Примечания 15 страница

Я помедлила еще мгновение, мучимая чувством вины, хотя, собственно, ни в чем не была виновата, затем, неловко пробормотав: «Спасибо», — повернулась, торопливо сбежала вниз по наружной лестнице и скользнула за угол гостиницы, где меня поджидала Франсис с вермутом для себя и «цикутией» для меня.

— Как ты только можешь пить эту пакость! Отвратительное пойло.

— Все истинные проэллины ценят этот вкус. Ох, как хорошо.

Я откинулась на спинку стула и понемногу потягивала напиток. Подняв бокал, я наконец-то позволила себе не таясь торжествующе улыбнуться.

— Это был чудесный день, — сказала я, — замечательный день. Выпьем за нас… и за наших отсутствующих друзей.

Мы выпили. Франсис с улыбкой смотрела на меня.

— Хочу тебе еще кое-что сообщить, невежественная дикарка. Среди этих первоклассных сорняков, которые ты мне притащила, оказалась — уверена, по чистой случайности — штуковина, которая в самом деле представляет интерес.

— Всемогущий Зевс! Какая же я умница! Имеешь в виду волосатую ястребинку?

— Ни в коем случае. Вот, погляди-ка. — Возле нее в стакане с водой стояли несколько растений. Она осторожно взяла одно из них и протянула мне. — И ты очень разумно поступила, что принесла его вместе с корнем. Осторожней, осторожней.

У растения этого были круглые листья, покрытые белым пушком, и пурпурные стелющиеся стебли, смутно показавшиеся мне знакомыми.

— И что же это такое?

— Origanum dictamnus, — торжественно произнесла Франсис.

— Вот как?

— Немудрено, что тебе это ни о чем не говорит. Иными словами, это ясенец белый, разновидность майорана. Возможно, ты даже встречала его в Англии, хотя и не обращала внимания; порой он попадается в горных садах.

— Он редко встречается или что-то в этом роде?

— Да нет, просто любопытно, что ты нашла его здесь. Родина его — Крит, отсюда и название. Dictamnus означает, что впервые это растение было обнаружено на этом самом месте, на горе Дикте.

— На Дикте! Там, где родился Зевс! Франсис, вот здорово!

— A Origanum переводится как «горная радость». Не потому, что растение это очень уж красиво, а из-за его свойств. Греки и римляне использовали его как лекарственную траву, а еще в качестве красителя и для ароматизации. Они также называли его «травой счастья», плели из него венки и украшали головы своих возлюбленных. Мило, не правда ли?

— Прелестно. Ты специально проштудировала литературу, чтобы произвести на меня впечатление?

— Само собой. — Она рассмеялась и взяла в руки книгу, лежавшую на столе рядом с ней. — Это справочник по греческим полевым цветам, и тут можно вычитать весьма любопытные вещи. Здесь имеется довольно длинный отрывок об Origanum, позаимствованный из книги по медицине, написанной в первом веке нашей эры неким греком по имени Диоскоридес. Текст приводится в переводе — очень удачном, кстати, — сделанном в семнадцатом веке. Слушай.

Она перевернула страницу и отыскала нужное место.

— «Dictamnus, который некоторые называют Pulegium sylvestre (а некоторые Embactron, или Beluocas, или Artemidion, или Creticus, или Ephemeron, или Еldian, или Belotocos, или Dorcidium, или Elbunium, а римляне — Ustilago rustica) — это критское растение, похожее на Pulegium. Но листья у него крупнее, мягкие и будто пушистые; растение не приносит ни цветов, ни плодов, однако обладает всеми теми же свойствами, что и Sative pulegium, и даже еще в большей степени, поскольку его можно не только заваривать и пить, но и прикладывать к ранам, а при окуривании оно способствует изгнанию мертвого плода. На Крите также говорят, что если подстреленного козла накормить этой травкой, то стрелы изгоняются, а раны заживают… А корень его горячит кровь, так говорят те, кто его пробовал; а еще он ускоряет течение родов, также сок его, если выпить его вместе с вином, помогает при укусах змей… Но если сок его капнуть на рану, она немедленно заживает». Что это ты так на меня смотришь?

— Да так. Просто я раздумывала, используют ли его критяне до сих пор как целебное средство. В смысле, как панацею от всех бед — от выкидышей до укусов змей…

— Весьма вероятно. Такие знания обычно передают из поколения в поколение. Итак, это «горная радость». — Она забрала у меня растение и снова поставила его в воду. — В общем-то ничего особенного, но было бы очень интересно поглядеть, как оно растет. Ты помнишь, где нашла его?

— Точно я тебе не скажу. — Мы с Ламбисом, образно выражаясь, паслись на ходу, словно преследуемые олени. — Но примерно сориентируюсь, где-то с точностью до пары квадратных миль. Однако пройти там очень нелегко, — добавила я, — дорога идет отвесно, порой даже почти перпендикулярно. А ты в самом деле хотела бы сходить туда и посмотреть на него?

В голове моей гудел похоронным звоном план Марка в отношении нашего отъезда. Бедняжка Франсис — кажется, она здорово расстроится. И какая опасность, ну какая вообще нам может грозить опасность?

— Вообще-то хотела бы.

Франсис наблюдала за мной с несколько озадаченным видом.

— Я… я постараюсь припомнить, где нашла его, — сказала я.

Еще мгновение она смотрела на меня, затем порывисто вскочила.

— Ладно, пойдем-ка поедим. Ты, наверное, устала как собака. Тони посулил нам осьминога, который, по его словам, представляет собой деликатес, неизвестный даже в лучших ресторанах Лондона.

— А-а…

— Ну, дорогая, в жизни все надо попробовать, — изрекла Франсис. — Слушай, дай-ка мне, пожалуйста, полиэтиленовые мешочки. Бог с ними, с остальными травками, но Origanum я хочу надежно укрыть. А разгляжу его позже.

— О господи, а я и забыла о мешочках. Забрала их из твоей комнаты, а потом бросила в карман своей куртки и забыла ее надеть. Сейчас принесу.

— Да ладно, не беспокойся, ты и так за сегодня находилась. Это дело может подождать.

— Да брось ты, я мигом.

Когда мы пересекали коридор, я мельком заметила Софью — держа в руках мои туфли, она проскользнула за дверь кабинета Стратоса. Должно быть, она уже закончила уборку наверху; значит, с радостью подумала я, мне не придется больше с ней сталкиваться. Невзирая на протесты Франсис, я оставила ее у входа в ресторан, а сама побежала наверх, в свою комнату.

Софья навела там полный порядок: куртка моя висела за дверью, сброшенное платье было аккуратно перекинуто через спинку стула, полотенца тщательно сложены, а покрывало снято с кровати. Полиэтиленовых мешочков не оказалось в первом кармане, в который я залезла, — да и когда мне удавалось что-либо отыскать с первого раза? — но я нашла их в другом и снова сбежала вниз.

Ужин прошел очень весело. Даже осьминог, которого мы умяли под неусыпным надзором Тони, оказался вполне съедобным. Последовавший за ним барашек был изумителен, хотя я до сих пор не могу спокойно есть нежное мясо совсем молоденьких барашков.

— Их просто не могут дольше держать на подножном корму, — успокаивала я Франсис, заметив, что та пригорюнилась. — Здесь не хватает пастбищ, чтобы выращивать их до больших размеров. А если ты собираешься задержаться в Греции на празднование Пасхи, боюсь, что тебе придется привыкнуть к зрелищу, когда пасхальный барашек торжественно входит в дом вместе со всей семьей, чтобы быть там съеденным. Дети пестуют его, играют с ним и обожают его; потом ему перерезают горло, всей семьей оплакивают и наконец радостно пируют.

— Какой ужас! Но это же предательство!

— Что ж, такова традиция. И это символично.

— Да, наверное. Но разве они не могут использовать иные символы, например, хлеб с вином?

— О, их они тоже используют. Но сама подумай, жертвоприношение к Пасхе в их собственных домах… Раньше я считала так же, как и ты, да и сейчас не могу спокойно смотреть, как на страстную пятницу барашки и телята бредут домой на заклание. Но по-моему, это в миллион раз лучше, чем то, что проделываем мы у себя дома и при этом прикидываемся гуманистами. Здесь барашек растет обласканный, счастливый и ни о чем не подозревает — порой видишь, как он резвится с детишками, словно маленький песик. И пока ему не всадят в горло нож, он даже не догадывается, что скоро умрет. Разве это не лучше, чем наши омерзительные, битком набитые животными грузовики, которые по понедельникам и четвергам, громыхая, устремляются на бойни, где бедные животные вдыхают запах крови и в атмосфере, насквозь пропитанной страхом и смертью, покорно дожидаются своей очереди? И в чем тут гуманизм?

— Да. Да, конечно. — Она вздохнула. — Ладно, не буду переживать, что с таким удовольствием съела этого барашка. И вино весьма недурно — как, говоришь, оно называется?

— «Царь Минос».

— Что ж, выпьем за «траву счастья».

— Ага, и за ястребинку «лэнглиэнсис»… ой!

— Что такое?

— Я вдруг вспомнила, где нашла его, твой ясенец белый.

— Неужели? Чудесно. Надеюсь, я смогу до него добраться.

— Думаю, сможешь. Растет он у старой церкви, фактически прямо на ней. И он не был единственным, это совершенно точно — там оставались еще такие.

— Прекрасно. Ужасно любопытно посмотреть, как он растет. Ты вроде говорила, что туда ведет вполне приличная тропинка?

— Тропинка-то есть, только вот приличной я бы ее не назвала. Местами она чертовски ухабиста. Если будешь смотреть под ноги, то пройдешь. Но все равно, — я улыбнулась, чувство вины стало покидать меня, — гораздо проще да и интереснее добраться туда на лодке. Неподалеку от церкви расположена заброшенная гавань. Мы могли бы пройти на лодке вдоль побережья, а оттуда пешком подняться в горы.

Я с облегчением подумала, что теперь могу не мучиться угрызениями совести из-за того, что вынуждена увезти Франсис отсюда рано утром. Из Гераклиона мы сможем доехать на машине до Агиа-Галлини, а там возьмем напрокат лодку, и я покажу ей то самое место, где Колин выдернул ясенец белый из стены церквушки.

— Затея интересная, — согласилась Франсис, — но это не к спеху, день-другой можно и подождать — ты ведь не захочешь прямо завтра отправляться на то же самое место. Тони, а можно мы выпьем кофе на террасе? Никола, если ты готова…

— Схожу-ка я, пожалуй, за курткой, — сказала я, поднимаясь. — Давай сюда Origanum, отнесу его наверх, от греха подальше.

У себя в комнате я осторожно опустила полиэтиленовый мешочек с драгоценным растением на столик и сняла куртку с гвоздя позади двери. Когда я надевала ее, что-то твердое, лежащее в одном из карманов, с глухим негромким стуком ударилось об угол стола. Засунув руку в карман, я ощутила холодный металл — тонкое, острое лезвие ножа.

Едва ладонь моя коснулась холодной стали, как меня будто током ударило. Потом я вспомнила. Достала эту штуку из кармана и стала разглядывать. Конечно же, это нож Ламбиса, тот самый, что я забрала у него во время этой ужасной трагикомической схватки в разрушенной церкви. Надо было вернуть его. Что ж, это еще не поздно сделать, когда мы встретимся в Афинах.

Я уже повернулась, чтобы убрать нож к себе в чемодан, подальше от посторонних глаз, когда мозг мой пронзила мысль, от которой я мгновенно напряглась и ощутила мурашки по всему телу, будто меня окатили ледяной водой. Поднявшись сюда за полиэтиленовыми мешочками для Франсис, шарила ли я в обоих карманах куртки? Это точно? Я в этом уверена? Сдвинув брови, я принялась вспоминать. Да, несомненно, я залезала в оба кармана, не заметить ножа я бы просто не смогла. Его там тогда не было.

Софья — вот единственно возможное объяснение. Должно быть, она обнаружила нож, когда вешала мою куртку. И забрала его… но зачем? Чтобы показать Стратосу и Тони? Наверное, она несла его с собой, когда проскользнула на моих глазах в кабинет Стратоса. А пока я ужинала, она тихонько положила его обратно. Но зачем?

Я как подкошенная опустилась на край кровати, злясь на себя за то, что впала в панику, и пытаясь мыслить связно.

Нож Ламбиса. Ну и что? Какое это имеет значение? Надо запомнить, он тут ни при чем, этот нож. Никто здесь не может его узнать: ведь никто здесь никогда не видел Ламбиса да и вообще не знает о его существовании. Нож никоим образом не может указать на мою причастность к этому делу — нет-нет, это невозможно.

Но почему же тогда Софья так поступила? Да потому, убеждала я себя, что она и ее компаньоны, как и все преступники, повышенно чувствительны к любому пустяку. Разумеется, не совсем нормально, когда обычная, ни в чем не замешанная туристка таскает с собой отнюдь не декоративный ножик, к тому же без ножен. Вот она и решила, что не мешает показать его брату, — ну и что тут такого? Почему бы мне было не приобрести эту штуку в качестве сувенира; может, вид у него и устрашающий, но в то же время он довольно-таки симпатичный, с медной рукояткой, покрытой голубой эмалью, и чем-то вроде филигранной гравировки у основания лезвия. Я повертела его в руках, изучая. Да, решено: если кто-нибудь спросит, скажу, что купила его в Ханье, отчасти как игрушку, отчасти потому, что знала — мне понадобится какой-нибудь инструмент, чтобы выкапывать растения для Франсис. Потому я и брала его с собой сегодня… Да, так сойдет… Сегодня я им пользовалась… этим объясняется его потрепанный вид, а также прилипшие к лезвию крошки жареной картошки и царапины на эмали рукоятки.

С облегчением я встала, уже готовая забыть обо всех своих страхах. Такое объяснение вполне сойдет, а пока что надо убрать его подальше и не забыть возвратить Ламбису. Ему ведь будет его не хватать.

Нож вдруг выскользнул у меня из пальцев и, воткнувшись прямой наводкой в доски пола, мелко затрепетал. И вот я снова сижу на кровати, прижав руки к щекам, зажмурившись, и тщетно пытаюсь отогнать прочь картину, неожиданно возникшую перед глазами…

Ламбис, развалившись на солнышке рядом с Колином, выстругивает из дерева маленькую ящерку. Это было уже после того, как мы ушли из церкви, после того, как я забрала у него этот нож. Да он даже и не заметил его отсутствия… и у его собственного ножа деревянная рукоятка… Теперь я это отчетливо вспомнила, вспомнила кожаные ножны с рельефным рисунком, которые он заправлял за ремень брюк и которые лежали рядом с ним, пока он занимался резьбой…

А как же этот нож? Нож с медной рукояткой, покрытой эмалью, который я забрала у него из кармана и забыла вернуть? Этот миленький смертоносный образчик работы турецких оружейников и ювелиров?

«Он выхватил нож, — так сказал Марк, — а потом упал и ударился головой о камень, и все было кончено… Все, что при нем было, мы забрали с собой, а ботинки закопали».

Джозеф. Это оружие Джозефа, с метками и зарубками, позволяющими безошибочно его узнать. И жена Джозефа нашла его в моем кармане, показала Тони и Стратосу, а затем потихоньку вернула на место.

Я даже не задумывалась, на какие мысли это может их навести и удастся ли мне сплести какую-нибудь байку, как я нашла его в горах. Просто сидела и изо всех сил боролась с охватившей меня паникой, повелевавшей мне немедленно убираться отсюда вместе с Франсис, бежать не откладывая, этой же ночью, к друзьям, к свету, туда, где живут нормальные люди, подальше от этого безумия.

Бежать к Марку.

Немного погодя я убрала нож в чемодан, взяла себя в руки и спустилась вниз.

ГЛАВА 18

До сей поры ей мужество не изменяло,
Но есть предел всему — и вот настал
момент,
Когда при каждом шаге ноги подгибались,
А дерзость и отвага, увы, сошли на нет.

Джон Драйден. Синирас и Мирра

— А-а, мисс Феррис, — раздался голос Стратоса.

Он стоял в коридорчике позади стола, ничем не занятый, просто стоял и поджидал меня. Из-за закрытой двери кабинета доносились голоса Тони и Софьи, последняя что-то с жаром доказывала, едва не переходя на крик, но внезапно замолчала, как только заговорил Стратос.

— Надеюсь, вы приятно провели день, — сказал он.

— Да, очень, спасибо. — Я улыбнулась, надеясь, что он не заметит, что губы мои одеревенели и с трудом слушаются меня, а нервы напряжены до предела. — Правда, он оказался чересчур долгим, но все равно я очень довольна.

— Значит, побывали в заброшенной церкви? Мне Тони сказал.

Он говорил самым обычным, даже дружелюбным тоном, однако что-то в нем вынудило меня оправдываться, словно отвечая на обвинение.

— Да, побывала. — Голос мой вдруг осип, и я откашлялась. — Идти по тропинке оказалось совсем не трудно, а церковь действительно стоило посетить — в этом вы были совершенно правы. Жаль только, что я не захватила с собой фотоаппарат.

— Ах да, фотограф у вас — это мисс Скорби, если не ошибаюсь?

И снова в его ровном голосе прозвучала какая-то неуловимая нотка, не поддающаяся определению. Черные глаза пристально смотрели на меня. Признаться, мне всегда было трудно прочесть выражение глаз у греков; сейчас же глаза Стратоса казались совершенно непроницаемыми, точно скрытыми за дымчатыми стеклами.

Я улыбнулась, глядя в эти ничего не выражающие глаза, и положила еще один кирпичик правды в стену своей невиновности, которую пыталась построить.

— Сегодня утром мы чудесно поснимали — и кинокамерой, и фотоаппаратом — наверху, среди полей. Пожалуй, снимок, запечатлевший вашу сестру рядом с мельницей, завоюет какой-нибудь приз. Она рассказала вам, что стала кинозвездой?

Очень трудно было заставить себя не смотреть на дверь его кабинета. Из-за нее снова послышались причитания Софьи. Веки Стратоса дрогнули, и он повысил голос.

— Да, Софья мне об этом рассказывала. Полагаю, она провела вас внутрь мельницы.

Причитания за его спиной резко стихли, перейдя в невнятное бормотание; потом я услышала, как негромко и настойчиво заговорил Тони.

— Надеюсь, вас это заинтересовало, — любезно добавил Стратос.

— О да, очень. Жаль только, что нам не удалось посмотреть, как она работает, но это, наверное, происходит лишь тогда, когда кому-то требуется перемолоть зерно?

— Возможно, это произойдет еще во время вашего пребывания здесь.

Тон его остался прежним, однако глаза внезапно ожили и смотрели внимательно и настороженно.

И тут я поняла. У него еще не было времени обдумать и оценить все случившееся. Тони, наверное, только что рассказал ему, что Колина больше нет в мельнице, а Софья, сбитая с толку и напуганная тем, что обнаружила нож Джозефа у меня в кармане, пытаясь разобраться в ситуации, решилась пойти посоветоваться и наткнулась на град обвинений. То, что я сейчас слышала из-за двери кабинета, должно быть, являло собой финал премиленькой сцены. И, судя по всему, сам Стратос основательно взволнован; он сбит с толку, встревожен и готов ринуться в бой, однако пока что осторожничает и сдерживается. Пока что он не решается играть в открытую — ему требуется время, чтобы все обдумать. А от меня в данный момент ему надо всего лишь получить подтверждение по двум пунктам, а именно: что не случилось ничего такого, что могло бы вызвать у меня подозрения и сделать меня опасной для них, а также, как следствие этого, что я собираюсь и дальше преспокойно оставаться в Агиос-Георгиос под его неусыпным надзором до тех пор, пока не подойдет к концу мой отпуск. Одно предполагало другое. Мне оставалось только надеяться, что он останется удовлетворенным своими наблюдениями.

Как можно спокойнее я заметила:

— Что ж, если это произойдет, надеюсь, вы мне сообщите.

Я еще раз улыбнулась ему и повернулась, чтобы уйти, но он сделал едва заметное движение, словно желая остановить меня.

— Скажите, мисс Феррис…

Но ему помешали. Дверь кабинета открылась, и оттуда вышел Тони. Далеко он не ушел — мягко прикрыл за собой дверь и остался на месте, прислонившись к косяку, — раскованный и грациозный, как всегда. Он курил, сигарета торчала из уголка его рта. Не улыбнувшись и не поприветствовав меня, он просто стоял, а когда заговорил, то даже не потрудился вынуть изо рта сигарету.

— Ты спрашивал мисс Феррис насчет рыбалки? — произнес он.

— Рыбалки? — Грек резко обернулся, и взгляды мужчин встретились. Затем Стратос кивнул. — Я как раз собирался. — Он снова повернулся ко мне. — Помнится, вы расспрашивали меня насчет рыбалки.

— Рыбалки?

Теперь наступила моя очередь прийти в замешательство.

— Вы говорили, что хотели бы отправиться на рыбалку, разве нет?

— Ах да. Да, говорила. Конечно.

— Как насчет того, чтобы порыбачить сегодня ночью?

— Сегодня ночью?

На мгновение я лишилась способности мыслить и говорить. Голова вдруг стала легкой и пустой, словно мыльный пузырь. Потом меня вдруг осенило, как надо ответить. Что бы он там ни подозревал и ни пытался выяснить насчет меня, будет только полезно прояснить интересующие его факты не отходя от кассы. И я сказала:

— Конечно, с радостью! Спасибо вам большое! Вы имеете в виду ночную рыбалку с огнями?

— Ну да.

— Но ведь лодки уже вышли.

А, так вы их видели? Я с ними не хожу. Я же говорил вам, что рыбачу ради удовольствия, а не ради промысла. И держусь близко к берегу. Так вы пойдете?

— Буду рада, — с энтузиазмом подтвердила я. — А как же Франсис?

— Я с ней уже говорил. Она не хочет.

— Понятно. Но тогда…

— Я составлю вам компанию.

Тони наконец-то вынул изо рта сигарету и, улыбаясь, смотрел на меня своими светлыми и холодными глазами.

Я улыбнулась ему в ответ. Теперь я была уверена, что они не собираются заговаривать о ноже, и от облегчения сразу повеселела.

— Правда? Чудесно! Вот не думала, право же, что лодки — ваша стихия.

— Нет, что вы. Но это путешествие я не пропустил бы ни за что на свете, дорогая. Заодно подсоблю Стратосу.

— В этом нет необходимости, — резко произнес Стратос.

Его крупные руки суетливо перебирали бумаги на столе, и я заметила, как на виске его, рядом с линией волос, пульсирует жилка. Я недоумевала, что же происходит: настаивает ли Тони на своем участии для того, чтобы не спускать глаз со своего компаньона, или же всего лишь затем, чтобы помочь ему в осуществлении планов относительно меня, что бы он там ни затевал…

— А завтра ночью вы пойдете? — поинтересовалась я.

— Завтра ночью?

Я облизнула губы, переводя взгляд от одного к другому с виноватым видом.

— Дело в том… если вам все равно… признаться, я слегка устала сегодня. День был таким долгим, а сейчас, после этого божественного ужина, меня и вовсе клонит в сон. Не могли бы вы перенести все на завтра?

Последовала короткая пауза.

— Да, мог бы…

— Тогда знаете, давайте лучше завтра, если вам все равно.

— Ну разумеется. — Из всех эмоций труднее всего скрыть облегчение, и мне показалось, что я уловила облегчение в жесте, которым он отсрочивал осуществление своего плана. Теперь он был во мне уверен. Он улыбнулся. — В любое время лодка к вашим услугам.

Я помедлила в нерешительности. Вреда не будет, если я успокою его еще больше.

— Мистер Алексиакис, я еще кое о чем хотела вас попросить. Помните, вы говорили, что мы могли бы как-нибудь совершить морскую прогулку на «Эросе»? Так вот, нельзя ли нам воспользоваться им на днях? Мы хотели бы отправиться вдоль берега, вон туда… — я сделала неопределенный жест в восточном направлении, — туда, где находится старинная гавань. Дело в том, что сегодня на развалинах церкви я нашла одно растение, которым моя кузина очень заинтересовалась. Она говорит, это критская разновидность ясенца белого, слыхали о таком?

Он отрицательно покачал головой.

— Так вот, ей хочется посмотреть, как он растет, и сфотографировать его, только мне кажется, по суше ей этот путь не одолеть — слишком далеко, да и дорога неровная, ухабистая. Вот я и подумала, что гораздо интереснее будет добраться туда морем. Мы причалили бы в старой гавани, а потом пешком пошли бы в глубь острова, к церкви; это недалеко — я помню, море кажется совсем близким, когда смотришь со стороны церкви. А тогда она смогла бы посмотреть, как растет этот ясенец, и сделать снимки. Если уж на то пошло, я и сама хотела бы пофотографировать церквушку, да и гавань тоже. Как вы думаете, выйдет у нас? Это не к спеху, — закончила я, — в любой удобный для вас день, когда вам самому «Эрос» не понадобится.

— Ну конечно же, — сердечно отозвался он, — само собой. Интересная задумка. Я сам вас отвезу. Только предупредите меня накануне того дня, когда захотите поехать. А насчет рыбалки как, решено? Завтра вечером?

— Да. Спасибо. Буду ждать с нетерпением.

— И я тоже, — улыбаясь, заметил Стратос, — и я тоже.

На сей раз он не сделал попытки задержать меня. Я вышла из гостиницы и отправилась к Франсис, которая сидела вместе с нашим кофе под тамарисками. Ветви их в рассеянном электрическом свете казались бесплотными, точно облака. За ними чернело негромко шелестевшее море, а выше — столь же черное, беспросветное небо. Безлунная ночь. Я подумала о Стратосе, плечистом молодце с нервно бьющейся жилкой на виске, лишившемся покоя из-за соучастия в убийстве. И о Тони. Представила, как окажусь в их компании на маленькой лодочке… совсем одна, затерявшись где-нибудь в этом зловещем мраке…

Я даже не стала задумываться, что может быть у него на уме и действительно ли я добилась для себя отсрочки приговора до завтрашнего дня. Я знала лишь одно: где-то вдали, в гуще этого же самого мрака, стоит яхта с потушенными огнями, а на борту ее — Марк, и, что бы ни случилось, мы с Франсис сегодня ночью выберемся отсюда.

По каменным ступенькам лестницы мы спустились совершенно бесшумно. Где-то вдалеке залаяла собака, но тут же смолкла. Потревоженное легким ветерком с берега, едва слышно шелестело море — огромное, таинственное, безмолвное существо, вздыхающее в кромешной тьме ночи.

— Держись как можно ближе к скалам, — шепнула я Франсис. — Если идти по гальке, будет много шума.

Неслышно ступая, мы осторожно продвигались вдоль подножия скалы; островки маргариток заглушали наши шаги. Ночь выдалась столь темной, что даже отсюда массивное продолговатое здание гостиницы едва можно было различить — если бы не свежая побелка, оно и вовсе стало бы невидимым. Ни в одном из окон света не было. Да и все остальные дома деревни тоже погрузились во мрак; лишь два крохотных пятнышка света говорили о том, что кое-где засиделись за полночь. Да еще совсем тусклое мерцание со стороны церкви — это всю ночь напролет горели лампады перед иконами.

Мы продвигались на ощупь, каждый шаг казался прыжком в неизвестность; приходилось идти так медленно, но как же хотелось зажечь фонарик и спешить, спешить…

И вот волей-неволей пришлось идти по гальке. Сколь осторожно мы ни ступали, шаги наши отдавались, словно горный обвал. Сделав десяток шагов, я коснулась руки Франсис, веля ей остановиться.

— Подожди. Давай прислушаемся.

Затаив дыхание, мы вслушивались в тишину. Ведь если мы произвели хоть малейший шум, который можно было услышать, то же самое сделают и наши преследователи, если таковые имеются.

Ничего — лишь спокойное дыхание моря.

— Ты уверена, что луны не будет? — прошептала Франсис.

— Уверена.

Бархатисто-черное небо заволакивалось вуалью облаков, медленно тянущихся из-за Белых гор. Возможно, позднее его сплошь усеют звезды, но сейчас оно было совершенно черным в утешение всем преследуемым существам. Прядильщицы лунного света сделали свое дело. Где-нибудь далеко, за черной линией горизонта, погруженная в воду луна дожидалась, когда ее распрядут и витые светящиеся нити дотянутся по направлению к берегу. Но только не сегодня ночью.

Я снова коснулась руки Франсис, и мы двинулись дальше.

Только проведя в кромешной тьме некоторое время, начинаешь различать окружающие предметы, порой даже цвета. Обступившая со всех сторон тьма уже не кажется такой однородной. Вот море — одушевленная тьма; галька — шелестящая, движущаяся тьма, временами причиняющая такие неудобства; отвесные скалы, вздымающиеся сейчас справа от нас, — неясно вырисовывающаяся черная как сажа масса, подхватывающая и эхом разносящая наши шаги и даже наше дыхание. Мучительно медленно мы продвигались вперед — справа вплотную подступали скалы, их выдающиеся вперед зубчатые Каменистые подножия не раз заставляли нас спотыкаться и падать, а с другой стороны, не дальше чем в ярде от нас, ни на миг не прекращая своего движения, плескалось море, и различить его можно было лишь благодаря едва заметной светлой полоске пены; оно и было нашим единственным проводником.

Даже не знаю, сколько продлилась эта часть нашего путешествия. Казалось, минула целая вечность. Но наконец мы пересекли полукружие бухты, и теперь прямо перед нами вздымался высокий, напоминающий кафедральный собор утес, выдающийся в море; волны с тихим плеском омывали его подножие, вспениваясь среди валунов, раскиданных вдоль узкой береговой полосы, по которой только и можно было его обогнуть. Мы уже перебирались через этот мыс при дневном свете, но мыслимо ли это проделать в кромешном мраке?

Пришлось, конечно, куда денешься. Замечу, однако, что никому не порекомендую в порядке моциона тащиться с чемоданом в руках на протяжении мили или около того по песку и гальке в кромешной тьме, а потом осторожно пробираться по узкой тропке, где один неверный шаг — и вы рискуете нырнуть на пару саженей в море, которое, хотя с виду и спокойное, ощетинилось, будто акула, острыми зубьями подводных рифов.

Добравшись до мыса, я оглянулась назад. Последние светящиеся точки в деревне исчезли; бухта, которую мы только что пересекли, казалась всего лишь мрачным ущельем.

Позади меня Франсис, запыхавшись, проговорила:

— Там, на море… огни. Повсюду огни.

Обернувшись, я в замешательстве обнаружила, что непроглядная тьма оказалась расцвеченной крохотными огоньками. Потом до меня дошло, что это такое.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒