Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Примечания 14 страница



— На месте Стратоса, — сказала я, — я бы перезахоронила труп — я имею в виду Александроса — на всякий случай, вдруг расследование начнется. Глупо было закапывать его на своем собственном участке.

— Ежели б ты попробовала закопать кого-нибудь здесь, где на четыре дюйма вглубь идет песок, — заметил Марк, — ты бы их поняла. Но вообще-то я согласен. Он вполне может это сделать. Тот факт, что они вообще закопали его там, видимо, указывает на то, что они не собирались отпускать Колина после всего, что он увидел и услышал.

Они что, на самом деле собирались меня убить?

— Иначе они никак не смогли бы чувствовать себя в безопасности, — откровенно признался Марк. — Они, видимо, уверились, что я умер и валяюсь где-нибудь. Если бы не Ламбис, так бы оно и было. Можете не сомневаться, они лишь ждали подтверждения этого. Даже если Софья и уговорила Стратоса оставить тебя в покое, все равно она, должно быть, знала, что не сможет оберегать тебя вечно — во всяком случае, от такого типа, каковым, очевидно, являлся Джозеф… вот она и решила отпустить тебя.

Колин заметно встревожился:

— А они ей ничего не сделают, когда обнаружат, что меня нет?

Марк посмотрел на меня. Я медленно проговорила:

— Я уверена, что Стратос не причинит ей вреда, даже если отважится. Я долго над этим раздумывала и решила, что тебе не стоит всерьез беспокоиться. Он может ударить ее в припадке ярости, но ни в коем случае не убьет. А она, бедняжка, привыкла к грубому обращению. Более того, тот факт, что она спасла тебя, вполне возможно, избавит ее от массы бед, если начнется полицейское расследование. — Я перевела взгляд на Ламбиса. — А ты… ты можешь быть совершенно уверен, что, овдовев, она станет жить куда лучше и счастливее, нежели когда-либо с тех пор, как вышла замуж за этого проклятого мерзавца.

— Приятно слышать, — только и произнес в ответ Ламбис, но мне показалось, что лицо его стало более спокойным, когда он вновь склонился над своей деревянной ящеркой.

— Это правда. Знаете, а ведь мне пора идти.

— Да, действительно, — согласился Марк. — Сестрица Анна, посмотрите, никто не идет?

Колин снова поднес бинокль к глазам:

— Ни хрена.

— Ничего? — вскинул глаза Ламбис, оторвавшись от хребта ящерки.

— Ни хрена, — повторил Колин. — Ты ведь знаешь, что…

— Я прекрасно знаю, что такое хрен, — перебил его Ламбис. — Но я не знал, что у вас есть идиома, в которой это растение гуляет по горам. Я люблю учиться.

— Во молодец! — с восхищением воскликнул Колин.

А я подумала, что проведи Ламбис месяц в компании братьев Лэнгли, и его знание еще более пикантных и малоупотребительных оборотов английского языка достигло бы поистине замечательных высот.

Марк уже поднимался на ноги. Я вдруг заметила, что он выглядит очень утомленным. От крыльев носа к уголкам рта пролегли глубокие складки, под глазами мешки. Он протянул руку, помогая мне встать.

— Жаль, что ты должна туда возвращаться.

— Откровенно говоря, — сказала я, — если бы не Франсис, я прямо сейчас спустилась бы с вами к яхте, наплевав на багаж, и на всех парусах помчалась бы в Афины! Но это лишь эмоции. Рассудок же подсказывает мне, что ни один из них даже не заподозрит, что мне что-либо известно!

— Это точно. — Однако во взгляде, который он на меня бросил, сквозило сомнение. — Только вот… не можем мы отплыть в Афины, пока не убедимся, что тебе и твоей кузине ничто не угрожает.

— А с чего ты решил, что это не так?

— Да ни с чего. Но у нас нет никакой возможности узнать, что тут происходило после того, как Колин сбежал, а я… в общем, не люблю я разом обрубать связь, не узнав, что мы оставляем позади себя. Вдруг случится так, что вы окажетесь совершенно изолированными от внешнего мира, а вы ведь живете прямо в логове Стратоса.

Теперь я поняла, почему он смотрел на меня с таким сомнением: он ждал, что я начну отстаивать свою независимость. Однако на сей раз я не имела ни малейшего желания это делать. Мысль о том, что придется оставить этих сильных и находчивых мужчин и в одиночку отправляться вниз, в гостиницу Стратоса, была столь же привлекательна, как предложение погулять нагишом под проливным дождем с градом.

— Когда ваши друзья за вами заедут? — спросил Марк.

— В понедельник.

Он снова заколебался.

— Извини, но, честно говоря… мне не улыбается ждать до понедельника.

— И мне тоже. Помимо всего прочего, мне определенно не хочется крутиться поблизости, когда здесь начнет рыскать полиция. Так что, пожалуй, мы найдем благовидный предлог и завтра же уедем. Чем скорее я увижу яркие огни Геракл иона, тем счастливее буду!

— Что ж, очень разумно. — Он заметно успокоился. — А вы сможете придумать подходящий предлог?

— Запросто. Не волнуйся, мы что-нибудь сплетем, чтоб твои пташки не встревожились. При создавшихся обстоятельствах они будут так рады от нас избавиться, что не станут задавать никаких вопросов.

— Тоже верно. Вы можете связаться с яхтой, которая должна была вас забрать?

— Нет, но сначала она зайдет в Гераклион за продуктами, а также чтобы дать возможность всей компании посетить Кноссос и Фестос. Мы с Франсис можем попросить прислать за нами завтра машину, отправимся в отель «Астир» и будем их ждать. — Я засмеялась. — И пусть кто-нибудь попробует нас там тронуть!

— Прекрасно, — сказал Марк. — «Астир», значит? Я буду знать, где ты находишься, и, как только смогу, свяжусь с тобой.

Разговаривая, мы начали медленно спускаться по склону к церкви.

— А вы что будете делать? — спросила я. — Отправитесь в Гераклион или прямиком в Афины?

— Я бы предпочел сразу в Афины, обратиться к представителям британских властей, привлечь лондонскую полицию… но не знаю. Ламбис, за сколько мы доберемся до Афин?

— При такой погоде — часов за двенадцать-пятнадцать.

— Неплохо. Так и сделаем. Посольство, наверное, организует шествие с флагами, когда там узнают, что их драгоценное чадо выступает свидетельницей по делу об убийстве.

— Скорее они придут в бешенство, — уныло заметила я.

— Итак, нам осталось договориться лишь об одном.

Мы подошли к церкви и остановились у входа.

— О чем?

— Я уже говорил, что не желаю покидать эти места, не убедившись, что с вами все в порядке.

— Знаю, но что тут поделаешь? Как только я отсюда уйду, тебе придется принять это на веру.

— Я не собираюсь принимать на веру ничего, что связано с твоей безопасностью.

Странно, но на сей раз его холодная решимость и желание принять ответственность на себя ничуть не возмутили меня. Я вдруг ощутила предательски разливающееся тепло где-то в области живота. Я провела рукой по настоящей дорической колонне, нащупала занозистые края дырки, оставленной пулей.

— Не вижу, что тут можно сделать.

— А я, кажется, придумал. Послушайте. Сейчас Ламбис спустится вместе с Николой и проводит ее до полей. Мы с Колином будем ждать тебя, Ламбис, здесь, в церкви. Я… я отдохну до твоего возвращения. Затем мы втроем спустимся к яхте и отчалим от берега. Скоро стемнеет, мы дождемся сумерек, а затем двинемся вдоль побережья, пока не окажемся западнее Агиос-Георгиос. После наступления темноты подплывем ближе и остановимся ненадолго на некотором расстоянии от берега. Море сейчас гладкое, словно зеркало, и, кажется, таковым и останется, благодарение небесам; Ламбис, тебе знакомо побережье к западу от Агиос-Георгиос?

— Самую малость. Как и здесь, там небольшие бухточки у подножия скал. Вблизи деревни бухточки мелкие, с песчаным дном.

— Найдется там укромное местечко, чтобы в случае необходимости причалить?

Ламбис нахмурился, задумавшись.

— Не знаю. Заметил я тут одну бухточку, чуть западнее…

Я вмешалась:

— Думаю, такое местечко найдется. Здесь есть бухточка, которую дети называют Дельфиньей бухтой, — сразу за вторым мысом, если смотреть со стороны деревни. Там скалы выдаются далеко вперед и глубоко; я наблюдала их издалека, что-то вроде невысокого горного кряжа, выдвинутого вперед, словно волнолом. Там должно быть глубоко — дети сказали мне, что с них можно нырять.

Ламбис кивнул.

— Думаю, эту самую бухту я и видел. За вторым мысом к западу от деревни? Да, я заметил это место, когда мы проходили мимо.

— Ты сможешь там причалить, если понадобится? — спросил Марк.

— А огни можно будет включить, когда мыс отделит нас от гостиницы?

— Конечно.

Ламбис кивнул:

— При такой погоде это будет совсем несложно.

— Отлично. — Марк повернулся ко мне. — Как тебе такой вариант? Если сегодня вечером, когда ты туда спустишься, у тебя возникнет хоть малейшее сомнение… какое-то подозрение, ощущение опасности… ну, ты понимаешь, что я имею в виду… Иными словами, если ты почувствуешь, что вам с Франсис имеет смысл оттуда смываться, и побыстрей, не дожидаясь утра, на этот случай мы будем ждать вас у входа в твою Дельфинью бухту до… скажем, до двух часов ночи. Нет, лучше до полтретьего — так вам наверняка хватит времени. Есть у тебя фонарик? Прекрасно. Так вот, от полуночи до половины третьего ночи мы будем ждать вашего сигнала. Надо нам придумать условный сигнал… скажем, две долгие вспышки, потом две короткие, потом пауза на полминуты, и снова повторить. Мы вам ответим. Идет?

Я улыбнулась ему:

— Весьма банально.

— Ты можешь придумать что-нибудь получше?

— Нет.

— А что будем делать, если бухта окажется полным-полна ночных рыболовов? — поинтересовался Колин.

— Не окажется, — заверила его я. — Там стоят садки, но их опорожняют гораздо раньше. Нет, все чудесно, Марк. Прямо не дождусь.

— Вот это здорово!

В Колине снова взыграла мальчишеская жажда приключений.

Марк расхохотался.

— Вообще-то задумка действительно дурацкая, но лучше ничего не придумаешь — разве что ворваться в Агиос-Георгиос и расшугать всех на многие мили.

— Этого даже не понадобится, — заметила я. — Достаточно будет Марку появиться в этом пиратском одеянии и… Ладно, я пойду. Никого там не видать, сестрица Анна? — обратилась я к Колину, который взобрался на какую-то гнилую подпорку возле наружной стены церкви и снова осматривал окрестности с помощью бинокля Джозефа.

— Ни хрена.

— Тогда я пошла. Господи, только бы успеть в гостиницу к ужину! Иначе как же я оправдаюсь? Да нет, не волнуйтесь, просто скажу, что ходила посмотреть на церковь — Стратос сам мне это советовал, так что он, наверное, будет доволен. Всегда лучше сказать правду.

— Ты мне говорила, — раздался сверху голос Колина, — что будто бы отправилась собирать цветы.

— Боже, ну конечно! Что ж, нагребу одну-две охапки, пока буду спускаться.

— Для начала возьми-ка это… и это… и это… — Колин уже успел сорвать с полдюжины растений из щелей между камнями у себя над головой. — А эта штука, я уверен, жутко редкая.

Потянувшись, он сорвал целый пучок цветов из высокой вертикальной трещины.

— На Франсис эта уйма раритетов, вероятно, произведет глубокое впечатление, — сухо заметил Марк. — Да и на Стратоса тоже.

— А почему нет? Возможно, все они чертовски редко встречаются в Англии.

— В том числе одуванчики? Не забывай, он прожил там двадцать лет, а Тони вообще англичанин.

— Да ладно вам, господа лондонцы. — Колин спрыгнул вниз, нимало не растерявшись. — Ничего они в этом не понимают. Можешь сказать им, что это разновидность, встречающаяся только на Крите и только на высоте двух тысяч футов. А погляди-ка на эту пурпурную штучку, черт возьми, клянусь, ее-то в Кью точно нету! Держи, Никола, — и он вручил мне охапку экзотических растений, — и не забывай, что это «данделиона лэнглиэнсис хирсута» и она жутко редкая.

— Постараюсь не забыть. — Я с благодарностью приняла у него букет, воздержавшись от замечания, что «данделиона лэнглиэнсис» по сути обыкновенная ястребинка. — Большое спасибо. Уверена, что Франсис они очень понравятся.

— Я позвоню тебе в «Астир», — пообещал Марк, — и расскажу, как идут дела. А потом, полагаю, мы увидимся в Афинах?

— Если не встретимся сегодня ночью в Дельфиньей бухте, — весело заметила я. — Пока. До встречи в Афинах. Колин, веди себя хорошо и позаботься о Марке. А обо мне можете не беспокоиться. Со мной все будет в порядке.

— Это были ее знаменательные последние слова, — радостно прокомментировал Колин.

— Заткнись, болван, — сердито оборвал его Марк.

ГЛАВА 17


Опустошив уловок арсеналы
И исчерпав запасы лжи,
Она вдруг поняла, что час настал…

Джон Драйден. Басня об Ифисе и Янте

Ламбис покинул меня возле камней, положенных для перехода через речку, — очень вовремя, как оказалось. Рядом с придорожным алтарем меня поджидал Тони, сидя на камнях в гуще вербены и покуривая.

— Приветствую вас, моя радость. Хорошо погуляли?

— Чудесно. А кузина моя, как я поняла, выдохлась и вернулась к чаю?

— Вернулась. Она, видать, ничуть о вас не беспокоилась, однако я, признаться, собирался пойти поискать вас. По этим горам не стоит гулять в одиночку.

— Да, наверное. — Я присела рядом с ним. — Но я все время шла по тропинке, к тому же, если подняться достаточно высоко, видно море. Право же, я бы не заблудилась.

— Но вы могли подвернуть ногу. Хотите сигарету? Нет? И тогда нам бы пришлось всю ночь вас разыскивать. Вот ужас был бы!

Я засмеялась.

— Да уж. Но нельзя всю жизнь прожить в ожидании худшего. И потом, мне так хотелось увидать ту церквушку.

— Ага, так вот где вы были!

— Да. Мой приятель-датчанин рассказывал мне о ней, а мистер Алексиакис сказал, что ее легко отыскать, если все время придерживаться тропинки, вот я и пошла. Далеко, конечно, но игра стоит свеч, верно?

Тони выпустил кольцо дыма и, грациозно запрокинув голову, наблюдал, как оно расширяется, расплывается и наконец рассеивается в воздухе.

— Откуда мне знать, дорогая, дальше этого места я никуда не ходил. Горы не моя стихия.

— Серьезно? Франсис говорит то же самое. Вообще-то раньше она любила горы, но однажды сломала щиколотку и слегка хромает, так что теперь много по горам не лазает.

Это было правдой.

— Она так и сказала. Это для нее?

— Да.

Я нерешительно взглянула на свои цветы. Мы с Ламбисом, пока спускались, добавили к букету что смогли, но даже при самом лояльном отношении едва ли можно было назвать эту коллекцию достойной восхищения профессионального ботаника. Я намеревалась выдернуть из букета наиболее неподходящие экземпляры, прежде чем доберусь до гостиницы; теперь же мне оставалось лишь надеяться, что Тони не заметит, что большинство жемчужин из моей коллекции растут прямо на деревенской улице.

— Не знаю, правда, понравятся ли они ей. — Я с надеждой подняла на него глаза. — Вы разбираетесь в цветах?

— Ну, розу от лилии я могу отличить, и еще орхидею — от них обеих.

— Я и сама-то не слишком большой знаток. Собирала все подряд, что попадалось на глаза. Вот в птицах я больше понимаю, но Франсис говорит, я и тут не сильна. — Я повертела охапку цветов. — Наверняка большинство из них ничего собой не представляет.

— Для начала, это вот одуванчик. Право же, дорогая…

— А вот и нет, это ястребинка, совсем другое дело. Этот вид называется «лэнглиэнсис хирсута» и растет только выше двух тысяч футов над уровнем моря. Уж это-то я знаю. Франсис просила меня поискать ее.

— Вот как? Что ж, видать, вы не зря провели день. Встретили кого-нибудь наверху?

— Ни души. — Я улыбнулась. — Вы же говорили, что мы выбрали самое подходящее местечко, если нуждаемся в тишине и спокойствии. Там нет ни малейших признаков жизни, если, конечно, не принимать в расчет птиц, да и то я заметила лишь одну серую ворону, парочку степных пустельг и стайку щеглов возле ручья.

Судя по всему, птиц Тони не принимал в расчет. Он поднялся.

— Ну как, отдохнули? Пойдем вниз?

— Боже, неужели вы приходили сюда лишь затем, чтобы встретить меня?

— Хотел прогуляться. Чудесно пахнут лимоны, не правда ли?

Мы вышли из лимонной рощицы и двинулись в обход ноля, на котором стояла мельница. Бросив быстрый взгляд в ее сторону, я заметила, что дверь плотно закрыта, а из скважины не торчит никакого ключа. Я поспешно отвернулась, мозг мой лихорадочно работал. Действительно ли Тони поднялся сюда, чтобы меня встретить и, возможно, выяснить, где я была и что видела; или же он поднимался на мельницу? Известно ли ему, что Колина там больше нет? Если да, подозревает ли он Софью или предположил, что Джозеф увел мальчишку высоко в горы, чтобы заставить замолчать навеки? Возможно даже, что сама Софья во всем ему призналась; ведь он, как и она, возражал против дальнейших убийств. Я украдкой глянула на него. Ни в лице его, ни в манере держаться ничто не выдавало серьезной озабоченности; казалось, он думает лишь о том, как бы не вляпаться в помет мулов, красующийся на тропинке. Ни малейшего намека на то, что он ведет со мной нечто вроде шахматной партии.

Что ж, до сих пор каждый из нас делал те ходы, которые хотел. Если б я могла, то помешала бы ему сделать очередной ход. Я попыталась отвлечь его внимание и указала на росший поблизости падуб.

— Поглядите, там сойка! До чего же милые пташки! Они так робко ведут себя дома, что толком и не рассмотришь их.

— Неужто? — Он едва удостоил ее взглядом. И тут же сделал следующий ход — пешка продвигалась к клетке королевы: — Эти мельницы просто прелесть, вы не находите?

— Да, они чудесные. — Я понадеялась, что замешательство королевы осталось незамеченным. Впрочем, что бы ни было ему известно, я должна разговаривать и вести себя совершенно естественно. И я решилась на экспромт: — Сегодня утром мы там немного поснимали на кинопленку — в полях работали люди, и Франсис сделала несколько удачных кадров с этой мельницей.

— Софья тоже была здесь?

— Сестра мистера Алексиакиса? Да, была. Приятная женщина, правда? Никогда бы не подумала, что она его сестра, — она выглядит настолько старше его.

— Вот вам и разница между сытой жизнью в Сохо и пустыми рыболовными сетями в Агиос-Георгиос. Особенно если ваш муж — рыбак, который не желает рыбачить. Джозеф полагает, что успеха в жизни можно добиться, слоняясь по горам вооруженным до зубов, словно критский разбойник. Нельзя сказать, чтоб в здешних краях не водилось дичи. Однако ежели он принесет раз в месяц куропатку, то уже считает, что внес свою лепту в обеспечение семейного счастья.

Я рассмеялась.

— А я его уже видела? Это он убивает время, за игрой в триктрак в гостинице?

— Нет, не он. Он и сейчас где-нибудь шляется по своим делам. Я думал, вдруг вы его встретили в горах. Потому и спросил. Софья пустила вас внутрь мельницы?

Шах королеве. Значит, и этот отвлекающий маневр не сработал. Но тут я вдруг подумала, что все эти ловушки — плод моего больного воображения, сознания своей причастности к этому делу. У Тони же нет никаких оснований заподозрить, что мне вообще что-то известно. И вопросы мне он задает лишь потому, что действительно хочет это выяснить.

Значит, Софья ничего ему не сказала. На мгновение меня охватило смятение — что ответить? Потом я вдруг решилась. Что ж, придется Софье самой себя защитить. В конце концов, мое дело — позаботиться о своей команде, а значит, и о себе лично. Для Тони и Стратоса сейчас будет мало проку узнать, что Колин исчез. Им до него не добраться. Софье все равно когда-нибудь придется с ними объясниться. А пока что я должна позаботиться о себе и о Франсис. Чтобы не возбудить подозрений, лучше говорить правду.

Я нагнулась, чтобы сорвать ирис, получив таким образом желанное мгновение передышки. Потом выпрямилась и засунула цветок в свою охапку.

— Внутрь мельницы? Ну да, пустила. Ужасно любезно с ее стороны — по-моему, она очень спешила, однако все нам показала, и Франсис даже засняла на пленку внутреннее убранство мельницы. Удачные, должно быть, кадры получились. Нам чертовски повезло, что мы ее повстречали, — я ведь даже не знала, чья это мельница, и она, наверное, обычно заперта?

— Да, — ответил Тони. Его светлые глаза не выражали ничего, кроме сдержанного интереса. — Значит, вы все там осмотрели? Здорово. Жернова и все такое прочее?

— О да. Софья показала Франсис, как они работают.

— А-а, — отозвался Тони.

Он бросил сигарету на пыльную тропинку и раздавил ее каблуком. Потом улыбнулся мне — Тони, которому было наплевать, прикончили Колина на рассвете или нет; Тони, равнодушный прохожий, сторонний наблюдатель; гроссмейстер, получающий удовольствие от партии, в ходе которой у меня вспотели ладони от усилий казаться естественной.

— Что ж, моя прелесть, — беззаботно заметил он. — Я рад, что вы удачно провели день. А вот и мостик, теперь уже недолго идти. У вас как раз хватит времени, чтобы переодеться к ужину, а на ужин у нас осьминог, и вы найдете его изумительным, если вам по вкусу резина с приправой.

Значит, партия закончена. Словно гора свалилась с моих плеч, и я тут же повеселела.

— Ничего не имею против, но это, конечно же, не главное блюдо? Ох, Тони, как же я проголодалась!

— Я же снабдил вас обеих двойными порциями ленча.

— Да, конечно, и я почти все съела, а объедки оставила птичкам. Если бы вы дали мне меньшую порцию, я бы свалилась уже часа два назад. Полагаю, пустая бутылка вам не нужна?

— Нет. Надеюсь, вы убрали ее с глаз долой? Местные божества обижаются, — вкрадчиво продолжал он, — если на виду валяются разные неподходящие предметы.

— Не волнуйтесь, я запрятала ее под камнями, после того как истратила остатки вина на положенные возлияния.

— Положенные возлияния?

— Ну да. Во-первых, для Зевса — он все-таки здесь родился. А потом, лично от себя, для прядильщиц лунного света.

— Кого-кого?!

— Для прядильщиц лунного света. Это три девушки, которые каждый месяц наматывают на свои веретена лунный свет, чтобы в конце месяца наступила абсолютно безлунная ночь. В противоположность полнолунию — или, как еще говорят, ночи охотника, — эта ночь для тех живых существ, на которых охотятся… вроде куропаток Джозефа.

— Безлунная ночь, — задумчиво повторил Тони. — До чего интересно! Такую ночь мой драгоценный старикан называл ночью Князя тьмы.

Я вскинула брови в изумлении.

— Довольно эксцентричное выражение для викария.

— Для кого? — Несколько мгновений Тони пребывал в замешательстве. Затем взгляд его оживился. — Ах да. Признаться, мой папаша вообще был довольно эксцентричным викарием, радость моя. Что ж, надеюсь, ваши возлияния подействуют. Сегодня будет безлунная ночь. Достаточно темная, — весело добавил он, — чтобы спрятать что угодно. И кого угодно.

 

Франсис сидела в саду, но дверь в холл была открыта, так что, едва мы с Тони переступили порог гостиницы, она сразу же увидела нас и поспешила навстречу.

— Милочка моя! А я уж собиралась организовывать поисковую партию! Тони был уверен, что ты валяешься где-нибудь со сломанной ногой, в окружении хищников, но я убедила его, что с тобой все будет в порядке! Хорошо погуляла?

— Замечательно! Прости, если заставила тебя поволноваться, но я решила прогуляться до развалин византийской церкви, о которой я тебе рассказывала, а это оказалось так далеко! Но я чудесно провела время!

Тони задержался было понаблюдать за нашей встречей, но затем проскользнул в дверь, расположенную позади столика администратора. Дверь он оставил приоткрытой. До меня донесся голос Стратоса, он тихо сказал что-то по-гречески, слов я не разобрала.

Франсис не отрываясь смотрела на меня, тревожно и вопросительно. Должно быть, я заметно отличалась от того угнетенного посыльного, которого она сегодня утром провожала в путь.

— Это мне?

Она, как и я, помнила о приоткрытой двери.

— Да… Если б ты только поднялась чуть повыше! Я нашла ту самую штуковину, которую мы искали! И доставила ее в целости и сохранности. Вот, посмотри, «лэнглиэнсис хирсута» собственной персоной.

Я вытащила из букета обыкновенную ястребинку и протянула ей. Лицо ее дернулось и тут же озарилось пониманием. Я кивнула, с трудом сдерживая победную улыбку, но все же справилась с собой. Глаза Франсис засветились.

— Все в порядке? — спросила я, дотрагиваясь до желтых лепестков. — Цветок совсем свежий и ничуть не помялся.

— Дорогая, — отозвалась Франсис, — это просто сокровище. Прямо сейчас пойду и поставлю его в воду. Поднимусь с тобой.

Я поспешно покачала головой. Лучше не возбуждать подозрений, не подавать виду, что нам не терпится уединиться.

— Не беспокойся, я все тебе сюда принесу, когда переоденусь. Подержи пока остальные цветы. Вряд ли среди них найдется что-то ценное, но у меня было мало времени. Будь добра, закажи для меня «цикутию», хорошо? А я сейчас быстренько. Ох, скорей бы ужин, я умираю с голоду!

Я взбежала по ступенькам в свою комнату. Последние лучи заходящего солнца все еще задержались на стенах, отдавая им остатки своего тепла. Тени от виноградника стали совсем размытыми, вот-вот готовые окончательно исчезнуть, раствориться в сгущающихся сумерках.

Я сняла холщовую куртку и бросила ее на кровать, потом скинула запылившиеся туфли. Только теперь я стала осознавать, как смертельно устала. Ноги гудели, все в пыли, просочившейся сквозь парусиновые туфли. Ступив босиком на тонкую соломенную циновку, я с благодарностью ощутила, до чего она гладкая и прохладная. Стянув через голову платье и отбросив его вслед за курткой, я подошла к окну, широко его распахнула и, облокотившись на прохладный каменный подоконник, выглянула наружу.

Вдалеке высились черные как смоль утесы с золотистой окантовкой у основания. А под ними простиралось ярко-синее море, местами — там, где лучи солнца все еще касались его, — согретое до мерцающего темно-фиолетового оттенка. Неподалеку от гостиницы в лучах заходящего солнца белели, словно цветки анемонов, безжизненные скалы. Лепестки маргариток свернулись в трубочки, а листья, неровными ковриками покрывавшие скалы, казались темными, как морские водоросли. К вечеру ветер переменился, и сейчас легкий бриз дул с берега, от чего вода покрылась рябью. В бухте плавали чайки, чьи неясные силуэты можно было узнать лишь благодаря их протяжному горестному крику.

Я перевела взгляд на открытое море. Какая-то лодка отправлялась на ночную рыбалку, следом за ней гуськом тянулись маленькие Лодочки, словно выводок утят за мамой-уткой; рыбаков буксировали на подходящие для рыбной ловли места. Вскоре огни рассеются вдали, станут покачиваться на воде, словно фосфоресцирующие точки. Я наблюдала за ними, задаваясь вопросом, не «Эрос» ли выступает в роли мамы-лодки; напрягая глаза, вглядывалась в даль — не мелькнет ли на фоне тускнеющего моря силуэт другой лодки-незнакомки, скользящей по волнам с потушенными огнями.

Потом я взяла себя в руки. Так дело не пойдет. Если я собираюсь разыгрывать из себя святую невинность, значит, должна гнать прочь все мысли о них. В любом случае сейчас я их все равно не увижу. Яхта Ламбиса проскользнет мимо в темноте, держа курс на Дельфинью бухту, а три человека на ее борту, возможно, уже и думать забыли обо мне, озабоченные лишь тем, как бы скорей попасть в Афины и положить конец своему приключению. А между тем я, усталая, голодная, вся в пыли, попусту теряю время. Ах, если бы можно было принять горячую ванну…

Оказалось, можно. Я быстро помылась, вернулась к себе в комнату, торопливо натянула свежее платье, наскоро подкрасилась и причесалась. Звонок к ужину прозвучал, когда я уже влезала в сандалии. Схватив сумочку, я выбежала из комнаты и на лестничной площадке чуть не столкнулась с Софьей.

Я извинилась, улыбнулась, поинтересовалась, как у нее дела, и только потом меня пронзила мысль, вызвав состояние, близкое к шоку, что сегодня я видела могилу ее мужа. От мысли этой я едва не потеряла дар речи, запинаясь, промямлила какие-то глупости, но она, казалось, ничего не заметила. Говорила она все с той же степенной обходительностью, только теперь, вглядываясь в ее лицо, я заметила напряженные складки на лбу и щеках, а под глазами мешки, вызванные бессонной ночью и непрестанным страхом.

Она посмотрела мимо меня сквозь открытую дверь на мою комнату.

— Извините, что не прибрала там, — торопливо проговорила я, — но я только-только пришла, и звонок уже… А в ванной я все убрала.

— Ну что вы, не беспокойтесь. Это мои заботы. — Она шагнула в мою комнату и наклонилась, чтобы поднять с пола туфли. — Заберу их вниз и почищу. Они очень грязные. Далеко вы ходили после того, как мы с вами расстались у мельницы?

— Да, очень далеко, аж до старой церкви, о которой мне рассказал ваш брат. Послушайте, да бросьте вы это старье…

— Нет-нет. Их обязательно надо почистить. Мне это совсем не трудно. Вы кого-нибудь встретили… там, наверху?

Интересно, о ком она беспокоится: о Джозефе или о Колине? Я покачала головой:

— Нет, никого.

Держа мои туфли в руках, она поворачивала их так и сяк, словно изучая. Это были парусиновые туфли цвета морской волны, окраской весьма сходные с теми, что носил Колин. Я вдруг вспомнила, как он поддел ногой ту кошмарную могилу. У меня вырвалось чуть ли не раздраженно:

— Право же, не стоит из-за них беспокоиться.

— Я приведу их в порядок. И никакого тут беспокойства.

При этих словах она улыбнулась мне, и улыбка эта, как ни странно, скорее подчеркнула, нежели скрыла внутреннее напряжение. Лицо ее казалось желтой восковой маской. Мне вдруг вспомнился сияющий от счастья Колин; Марк, словно внезапно оживший; вспомнилось, как оба они беззаботно дурачились, потешаясь над Ламбисом. И всем этим мы обязаны Софье. Если б только, ах, если б только Джозеф и вправду был такой грубой скотиной и смерть его никого не могла опечалить… Если б это было правдой, что она его ненавидела… Но можно ли по-настоящему, неподдельно ненавидеть мужчину, с которым делила ложе и от которого когда-то родила ребенка? Я считала, что нет, но ведь по-другому в двадцать два года и не думают…



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.