Примечания 9 страница

— Угу, не умею.

— Что ж, ничего не поделаешь.

— Но есть же еще гребная шлюпка.

Я высказала это предложение с заметной неуверенностью в голосе, и Франсис насмешливо хмыкнула:

— Представляю, как мы с тобой гребем вдоль южного берега Крита в кромешной тьме и выискиваем яхту, запрятанную в какой-то бухте. Как ни жаль, но придется нам примириться со своей неполноценностью и подождать до утра.

— Как всегда, ты права. — Я вздохнула. — Что ж, скажу Георгию, что утром мы спросим у Стратоса разрешения по всем правилам. — Я посмотрела на мальчика, который, изумленно вытаращив глаза, следил за нашим непостижимым для него диалогом, — Спасибо тебе большое, Георгий, но не сегодня. Завтра мы попросим об этом мистера Алексиакиса.

— Мы можем попросить его прямо сейчас, — бесстрастно заметила Франсис. — Вон он приближается… и до чего же было бы мило, кабы мы с гобой сейчас находились на «Эросе» и судорожно пытались запустить двигатель! Никола, крошка моя, определенно нам с тобой следует избрать какую-нибудь иную преступную стезю, не требующую столь напряженных усилий.

Теперь, когда лодка обогнула пирс, тихий стрекот ее мотора слышался совсем отчетливо.

— Вот он! — радостно объявил Георгий, подскочив к самому краю бетонированного пирса и встав на цыпочки. — Он рыбачил с острогой! Теперь увидите эту громадную рыбину, морского окуня! Он наверняка его отловил, иначе не вернулся бы так скоро!

Я вдруг поймала себя на мысли, что наблюдаю за приближением лодки, как ни смешно, с облегчением: во всяком случае, теперь от нас не требовалось проявлять героизм. Более того, необходимость в нем вообще отпадала. Мы могли выяснить все, что хотели, безо всяких усилий. И не нужно было ждать до утра.

Нам даже не пришлось ни о чем просить — за нас это сделал Георгий. Лодка с приглушенным мотором плавно скользила по воде, и Стратос бросил Георгию канат, приветливо помахав нам.

— Кого поймали? — поинтересовался Георгий.

— Я не рыбачил с гарпуном. Ходил проведать садки. Ну, дамы, снова вышли прогуляться? Мисс Скорби, если не ошибаюсь? Как поживаете? Я вижу, вы, не теряя времени понапрасну, осматриваете наш крупный городище. Жалко, что не составили мне компанию, ночь выдалась чудесная.

— Леди хотели побывать на «Эросе», — сообщил Георгий. — Швартовы закрепить?

— Нет, я обойду на лодке вокруг и причалю у гостиницы. А сюда подплыл, чтобы оставить на «Эросе» кое-какие снасти. — Он стоял, без труда удерживая равновесие в покачивавшейся на волнах лодке, и смотрел на нас. — В самом деле хотите взглянуть на «Эрос»? Вообще-то суденышко так себе, но если вам интересно…

Он сделал широкий жест рукой, приглашая нас на борт «Эроса».

Я рассмеялась:

— Собственно говоря, это была идея Георгия, он хотел покатать нас на лодке. Само собой, я с удовольствием взглянула бы на вашу яхту, но давайте подождем до завтра — лучше все-таки путешествовать при свете дня. А что вы поймали?

— Лангустов. Завтра отведаете — это очень вкусно.

— Название мне знакомо, но я в жизни их не ела. Это они? Как же вы их ловите?

— Ставятся садки вроде как на омаров, а приманкой служат свежие овощи. Уверяю вас, они гораздо вкуснее омаров, да и красивые какие, разве нет? Вот, Георгий, это можешь отнести своей матери… Как же этот мальчишка догадался, что я сюда подплыву? — заметил он, ухмыльнувшись и состроив гримасу, когда Георгий убежал прочь, радостно прижимая к себе добычу.

— Именно этого он и ждал?

— А то как же! Все знает, пострел; он был бы настоящей находкой для Скотленд-Ярда. Ну, дамы, подвезти вас до гостиницы?

— Нет-нет, спасибо, мы собираемся погулять по деревне.

Стратос расхохотался.

— Осмотреть Агиос-Георгиос в ночи? Что ж, едва ли вам понадобится экскурсовод или телохранитель, а то предложил бы свои услуги. Доброй ночи.

Он оттолкнулся веслом от пирса, и лодочка заскользила по направлению к безмолвному «Эросу».

Мы пошли обратно в сторону домиков.

— Ну, пожалуй, это уже кое-что, — наконец произнесла я. — Яхта вне подозрений, и наша прогулка по деревне тоже не встревожила его. Как и тот факт, что наш вездесущий и любопытный маленький Георгий крутится поблизости днем и ночью и без умолку болтает се мной по-гречески. В сущности, я бы сказала, что Стратос совершенно спокоен. Где бы ни находился Колин, Стратос не боится, что его могут найти.

— Да, не боится, — повторила Франсис каким-то странным тоном.

Мы как раз проходили мимо освещенного дверного проема, и я увидела выражение ее лица. Сердце екнуло у меня в груди, меня словно обдало холодом. Наконец я выдавила из себя:

— Ты все это время была уверена, что Колин мертв, да?

— Милая моя, — ответила Франсис, — а для чего им оставлять его в живых?

Ночь выдалась очень темной. Хотя дело близилось к полуночи, луна еще не взошла, а звезды закрывала туча. Я позаимствовала у Франсис темно-синий поплиновый пиджак и, закутавшись в него, выжидала наверху каменной лестницы возле своей комнаты.

В домике Софьи все еще горел свет. Хотя я заставляла себя признать, что Франсис, возможно, права насчет Колина, свыкнуться с этой мыслью было нелегко, и я была готова «пасти» Софью, если понадобится, хоть всю ночь напролет, а если она выйдет из дома — идти следом. Однако наступила полночь, миновали следующие нескончаемые полчаса, а свет у нее по-прежнему горел, хотя все остальные домики в деревне давно погрузились во тьму.

Лишь в половине первого произошла кое-какая перемена, да и то совершенно безобидная: полоска света под дверью ее домика исчезла, а вместо нее тусклое светлое пятно появилось на фоне плотных занавесок окна спальни. Она засиделась допоздна, быть может, дожидаясь Джозефа, а теперь собралась ложиться спать. Но я не сдвинулась с места: если Софья не покинет своего двора, возможно, тому есть основательная причина. Я решила дать ей еще несколько минут, а затем лично взглянуть на этот дворик, даже если Франсис и не составит мне компанию.

Словно призрак, я соскользнула вниз по ступенькам и, миновав, подобно осторожной кошке, открытое пространство, очутилась под прикрытием фисташковых деревьев. Песок под ногами заглушал мои шаги, и я бесшумно проскочила мимо Софьиного садика, обогнула ее дом и очутилась на узкой тропке, которая, петляя, вела из конца деревушки к скудным виноградникам под отвесной скалой.

Здесь, в стене позади домика, находилась калитка, открывавшаяся во двор. За ней неясно вырисовывались контуры печи, остроконечной груды дров в углу дворика и сарая, вплотную прижавшегося к неровной стене рядом с тропкой.

Интересно, заскрипит ли калитка? Я осторожно протянула к ней руку, но наткнулась на пустоту. Калитка была широко открыта.

На мгновение я замерла, прислушиваясь. Ночь выдалась на редкость тихой. Из домика не доносилось ни звука, ни одно окно сюда не выходило. Сердце мое билось часто-часто, во рту пересохло.

Что-то шевельнулось возле моих ног, и я едва не вскрикнула, но тут же сообразила, что это всего лишь кот, выполняющий, как и я, некое секретное задание, но, судя по всему, ничуть не возражающий против компаньона в своих преступных деяниях. Он тихо мурлыкнул и принялся тереться о мои ноги, но, когда я наклонилась к нему, выскользнул из-под моей руки и исчез.

Что ж, придется мне, кажется, действовать в одиночку. Я глубоко вздохнула, чтобы унять сердцебиение, и через калитку вошла во двор.

Дверь в сарай, должно быть, справа. Я ощупью двинулась по направлению к ней, осторожно ступая по обломкам строительного мусора.

Где-то позади дома, через площадь, вдруг открылась дверь, и в возникшей полосе света рельефно проступил приземистый домик. Едва я успела отскочить назад, в тень штабеля дров, как дверь снова захлопнулась, полоса света исчезла, и я услышала торопливые шаги — сначала по дощатому полу, затем через площадь, по песку. Шаги приближались.

Стратос отправился проведать сестру. Если Колин здесь… если Стратос войдет во дворик…

Но он не вошел. Толкнув садовую калитку, он спокойно направился к двери дома. Она оказалась не запертой. До меня донесся щелчок замка, а затем приглушенные голоса. Софья, наверное, снова вынесла лампу из спальни, чтобы встретить его у двери, поскольку мне теперь опять был виден слабый отблеск света из-за темного силуэта дома.

Пришел он сюда не таясь, а значит, вряд ли замыслил что-нибудь дурное; однако рисковать быть замеченной им во дворе Софьи без малого в час ночи я не хотела. Если уж меня обнаружат, то пускай лучше на тропинке…

Судя по тому, что я успела здесь рассмотреть при свете дня, это была грязная, запущенная тропинка, проходившая между группками кипарисов и упиравшаяся в небольшой виноградник под отвесной скалой. Каким образом я объяснила бы свое присутствие здесь — этого я не знала, но, поскольку у Стратоса не было оснований в чем-либо заподозрить меня, я решила, что запросто отделаюсь извечной ссылкой на бессонницу и желание прогуляться в ночной прохладе. И хуже некуда, если меня поймают здесь, затаившуюся в засаде. Я быстро проскользнула сквозь калитку и очутилась на тропинке.

Там я остановилась в нерешительности. Одного беглого взгляда в сторону гостиницы было достаточно, чтобы понять: добраться туда незамеченной мне не удастся — свет, струившийся из двери домика, падал на стену сада, и я могла даже различить движущуюся тень Стратоса. Придется остаться на тропинке.

Неслышно ступая, я поспешила прочь от калитки и почти сразу же наткнулась на камень и едва не упала. И, не успев еще прийти в себя, услышала, как хлопнула дверь домика и Стратос торопливо зашагал к калитке.

Я замерла, отвернувшись в сторону. Оставалось надеяться лишь на то, что после яркого света глаза его не сразу приспособятся к темноте. В противном случае, стоило ему, огибая стену, посмотреть в эту сторону, как он непременно увидел бы меня.

Сжав руки в кулаки, я засунула их в карманы пиджака Франсис, в то время как мозг мой лихорадочно работал. Что я могла ему сказать? Какое правдоподобное объяснение изобрести для полуночной прогулки в столь неуютном месте?

И вдруг пришел ответ — пронзительный, мелодичный и громкий, — и донесся он из кипарисовой рощицы по ту сторону стены в виде песни соловья, неожиданно ворвавшейся в тишину. И сразу же показалось, что именно ожиданием этого пения и была проникнута вся эта тихая ночь. Я затаила дыхание. Трели, посвистывания и длинные рулады лились и журчали с черного кипариса. Птица, наверное, пропела целых две минуты, а я все стояла, благословляя ее, замерев в ожидании и прислушиваясь одним ухом к удаляющимся шагам Стратоса.

Соловей закончил свою песню. И тут же, не далее чем в десяти ярдах, я услышала позвякивание мелочи в кармане, а затем чирканье спички. Стратос остановился на углу и не спеша закуривал сигарету.

Пламя спички показалось неестественно ярким. Если сейчас он поднимет глаза…

Он запрокинул голову, собираясь насладиться первой затяжкой. Рука моя нащупала в кармане пиджака Франсис пачку сигарет. Я повернулась.

— Мистер Алексиакис?

Он резко дернул головой, спичка выскользнула из его пальцев на землю и потухла. Я направилась к нему, держа в руке одну из сигарет Франсис.

— Извините за беспокойство. Огонька у вас не найдется? А то я вышла без спичек.

— Ну конечно, мисс Феррис! Всегда рад услужить! — Он двинулся мне навстречу, зажег спичку и поднес ее мне. — Поздненько вы гуляете, а? Все осматриваетесь?

Я рассмеялась.

— Изучаю Агиос-Георгиос в ночи? Не совсем. Вообще-то я уже легла, но потом услышала пение соловья и решила выйти.

— Ах да, Тони говорил, что вы обожаете птиц. — Казалось, он держится совершенно спокойно, чуть ли не безразлично. Прислонившись плечом к стене, он махнул сигаретой в направлении кипарисов. — Вон там, да? Они всегда там поют, с детства помню. Теперь я их просто не замечаю. Говорите, сегодня пел один? Вообще-то для них еще несколько рановато.

— Да, только один, да и он, кажется, замолчал. — Я подавила зевок. — Пойду-ка я, пожалуй, спать. Такой длинный день был, но какой чудесный! Может, завтра…

Я резко осеклась, поскольку он вдруг жестом велел мне замолчать, будто какой-то звук насторожил его. Я тоже его слышала, но сообразила это не так быстро, как Стратос; несмотря на свой расслабленный, равнодушный вид, человек этот, должно быть, бдителен и проворен, как лисица.

Мы стояли у стены того самого сарая, который я собиралась обследовать. Он был сложен из крупных необработанных и небрежно подогнанных камней, между которыми имелись многочисленные щели. Звук, судя по всему, доносился сквозь одну из щелей, совсем рядом с нами — тихий, скребущий звук, затем едва слышное шуршание. Внутри Софьиного сарая что-то шевелилось.

Стратос замер на месте, вскинув голову. В неярком пламени его сигареты мне было видно, как блестят у него глаза.

Я быстро спросила:

— Что это?

— Мне послышался какой-то звук. Подождите.

«Колин, — в смятении подумала я, — это Колин…»

Но тут же поняла, что от страха совсем отупела. Будь это действительно Колин, Стратос знал бы это и уж наверняка не стал бы сообщать мне о присутствии мальчика в сарае. Но если в сарае кто-то есть, я знаю, кто это… Я даже не подумала о Ламбисе, который, вполне возможно, бродил неподалеку, ожидая наступления сумерек, чтобы приступить к детальному обследованию деревни; мысли мои сразу же обратились к Марку. Не было никаких оснований для такой уверенности, но я знала, что он там, по другую сторону стены, выжидает и прислушивается, стараясь не дышать, после того как выдал себя невольным движением; я представляла это столь же отчетливо, как если бы вдруг услышала его голос…

Я метнулась в сторону, по неосторожности обдирая ноги о камни.

— Лично я ничего не слышала. Вы пойдете обратно? Может, это просто…

Но он уже двинулся вперед, и я увидела, как рука его небрежно скользнула к бедру. Через калитку он вошел во двор, а я — следом за ним.

Я должна была каким-то образом остановить его и предостеречь Марка.

— Господи, да у вас пистолет! — вскрикнула я и вцепилась Стратосу в руку, стремясь удержать его и стараясь казаться не более чем нервической барышней, в чем, вероятно, и преуспела — голос мой и вправду срывался от страха. — Ради бога, не надо! — вопила я. — Это наверняка собака, не станете же вы стрелять в нее! Мистер Алексиакис…

— Если это собака, мисс Феррис, я не стану в нее стрелять. А сейчас, пожалуйста, пустите меня… ого!

Из сарая послышалась целая серия звуков — теперь уже совершенно отчетливо. Скрип, стук, забавное квокханье и глухой звук от падения с высоты небольшого, мягкого тела. Затем из-за полуоткрытой двери выскочил какой-то комок, который с мяуканьем проскользнул между нашими ногами и скрылся во мраке.

Стратос остановился, убрал руку от бедра и расхохотался.

— Кот! Тот самый злодей, что покушается на имущество моей сестры! Успокойтесь, мисс Феррис, в него-то я уж точно не стану стрелять!

— Извините, — стыдливо произнесла я. — Глупо, конечно, но пистолеты и тому подобные штуки в самом деле приводят меня в ужас. Кроме того, вы сами могли пострадать, ну и вообще. Что ж, слава богу, все обошлось. Совсем недавно я уже общалась с этим котом на тропинке. Наверное, он отправился на ловлю крыс.

— Если бы! Хоть польза какая была бы, — весело возразил Стратос. — Мой шурин держит в сарае манок для заманивания перепелов. Кошки не могут до него добраться, но не оставляют попыток. Ну что, закроем дверь, а?

Он захлопнул ее и пошел со двора. Обратно в гостиницу мы вернулись вместе.

Двор Софьи показался мне еще темнее. Дверь сарайчика была по-прежнему закрыта. Кот исчез, соловей в кипарисовой рощице молчал. Откуда-то со стороны гавани донесся надтреснутый звон колокола — три часа ночи.

Дверь подалась с почти неуловимым скрипом. Проскользнув внутрь сарайчика, я закрыла ее за собой.

— Марк? — чуть слышно выдохнула я.

Никакого ответа. Я стояла, прислушиваясь, но слышала только собственное дыхание. Где-то тут был свален хворост — я чувствовала аромат розмарина, сухой вербены и прочие восхитительные запахи, сразу напомнившие мне о постели, на которой мы с Марком провели предыдущую ночь.

— Марк?

Я стала осторожно, на ощупь пробираться к стене, параллельной тропинке. Негромкий звук за моей спиной заставил меня резко обернуться и напряженно вглядеться в темноту, но оказалось, это всего лишь царапанье когтей и тихий шорох, доносившиеся из угла, где стояла клетка с перепелом. И больше никаких звуков.

Я снова ощупью двинулась к стене. Едва мои руки коснулись камня, как в рощице снова запел соловей. Звуки его трелей, такие свободные, сильные, близкие, пронизывали мрак ночи. Я продолжала осторожно пробираться вдоль стены. Камни, жесткие, холодные камни. И больше ничего, и никаких звуков, кроме дивного пения из кипарисовой рощицы. Я ошибалась: Марк вообще сюда не приходил. А то острое ощущение его присутствия было вызвано всего лишь ароматом вербены, исходившим от кучи хвороста. И слышали мы только кота.

Рука моя наткнулась на что-то, и это явно был не камень — что-то гладкое, липкое и все еще тепловатое, отчего волосы у меня на загривке поднялись дыбом, а желудок свело судорогой. Я отдернула руку и застыла в оцепенении, вытянув ее перед собой и растопырив пальцы.

Значит, интуиция все-таки не подвела меня. Марк побывал здесь, он стоял, прислонившись к стене в нескольких дюймах от нас со Стратосом, и, быть может, изнемогая от напряжения, выдал себя неосторожным движением, а из плеча его по камням струилась кровь. Охваченная внезапным ужасом, я нагнулась и принялась ощупывать, не лежит ли он здесь, у основания стены. Ничего. Сарай был пуст. Здесь осталась только его кровь.

А снаружи, среди кипарисов, снова запел соловей.

Не помню, как я вернулась в гостиницу. Я начисто забыла об осторожности, но никого не повстречала, и никто не увидел, как я перебегала через площадь, плотно сжав в кулак одну руку с запачканной ладонью.

ГЛАВА 12

Был ясный день,
Дул свежий ветер с моря,
Искрилась на свету морская гладь.
Казалось, вместе с яркими лучами
С небес снисходит Божья благодать.

Алджернон Суинберн. Песнь моря

Море было гладким и спокойным в этот ранний час, легкий ветерок разбрызгивал соленую пену, достигавшую моих губ. Мыс, разогретый яркими лучами утреннего солнца, золотистой громадой возвышался над темно-синим морем, вспенивавшимся на береговой отмели у его подножия.

Здесь, на отмели, куда я приплыла, вода казалась изумрудной, лучи солнца, пронзая ее, освещали каменистое дно. Тень от лодки уходила на добрых две морские сажени вниз сквозь прозрачную зеленоватую воду.

Оранжево-синяя «Психея» тихо покачивалась на якоре. Я подплыла к ней и ухватилась рукой за борт. Она накренилась и покачнулась, но удержалась в равновесии; короткая и пузатая, она оказалась тяжелее, чем выглядела со стороны. Выждав минутку, чтобы перевести дыхание, я ухватилась покрепче и перевалилась за борт.

Лодка неистово закачалась, натягивая тросы, потом смирилась с моим вторжением. Я плюхнулась на доски днища, уселась там, вся мокрая, часто и тяжело дыша, и принялась протирать глаза, смахивая соленые капли.

Собственно говоря, у меня не было никаких причин вторгаться на яхту Стратоса, кроме разве что естественного интереса и азарта, который вызывает у праздного купальщика лодка, стоящая на якоре в бухточке. Я сидела на широкой скамье на корме, нежилась на солнышке и размышляла, что для наблюдения за гостиницей это местечко подходит не хуже любого другого.

Если бы у меня оставались хоть какие-то сомнения относительно вчерашней рыбалки Стратоса, одного взгляда на лодку хватило бы, чтобы развеять их. Здесь просто негде было спрятать ничего крупнее щенка, да и смотреть было не на что — обычная оснастка небольшой лодочки: весла, аккуратно разложенные вдоль бортов, черпак для воды, веревочная корзина для рыбы, что-то вроде садков для омаров, сплетенных из прутьев, бухта троса, несколько полых тыкв, используемых как буйки, и свернутый брезент. Единственными диковинными для меня предметами были гарпун — устрашающего вида двойной трезубец с пятью или шестью колючими зубьями, расположенными в круг, и что-то вроде морского телескопа — длинная металлическая труба, на конце которой было укреплено зеркало размером с суповую тарелку. Рыбак, лежа на носу лодки, погружает эту штуковину в воду и обозревает морские глубины.

Я с любопытством провела по трубке пальцами, затем подняла ее и улеглась на ровную доску позади здоровенных кронштейнов, на которых крепились светильники. Осторожно опустив трубку с зеркалом в воду, я принялась вглядываться сквозь нее.

Картину, открывшуюся моим глазам, можно было назвать воистину волшебной. Каменистое дно, ярко освещенное солнечными лучами, так что различим был каждый камушек; поверхность, казавшаяся живой и изменчивой благодаря теням, создаваемым пробегавшей рябью. Морские водоросли, алые, зеленые, светло-коричневые, шевелились и сонно покачивались так красиво, что буквально завораживали. Стайка маленьких полосатых рыбок, по форме напоминавших торпеды, замерла неподвижно, затем развернулась как по команде и в мгновение ока скрылась из виду. Еще одна рыбка, розовая и усатая, как кошка, осторожно вынырнула на разведку из-под пласта серого кораллового мха. Повсюду виднелись раковины.

Я лежала и пристально вглядывалась в морские глубины; солнце припекало мне спину, горячие доски слегка покачивались подо мной. Я напрочь забыла о цели своего прихода — для меня не существовало ничего в мире, кроме моря, жаркого солнца, вкуса соли на губах и южного ветерка…

Вдруг по расцвеченному бликами подводному миру скользнули две тени. В испуге я вскинула глаза.

Это оказались всего лишь две птицы, буревестники, они летели очень низко, едва не касаясь крыльями волн; но они тут же вернули меня к действительности. Я неохотно положила телескоп на место и повернулась, чтобы посмотреть на гостиницу.

Там уже наблюдалось явное оживление. Ставни были распахнуты, и вскоре из печной трубы взвилась вверх легкая струйка дыма. В деревне какая-то женщина, одетая во все черное, шла с кувшином к колодцу, а двое мужчин направились в сторону гавани.

Я еще немного посидела, стараясь продлить очарование момента, испытывая истинное физическое наслаждение от соленой воды и солнца. Потом легко скользнула за борт и поплыла обратно к гостинице.

Забрав свое полотенце, оставленное под тамарисками, я неслышно поднялась по ступенькам к своей комнате. Дверь домика Софьи была открыта, и я мельком увидела, как она суетится внутри, подметая пол. Внизу, в ресторане, Тони напевал «Люби меня нежно» страстным тенорком. Стратос в одной рубашке, без пиджака, стоял снаружи на площади и разговаривал с двумя полуголыми рабочими с ведрами и лопатами в руках. В других домиках тоже было заметно шевеление.

Я пошла к себе одеваться.

— Ни единая душа деревню не покидала, — докладывала я Франсис. — Все вокруг кажется совершенно невинным и безгрешным. Я уже начинаю думать, что вся эта история мне приснилась. — Я потянулась, все еще переживая наслаждение, рожденное купанием в морской воде. — Боже мой, как бы мне хотелось, чтобы так оно и было! Как бы я хотела, чтоб у нас не было других забот, кроме как бродить по холмам и рассматривать цветы!

— Ну что ж, — задумчиво произнесла Франсис, опуская на тумбочку кофейную чашку (она заканчивала свой завтрак в постели, а я сидела на краю столика и болтала ногами), — а что еще нам остается? Все, что могли, мы и так уже сделали, и, похоже, Ламбис и твой Марк сами неплохо обследовали деревню.

— Уже по меньшей мере в четвертый раз ты называешь его «моим Марком».

— Хм, а это не так?

— Нет.

Франсис ухмыльнулась.

— Постараюсь запомнить. Так вот, как я уже сказала, единственное, что нам теперь остается, — это вести себя совершенно естественно — так, как мы повели бы себя при обычных обстоятельствах, — и держать ухо востро. Иными словами, мы отправляемся гулять на целый день и берем с собой кинокамеру.

Помню, что в этот момент я испытала облегчение, смешанное со стыдом.

— Отлично. И куда ты собираешься пойти?

— Поскольку побережье и деревню мы уже видели, очевидно, стоит отправиться в горы. И мы прекрасненько сможем продолжить там наши поиски. Как бы то ни было, ничто не помешает мне полюбоваться на ирисы, о которых ты рассказывала мне вчера вечером.

— Они растут так густо, что тебе придется наступать на них, — весело сказала я, — а еще цикламены, сплошь покрывающие скалу. И дикие гладиолусы, и тюльпаны. И анемоны трех цветов. Желтая кислица величиной с пенни. Ладанники цвета девонширских сливок и размером с чайную чашку. И конечно же, если поднимешься совсем высоко, пурпурные орхидеи, о которых я тебе рассказывала…

Издав стон, Франсис отодвинула в сторону поднос.

— Ладно, отправляйся отсюда, мучительница, и дай мне подняться. Да, да, да, мы заберемся так высоко, как ты захочешь. Надеюсь только, что мои старые кости это выдержат. Слушай, а ты не морочишь мне голову насчет этих орхидей?

— Нет, честное слово. Там еще растет венерин башмачок или что-то в этом роде — здоровенные такие цветки, размером с полевую мышь, и какие-то стелющиеся растения, вроде тех, что продаются в магазинах и всегда тебе не по карману.

— Буду с тобой через полчаса. Скажи Сэдди, чтоб заодно соорудил нам ланч. Мы ведь можем пробродить целый день.

— Сэдди?

— Ну, маленькому лорду Фаунтлерою. Ах да, я и забыла, что ваше поколение совсем ничего не читает, — заметила Франсис, выбираясь из постели. — Скажи, пусть приготовит побольше вкусной еды да и винцо в придачу.

Легкий ветерок, овевавший прибрежную полосу, теперь пробрался во внутренние части острова, и у мостика через речку стало восхитительно прохладно. Мы поднимались вдоль реки, по той самой тропинке, по которой я шла вчера.

Продвигались мы очень медленно. Франсис, как я и ожидала, пришла в восторг от всего увиденного. Сахарный тростник, густо покрывавший склоны канав и таинственно, завораживающе шелестевший; пара горлиц, взлетевших вдруг с полянки цветущих дынь; сойка, такая яркая и весело щебечущая; гнездо скалистых поползней, которое я обнаружила на разрушенной стене… А цветы… Вскоре она перестала восторженно восклицать, а еще немного погодя сумела побороть подсознательное ощущение, что нельзя даже дотрагиваться — не говоря уже о том, чтобы сорвать, эти светло-лиловые анемоны с ярко-фиолетовыми серединками, миниатюрные ноготки и маргаритки — пурпурные, желтые и белые… Франсис была в экстазе, меня тоже радовало ее восхищение (ведь Греция была — так мне нравилось думать — моей страной, и я знакомила с ней Франсис). Так мы потихоньку добрались до верхнего плоскогорья с его полями и ветряными мельницами, и только тут я нашла время вспомнить о своих вчерашних заботах.

На полях работали всего несколько человек. Какой-то мужчина вместе с женой обрабатывал землю примитивными ручными мотыгами, шагая по обе стороны грядки с бобами. На другом поле возле траншеи стоял ослик, терпеливо ожидая своего хозяина. Еще дальше какой-то ребенок сидел на бугорке рядом с небольшим островком нескошенной травы и наблюдал за своим маленьким стадом, состоявшим из четырех коз, двух свиней и овцы с ягненком.

Мы сошли с главной дороги и стали пробираться по узеньким тропкам, протоптанным между полями, часто останавливаясь, — Франсис то и дело хваталась за камеру. Все вокруг радовало глаз: ребенок-пастушок, животные, мужчины, занятые своей работой, даже простиравшееся вдаль плоскогорье и скала над ним, оживляемые вертящимися крыльями ветряных мельниц. Мельницы — а их насчитывалось несколько дюжин — были разбросаны по всему плоскогорью: скелетоподобные металлические конструкции, похожие на маленькие пилоны; сами по себе уродливые, но сейчас, с белыми парусиновыми крыльями, расправленными и приведенными в движение утренним бризом, они казались чарующе прелестными, словно гигантские маргаритки, кружащиеся на ветру и наполняющие жаркое утро дыханием прохлады и журчанием падающей воды.

Потом Франсис нашла ирисы.

Точно такие же я видела чуть выше на склоне горы, крохотные ирисы высотой в три дюйма, лиловые, бронзовые и золотистые; они пробивались из-под выжженной солнцем, затвердевшей земли, бесплодной, как огнеупорная глина. Они росли на каменистых насыпях, на утоптанной тропинке, на сухих оконечностях бобовых полей и густо облепили, словно бабочки, стены ветряной мельницы.

Последняя, к счастью, оказалась не безобразной железной конструкцией, а настоящей мельницей — таких здесь было всего две. Основательное строение конической формы, очень сходное с привычными для нас ветряными мельницами, с тростниковой крышей и десятью холщовыми крыльями. Крылья эти, совсем не похожие на те, что у водяных мельниц, сейчас обвисли вдоль своих спиц, но эта бездействующая мельница с полукруглым входом, ослепительно белая, была очень красива. Ирисы, местами смятые и затоптанные, густой порослью окружали ее, а прямо у порога кустились алые гладиолусы. Позади белой мельницы теснились лимонные рощи, окаймлявшие плоскогорье, а за ними возвышались серебристые склоны горы Дикты.

Бормоча какие-то непонятные ругательства, Франсис снова потянулась к своей кинокамере.

— Бог мой, какая жалость, что я не захватила с собой пять миль пленки вместо несчастных пятисот футов! Почему ты не сказала мне, что даже пыль в этой стране так чертовски фотогенична! Если б только было какое-нибудь движение! Почему крылья не крутятся?

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒