Константин Дмитриевич 16 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 16 из 19Следующая ⇒

Я могучий, я увечный,

Ноги — скованы с землей,

Дух летит в простор свой вечный,

Здравствуй, добрый! Здравствуй, злой!

НА ЯРМАРКЕ

По проволоке зыбкой

Идет мой белый брат,

Смычок владеет скрипкой,

Быть на земле я рад.

Так жутко, что прекрасный

Проходит в высоте.

Владея скрипкой страстной,

Веду скользенья те.

Мелькает блеск алмазный

Подвижного кольца.

Владея сказкой связной,

Играю без конца.

И если на земле я,

А брат мой в вышине,

Так это скрипка, млея,

Двоим поет во сне.

И если на земле я,

А брат мой вышний дух,

Так это сердце, рдея,

Ему диктует вслух.

Скрестив кривые ноги,

Струю напевный звон.

В воздушные чертоги

Уводит взоры он.

Я выгнулся волною,

Спиною горбуна.

О, брат, иди за мною

О, брат, нежна струна!

То вправо тень, то влево,

То слева вправо свет.

Поверь в слова напева,

Желанней счастья нет.

Одно нам было детство,

Различность снов потом.

Раздельное наследство

В единый сон сведем.

То влево свет, то вправо,

То справа влево тень.

Нас ждет вовеки слава,

Собой меня одень.

Вот самый звук блестящий.

Мой брат, любимый брат!

Пляшите, ноги, чаще,

Быть на земле я рад.

Он завершил взнесенье,

Исчерпал пляску сил.

И взлет внеся в паденье,

Убился и убил.

КОЛЬЦО

Она, умирая, закрыла лицо,

И стала, как вьюга, бела,

И с левой руки золотое кольцо

С живым изумрудом сняла,

И с белой руки роковое кольцо

Она мне, вздохнув, отдала.

«Возьми», мне сказала, «и если когда

Другую возьмешь ты жену,

Смотри, чтоб была хороша, молода,

Чтоб в дом с ней впустил ты весну,

Оттуда я счастье увижу тогда,

Проснусь, улыбнусь, и засну.

И будешь ты счастлив. Но помни одно: —

Чтоб впору кольцо было ей.

Так нужно, так должно, и так суждено.

Ищи от морей до морей.

Хоть в Море спустись ты на самое дно.

Прощай... Ухожу... Не жалей... »

Она умерла, холодна и бледна,

Как будто закутана в снег,

Как будто волна, что бежала, ясна,

О жесткий разбилася брег,

И вот вся застыла, зиме предана,

Средь льдяных серебряных нег.

Бывает, что вдовый останется вдов,

Бывает — зачахнет вдовец,

Иль просто пребудет один и суров,

Да придет — в час должный — конец,

Но я был рожден для любви и цветов,

Я весь — в расцветаньи сердец.

И вот, хоть мечтой я любил и ласкал

Увядшее в Прошлом лицо,

Я все же по миру ходил и искал,

Кому бы отдать мне кольцо,

Входил я в лачуги и в царственный зал,

Узнал не одно я крыльцо.

И видел я много чарующих

С лилейностью тонких перстов,

И лютня любви свой серебряный звук

Роняла мне в звоны часов,

Но верной стрелой не отметил мне лук,

Где свадебный новый покров.

Цветочные стрелы вонзались в сердца,

И губы как розы цвели,

Но пальца не мог я найти для кольца,

Хоть многия сердце прожгли,

И я уходил от любви без конца,

И близкое было вдали.

И близкое болью горело вдали.

И где же бряцанье кадил?

Уж сроки мне в сердце золу принесли,

Уж много я знаю могил.

Иль бросить кольцо мне? Да будет в пыли.

И вот я кольцо уронил.

И только упал золотой изумруд,

Ушло все томление прочь,

И вижу, желанная близко, вот тут,

Нас в звезды окутала ночь,

И я не узнал меж медвяных минут,

Что это родимая дочь.

Когда же, с зарею, Жар-Птица, светла,

Снесла золотое яйцо,

Земля в изумруды одета была,

Но глянуло мертвым лицо

Той новой, которая ночью нашла,

Что впору пришлось ей кольцо,

ШИШИМОРА

Шел я в лес.

Ты послушай: Шел я — в лес.

В лесе — Леший.

Был я пеший.

Закрутился старый Бес.

Там и тут,

Прямо шут.

Весь зеленый и седой,

С распушною бородой.

Покривлялся, покачался, засмеялся, и исчез.

Бес так Бес,

Знаю — лес,

Куст и куст, сосна с сосною.

«Ну», — подумал я, — «со мною

Не пошутишь, шалый плут».

Чуть сказал, он тут как тут.

Ширит шею, пучит очи,

То длинней он, то короче,

То прокатится как шар.

В лесе мглистом,

С шипом, с свистом,

Вдруг шарахнется по веткам, под листами как

пожар.

Смотрит в чаще, шарит, шарит,

В шапку метит, к шапке шасть,

Шапке надобно пропасть.

Где-то печка, что-то жарит,

Уж поест он, верно, всласть.

Словно шершень, весь шершавый,

Скалит зубы, Бес лукавый.

Ты, шайтан,

Верно, пьян?

Он хохочет, он щекочет,

Он со мной кружиться хочет,

Брызнул вспышкою огня,

Щип за щиколку меня.

Он, юродствуя, пророчит.

Взял старушечий салоп,

Человека бабьим — в лоб.

Убегаю, — настигает. Поспешаю, — яма, стоп.

Я стою в грязи по пояс.

Это — я?

Предо мною, в яме роясь,

Супоросая свинья.

В стороне — шалаш убогий,

Сверху — Месяц круторогий.

Сучья старые шуршат,

Мыши в щели шебаршат.

Старый Шут с зеленой рожей,

Весь ни на что не похожий,

Убежал.

И в лесу затрепетавшем

Он, конем, узду порвавшим,

За опушкой там заржал.

Тихонько, как змея,

Из ямы вышел я.

И в лес опять спешу,

Едва-едва дышу.

А там в стволах

Скребется страх.

А там в стеблях

Встает: «Ах! Ах! »

А там в кустах: «Шу! Шу! »

«Пожалуйте! Прошу! »

Шишимора раскосая

Смеется, развалясь.

Пришла сюда, мол, с плёса я.

Любиться? В добрый час!

«Шишимора истомная

И с рыбьим я хвостом.

Мой полог — ночка темная,

Где лягу, там и дом.

Шишимора — охочая,

Раскинуть ноги — сласть.

Являюсь в темной ночи я,

Чтоб в ночи и пропасть».

Шишимора — раскосая:

Прими-ка, мол, жену.

«Полюбимся, а с плёса я

В последний раз плесну».

Шишимору — с развалочкой

Уважил сам шуяк,

Зовет любезной галочкой,

Вертит ей так и сяк.

Шишимора шушукает:

«А где моя душа? »

Шуяк ее баюкает,

Шуяк, шульгач, левша.

Я — бежать, — нет силушки,

И некуда идти.

Все кругом могилушки,

Стебель на пути.

Желтый шильник, стрелица,

Совиная стрела.

Вкруг нея — метелица,

Ведьмовская мгла.

«Совки, совки, совушки,

Кого теперь клевать?

Дьявольския вдовушки

Лягут на кровать.

Расцветает стрелица.

Мой милый, поспешай.

Целый мир — безделица,

Лишь со мною — рай.

Совки, совки, совушки,

Сюда, сюда, сюда!

Кровь жарка у вдовушки,

Слезы же — вода! »

Я бежал, простоволосый,

А в лесу был гик за мной: —

То с шишиморой раскосой

Хохотал шуяк шальной.

Шерсть какая-то летела,

Шелушилася кора.

Где шагнешь, повсюду — тело,

Где ни стань, в земле — дыра.

Ветер веял, щупал щеки,

Паутинил волоса,

В уши мне шептал намеки,

В далях зыбилась роса.

Я бежал до смутных склонов,

До высокого холма.

Добегу, — но в гуле звонов

Ночь препятствует сама.

Вот уж, вот уж склоны встали,

Вот уж, вот окончен лес, —

Снова холм — в далекой дали,

Цепкий лес — как строй завес.

Упадаю. Слышны вскрики,

Клекот хищницы: «Шабаш!

Закрутитесь, иавилики!

Вейся, вьюн! Теперь он наш! »

И лежу.

И гляжу.

Что я вижу, что я знаю, никому не расскажу.

Знает лес и тишина,

Знают звезды и Луна,

Знаю — я, кого здесь Рыбарь ввел, играя,

в мережу.

Из норы,

Из-под горы,

Зверь какой-то выметается.

Глянет в небо, — и сюда

С неба вниз летит звезда,

Кто-то в мире здесь рождается.

В мире бродит волк всегда.

Где-то шепчутся старухи,

С голодухи повитухи.

Зверь сейчас же до норы

Шорк с горы,

Вспыхнет порохом.

Сухолистьем прошмыгнул,

По вершинам шепчет гул,

Шатким шорохом.

ЖАЛОБА КИКИМОРЫ

Я кикимора похвальный,

Не шатун, шишига злой.

Пробегу я, ночью, спальной,

Прошмыгну к стене стрелой,

И сижу в углу печальный, —

Что ж мне дали лик такой?

Ведь шишига — соглядатай,

Он нечистый, сатана,

Он в пыли дорог оратай,

Вспашет прахи, грусть одна,

Скажет бесу: «Бес, сосватай», —

Скок бесовская жена,

Свадьбу чортову играет,

Подожжет чужой овин,

Задирает, навирает,

Точно важный господин,

Подойди к нему, облает,

Я же смирный, да один.

Вот туг угол, вот тут печка,

Я сижу, и я пряду.

С малым ликом человечка,

Не таю во лбу звезду.

Полюбил кого, — осечка,

И страдаю я, и жду.

Захотел я раз пройтиться,

Вышел ночью, прямо в лес.

И пришлось же насладиться,

Не забуду тех чудес.

Уж теперь, когда не спится,

Прямо — к курам, под навес.

Только в лес я, — ухнул филин,

Рухнул камень, бухнул вниз.

На болоте дьявол силен,

Все чертяки собрались.

Я дрожу, учтив, умилен, —

Что уж тут! Зашел, — держись!

Круглоглазый бес на кручу

Сел и хлопает хвостом.

Прошипел: «А вот те взбучу! »

По воде пошел содом.

Рад, навозную я кучу

Увидал: в нее — как в дом.

Поднялось в болоте вдвое,

Всех чертей спустила глыбь.

С ними бухало ночное,

Остроглазый ворог, выпь,

Водный бык, шипенье злое, —

И пошла в деревьях зыбь.

Буря, сбившись, бушевала,

В уши с хохотом свистя.

Воет, ноет, все ей мало,

Вдруг провизгнет, как дитя,

Крикнет кошкой: «Дайте сала! »

Дунет в хворост, шелестя.

А совсем тут рядом с кучей,

Где я спрятался, как в дом,

Малый чертик, червь ползучий,

Мне подмигивал глазком

И, хлеща крапивой жгучей,

Тренькал тонким голоском.

Если выпь, — бугай, — вопила

И гудела, словно медь,

Выпь и буря, это — сила,

Впору им взломать и клеть,

А чтоб малое страшило

Сечь меня, — не мог стерпеть!

Я схватил чертенка-злюку,

Он в ладонь мне зуб вонзил.

Буду помнить я науку,

Прочь с прогулки, что есть сил.

И сосу за печкой руку,

Грустный, сам себе немил.

От сидячей этой жизни

Стал я толст, и стал я бел.

Я непризнанный в отчизне,

Оттого что я несмел.

Саван я пряду на тризне,

Я запечный холстодел.

УРОДЦЫ

Два глазастые уродца

Из прогорклого болотца,

Укрепившись в силе,

К Фее приходили.

И один был Лягушонок,

Еле-еле из пеленок,

Квакал ка-квакушка,

В будущем лягушка.

А другой — Упырь глазастый,

Перевертыш головастый,

Кровосос упорный,

И со шкуркой черной.

Перевертыш, перекидыш,

Он в болотце был подкидыш:

Согрешил с Ягою

Бес порой ночною.

Лягушонок же зеленый,

Презиравший все законы,

Прыгал через мостик,

Задирая хвостик.

Два глазастые уродца

Из-под кочки, из болотца,

Искупавшись в иле,

К Фее приходили.

«Ты», сказали, «иностранка,

Сладкозвонка и обманка,

Мы же нутряные,

Водные, земные».

Стали оба, руки в боки.

«Ты», твердят, «без подоплёки.

Пазуха-то есть ли?

Все сидеть бы в кресле».

Не понравился вопросик.

Фея вздернула свой носик,

Призывает свиту,

Упырю быть биту.

Впрочем, нет. Дерутся волки,

Или глупые две телки,

Фея же воздушна,

И великодушна.

Фея пчелкам приказала,

Показали только жало, —

И Упырь от страха

Прыг в бадью с размаха.

Лягушонок — мух глотатель,

Пчел он тоже не искатель,

И, как пойман в краже,

«Квак», и прыг туда же.

Два глазастые уродца

Пали вниз на дно колодца,

И скорбят речисто: —

«Очень уж тут чисто».

Фея ж пчелкам усмехнулась,

На качалке покачнулась,

И с Шмелем, дворецким,

В путь, к князьям Немецким.

МЫШЬ И ВОРОБЕЙ

Жили мышь с воробьем ровно тридцать лет,

Никакие их ссоры не ссорили.

Да вот в маковом зернышке путного нет,

Из-за зернышка оба повздорили.

Всякий, что ни найдет, все с другим пополам,

Да нашел воробей это зернышко.

«Что вдвоем», он сказал, «тут делить будет нам! »

И склевал он один это зернышко.

«Ну», сказала тогда черноглазая мышь,

Сероспинная мышь, серохвостая,

«Если так, воробей, ты со мной угоришь,

И с тобой расплачусь очень просто я».

«Писк! » тут пискнула мышь. «Писк! » пропела она.

И зверье набежало зубастое.

«Писк! » пропел воробей. «Писк! Война так война! »

Войско птиц прилетело глазастое.

Воевалась война ровно тридцать лет

Из-за макова зернышка черного, —

Пусть и мало оно, извиненья в том нет

Для того преступленья позорного.

Тридцать лет отошло, и сказало зверье:

«Источили напрасно здесь зубы мы».

Перемирье пришло. «Что мое, то твое».

Так решили. «Не будем же грубыми! »

Воробью протянула безгневная мышь

Свою правую ручку в смирении.

Клюнул он поцелуй. И глядишь-поглядишь,

Так вот людям бы жить в единении!

ШАТКОСТЬ

В безглазой серой мгле безмерность, безызмерность.

Безотносительность, пустыня дней без вех,

Бескрайность скатная, бродячих снов неверность,

Отсутствие путей, хотя б ведущих в Грех.

Нет линии прямой, куда ни глянет око,

Нет радуги-дуги с делением цветов,

Одна пространственность, зияние широко,

И вдоль и поперек — поток без берегов.

Поток ли, Море ли, кто точно установит?

Что ни волна, то тень, и что ни лик, то нуль.

Нет точных единиц. И слух напрасно ловит

Хотя б намек какой в пузыристом буль-буль.

Бунт буйствует боев без цели и закона.

Все тает. Плыть — куда? Вперед или назад?

О, пусть бы четко встал хотя челнок Харона!

Нет перевозчика — ни даже в верный Ад.

В ТЮРЬМЕ

Все время, все время, скорблю и грущу.

Все время, все время.

В саду я посеял заветное семя,

Расцветов напрасно ищу,

Все время, все время.

Так падают капли на темя, на темя,

Холодною влагой, жестокой, как лед,

Пытают, и холод терзает и жжет,

Все время, все время.

Быть может, на воле уж новое племя

Возникло, смеется, не помнит меня.

Я дал им огня.

Им солнце зажег я, сам темный, стеня

Все время, все время.

В СЕРДЦЕ ЛЕСА

Когда я прихожу в глубокий темный лес,

И долго слушаю молчанье веток спящих, —

В душе расходится густая мгла завес,

И чую тайну чар, что вечно дышет в чащах.

Вот только что я был всем сердцем возмущен,

Обидел ли своих, иль был обижен ими, —

Вся жизнь откинулась в один зеркальный сон,

И все тяжелое в далеком скрылось дыме.

Встает дыхание согревшихся болот,

Чуть прошуршал камыш свирельной сказкой детства,

И слышу я в веках созвездий мерный ход,

И папорот сулит заветное наследство.

Я руку протянул, касаюсь до сосны,

Не колет зелень игл, и нет в тех иглах жала, —

От сердца до небес один напев струны,

Иди в глубокий лес, коль сердце задрожало.

УСПОКОЕНИЕ

Благоухание,

Кажденье ладана,

Души страдание

Тобой угадано.

Бряцанье мерное,

Восторг горения,

В тебе есть верное

Успокоение.

Забыв укорности,

Растаяв дымами,

Молюсь в покорности,

Душой с родимыми.

Душой я с предками,

Вовеки сущими,

Чтоб снова ветками

Ожить цветущими.

ПРОСТИ

Прости меня, прости. Цветы дышали пряно.

Я позабыл совсем, что где-то бьется боль,

Что где-то сумерки и саваны тумана.

Меня, счастливого, быть грустным не неволь.

Я с детства был всегда среди цветов душистых.

Впервые вышел я на утренний балкон,

Была акация в расцветах золотистых,

От пчел и от шмелей стоял веселый звон.

Сирень лазурная светила мне направо,

Сирени белой мне сиял налево куст.

Как хороши цветы! В них райская есть слава!

И запах ландышей — медвян, певуч, и густ.

В нем ум, безумствуя, живет одним виденьем.

И ветер в камышах мне звонкой пел струной.

Жукам, и мотылькам, и птицам, и растеньям

Я предал детский дух, был кроток мир со мной.

Каким я в детстве был, так буду в дни седые.

Фиалка — мой рассвет, мой полдень — пламя роз,

Послеполуденье — нарциссы золотые,

Мой вечер, ночь моя, сверкайте в играх гроз.

Пусть все мои цветы, — о, Мать моя Святая,

Россия скорбная, — горят мне на пути.

Я с детства их люблю. И их в венок сплетая,

Их отдаю тебе. А ты меня прости!

КРУГЛЫЙ год

Круглый год, как колобок,

Покатился на Восток,

А пришел он на Закат,

В то же место, говорят.

Круглый год пошел на Юг,

Совершил он полный круг,

И на Севере опять,

Где же путь теперь начать?

Круглый год пошел с Луной,

Серп подвесил вырезной,

А узнав ущерб, тропа

Завершилась у серпа.

С Солнцем вышел круглый год,

Очертил круговорот,

И, принявши тот же вид,

«С новым счастьем! » говорит.

КУЗОВ

Я в дремучем лесу,

Где и днем полутьма,

Кузов полный несу,

В нем заснула Зима.

Как я шел ввечеру,

Проходил я холмом,

Там на самом юру

Вижу снежный я ком.

От Зимы ото всей

Он один не хотел

Под пригревом лучей

Свой исчерпать предел.

И смотрел он врагом,

И дышал как мороз.

Тут я взял этот ком,

В лес дремучий понес.

И из полной сумы, —

В разум смысла набрав, —

Я кусочки Зимы

Разбросал между трав.

И куда ни падет

Этот снежный комок, —

Тотчас нежно цветет

Белоснежный цветок.

Так я ландыш взрастил,

Так подснежник раскрыл, —

И из мертвых могил

Ангел встал шестикрыл.

СНЕЖНЫЙ ДОМ

На околице — домок,

Невеликий теремок.

В нем Старик, и в нем Старуха,

В гости к ним жужжится муха.

Проворчал Старик седой,

С ледяною бородой: —

«Кто за дверью там жужжится?

На полатях мне не спится».

Тут Старуха снежный плат

Отодвинула назад.

Говорит: «На это ухо

Туговата я, Старуха».

Позевала: «Встань-ка вот».

Покрестила старый рот.

В полинялом сарафане

Закачалась как в тумане.

Дверь открыла. — «Кто в избу? »

Муха к ней, сидит на лбу.

И у Старой все-то тело,

От весенней, разомлело.

Разомлело так, что вдруг

Хоть плясать на вольный луг,

Старика с палатей тащит,

Тот, крестясь, глаза таращит.

А уж муха и на нем,

Обожгла его огнем.

Хоть крестись, хоть не крестись ты

Сказки Солнца пламенисты.

Старый дед, что был так бел,

Разрумянясь, разомлел.

Хоть крестись, хоть не крестись ты

Расцвели цветы душисты.

Двое Старых, от Весны,

Стали цветом бузины.

И крестись, и не крестись ты,

Птицы в роще голосисты.

ПОДСНЕЖНИК

В зеленом перелеске

Подснежный колокольчик,

Раскрывшись ранним утром,

Тихонько позвонил.

Сказал: «Молитесь, травки! »

Шепнул: «Молитесь, звери! »

Пропел: «Молитесь, птицы!

Господь дает нам сил».

И белая березка

Курилась благовонно;

И заячья капустка

Молилась в тишине.

И серый можжевельник,

Упавши на коленки,

Шептал благоговейно: —

«Дай ягод, в срок, и мне! »

А белочка, желтея,

С брюшком пушисто-белым,

Скакнув от ветки к ветке,

Искала, что поесть.

И протрубел комарик,

Свои расправив крылья,

В предлинную свирельку: —

«В лесу богатств не счесть! »

ДРЕМА

Смолянка-сон дремучая,

Болотная дрема.

Мечта в уме тягучая,

В руках, в ногах, тома.

Дрема кошачья сонная,

Курение болот,

Вся цепкая, вся звонная,

Вся в душу зелье льет.

И хочется не хочется,

Как топь, взяла постель,

И сердцу все пророчится,

Что жизнь — одна метель.

Все кружится, скружается,

Свивается в извой,

Недужится, зевается,

Дремлю я сам не свой.

И будто в лихорадке я,

И будто я в бреду,

То вижу ласки сладкия,

То снова боли жду.

И мучая, вся жгучая,

Вся липкая, как мед,

Дрожит дрема зыбучая,

И кошкой к сердцу льнет.

КУКУШКИН ЛЕН

Что в саду белеет звездно? Яблонь цвет, и в цвете вишни.

Все цветет, поет, и дышет. Счастлив нежный. Горек лишний.

Кто в саду забыл дневное? Чьи уста горят в беседке?

Вешний ветер любит шалость. Он склоняет ветку к ветке.

Тихо в детской. Свет лампады. Истов темный лик иконы.

Ах, весна ведь беззаконность. Кто же сердцу дал законы?

Спит ребенок. Спит и видит. Лунный лес. Цветы как море.

Разметались, всколыхались, в голубом дрожат просторе.

А другие смотрят чинно. Так стоят, как встали — прямо.

И не шепчут, словно губы, а горят, как свечи храма.

И еще цветы есть третьи: Хоть цветут расцветно сами,

Но враждебны к задрожавшим, наполняют их слезами.

И глядят шероховато, протянули к ним колючки,

Вьется сердце, шепчут губы, светят свечи, жалят жгучки.

Спит ребенок. Спит и видит. Вон кукушкины сапожки.

Вон кукушка там трилистник. Лен кукушкин на дорожке.

Вон ночная там фиалка. Встала лилия красива.

И репейник угрожает. И спесивится крапива.

Кто-то злой трясет осину. Побелели все березки.

И во сне ребенок плачет, и кукушкины с ним слезки.

Кто-то молит, кто-то просит, кто-то с кем-то, там в тумане.

Свет лампады. Плач ребенка. Воркотня вздохнувшей няни.

«— Спи, родной, Христос нам светит через всю стезю

земную! »

«— Няня, няня, спой мне песню про кукушечку лесную... »

ЗА ГАЕМ ЗЕЛЕНЫМ

За гаем зеленым,

По срывам и склонам,

Певуче вела ты, тоска.

Но видно, что дважды

Для жалящей жажды

Не дышет прохладой река.

Здесь некогда юным

Я был Гамаюном,

В свирельности ласковых слов.

Но юность лишь эхо

Далекого смеха,

Лишь отзвук далеких шагов.

Зеленого гая

Листва молодая

Роняет с зарею росу.

И юность — лишь лодка,

Уплывшая ходко,

Ведя по воде полосу.

За гаем зеленым,

Со смехом и звоном,

Промчались в ночи бубенцы.

Горячая тройка

Уносится бойко

Во все мировые концы.

ВЕСНА

Молодая Весна в пояске из цветков,

Что готов соскользнуть перед входом в альков,

Наклонилась над светлым затоном,

Под навесом деревьев зеленым.

Уже Солнце зашло. Но весною светло

В вечеру и в ночи. И пол ночи прошло.

А Весна все заснуть не хотела,

И румянилось юное тело.

Соловьиная песнь и пришла и ушла,

А Весна все ждала, над затоном светла.

И мечты возжелавшей Весталки

Расцветали в лесах как фиалки.

И спала не спала, но в глазах у Весны

Были тени теней, были дальние сны.

И хотенья застывшей Вакханки

Расцветали в росе как горчанки.

Так спала не спала от зари до зари

Огневая Весна, две недели и три.

И растаяла в брызгах рассвета,

Когда глянуло в очи ей Лето.

ПЕСЕНКА СВЕТЛЯКА

Взяв с собой медвяный жбанчик,

Сплел из мятлика я лесенку,

И полез на одуванчик,

И пою при этом песенку: —

Не комар я, не жучок,

Я веселый светлячок,

Между трав мальчонка,

Фея же девчонка,

Фее я пою: Приди.

Целый месяц впереди.

Месяц наш медовый,

Каждый день нам новый.

Ты, девчонка, торопись,

Прямо в пору дни сошлись.

Одуванчик глянет,

Дунет и завянет.

Вот, как в жбанчике есть мед,

Золотистым он цветет, —

Глянь, на тонкой вые

Волосы седые.

Золотой погас пожар,

Глянул снегом белый шар, —

Здравствуй, одуванчик,

Я бросаю жбанчик.

Фея слышала заклятье, —

Песня пела убедительно, —

В голубом предстала платье,

С нею счастлив был я длительно.

В ИЮЛЕ

Сухой короткий треск кузнечика.

Июля предпоследний зной.

Бежит мой конь. Звенит уздечка.

Еще не кончен весь рассказ.

Я припаду к тебе на плечико.

Ты будешь счастлива со мной.

Спешу. Еще не сохнет речка.

Обедня Солнца. Вышний час.

ВЕРХУШКА ЛЕТА

Тебе конец венчанный лета,

Ты овладела моей мечтой.

Заре — зарницей песня спета,

Войди же смело в чертог златой.

О, да, из пурпура и злата,

Он безгреховный, наш храм-альков.

Иди с Востока до Заката

В венке из маков и васильков.

Стихом червонного излома

Ночное небо сверкнет в бреду.

Костер, зажженный взрывом грома,

Осветит свадьбу двух душ в саду.

ЛЕТО

Я великое жаркое Лето,

Огнеликое чудо в дыму,

Я тепло огневого ответа,

Вопроси, — все поймешь, как сожму.

Я велю обозначиться зною, —

Многозыбкий, он виден глазам,

Я вселенскую пляску устрою,

На усладу раскрытым сердцам.

Заалеется мной земляника,

Покраснеет, потупится ниц,

Переброшусь я в радостность вскрика,

В загорелые лица девиц.

Все побеги и ржи и пшеницы

В золотой я одену наряд,

Я скажу, — заиграют зарницы,

Кое-где и деревни сгорят.

Я горячее алое Лето,

Я высокий предел всех живых,

Набирайтесь великого света,

Запевайте свой свадебный стих.

ПРОСИНЬ

Листья, расцвета червленого,

С беглыми нитями просини,

В воздухе — запахи жженого,

Верные вестники Осени.

Там, торфяными болотами,

Ходит огонь завершающий,

Птицы кружат перед слетами,

Снег скоро выпадет тающий.

Звездочки снега в плясании

Будут лишь предупреждением,

В том гробовом расцветании

Есть упоение тлением.

Ветер, как быстрыми копьями,

Тканями двигает багряными,

С белыми крупными хлопьями

Вихри придут за туманами.

БАГРЯНОЕ СОЛНЦЕ

Багряное Солнце всходило

Над застывшей за летом землей.

Зачем ты меня не спросила,

В те дни как бродил я с тобой?

Все в белый окуталось иней,

Ото льдинок хрустит под ногой.

Желтой лесною пустыней

Проносится шорох сухой.

Какая дрожащая сила

В этом сердце, в тюрьме огневой!

Зачем ты меня не спросила?

Я тебе бы ответил: — «Я твой».

ВЕСЬ ВОЗДУХ

Весь воздух летом нас защищает шатром горячим.

А в осень жутко. Весь воздух жмется. С дождем мы плачем.

Все небо летом сияет светом. Все небо — сине.

А глянут тучи, — они могучи. Огонь в твердыне.

Все небо в осень молочно-бледно, белесовато.

А глянет просинь, — шепнет нам осень, что нет возврата.

ОСЕННЯЯ СКАЗОЧКА

Белая мышь пробежала,

Черная мышь проползла..

Жило осиное жало,

Осень и ос убрала.

Белая мышь забегает,

Только запляшет, — глядишь,

Черное что-то мелькает,

Черная шествует мышь.

Пчелы запрятались в улей,

Малые свечи зажгли,

Ждут там июней, июлей,

Спят в золотистой пыли.

Только пчелиная матка

Целую зиму не спит,

К меду припала, ей сладко,

Ключница, злая на вид.

Все же ей белая мышка,

Или ей черная мышь

Пискнет: «В сластях — без излишка,

Или, смотри, угоришь».

И засыпает обжорка.

Глянь, уж подходит весна,

Чья-то светлеется норка,

Белая мышка видна.

Солнце сейчас же за дело,

Вниз, головнею тряся.

Белая мышь посмелела,

Черная — тощая вся.

ЛЕСУНКА

Люди добрые, вы большущие,

Сапоги у вас все с подошвами.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 14 151617 18 19 Следующая ⇒