Примечания 5 страница

— Правду?

— Насчет Колина. У тебя плохие новости для Марка?

— Да нет, конечно же нет! Разумеется, я говорю тебе правду, с чего ты взяла? Прошлой ночью я побывал на яхте, он там не появлялся. И никаких следов — вообще никаких его следов. Зачем мне тебе врать?

— Я… да ладно. Я просто подумала… Извини.

— Потому я и злюсь сейчас, что мне нечего ему рассказать. Если бы я выяснил что-нибудь у этого человека… — Он раздраженно передернул плечами. — Но не получилось. Я потерпел неудачу, именно это я и должен сказать Марку. Ладно, я пошел, а то он будет ломать голову, что произошло.

— Подожди еще минутку, он знает, что ты не привел Колина, — мы же следили за тобой. Ну а еда… ты принес еду и все остальное?

— Ах да, принес, конечно. Я притащил все, что смог унести. Я бы уже давным-давно был здесь, но пришлось остановиться и все припрятать — из-за этого типа. — Он мотнул головой в сторону подножия горы, с каким-то удивительно брезгливым видом. — Когда я его заметил, то спрятал все вещи и быстро поспешил за ним. Хорошо, что вы ушли из хижины.

— А он ее заметил, не знаешь?

— Да. По-моему, заметил. Когда я пришел сюда, он как раз расхаживал под этим уступом, и я решил, что он, должно быть, увидел хижину. Но он по-прежнему рыскал… и выстрелов я не слышал… вот и понял, что вы оттуда ушли. И догадался, что вы здесь.

— Куда ты дел продукты? Нам надо… впрочем, ладно, Марку сначала захочется поговорить с тобой. Пойдем, и побыстрее.

На сей раз замялся Ламбис.

— Слушай, а почему бы тебе самой не сходить за продуктами, прямо сейчас? Возьмешь только продукты, а все остальное я попозже принесу.

— Что ж, ладно. Если ты считаешь, что я найду это место.

— Оно находится у верхнего края ущелья, где я потерял этого типа. Обогнешь вон ту скалу, где ты меня заметила, — видишь? Там что-то вроде козьей тропки, пойдешь по ней вдоль подножия хребта до того места, где речка спускается в ущелье. Сверху там одни камни, но пониже и деревья растут. Отсюда видны их верхушки.

— Да. Вижу.

— В верхней части ущелья, где из скалы выбивается ключ, стоит оливковое дерево, большое и очень старое, а внутри оно совсем полое. Ты его обязательно найдешь, других там поблизости просто нет. Все вещи я в него и запрятал. А я поговорю с Марком и тоже приду.

Едва успев договорить, он резко отвернулся. У меня сложилось впечатление, что он чем-то озабочен и испытал явное облегчение, отделавшись от меня. Но эта мыслишка недолго меня занимала. Если Ламбис, который, скорее всего, поел на борту яхты, может с такой легкостью отгонять от себя мысли о еде и питье, то лично я — нет. От одной мысли о содержимом дупла этого дерева я помчалась к нему на всех парах, как булавка к магниту.

Нашла я его довольно легко. Других оливковых деревьев поблизости видно не было, но и без того я уверена, что, повинуясь инстинкту, словно хищник, преследующий свою добычу, отыскала бы эти продукты, будь они даже зарыты в самом центре лабиринта Миноса.

Я принялась нетерпеливо шарить в дупле дерева. Нашла там два одеяла, в которые было завернуто довольно много вещей. Развязав одеяла, я стала рассматривать, что принес Ламбис.

Там оказались медикаменты, бинты, антисептические средства, мыло, бритва… Но сейчас я все это отбрасывала в сторону — меня интересовали только продукты.

Наполненный чем-то термос. Кое-какие консервы, в том числе банка растворимого кофе и сгущенка с сахаром. Банки с ветчиной. Печенье. Небольшая бутылка виски. И самое главное чудо — консервный нож!

Я весело побросала все это на одно из одеял, связала его концы узлом и двинулась в обратный путь.

Пройдя половину дороги, я встретилась с Ламбисом. Ничего не сказав, он лишь кивнул мне и посторонился. И я была этому рада — ведь нелегко вежливо разговаривать, когда рот набит печеньем, а уж тем более говорить по-гречески, который изобилует горловыми звуками.

В то же время мне было бы куда приятнее, если бы он одарил меня не столь мрачным взглядом. Дело даже не в том, что он снова смотрел на меня с подозрением, — нет, во взгляде его я ощутила нечто, не поддающееся определению, от чего мне сразу стало не по себе. Скажем так: доверия я была напрочь лишена. Я вновь стала чужой, посторонней.

Интересно, подумала я, о чем же они с Марком говорили?

Марка я нашла сидящим в глубине уступа; привалившись спиной к скале, он не сводил пристального взгляда с открытого склона. Когда я заговорила, он вздрогнул и обернулся.

— Вот термос, — сказала я. — Ламбис говорит, в нем суп. Бери кружку, а я обойдусь крышкой от термоса. Давай быстрее, слышишь? А потом я снова разожгу костер — для кофе.

Я ожидала от него бурных возражений, но их не последовало. Он молча взял у меня термос. Замявшись, я добавила:

— Я… мне очень жаль, что Ламбис принес малоутешительные вести.

Крышка термоса прилипла и никак не хотела открываться. Он с силой крутанул ее здоровой рукой, и она поддалась.

— Что ж, ни на что другое я и не рассчитывал. — Он поднял глаза, но у меня сложилось впечатление, что он не совсем четко меня видит. — Не беспокойся, Никола. — Он заставил себя улыбнуться. — На сегодня с нас и так достаточно волнений. Давай-ка сначала поедим, а?

Я оставила его разливать суп, а сама поспешила в расселину, чтобы разжечь костер.

Это было чудесное пиршество! Сначала мы съели суп, потом расправились с ветчиной, соорудив из нее и печенья сэндвичи, затем принялись за пирожные с фруктами и шоколад и наконец выпили кофе, горячий, просто обжигающий, со сладкой сгущенкой. Изголодавшись, я жадно набрасывалась на еду; Ламбис, перекусивший на борту яхты, ел очень мало, а Марк, утолив первый голод, продолжал есть с видимым усилием, но держался молодцом. Когда в конце концов он уселся, баюкая в руках полупустую кружку с кофе, словно бережно храня остатки его тепла, я подумала, что вид у него стал гораздо лучше.

Когда я об этом сказала, он, кажется, вздрогнул, будто вырвавшись из плена собственных мыслей.

— Ну да, конечно, мне лучше, и все благодаря тебе и Ламбису. И теперь нам пора поговорить о том, что делать дальше.

Ламбис не проронил ни звука. Я ждала. Марк дунул на облачко дыма и смотрел, как оно постепенно растворяется в прозрачном воздухе.

— Ламбис говорит: этот человек почти наверняка шел в Агиос-Георгиос, а поскольку это ближе всего, вполне логично предположить, что вся компания, кем бы они ни были, — оттуда. Это одновременно и упрощает, и усложняет дело. То есть хоть мы и знаем теперь, откуда следует начать поиски, но совершенно очевидно, что мы не сможем обратиться туда за помощью официально. — Он бросил на меня быстрый взгляд, словно ожидая возражений, но я промолчала. Он продолжал: — И все равно ясно как день, что прежде всего нам надо каким-то образом туда добраться и заняться поисками моего брата. Я не настолько глуп, чтобы думать… — в голосе его прорвалась нотка отчаяния, — что сам смогу многое сделать, но даже если у меня не получится, туда пойдет Ламбис.

Ламбис ничего не ответил, казалось, он едва слушает. Я вдруг поняла: все, что следовало сказать, уже было сказано между этими двумя мужчинами. Пока я ходила за продуктами, военный совет уже состоялся и принял свои первые решения. И кажется, я догадывалась, что это были за решения.

— И конечно же, — ровным голосом продолжал Марк, не глядя на меня, — туда пойдет Никола.

Что ж, я была права. Первый приказ военного совета гласил: «Женщин и гражданских лиц убрать с дороги; кампания начинается».

Теперь он обращался прямо ко мне:

— Твоя кузина приезжает сегодня? Значит, ты должна быть там, иначе возникнет масса вопросов. Пожалуй, тебе следует спуститься в гостиницу и зарегистрироваться там… — он мельком глянул на часы, — скажем, к ланчу. И тогда можешь… в общем, забыть обо всем этом и наслаждаться отпуском, столь грубо прерванным Ламбисом.

Я изучающе смотрела на него. Ну вот, приехали, подумала я; все то же самое — дружелюбная улыбка, за которой прячется тревога, упрямо поджатые губы; всей своей манерой держаться — осторожной и подозрительной — он словно давал мне понять: «Спасибо тебе большое, а теперь уходи, пожалуйста, и держись отсюда подальше».

— Ну разумеется, — сказала я и, подтянув к себе холщовую сумку, принялась как попало укладывать в нее свои вещи.

Он был совершенно прав, и я это знала; в любом случае я больше ничем не могла помочь. Раз Франсис сегодня приезжает, мне придется выметаться и держаться отсюда подальше. Более того — уж перед самой собой я могла быть совершенно честной, — мне отнюдь не хотелось снова пережить нечто подобное тому, что пришлось испытать прошлой ночью и сегодня, — неимоверное напряжение, неудобства и мгновения дикого страха. И я не была готова к тому, чтобы кто-то чувствовал себя ответственным за меня — чего, безусловно, следовало ожидать от Марка, едва тот встанет на ноги, — а уж тем более не хотела, чтобы меня считали обузой.

А посему я довольно-таки натянуто улыбнулась ему и запихала вещи в свою сумку.

— Я тебе очень признателен. — В улыбке, которой он одарил меня, сквозило явное облегчение. — Ты такая замечательная, и мне нет нужды говорить тебе, как ты мне помогла; я не хотел бы показаться сейчас грубым и неблагодарным после всего, что ты сделала, но… в общем, ты уже сама видишь, что происходит, так что я обязан сделать все возможное, чтобы оградить тебя от этого.

— Все в порядке, не беспокойся. Вообще-то я отъявленная трусиха, и пережитых здесь волнений мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Я не собираюсь становиться вам обузой. Доберусь поскорей до гостиницы — и духу моего здесь больше не будет.

— Надеюсь, твой багаж там, где ты его оставила. А если нет, придется тебе придумать какую-нибудь оправдательную историю. Так, дай-ка сообразить…

— Сплету какую-нибудь байку, которую они не смогут опровергнуть до моего отъезда. Господи, не хватало тебе еще и об этом беспокоиться. Это мое дело.

Если он и заметил шпильку, то не подал вида. Просто сидел и мял в руках потухший окурок, хмуро уставившись на него и вновь погрузившись в свои мрачные мысли.

— Вот еще что, Никола, и это очень важно. Если ты вдруг увидишь Ламбиса — или даже меня — в деревне или еще где-нибудь, запомни: ты нас не знаешь.

— Ну разумеется.

— Я должен был сказать тебе об этом.

— Ладно. — Я замялась. — Но вы-то сообщите мне как-нибудь… когда-нибудь, как у вас дела? Я ведь буду волноваться, разве не понятно?

— Само собой. В Британском посольстве в Афинах тебя можно будет найти?

Ламбис резко вскинул глаза.

— В Британском посольстве?

— Да. — Марк вперил в него свой теперь уже такой знакомый отстраненный взгляд. — Она там работает. — И тут же, обращаясь ко мне: — Я смогу тебя там найти?

— Да.

— Я напишу тебе. И еще…

— Что?

Не глядя на меня, он перебирал пальцами камни рядом с собой.

— Ты должна мне кое-что пообещать ради моего спокойствия.

— Что же?

— Ты и близко не должна подходить к полиции.

— Если я распрощаюсь с вашими проблемами, вряд ли я стану их усугублять таким образом. Но я все же не пойму, почему вам не поговорить хотя бы со старостой Агиос-Георгиос. Лично я предпочитаю, где бы ни была, прямиком обращаться к властям. Но дело ваше.

Я переводила взгляд с одного на другого. Они хранили упорное молчание. Я медленно продолжала, более чем когда-либо ощущая собственную навязчивость:

— Марк, ты же знаешь, что не сделал ничего плохого. И сейчас они уже наверняка сообразили, что ты всего лишь английский турист…

— Не стоит обманываться, — сухо оборвал меня он. — Если они не сообразили это в субботу вечером, то должны были сообразить в воскресенье или сегодня утром. Тем не менее наш приятель разыскивает меня с винтовкой в руках.

Ламбис сказал:

— Ты забыла о Колине. Ведь все это из-за него. — Он обвел рукой уступ, остатки пищи и все прочие свидетельства нашего наспех разбитого лагеря. — Как мы можем предпринимать какие-то шаги, пока не узнаем, где Колин? Если он еще жив, то он их… не знаю, как сказать… омэрос.

— Заложник, — подсказал Марк.

— Да, конечно. Я… Извините меня. В общем…

Голос мой звучал все тише, я переводила взгляд с одного на другого: Марк сидел словно неживой, а Ламбис помрачнел и вновь замкнулся в себе. И вдруг я осознала, что больше всего на свете мне хочется убежать отсюда, снова очутиться у подножия горы, вернуться во вчерашний день — лимонная рощица, залитая ярким солнечным светом, белая цапля… оттуда-то все и началось…

Я поднялась на ноги, и Ламбис встал вместе со мной. Я спросила:

— Ты тоже пойдешь?

— Провожу тебя немного.

На сей раз я не стала возражать — не хотелось. Кроме того, я предположила, что он собирается отправиться в деревню, как только отделается от меня. Я повернулась к Марку.

— Не вставай ты, к чему эти глупости. — Улыбнувшись, я протянула ему руку, которую он пожал. — Что ж, до свидания. И конечно же, удачи вам.

— Ты забрала свою кофту?

— Да.

— Жаль, что не могу вернуть нижнюю юбку.

— Ничего страшного. Надеюсь, твоя рука скоро заживет. И еще надеюсь, что все будет хорошо. — Я подняла с земли свою сумку и перебросила ее через плечо. — Я пошла. Наверное, через пару дней мне все это покажется дурным сном.

Он улыбнулся:

— Так и считай.

— Хорошо. — Но я все еще колебалась. — Можешь быть уверен, что я не наделаю никаких глупостей, хотя бы потому, что слишком напугана. Но не ждете же вы от меня, что я закрою глаза и заткну уши. Видишь ли, если Агиос-Георгиос и в самом деле логово преступников, тогда я наверняка встречу этого человека с винтовкой и выясню, кто он такой и вообще все о нем. И я непременно разузнаю, кто там говорит по-английски. Разумеется, я не стану вам докучать, если только не услышу что-нибудь чрезвычайно важное. Но в таком случае я… по-моему, мне следует знать, где вас найти. Где стоит яхта?

Ламбис бросил быстрый взгляд на Марка. Тот замялся, потом сказал через мою голову по-гречески:

— Давай скажем ей. Вреда от этого не будет. Она ничего не знает и…

— Она понимает греческий, — резко оборвал его Ламбис.

Марк метнул на меня испуганный и недоверчивый взгляд.

— Да?

— Она говорит по-гречески почти так же хорошо, как ты.

— Неужели?

Я заметила напряжение в его взгляде, словно он поспешно мысленно перебирал все сказанное раньше; на лице его впервые проступила краска.

— Все в порядке, — успокоила я его по-гречески. — Ничего особенного ты не сказал.

— Да уж, — произнес Марк, — поделом мне за грубость. Извини.

— Не страшно. Так ты скажешь мне, где лодка? В конце концов, мало ли что может случиться, вдруг мне самой понадобится помощь. Зная, где вас найти, я буду чувствовать себя спокойнее.

— Ну да, — согласился Марк, — конечно. — И начал объяснять мне, как добраться до яхты от развалин византийской церкви. — А дорогу к церкви ты можешь спросить у кого угодно, для гостьи из Англии вполне естественно пожелать сходить туда на экскурсию. Кажется, я все понятно объяснил? Да? Но надеюсь, тебе не понадобится к нам приходить.

— Да, — ответила я, — все это понятно. Ладно, еще раз до свидания. Всего тебе доброго.

Ламбис пошел первым. В последний раз я мельком глянула на Марка: он сидел, неуклюже привалившись к теплой скале, словно приклеенный к ней, возле него стояла пустая кружка, а на юном лице застыло так старившее его мрачное, тревожное выражение.

ГЛАВА 7

О госпожа, молю вас, не спешите,
Поступков безрассудных не вершите!

Мэтью Арнольд. Меропа

Пока мы спускались и шли через овраг, Ламбис говорил очень мало. Он держался чуть впереди меня, настороженно осматривая каждый потайной уголок, но большую часть времени мы шли довольно быстро — насколько позволяла неровная, ухабистая тропинка. Мы никого не встретили и, пробравшись сквозь заросли молодых дубков, очутились над лимонной рощей даже раньше намеченного времени. Сквозь ветви деревьев я уже могла различить крылья ветряной мельницы и блики солнечного света на речке.

Остановившись на небольшой полянке, залитой солнцем, Ламбис подождал, пока я догоню его. Рядом с тем местом, где он остановился, чуть в стороне от тропинки, находился крохотный придорожный алтарь. Он представлял собой простой деревянный ящик, втиснутый между камнями, с простенькими лампадками, горящими перед ярко раскрашенной иконкой, изображавшей Панагию — деву, которая одновременно являлась Богоматерью и древней богиней Земли. Сбоку стояла бутылка из-под пива, наполненная маслом для лампад. Рядом росли вербена и фиалки.

Ламбис кивнул в сторону зажженных лампад и небольшого букетика цветов, стоявших там же в ржавой банке.

— Дальше иди одна. Сюда могут прийти люди. Нельзя, чтобы меня увидели.

Я попрощалась, еще раз пожелала ему удачи и, расставшись с ним, двинулась сквозь лимонную рощу к солнечной поляне — должна признаться, испытав весьма ощутимое облегчение.

Было около полудня — самое жаркое время суток. Ветерок прекратился; шелковистые головки маков и росшая вдоль тропинки трясунка, необычайно чувствительная к малейшему дуновению ветерка, сейчас даже не шелохнулись. Белые крылья ветряных мельниц обвисли и тоже замерли в неподвижности. В тени падуба, рядом с полуразвалившейся стеной, щипал траву ослик. Мухи гудели над пылью.

Поблизости не было ни души. Наверное, люди сейчас разошлись по домам для полуденной трапезы или же перекусывают прямо в поле, где-нибудь в тени. Я разглядела лишь одного мальчика, лениво развалившегося на солнце, пока его козы пощипывали вику, да еще мужчину, работавшего вдалеке в поле, за густой изгородью из сахарного тростника. Ни тот ни другой даже не подняли глаз, когда я проходила мимо.

Очутившись в тени сосен у края долины, я остановилась и оглянулась назад. Взгляду моему предстали залитые солнцем поля, лимонные деревья, поросшее лесом ущелье, ведущее к серебристой скале.

Отсюда местность эта казалась совершенно пустынной, без малейших признаков жизни. Ламбис давно уже скрылся, лимонные деревья стояли не шелохнувшись, над ними простирался склон горы, однообразие которого не нарушало никакое движение. А вчера в это время…

Над ущельем послышалось хлопанье крыльев. Какую-то долю секунды я недоверчиво всматривалась. Но на сей раз крылья не были белыми: я уловила лишь, что огромная птица с коричневым оперением неторопливо взмывает ввысь, к небу. Орел? Скорее гриф, подумала я, а может, даже сам ягнятник. При других обстоятельствах я бы наблюдала за птицей с волнением. Сейчас же, поскольку она напомнила мне о белой цапле и о вчерашнем дне, я почувствовала, как слезы подступают к горлу.

Повернувшись спиной к ущелью, я направилась к мостику. Когда я приблизилась к нему, мне вдруг на мгновение показалось, что удача покинула меня. Перегнувшись через парапет, на мостике стояли двое детей и плевались апельсинными зернышками — мальчик и девочка, худенькие, загорелые, с огромными темными глазищами и черными волосами, застенчивые, как все деревенские дети. И плевались они совсем неподалеку от моего чемодана.

— Как поживаете? — обратилась я к ним, и прозвучало это чересчур официально.

Они молча таращили на меня глаза, чуть отпрянув, словно испуганные телята. Я тоже рассматривала их. Я прекрасно понимала, что теперь они не спустят с меня глаз до самой гостиницы, а возможно, и потом тоже. Я, иностранка, стала их добычей. Я была новостью. Все, что я скажу или сделаю с этого момента, станет достоянием всей деревни в течение ближайшего часа.

Я поманила мальчика пальцем:

— Как тебя зовут?

Он начал расплываться в улыбке — возможно, его позабавило, как я говорю по-гречески.

— Георгий.

Ну а как же еще?

— А тебя? — спросила я девочку.

— Ариадна, — едва слышно прошептала она.

— Ну что ж, приветствую вас, Георгий и Ариадна. Я иностранка, англичанка. Сегодня утром я приехала из Ханьи и собираюсь остановиться в гостинице в Агиос-Георгиос.

Молчание. Ответить на это было нечего, вот они и молчали. Просто стояли и смотрели — мальчик с робкой и в то же время задорной полуулыбкой, девочка же внимательно, стараясь ничего не упустить, разглядывала меня: платье, сандалии, сумку, часы на запястье, прическу… Выдерживать столь испытующий взгляд, пусть даже от восьмилетнего ребенка, оказалось не слишком комфортно: я, конечно же, постаралась привести себя в порядок, причесаться и подкрасить губы, прежде чем покинула уступ, однако едва ли по моему виду можно было предположить, что я недавно выехала из апартаментов в лучшем отеле Ханьи.

— Георгий, — обратилась я к мальчику, — как ты думаешь, сможешь донести мой чемодан до гостиницы?

Он кивнул и огляделся вокруг, потом протянул руку к моей холщовой сумке:

— Это?

— Нет-нет, настоящий чемодан. Он спрятан вон там, в кустах. — И я осторожно добавила: — Я приехала на машине из Ханьи, донесла чемодан сюда и здесь его оставила, потому что хотела поесть… кофе попить — там, дальше, в тени, у речки. Вот я и спрятала его здесь. Вам его видно? Вон там, под мостом?

Девочка подбежала к парапету и перегнулась через него, вглядываясь. Мальчик более степенно последовал за ней.

— Ну что, не видите? Я его очень хорошо спрятала, — смеясь, сказала я.

Тут Ариадна радостно взвизгнула:

— Вон, там! Георгий! Гляди!

Георгий перелез через парапет, повис на руках, а затем спрыгнул в кусты с высоты футов в десять. Конечно, он запросто мог бы спуститься туда по берегу, но, будучи мальчишкой и к тому же критянином, несомненно, считал себя обязанным проделать это самым трудным способом. Его сестра и я наблюдали за ним с подобающим случаю восхищением, а он вытер руки о штанины, бесстрашно нырнул в заросли ежевики и наконец выволок мой чемодан из укрытия. Затем понес его к дороге — на сей раз обычным маршрутом, — и мы втроем направились в деревню.

Ариадна, от застенчивости которой не осталось и следа, скакала рядом со мной, болтая без умолку на диалекте так быстро, что я не всегда успевала уследить за ее речью. Георгий ступал более неторопливо, озабоченный, как я видела, тем, чтобы нести мой чемодан с показной легкостью. Оба они с готовностью отвечали на мои вопросы, живо дополняя ответы своим собственным комментарием, чему, впрочем, я и не пыталась помешать.

…Да, гостиница расположена прямо с этого края деревни. Да, ее окна выходят на море; понимаете, ее задняя часть смотрит прямо на бухту. Еще там есть сад, чудесный сад, прямо на берегу, со столами и стульями, где можно замечательно поесть «настоящую английскую еду», как пообещала мне Ариадна, восхищенно округлив глаза, а Георгий поспешил объяснить сие чудо. Это все благодаря новому хозяину — я наверняка слышала о Стратосе Алексиакисе, раз я приехала из Англии, ведь он тоже оттуда. Он очень богатый, и он приехал из Лондона, который находится в Англии, и он так здорово говорит по-английски, что даже не скажешь, что он критянин. Нет, в самом деле, он…

— А откуда же вы знаете? — смеясь, спросила я.

— Тони так говорит.

— Тони? А кто это?

— Бармен, — ответил Георгий.

— Нет, повар, — поправила брата Ариадна, — а еще он обслуживает за столиками и сидит в кассе — ой, да он все на свете делает! Понимаете, мистер Алексиакис не всегда бывает на месте.

— Что-то вроде управляющего? — подытожила я. И вспомнила, что рассказывал мой осведомитель-датчанин о «лондонском друге» нового владельца гостиницы, — Этот Тони… — Я замялась. Почему-то мне совсем не хотелось задавать следующий вопрос. — Он тоже приехал из Англии?

— Он англичанин, — ответил Георгий.

Последовало недолгое молчание.

— В самом деле? — спросила я.

— Да-да! — горячо подтвердила Ариадна. — У мистера Алексиакиса там была таверна, огромная таверна, великолепная, и поэтому…

— А еще какие-нибудь англичане живут сейчас в Агиос-Георгиос?

В любом случае это ведь был вполне естественный вопрос, а уж в контексте нашего разговора — тем более. Я от души понадеялась, что голос мой звучит непринужденно.

— Нет. — Ответы Георгия становились все короче. Лицо его раскраснелось и покрылось бисеринками пота, но я знала, что лучше не пытаться забрать у него чемодан. Тут речь шла о его мужской гордости, «палликари», — Нет, — повторил он, перекладывая чемодан из одной руки в другую, — только Тони и еще английские леди. То есть вы. — Он нерешительно посмотрел на меня, — Они сказали, что приедут две леди…

— Моя кузина приедет сегодня, но попозже.

Я не склонна была вдаваться в дальнейшие объяснения, и, к счастью, будучи детьми, они просто приняли к сведению мои слова, так же как до этого приняли мое довольно-таки странное объяснение по поводу местонахождения чемодана. Я же лихорадочно размышляла, и мысли, одолевавшие меня, были не слишком приятными. Я сказала Марку — да и сама была в этом совершенно уверена, — что если действующие лица его криминальной пьесы на самом деле из Агиос-Георгиос, то в таком крохотном местечке я непременно наткнусь на их следы почти тотчас же. Но чтобы это случилось так скоро и тем более в гостинице…

Я облизнула губы. Но ведь я могу и ошибаться. В конце концов, люди приходят и уходят. Я сделала еще одну попытку.

— А у вас здесь много гостей?

— В новой гостинице вы — первая. Первая в этом году.

Это заявила Ариадна, по-прежнему изо всех сил стремившаяся угодить мне.

— Нет, — флегматично возразил ей Георгий. — Был еще один, тоже иностранец.

— Англичанин? — поинтересовалась я.

— Не знаю. Не думаю.

— Он был англичанин! — вскричала Ариадна.

— Тот толстяк, что все время ходил смотреть на старую церковь на горе? И сделал снимок, который поместили в «Афинских новостях»? Я уверен, что он не англичанин!

— А-а, ты об этом! Нет, про него я не знаю. Он не в счет, он не настоящий гость.

Как я поняла, под «гостями» Ариадна понимала туристов. Я уже узнала своего приятеля-датчанина.

— Нет, — продолжала тем временем Ариадна, — я имела в виду того, что приходил сюда на днях. Не помнишь разве? Тони встретился с ним у гавани, и мы слышали, как они разговаривали по дороге в гостиницу, и ты сказал, что они говорят по-английски.

— Он тоже был не настоящий гость, — упрямо возразил Георгий. — Он приплыл сюда на лодке днем и провел здесь только одну ночь, а на следующее утро снова уехал. По-моему, он уехал по шоссе. Никакой лодки я не видел.

Я поинтересовалась:

— И когда же он здесь появился?

— В субботу это было, — ответил Георгий.

— А зачем вы сюда приехали, в Агиос-Георгиос? — спросила Ариадна.

Должно быть, я несколько секунд тупо смотрела на нее, прежде чем, сделав усилие, заставила себя вернуться из бездны мрачных размышлений в безопасное русло разговора о пустяках.

— Ой, да просто приехала отдохнуть в отпуск. Здесь… здесь так красиво.

Довольно-таки неловким жестом я обвела усеянные цветами скалы и блестящую гладь моря. Дети недоуменно уставились на меня. Им даже в голову не приходило, что этот пейзаж может кому-то показаться красивым. Я решила затронуть еще одну безобидную тему:

— Хороший урожай винограда в этом году?

— Да, хороший. У нас лучшие на Крите виноградники.

Ясное дело, а как же иначе?

— Вот как? А у нас в Англии виноград не растет. И оливы тоже.

Они изумленно уставились на меня:

— А что же вы тогда едите?

— Хлеб, мясо, рыбу.

До меня слишком поздно дошло, что хлеб и мясо — пища богачей, но к восхищению, которое я прочла в их глазах, не примешивалось и тени зависти. Если грек и ценит что-то превыше ума, то это — богатство.

— А пьете что? — спросила Ариадна.

— В основном чай.

На сей раз выражение их лиц заставило меня расхохотаться:

— Да, но только не греческий чай. Его готовят по-другому, и он очень приятный на вкус. И кофе мы тоже готовим по-другому.

Это их уже не интересовало.

— Надо же, у вас не растет виноград! — воскликнула Ариадна. — Тони из гостиницы говорит, что в Англии у всех есть электричество и радиоприемники и вы можете слушать радио днем и ночью, и как угодно громко. Но еще он говорит, что там очень холодно и густой туман и люди очень молчаливые и что жить в Лондоне опасно и вредно для здоровья. Он говорит, что здесь лучше.

— Вот как? Ну, у вас же здесь столько солнца, правда? Мы в Англии тоже иногда его видим, но не такое. Поэтому мы и приезжаем сюда в отпуск, чтобы позагорать, поплавать, погулять среди ваших холмов и полюбоваться на цветы.

— На цветы? Вы любите цветы?

Ариадна, метнувшись стрелой, словно колибри, уже срывала анемоны целыми пучками. Мне пришлось сдержаться. Ведь для меня это были экзотические растения, столь же великолепные, как те, что я видела в Королевском ботаническом саду в Кью, а для ребенка — обычные сорняки. Но ведь я каждый день ем мясо. Это роскошь? Может быть.

Георгия цветы не интересовали. Снова переложив чемодан из руки в руку, он героически ковылял вперед.

— А вы любите плавать?

— Очень. А ты?

— Само собой. Только пока что здесь никто не купается — еще слишком холодно, но попозже будет очень здорово.

Я рассмеялась:

— Для меня и сейчас достаточно тепло. Где здесь лучшее место для купания?

— Вон там. — Он неопределенно махнул свободной рукой на запад. — Там бухточки и скалы, с которых можно нырять.

— Ах да, я вспомнила, один мой знакомый рассказывал мне об этом месте. Туда далеко идти?

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒