Константин Дмитриевич 13 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 19Следующая ⇒

Вечер лунный, тихозвонный,

В сердце тайный светит клад.

Я внимаю наклоненный

Говорливостям волны.

Вечер, грезой озаренный,

Слышит тайну глубины.

Зов доходит заглушенный,

В водных пропастях курган.

Взрывом прошлым погруженный

В безграничный Океан.

Многогласный гул сплетенный

В лунном свете внятен мне.

От потопших — вознесенный,

От глубинных — к вышине.

В ОКЕАНЕ

Солнце опять утонуло в Океане за влажною далью,

Облака — золотые твердыни, облачка — острова синевы.

Вспыхнули ризы лазури, расцвеченною тают вуалью,

Головни отгоревших пожарищ, и обрывки горящей травы.

Это сгорело пол-мира, и окуталось в мантию тленья,

В Небесах даже смерть по-другому, — кто сгорел, тот

мгновенно воскрес.

Пламени Вечери тайной, вся душа в торжестве преломленья,

И дрожат проступившие звезды, в вознесении синих Небес.

со мною

Лунно окутанный, Солнцем одетый,

Верю в приметы, и знаю ответы.

Звездно обвенчанный с бездной ночною,

Всюду присутствую, будь же со мною.

Если ты спросишь мечтой тонкострунной,

Путь покажу тебе вольный и лунный.

Если натянешь ты струны сильнее,

Путь тебе дам я лазурного змея.

Будешь на Севере, будешь на Юге,

С Солнцем двусветным, в законченном круге.

Сердцем обнимешь росинку и горы,

Будут твои всеобъятными взоры.

Будь же со мною, крещу я Луною,

В солнечных зорях все тайны открою.

ЖЕМЧУЖИНА

Посмотри, в просторах матовых потухающей зари

Есть жемчужинка, которая засветилась изнутри.

Это — та лампада вечная, неразлучная со мной,

Что горит звездой Вечернею над изогнутой Луной.

Ах, от острого и нежного, тонко-белого Серпа

К дням минувшим означается еле зримая тропа.

Вижу тихую я детскую, луч лампады в пляске снов,

И грядущее мерещится — там — как нитка жемчугов.

В ДЫМКЕ

Флейты звук, зоревой, голубой,

Так по детскому ласковомалый, —

Барабана глухой перебой, —

Звук литавр, торжествующе-алый, —

Сонно-знойные звуки зурны, —

И дремотность баюканий няни, —

Вы во мне, многозвонные сны,

В золотистом дрожащем тумане.

ТАЛИСМАН

В сердце дремлет талисман,

Точно дальний ропот Моря, —

Я звездою осиян,

Я живу с Судьбой не споря.

Я внимаю каждый час

Не словам людей случайным,

В сердце слушаю рассказ,

Где сияют тайны тайнам.

Потому среди людей

Я всегда лучом отмечен, —

Полюс мыслей и страстей,

Верный в верном, верным встречен.

НА ГРАНИ

Я держу себя на грани

Обольстительных безумий,

В нежно-радужном тумане,

Между волн, в поющем шуме.

В гуле тающих веселий,

Бросив мысль во власть зарницы,

Я в лазурной колыбели,

Я в чертоге Райской птицы.

МУЗЫКА

Когда и правая и левая рука

Чрез волшебство поют на клавишах двуцветных,

И звездною росой обрызгана тоска,

И колокольчики журчат в мечтах рассветных, —

Тогда священна ты, — ты не одна из нас,

А ты как Солнда луч в движении тумана,

И голос сердца ты, и листьев ты рассказ,

И в роще дремлющей идущая Диана.

Всего острей поет в тебе одна струна,

Чрез грезу Шумана и зыбкий стон Шопена.

Безумие Луны! И вся ты — как Луна,

Когда вскипит волна, но падает как пена.

СТРАСТЬ

Страстью зачался мир,

Страсть — в ясновиденьи глаз,

Страсть — в многозвонности лир,

В страсти — костер для нас!

Страсть — волшебство слепоты,

Не боящейся в пропасть упасть,

Страсть это ждущая ты,

Славьте слепую страсть!

ТОНКИЙ СТЕБЕЛЬ

Ты вся — воплощенье поющей струны,

И есть в тебе отсвет Луны,

Ты — звонкая.

Но также ты — тихий смолкающий звон,

И мнится, безгрешно влюблен

В ребенка я.

Я тонкое тело твое полюбил,

Как свет и бряцанье кадил,

Взнесенное.

Но жду я, чтоб, детскость свою потеряв,

Ты стала — травинка меж трав,

Зажженная.

ДЕВУШКЕ

Тебя я видел малою травинкой,

С тобой играл несильный луч весны.

Чуть выставись над ослабевшей льдинкой,

Тянулась ты, желая вышины.

Тебя я видел стеблем истонченным,

Для бледных снов сполна ушедшим в рост.

Но кубком грез, еще не расцвеченным,

Земной звездой была ты между звезд.

И вот мечты, как в сонном улье пчелы,

Раскроют завтра к Солнцу лепесток.

И я увижу нежащий, тяжелый,

Склонившийся, желающий цветок.

ПЧЕЛЫ НЕ ЗНАЮТ

Пчелы не знают, что люди придут,

Что им и мир этот весь.

Мед благовонный, он близко, он тут,

Воск светлоцветный, он здесь.

В ветре качается лик ячменя,

Вздыбился волос его.

Дух его пьяный безумит меня,

Он же не знал ничего.

Ветер плясал для себя самого,

Всюду цветилась пыльца.

Ветер, он знает, я верю в него,

Жить я хочу без конца.

ВЕСЬ КРУГ

В первичной светлой влаге

Мерцание ресничек,

Невидимых глазам.

В ковре сплетенной ряски

Бесчисленность хотенья,

Зеленый цвет огня.

Исполнены отваги

Журчанья ранних птичек,

Скользящих по ветвям.

И ласковые глазки,

Твои, мое стремленье,

Лампады для меня.

Раскрылось Мирозданье,

Тяжелое алоэ,

И лотосы цветут.

Плывут гиппопотамы,

Летят в лазури птицы,

Веселье без конца.

Ты — радость и страданье,

И мы — одно и двое,

Мы сердцем — там и тут.

Мы выстроили храмы,

И звездные ресницы

К нам тянутся в сердца.

РАДУГА

Ты встала меж мною и Солнцем,

Ты стала моим Новолуньем,

Я вижу сияющий призрак,

В глазах многозвездится сон,

Персты в ослепительных кольцах,

В душе перегудные струны,

Одежды твои словно ризы,

Люблю я, цветочно влюблен.

С тобою весной быть и летом,

И в осени быть многоспелой,

А Серп загорится ущербный,

Мы вместе изменим мечты.

Хочу я быть бабочкой светлой,

Хочу я быть птичкой запевшей,

Хочу быть сережкой на вербе,

А верба душистая — ты.

ЗВЕЗДНАЯ

Она была бледна, как звездные снега,

Она была нежна, как осень золотая,

На шее у нея мерцали жемчуга,

В ней греза дней жила, как лед, что спит не тая.

И то она была колдунья молодая,

И то была волной, что точит берега,

Всегда с собой одна, для каждого другая,

Забудет каждый с ней и друга и врага.

Улыбка у нея, скользя неуловимо,

Зарею нежила румяные уста, —

Глядишь, и с ней ли ты? Глядишь, она не та?

Живут созданья так из облачного дыма,

Так в ветре млеет зыбь весенняго листа,

Так Млечный Путь для нас горит неисследимо.

НАД ЧЕРТОЙ

Расцветилась ограда

Над последней чертой.

Красный лист винограда,

Клена лист золотой.

Нет зеленого сада

Над сафирной водой.

Лишь тяжелого бора

Зеленчак темноцвет,

До ложбин косогора,

С незапамятных лет,

В ту же краску убора

Многохвойно одет.

ПРЕСТОЛ МОЛНИИ

Я был листок,

Гонимый бурей.

Был в пляске ног

Блаженных гурий.

Я был как гром,

Огнем одетый.

Был водоем,

Грозой пропетый.

Как луч к лучу,

Я мчался к чуду.

И все лечу!

И чем я буду?

НА БАШНЕ

После лютиков весною,

Чуть зима падет на крыши,

Вновь себе я мыслью строго

Замок строгий, выше, выше.

Там, на башне одинокой,

Жду под Солнцем смерти света,

Говорю я с Тьмой стоокой,

Жду от Полночи ответа.

После ласковых блужданий,

Между легких горных склонов,

Я опять хочу рыданий

Человеческих циклонов.

И тогда мне знать отрада,

Что придет еще Аттила,

Что жива страстей громада,

И не вычерпана сила.

СТАЛЬ

Упружить сталь. Ковач, познай металлы,

Чтоб гнулось и прямилось лезвие.

Тогда, взмахнув мечом, отметь: — «Мое! »

Тебе уступят Римляне и Галлы.

Построй дракон, Варяг. Ищи Валгаллы.

Кто хочет дали, тот пройдет ее.

В чужих морях узнает забытье.

Увидит лесовидные кораллы.

Сигурд, будь смел. Сигурд, срази врага.

Перед тобою карлики и гномы.

Пусть плуги на полях быком влекомы.

Но клад — тебе. Раздвинув берега,

Сожги дома, амбары, и стога.

Тебе — моря, и, в злате молний, громы.

В ГОСТИНОЙ

Я в гостиной стоял, меж нарядных, утонченных,

Между умных, играющих в чувства людей.

Средь живых мертвецов, меж романов оконченных,

Я вскричал всей душой потрясенной своей: —

«Есть ли где еще звери в могучем количестве?

Есть ли тигр королевский и смелые львы?

Есть ли где бегемот, в безмятежном величестве

Как коряга встающей из вод головы? »

СОН

Мой сон, хотя он снился мне как сон,

Был зрением, был чтением страницы,

Где, четкими строками закреплен,

Я жил, а дни мелькали как зарницы.

Там ростом в три сажени были птицы,

Сто красок изливал хамелеон.

Нет, тысячу. Существ живых станицы

Не ведали, что есть для черт закон.

Хвосты у жаб, — хвостаты были жабы, —

Внезапно превращались в жадный рот.

В боках тюленьих видел я ухабы.

Все становилось вдруг наоборот.

И даже мухи не были там слабы.

И даже счастлив каждый был урод.

МАУИ

В те дни, как не росла еще кокоа,

Змеящаяся пальма островов,

Когда яйцо могучей птицы моа

Вмещало емкость двух людских голов,

Жил Мауи, первотворец Самоа,

Певец, колдун, рыбак, и зверолов.

Из песен было только эхо гула

Морских валов, а из волшебств — огонь,

Лишь рыба-меч да кит да зверь-акула

Давали радость ловли и погонь,

Земля еще потока не плеснула,

В котором носорог и тигр и конь.

Тот Мауи был младший в мире, третий,

Два брата было с ним еще везде,

Огромные, беспечные, как дети,

Они плескались с Мауи в воде,

Крюки имели, но не знали сети,

И удили в размерной череде.

Вот солнцеликий Ра свой крюк закинул

И тянет он канат всей силой плеч,

Он брата Ру, второго, опрокинул,

Тот, ветроликий, хочет остеречь,

«Пусти свой крюк! », но Ра всей мощью двинул,

И выудил со смехом рыбу-меч.

Прошло с полгода. Удит Ру, ветрило,

Закинут крюк туда, где темнота.

Вот дрогнуло, пол-моря зарябило,

Не вытащит ли он сейчас кита?

Тянул, тянул, в руках двоилась сила,

Лишь плеск поймал акульего хвоста.

И минул год. Тринадцать лун проплыли.

А Мауи все время колдовал.

И против братьев укрепился в силе,

Велит — и ляжет самый пенный вал.

Пока два брата рыб морских ловили,

На дне морском он тайны открывал.

Закинул крюк он со всего размаха,

И потянул напруженный канат.

Вот дрогнула в глубинах черепаха,

Пловучая громада из громад,

И Ра, и Ру глядят, дрожат от страха, —

То остров был, кораллов круг и скат.

И с той поры плывет в морях каноа,

Певцы поют, и любят рыбаки.

Во мгле земли — скелеты мощных моа,

На небе — ток звездящейся Реки.

За знойным Солнцем нежится Самоа,

И в мелководьи бродят огоньки.

СЛОВО ПЕЩЕРНОГО ЖИТЕЛЯ

В дни как жил я жизнью горца, —

Покидая тайный грот,

Я с обветренных высот

Увидал Драконоборца.

Я шамана вопросил: —

«Как зовется этот храбрый? »

Тот сказал: «У рыбы жабры,

У людей же — звон кадил.

У небесных пташек — крылья,

У зверей свирепый лик.

Этот храбрый мой двойник,

Он сражает без усилья.

Мысль всегда, узнав конец,

Хочет внешнего, отметин.

Этот призрак беспредметен,

Если ж хочешь, то — Боец».

Я ушел в свою пещеру,

Осудив его ответ.

Через двадцать сотен лет,

Как годам познал я меру,

Снова бросив тайный грот,

Глянул оком я дозорца,

И опять Драконоборца

Увидал с своих высот.

Тут я спрашивал сатира,

Как зовется он, — и сей

Мне ответствовал: «Персей,

Меткоруб во славу мира,

Убиватель он Горгон».

Кто-то вдруг вскричал в восторге:

«Лжет Сатир. Боец — Георгий».

И пошел по миру звон.

Воздух горний, воздух дольний

Фимиамный принял чад,

Слышу гномики бренчат,

Гул идет от колокольни.

В ульях бунт: украден воск.

Я ушел в свою пещеру,

Всяк свою да знает веру,

Из костей сосу я мозг.

А кухонные остатки

Я скопляю, как предмет

Изысканий дальних лет.

Знаю, игры мысли сладки.

Лет две тысячи пройдет,

И опять я оком горца

Поищу Драконоборца: —

Не означен масок счет.

ГОБЕЛЭН

Мгла замглила даль долины,

Воздух курится, как дым,

Тают тучи-исполины,

Солнце кажется седым,

Полинялый, умягченный,

Взятый мглою в светлый плен,

Целый мир глядит замгленный,

Как старинный гобелэн.

Старик высокий,

Он самый главный,

Он одноокий,

То Один славный.

С древнейших пор он

Любил туманы.

Летал как Ворон

В иные страны.

Он был на Юге,

И на Закате.

Но лучше вьюги,

Родней быть в хате.

Он был в Пустыне,

И на Востоке.

Навек отныне

Тесны далеки.

С тем людом Ворон

Совсем несроден,

Ненова Тор он,

И снова Один.

Все клады Змея

Похитил Север.

И ветер, вея,

Качает клевер.

И кто же в мире

Лукав, как Бальдер, —

Под вскрик Валькирий

Восставший Бальдер!

Ковры-хоругви. Мир утраченный.

Разлив реки, что будет Сеною.

Челнок, чуть зримо обозначенный,

Бежит, жемчужной взмытый пеною.

Веков столпилась несосчитанность.

Слоны идут гороподобные.

Но в верной есть руке испытанность,

Летят к вам стрелы, звери злобные.

Еще своих Шекспиров ждущие,

Олени бродят круторогие,

Их бег — как вихри, пламень льющие,

И я — не в Дьяволе, не в Боге я.

Я сильный, быстрый, неуклончивый,

И выя тура мною скручена.

Напевы, взвейтесь, пойте звонче вы,

Душа желать — Огнем научена.

Мои прицелы заколдованы,

Мне мамонт даст клыки безмерные,

Моей рукою разрисованы

В горах дома мои пещерные.

Свистит проворная синица,

Что Море будто не зажгла.

Зажгла. Сожгла. Горит страница.

Сгорела. Мир кругом — зола.

И я, что знал весь пыл размаха,

И я, проникший в тайны стран,

Я, без упрека и без страха,

Я — призрак дней, а Мир — туман.

Не надо мне Индийских пагод,

Не надо больше Пирамид.

Созвездье круглых красных ягод

На остролисте мне горит.

Была весна. Сгорело лето.

И шепчут сны. Прядется тьма.

Но есть еще свирель Поэта.

Со мной жива — и Смерть сама.

ПЛАМЯ МИРА

Мы говорим, но мы не знаем,

Что есть воистину любовь.

Но если ты овеян раем,

Свое блаженство славословь.

И если взят ты поцелуем,

Что вот поет в твоей мечте,

Ликуй, — мы все светло ликуем,

Скользя на призрачной черте.

И та черта вдвойне прекрасна,

Затем, что тает, чуть представ.

Весна — пожар, душа — всевластна,

Красивы зори в море трав.

Помню я, в моей счастливой детской

Пела птичка, не синичка, канареечка.

Я простой мальчонка был; не светский,

Был зверенком, у зверенка есть лазеечка.

Я смотрел на луч на половице,

Как в окне он по-иному паутинится,

Как лампадка теплится в божнице,

Как в углу ручной мой еж лежит, щетинится.

Целый мир мне — малая кроватка,

Я зажмурюсь — свет в глазах играет красками,

Пляшут искры, все во мне загадка,

Каждый шорох шепчет тайну, манит сказками.

Там в саду жужжать не перестанут,

Точно струны, шмель тяжелый, пчелы с осами.

В кладезь вечный миги эти канут,

Месяц страсти встанет красный над утесами.

Правят миром страшные Старухи,

И давно ужь не звенит мне канареечка.

Но любил я так — как любят духи,

Ах ты, птичка солнцеличка, златофеечка!

Тринадцать лет! Тринадцать лет!

Ужели это много?

Звучит напев, играет свет.

Узнать любовь в тринадцать лет!

Скажите, ради Бога.

Тринадцать лет! Тринадцать лет!

Ужели это мало?

Ведь вдвое — жизнь, когда — поэт,

И вдвое — мысль, и вдвое — свет,

И пенье крови — ало.

Товарищ раз пришел хмельной,

И не один, а с нею.

Ее оставил он со мной,

Уйдя, зажег весну весной,

И вот я пламенею.

Но кто ж та странная была,

Кого я обнял сладко?

Она была как мысль светла,

Хоть прямо с улицы пришла,

Гулящая солдатка.

Но вот, хоть мной утрачен счет

Всех дрогнувших со мною,

Все ж стих мой верный воспоет

Того, с кем первый пил я мед,

Кто дал припасть мне к зною.

О, страх и сладость — вдруг упасть

С горы крутой, робея!

Восторг — впервые ведать страсть,

И цельным быть, и быть как часть,

Тесней, еще теснее!

Достоин любящий — венца,

И волен соколенок.

И с нежной бледностью лица

Она шептала без конца: —

«Мой милый! Мой миленок! »

Тринадцать лет! Тринадцать лет!

Мы в это время дети.

Но вот, чтоб ведать этот свет,

Готов я встретить пытку бед

Тринадцати столетий!

Я узнал твой тонкий очерк в дни пленительные, —

Дни Июня, мгла расцвета нежной рощи и сердец, —

В наши Северные сумерки медлительные,

Любил тебя, был юный, обожал, и был певец.

Кем была ты, чем была ты, чаровательница?

Тонкой девушкой невинной, и блудницею ночей?

Что ты пела? Что ты смела, пламедательница?

Поцелуй в твоем был взоре, поцелуй горячий, чей?

Вешний лес, еще застывший, жив подснежниками,

Снег растает, с днища прахов пламя выбросит цветы.

Нам Судьба в любви велела быть мятежниками.

Где бы ты мне ни явилась, счастье можешь дать лишь ты.

Я издревле плавал в безднах за сокровищами,

Уплывавшими в мечтанье, в посмеянье кораблю.

Слава, смелый, путь избравший — быть с чудовищами!

Слава тайне всех созвездий! Слава той, кого люблю!

Лишь между скал живет орел свободный,

Он должен быть свиреп и одинок.

Но почему ревнивец благородный

Убил любовь, чтоб, сократив свой срок,

Явивши миру лик страстей и стона,

Ножом убить себя? О, Дездемона!

Пусть мне о том расскажет стебелек.

А если нет, — пускай расскажет Этна!

Падет в солому искра незаметно,

Рубином заиграет огонек,

Сгорят дома, пылает вся столица,

Что строил миллион прилежных рук,

И, в зареве, все — шабаш, рдяны лица,

Тысячелетье — лишь напрасный звук,

Строительство людей — лишь тень, зарница.

Есть в Книге книг заветная страница,

Прочти, — стрела поет, ты взял свой лук.

Убийство и любовь так близко рядом,

Хоть двое иногда десятки лет

Живут, любя, и ни единым взглядом

Не предадут — в них сторожащий — свет.

И так умрут. И где всей тайны след!

В лучисто-длинном списке тех любимых,

Которые умели целовать,

Есть Клеопатра. На ее кровать

Прилег герой, чья жизнь — в огне и в дымах

Сожженных деревень и городов.

Еще герой. Миг страсти вечно-нов.

Еще, еще. Но кто же ты — волчица?

И твой дворец — игралищный вертеп?

Кто скажет так, тот глуп, и глух, и слеп.

Коль в мире всем была когда царица,

Ей имя — Клеопатра, знак судеб,

С кем ход столетий губящих содружен.

Ей лучшая блеснула из жемчужин,

И с милым растворив ее в вине,

Она сожгла на медленном огне

Два сердца, — в дымах нежных благовоний,

Любовник лучший, был сожжен Антоний.

Но где, в каком неистовом законе

Означено, что дьявол есть во мне?

Ведь ангела люблю я при Луне,

Для ангела сплетаю маргаритки,

Для ангела стихи свиваю в свитки,

И ангела зову в моем бреду,

Когда звездой в любви пою звезду.

Но жадный я, и в жадности упорен.

Неумолим. Все хищники сердец —

Во мне, во мне. Мой лик ночной повторен,

Хотя из звезд мой царственный венец.

Где нет начала, не придет конец,

Разбег двух душ неравен и неровен,

Но там, где есть разорванность сердец,

Есть молния, и в срывах струн — Бетховен.

Ты видал ли дождь осенний, ты слыхал ли, как шуршит

он, как змеится без конца?

Темной ночью нам не спится, ты слыхал ли темной ночью,

как струится дождь небес?

Ты считал ли, расскажи мне, ты считал ли слезы сердца,

что не знают слез лица?

Темной ночью ты узнал ли, темной ночью, сколько в сердце

жгучих слов и тьмы завес?

Я был на охоте в родимом болоте,

И выследил пару я птиц.

Красивы все птицы в веселом полете,

Красивы и падая ниц.

И вот я наметил, и в жажде добычи

Красивую птицу убил.

И тотчас же вздрогнул от жалобы птичьей,

К повторности не было сил.

А быстрая птица, той птицы подруга,

Совсем не боясь палача,

И все сокращая очерченность круга,

Летала, забвенно крича.

Мне стало печально от жалобы птичьей,

И дважды я поднял ружье.

Но сердце той птицы излитое в кличе,

Сцепило все сердце мое.

И вот, не воззвавши крылатого друга,

Поняв, что убита любовь,

Красавица ветра, любимица Юга,

На кровь опрокинула кровь.

Взнесенная птица, с пронзительным криком,

Сложила два белых крыла,

И пала близ друга, — в молчаньи великом, —

Свободна, мертва, и светла.

Видение, похожее на сказку: —

В степях стада поспешных антилоп.

С волками вместе, позабыв опаску,

Бегут, — и мчит их бешеный галоп.

И между них проворно вьются змеи,

Но жалить — нет, не жалят никого.

Есть час, — забудешь все свои затеи,

И рядом враг, не чувствуешь его.

Превыше же зверей несутся птицы,

И тонет в дыме — Солнца красный шар.

Кто гонит эти числа, вереницы?

Вся степь гудит. В огне. В степях — пожар.

Забыв себя, утратив лик всегдашний,

Живое убегает от Огня.

Но брошу дом, прощусь с родимой пашней,

Лишь ты приди, ласкай и жги меня.

Нас гонит всех Огонь неизмеримый,

И все бегут, увидев страшный цвет.

Но я вступлю и в пламени и в дымы,

Но я люблю всемирный пересвет.

Его постичь пытаться я не стану,

Чтоб был Огонь, он должен петь и жечь.

Я верю солнцеликому обману,

В нем правда дней, в нем божеская речь.

И снова — Зло, и снова — звездность Блага,

От грома бурь до сказки ручейка.

Во мне пропела огненная влага,

Во мне поют несчетные века.

Земля с Луной, в неравном устремленьи,

Должны в мирах любиться без конца.

Влюбленный, лишь в томленьи и влюбленьи,

Певец высот узнает жизнь певца.

И я опять — у кратера вулкана,

И я опять — близ нежного цветка.

Сгорю. Сожгу. Сгорел. В душе — багряно.

Есть Феникс дней, что царствует века!

ЖУЖЖАНЬЕ СТРУН

И ты сломана будешь, Зем-

ля. — Не скорби. — Да, и ты, даже

ты. — Не скорби. — О любви ли

ты будешь печалиться? — Огор-

чаться на то, что покрыла собою

поверхность Воды? — Огорчать-

ся на длительность Времени?

Океанийская песнь

ХОЧЕШЬ ЛИ?

Свита моя — альбатросы морей,

Волны — дорога моя.

Солнце, родимого сына согрей,

Солнечный я.

Низко летит альбатрос и глядит,

Чертит могучим крылом.

Весь его четкий, захватистый вид

Резкий излом.

Это крыло — не крыло, ятаган,

Клюв его силен, как меч.

Птицу такую родил — Океан.

Хочешь с ней встреч?

Хочешь ли, хочешь ли, мир будет твой?

Грезу в себе затаи.

Крылья хотенья дружат с синевой,

Зори — твои.

ЦВЕТНАЯ РАКОВИНА

Цветная раковина, на сушу брошенная,

В песках молчит.

Но вверх приподнятая, но Ветром спрошенная,

Светясь, звучит.

И сердцу слышащему, лишь ей рассказанные,

Жужжанья струн

Сквозят глубинностями, тобой связанные

В напевы рун.

МАЛАЙСКИЕ ЗАГОВОРЫ

ЗАГОВОР О СТРЕЛЕ

Я спускаю стрелу, закатилась Луна,

Я спускаю стрелу, чаша Солнца темна,

Я спускаю стрелу, звезды дымно горят,

Задрожали, глядят, меж собой говорят.

Я не звезды стрелой поразил, поразил,

И не Солнце с Луной я стрелою пронзил.

Все в цветок мои стрелы вонзились, горят,

Я сердечный цветок поразил через взгляд.

Я стрелу за стрелою до сердца продлю,

Выходи же, душа, той, кого я люблю,

Приходи и приляг на подушку мою,

Я стрелою, душа, я стрелой достаю.

ЗАГОВОР ДЛЯ СЕРДЦА

Если ночью, при Луне,

Спишь, — как дух иди ко мне.

Птица, крылья разверни,

Дымка, стань в моей тени.

Куры сядут на насест,

Много в мире есть невест.

Столько в мире есть невест,

Сколько дней и сколько мест.

Эй, петух, скорее клюй,

Столько зерен, сколько струй.

Мир построен весь из струй,

Дай мне, радость, поцелуй.

Каждой двери слушай скрип,

Птице молви: Цып, цып, цып.

С сердцем хочешь воевать, —

К сердцу вблизь, и сердце хвать

ЗАГОВОР К ДУХУ ЗЕМЛИ

Мир с тобою, Дух Земли,

Мир с тобой, и мне внемли,

Дух Земли, ты с виду Бык,

Земный Демон, Дух-старик.

Бык, кем движется весь мир,

Приходи сюда на пир.

Угощение прими,

Мною разум обними.

Разум ворога смути,

Замани и обольсти.

Поселись в его крови,

Навались и задави.

ЗАГОВОР К ТЕНЕВОМУ

Го! Ирупи, Теневой,

Дай Царице быть со мной.

Потревожь ее во сне,

Укажи бежать ко мне.

Потряси и встать заставь,

Обрати дремоту в явь.

Душу вынув из нея,

Душу в сердце вдунь мое.

Так чтоб к левой стороне

Прилегла она ко мне.

Го! Ирупи, Теневой,

Заговор исполни мой!

ЗАГОВОР О СТУПНЕ

Среди примет ты видел след?

Ступня ее. Сомненья нет.

Из праха вырежь ту ступню,

И дай ее обнять огню.

Ее лизнет язык огня,

И станет слушаться ступня.

А что потом? А как потом?

Ступню куда мы поведем?

Возьмешь ты бережно тот прах,

И в трех его яви цветах.

Оденешь в красный лоскуток,

И подожди, да минет срок.

Оденешь в черный, завяжи,

Ступню в том черном подержи.

И после в желтый лоскуток

Замкни, и выдержи зарок.

А что потом? Горит ступня.

И пляшет, мучает меня.

Потом цветную нить скрути,

К подушке ближе помести.

Ступню на занавесь повесь,

И в жаркой мысли медли весь.

Зеленый прутик отыщи,

Хлещи, семь раз ее хлещи.

При смене зорь, в полночный час,

Хлещи, хоть спи, хлещи семь раз.

И припевай: Любви ищу.

Не землю, сердце я хлещу.

Смотри, дрожит, идет ступня,

Люби меня! Люби меня!

ЗАГОВОР ЛЮБОВНЫЙ

Черная ягода — имя твое,

Птица багряная — имя мое.

«Майя! » пропел я. Внемли,

Мысли ко мне все пошли.

Мною пребудь зажжена,

Любишь, и будь влюблена.

Будь как потеряна ночью и днем,

Будь вся затеряна в сердце моем.

Днем семикратно смутись,

В ночь семикратно проснись.

Быстро домой воротись.

Я говорю: «Ты моя! »

В Месяц ли глянь, — это я.

ЗАГОВОР ДЛЯ ПАМЯТИ

Я принес тебе вкрадчивый лист,

Я принес тебе пряный бетель,

Положи его в рот, насладись,

Полюбив меня, помни меня!

Солнце встанет ли, помни меня,

Солнце ляжет ли, помни меня!

Как ты помнишь отца или мать,

Как ты помнишь родимый свой дом,

Помнишь двери и лестницу в нем,

Днем ли, ночью ли, помни меня!

Если гром загремел, вспомяни,

Если ветер свистит, вспомяни,

Если в небе сверкают огни,

Вспомяни, вспомяни, вспомяни!

Если звонко петух пропоет,

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒