прочим, к «дневнику» опубликованную пм и неисправном виде (ср. стр. 141 настоящего издания) запись Вальберха об окончании театрального училища (18 ноября 1786 г.), являющуюся на самом деле записью на отдельном листе. Никаких «записок» в обычном понимании этого термина, т. е. мемуаров, Вальберх после себя не оставил. Дневник он велв.Д802-г.,во время путешествия в Париж; в 1811 г.~, гастрзлиру>т.-В..Москве, он сделал было нош.ГГку возо&ювйКГ свои дневник, однако ограничился лишь записью за один день.

Длсшжк путешествия И. И. Вальберха в Париж в 1802 г. писан в двух непереплетенных тетрадках в восьмую долю листа, содержащих 89 непронумерованных листов (во второй тетрадке много чистых страниц). На первой странице сверху надпись «Мои записки ...», посвящение жене и дата: «1802 года 3 февраля. Кенигсберг»; далее следует запись под 20 января 1802 г. Последняя запись дневника под 12 мая, на обра i пом пути. Весь текст дпенпнка писан малораз- борчннмм почерком, наспех (много помарок и чернильных пятен), иногда карандашом, местами сильно стершимся.

Переписка между супругами Вальберх в 1807—1808 гг., вызванная командировкой И. И. Вальберха в Москву, повидимому, сохранилась в полном объеме (27 писем И. И. Вальберха, 25 писем С. П. Вальберх, до сих пор не привлекавших к себе внимания). На письмах проставлены кл|>ллдлшом порядковые номера (полндимому, рукой А. И. Вальберга), не всегда соответствующие хронологической последовательности.

При подготовке к печати текст как дневника, так и писем подвергнут значительным сокращениям, отмеченным во всех случаях многоточиями в квадратных скобках. В дневнике опущены малоинтересные подробности дорожных впечатлений, об общем характере которых дает достаточное представление публикуемый текст. В тексте переписки устранены места, касающиеся чисто семейных дел, как вопросы и сообщения о здоровье, о детях и т. п., постоянно повторяющиеся поклоны родным и знакомым; сохранены только первые или почему-либо особо интересные упоминания, а также подробности, пе имеющие узко специального интереса. В целях экономии места обращения к адресату и подписи писавшего оставлены только в первых двух письмах.

Текст печатается по современной орфографии^{^[58]}; сохранены лишь наиболее характерные особенности правописания оригиналов — исключение сделано только для первых писем обоих корреспондентов, помещенных, в качестве примера, с соблюдением всех особенностей их правописания и без всяких сокращений. Система пунктуации
оригиналов не сохранена: очень случайная и не выдержанная (особенно в письмах С. П. Вальберх), она сильно затруднила бы чтение.

При составлении примечаний преследовалась цель сопроводить публикуемый текст фактическими и хронологическими справками, в первую очередь в области истории театра. При этом все сведения, касающиеся семейства Вальберхов, д, пы п специальном приложении, где особо отмечены данные о театральных связях и литературной деятельности членов этого семейства. Часть комментария отнесена в самый текст — в прямых скобках (фамилии лиц, упоминаемых в тексте по именам и отчествам, окончания недописаиных или сокращенных слов). Все редакционные примечания отмечены надстрочными цифрами, а немногочисленные примечания самого Вальберха — звездочками. В указателе имен, помещенном в конце книги, страницы примечании, в которых сообщаются сведения о данном лице, набраны курсивом.

Материалом для справок, касающихся репертуара парижских театров, послужили главным образом «Almanach des spectacles de Paris», изд. Duchesne, библиографические работы Жакоба (P. La- croix) и работы Кастиль-Блаза. Для справок по .петербургскому театру, помимо общеизвестных источников, широко использован «Журнал театральный» А- В. Каратыгина (рукопись в Институте литературы Академии наук СССР)^{^[59]}, что позволило установить ряд фактов и дат, нередко существенно уточняющих или дополняющих сведения «Летописи» П. Арапова.

Пользуемся случаем принести горячую благодарность А. Г. Мов- шенсопу, оказавшему большую помощь при составлении примечаний, |П.н. Шефферу и |а. С. Поггафт|, содействовавшим подготовке

рукописи к печат и подбору иллюстраций, и Л. М. Добровольскому, способствовавшему нашему ознакомлению с «Журналом» А. В. Каратыгина.

Май 1941 г.

В приложении помещены составленные нами список постановок Вальберха и список переведенных им пьес. Естественно, что при нынешнем состоянии источников по истории русского театра начала XIX века оба эти списка не могут претендовать пи на исчерпывающую полноту, ни па безусловную точность.

|А. Степанов\

ДНЕВНИК, ПУТЕШЕСТВИЯ

И. И. ВАЛЬБЕРХА

В ПАРИЖ

18 0 2 г.

Мои записки, не знаю, удастся ли далее писать, потому что поедем по почте.

Другу моему Софье Петровне, чтоб она знала, как я провождал время.

1802 года 3 февраля. Кенигсберг^{^[60]}.

20 января 1802 г.

Первое дорожное неудовольствие, случившееся в Klein Pungern, или Малая Пунгерн, где теперь уже около трех часов сидим да еще сидеть должны столько же за недостатком лошадей. 20 Генваря в 2 часа пополудни хотя пред сим на станции прародительнице человеческого рода Еве по копейке на лошадь за версту лишнего [дано], чтоб не стоять,

но где беде быть, там ее не миновать. Пожалейте, друзья, о бедном Валберхе [...]

23 января. Рига

[...]Рига — город большой и торговый, где серебряными и золотыми деньгами торгуют, как у нас в Петербурге луком и репой, но грязный; улицы столь узки, что приезжающие из Митавы возы, ставши гужом, занимают всю ширину улицы, так что должно лазить через возы, если не хочешь стоять два часа, или, желая обойтить другими улицами, будешь плутать часа четыре, прежде нежели найдешь свое жилище, а не токмо какое другое место. Все улицы на один покрой, домы высокие о четырех жильях [...]

24 января. Митава

[...] Везепкруг — корчма^г'за 8 верст до Дубельна, 20 в. от Митавы. Думал ли я когда ехать в курятнике, над которыми столько раз смеялся в Петербурге? [...] Какая разница, ехав по почте русской, вдруг трястись тихой рысцой в беспокойной, похуже театральной, фуре. Что делает сначала беспокойное любопытство человека, а потом и жадность кошелька! Что нудило меня выехать из России? Признаться искренно пред собой (потому что, обманывая людей, у кого совесть не умерла, тот себя обмануть не может), я сам не знаю. Видеть Париж? Кто мне поручится, что то, что я там увижу, вознаградит меня, — не говорю о беспокойстве, — но грусть, терпимую мной, разлучась с любезными сердцу моему особами [...] А иначе нельзя было ехать, не имея своей повозки и туго набитого кошелька [...]

30 января

[...] Итак, уже я вне отчизны моей! Вне России, породившей и возрастившей меня! Теперь я чувствую, что у меня есть отечество и сколь оно любезно должно быть всякому честному человеку! Я осиротел совершенно, переехав границу отечества моего, и, ежели бы не видел Ивана Петро-
пича^{^[61]}, не ручаюсь, что, может быть, заплакал бы, как ребенок. Я уже в Пруссии. Сам себе еще пе верю. Все для меня дико, все удивляет [...]

31 января. Мемель

[...] Затащили меня в театр... вру, не в театр, в сарай, где за вход сдули по 60 копеек. Как грянули симфонию, то показаиось мне, что, конечно, мемельские жители смеются мне, узнан, к го я, и, собрав осми нарочно худших гудош-« пиков — passe/., - подымают завесу по стуку молотка; появляется граф Лльмаипиа, Фигаро, Розипа, Бартоло^{^[62]}, да как учали визжать, я счце более уверился, что надо мной смеются [...] Зажал уши и убежал домой [...]

1 февраля

"Лишь только переехали на прусскую границу, то почувствовали во всем скудость, неопрятность, а бесстыдные иностранцы смеют хулить Россию! Любезное отечество! Без пристрастия какой безумец дерзнет сравнивать тебя с Пруссиею! [...]

2 февраля. Кенигсберг

[...] В театр отменно хотелось итти, но, как сегодня была новая пиеса, то уже в 3 часа места пе было. Вы подумаете, чю, конечно, и актеры и содержательницы отменно богаты! Совсем нет! К лету, когда актеры отъезжают отсюда в Данциг, то оставляют долг по себе. По двум многочисленным собраниям не должно судить. Доказательство — наш театр, получающий, пока я был в России, двести тридцать четыре тысячи от казны [...]

[... ] Вдруг после фурманской тихой езды — опять по почте, но на колесах! Грудь очень отколотило [.,.]

5 февраля

От холоду, от бессонницы, ей-ей, чуть не болен и отнюдь в голову журнал нейдет. Еще терпеть пять ночей, пока доберемся до Берлина. Ой путешествие! Весьма дорого покупаются познания сего рода [...]

9 февраля. Берлин

[...] Сюда въехали в час пополудни, остановились в «Золотом Солнце», под названием «Российской Постоялый двор». На самой лучшей улице, где гульбище, по-немецки Linden Strasse, т. е. Липовая улица. Это то же, что наш Невский проспект, но короче, домы не так хороши, хотя некоторые выше петербургских [...] Мы своими зелеными шапками удивили весь Берлин и сапогами также. Все, встречавшие нас, шептали: «Вот русские шапки и сапоги», а смотрели на нас, как па чучел [...] Ходили по городу,- имели счастие быть заманиваемы берлинскими нимфами и очень приманчивыми. Но мы с И[ваном] Петровичем Ленцем], как новые Улиссы, отвращали глаза и пробегали, подобно как царь Итакский, затыкая уши, чтоб не слышать очаровательного пения сирен.

Город прекрасен, — вот первый по выезде из любезного Петербурга, который мне понравился, но прочие все дрянь. Как в деревнях по Пруссии, так и в городах по большей части строения мазанковые. Реки, каналы — все есть, но не Нева, Фонтанка, Екатерининский канал и Мойка [...]

В рассуждении театра я опоздал: время онер уже прошло, следовательно и танцоров здешних не увижу, ибо особых балетов, кроме аналогических^{^[63]}, здесь уже давно нет [...]

[...] Прекрасный город, еще повторяю. Улицы широкие, строения красивые, два театра, арсенал, замок, по-нашему дворец [•••] Все возимся теперь с картою, чтоб кратчайший путь избрать до Парижа [...]

20 февраля. Кассель

[... 1 Были в здешнем театре, сегодня играли «Деревенский маркиз», музыка Паизиелло^{^[64]}. Довольно дурно, кроме прекрасного фарса, когда отец и сын выезжают на поединок на поддельных лошадях, что нас смешило очень и что намерен я по возвращении присоветовать Воробьеву^{^[65]} в этой опере употребить [...]

26 февраля. Майнц

Вантоза 13. Наконец вступили на землю Французской республики! То ли что близок уже к Парижу, как цели путешествия моего, следовательно и ближе к дому, или действительно от воображения и чтения кажется, что будто, вступя сюда, дышу свободней. Правда, едва перешли по мосту славный Рейн, все здесь живо, все на французскую ногу. Солдаты, молодежь. Первый, увидя нас при саблях, сказал: «Се sont des Russiens, nous nous sommes battus contre eux; iIs avaient depareilles sabres». Осмотр в таможне был благородный чемоданов наших — и то для виду. Верили слову [ ... ] Уже величали нас названием Citoyen. Это новое для русского. Перед домом префекта департамента Громовой Горы развевается знамя республики. Когда еще здесь, в первом пограничном городе, который недавно принадлежит республике, да пахнет республикой, что ж в Париже?

Сегодня расстались с честным Грефером, —ремеслом он портной, а образом мыслей, честностью и благодарностью, привязанностью к России, кормившей его 20 годов, превосходит многих природных дворян. Я смело это говорю не потому, что уже во Франции, но то же скажу и в любезном отечестве моем в России, в прелестном Петербурге [...] Возвратись Грефер в Петербург, я наплюю на пересуды дураков, полагающих все в чинах и богатстве; я приму тебя с удовольствием у себя. Много я видал дураков с чинами, бездельников богатых, видал плутов и в противных тому состояниях и принужденно с иными из них знался, то уподоблюсь им, когда постыжусь принять и угостить честного человека. На что мне знать, дворянин ли он, богат ли, с чином ли? [...]

5 марта. Париж

[...] Еще с ума не сошел, хотя в Париже, который прежде глаз моих и ума поразил нос мой [...]! Какая вонь в таком городе, про который столько говорили и уши прожужжали! Посмотрим, что скажут театры? А не то я — поклон, да и вон.

б марта, из театра пришедши

Хожу [ с помощью лакея], но еще не понимаю города ни капли. Что за многолюдство! Двадцать театров полны, а все улицы, кофейные домы [...], кабаки по-нашему, полны. Гульбища! Куда не обернешься, везде кишмя кишит народ! Что за великолепие в Palais Royal: золото, серебро, жемчуг, моды! И все в прельстительном беспорядке. О Париж! Ты удивителен! Но письмо, полученное мной от жены моей в такое время, когда я не ожидал, для меня более двадцати Парижев! Друг мой, Софья Петровна, ежели я умру, не доехав до Петербурга, по крайней мере Иван Петрович [Ленц] тебе доставит эти строки, и от него ты узнаешь, что я тебя люблю, как друга моего, с коим проводил 15 лет лучших жизни моей. Мадам Гюс ^{^[66]} меня лучше всех обласкала: она жену мою помнит, это мне было приятно.

Николай Никитич [Демидов] ^{^[67]} принял ласково. Это изрядно [...] Шарлатаны на бульваре каждую минуту попадаются. Улиц до сей поры fie знаю и не узнаю никогда. Прощай, мундир, — давай делать фрак [...] Денег еще не получил, мундир сделал понапрасну, шпаги, треугольные шляпы^{^[68]} [...]

Лувр, а более колоннада оного удивительны! Тюилери- дворец, сад! Монетный двор, новый мост, где стояла статуя Генриха IV и которой уже пет. Что за город! Что-то скажет портрет мой, посмотрим^{^[69]}. Я одурел. Ничто в голову нейдет. Да беда и то, что негде учиться, —заплати, пожалуй, за комнату 80 рублей в месяц! Посмотрим, не торопясь, все. О, беда в Париже, у кого денег мало, а детей много: на каждом шагу видишь прельщение, и каждую минуту трусость берет, чтоб не обанкрутиться на возвратный путь. Все бы захватил!

8 марта

Вчера была «Ифигения»^{^[70]} опера и балет «Retour de Ze- phire»^{^[71]} . Декорации наши лучше, платья также. Пели здесь^{^[72]}лучше . В балетах Деге ^{^[73]} хорошо сделал, приятно танцует, но не по полу, вертится туда-сюда.

Ходили смотреть место, где была ужасная Бастилия. Видели восковые чудовищные головы Робеспьера, Каррие [Каррье], Шарет [т] или Пер дю Шень и пр., во весь рост славную Дюбарри, любовницу Людовика XV, которую также гильотинировали. Что за красавица! А вчера милую Ламбаль, наперсницу Марии-Антуанетты. Наш Луи^{^[74]} не может выхвалить ее благотворность. Темница называется Temple, где последний король с семейством содержался.

Видел, что все это превосходит [...] Шевалье-разбойника^{^[75]}; он рад, меня увидя, но дерет его за сердце книга Ко- цебу^{^[76]}.

Устал, Париж почти обошел, но без предместьев, а они еще составят три Парижа. Устресы сегодня поедим. Здесь все, как в опере «Венециянской ярмонке»^{^[77]}, по две копейки. Что за дешевизна!

1эчера были в театре Фе[й]до^х, играли «Tableau раг- ^iant»^{^[78]} et «Juliette et Romeo»^{^[79]}. Довольно дурно. Во Французский театр^{^[80]}, где играли «Баязета» ^{^[81]}, за теснотой не попали. Денег еще нет. Завтра пойдем смотреть Пантеон, где лежат прахи Вольтера и Руссо, Абельярда и Элоизы. Портрет к концу приходит, но уже во фраке, а не в мундире. Грязно. Пасмурно. Третьего дня раздавили человека каретой недалеко от нас. Нам это страх делает, потому что мы не умеем еще ходить по-парижски. Узость, скользость улиц опасна и самим парижанам, а не только нам. Фиякры кричат gare тогда, когда уже лошадь рылом в затылок ткнет [...]

10 марта

[ ... ] Одевшись, иду к живописцу для окончания портрета своего. Ходили гулять до обеда в Елисейские поля, и стоял на той самой точке, где отрубили голову несчастному королю [ ... ]

Кабы я мог хорошенький сделать дивертисмент, приехать в Петербург? Но голова и ноги еще не в порядке. Подождем с терпением.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒