Константин Дмитриевич 11 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 11 из 19Следующая ⇒

Они разгневались на это.

И, старым, нет нам больше света,

Он только там, вверху, вдали.

Лазурные престолы пусты,

Всецельность превратилась в топь,

В периодическую дробь,

И мраки Ада цепко-густы.

Когда ж окончится наш срок,

И снова будут дни младые,

И снова стебли золотые

Взнесут лазоревый цветок?

XIV

ОДИНОЧЕСТВО

Я боялся людей, презирал, ненавидел их,

Через это прошел я, и рубеж навсегда перешел,

Как могу их винить, если Рок мировой всех обидел их?

Я один, но безгневно над темными шествиями зол.

Здравствуй, еще и еще, Одиночество,

Я зажег тебе тихую вечернюю свечу,

И немые, как лампада, тайные пророчества

Я качаю в душе, и молчу.

ПТИЦА

И птица от меня летела по Вселенной,

Когда я замолчал на темной высоте.

Внизу крутился вал, дробился, многопевный,

И птица от меня летела по Вселенной,

Непобедимая в крылатой красоте.

Мелькали корабли, как тени в тусклом свете,

Поднявши стержни мачт и зыбя паруса.

На каждом корабле бледнели старцы-дети,

И всюду брат с сестрой, сквозь сон тысячелетий,

Играли в поцелуй, в цветке была оса.

Все было сказано. Кто хочет, будет пленный.

Кто хочет, примет страх чрез Царскую Печать,

И будет враг Земли, и будет враг Вселенной.

Но вал к скале придет, и брызнет сказкой пенной.

И буду я стоять. И думать. И молчать.

1907. Maizo pazzo. С высокой башни

Париж. Пасси

ПЛЯСКА ЗНОЯ

он

Хотя он похож на Огонь, он незрим.

Он был, когда не было жалобы: — «Было».

Века перед ним — как молитвенный дым.

А Солнце и Звезды и Месяц — кадила.

Он смотрит в сердца замолчавших людей,

Где страшные вдруг восстают вереницы.

В зрачках он у тигров, в улыбках детей,

И в малом он горле распевшейся птицы.

МЕСТО МОЕ

Место мое — на пороге мгновенья,

Дело мое — беспрерывное пенье,

Сердце мое — из огня,

Люди, любите меня.

Счастье мое — в светловзорной измене,

Сказка моя — и в глубинах, и в пене,

Голос мой манит, звеня,

Звезды, любите меня.

Ill

ПО МОРСКОМУ

В Море, с Морем, по морскому,

Только грому помолясь,

Я баюкаю истому,

Радость знать перунный час.

Было, будет только это,

Радость лета и весны,

Брызги взрывчатого света

С бурно-взрытой вышины.

Радость молний преломленных,

Пир стозвонных павших плит,

Алый храм в морях бездонных,

И в пожаре — Световит.

МИНУТКА

Дать,

Взять,

Угадать.

То как друг,

А то как тать.

Вечно дева,

Вечно мать,

Звук напева,

Луч мечты,

Крылья молний,

Это ты.

АТОМ

Атом — Ангел, вспышка в Море,

Человека не хочу,

Я огонь в немом узоре,

Лучший возглас в разговоре,

В мире битв — молюсь мечу.

Дай мне вечность — опрокину,

Я есмь я, и каждый — я,

Не хочу входить в картину

Как черта, и, вольный, стыну,

Но моя мечта — моя.

ОТ АТОМА

От атома — до человека,

От человека — до богов,

И в долгий век Мельхиседека

От звона мигов и часов.

От неподвижности — в самумы

Взметенно-зоркой быстроты,

От тиши — в грохоты и шумы,

В разломы цельной красоты.

Да будет. Это все приемлю.

Отец мой — Ум, и Воля — мать,

Но я слепил из точек землю,

Чтоб снова точки разметать.

VII

АТОМЫ ВРЕМЕНИ

Мы в извивных

Вспевах взрывных,

Мы втекаем в Да и Нет.

Мыв Безликом

Лик за ликом,

Иней звуков, прах примет.

Мы свеченье,

Зыбь теченья

В Океане мировом.

Дрожь в намеке,

Малость, строки,

Буквы в рунах, песнь в немом.

Мы забытость,

Глянцевитость

Всеокружного жерла.

Миг живем мы.

Но поем мы,

И звучат колокола.

Мы снежинки,

Паутинки,

В капле влаги — миллион.

Он рыдает,

Не считает.

Но творим мы Небосклон.

Он смеется,

В тайнах вьется,

Все же знаем мы, кто Он.

В лик — от лика,

В песнь — от крика,

В хороводности Времен.

VIII

НАЧЕРТАНИЯ

Круговой полет планет,

Их сплетенья в темноте,

Полосой идущий свет

Метеоров и комет,

Ужасающих примет

В говорящей пустоте.

Это все — мои черты,

Начертанья вещих рун,

Это — я, я это — ты,

Чтоб над бездной пустоты

Были звездные цветы

В нескончаемости струн.

ОГНЕННАЯ ЖАТВА

Клокочет огненное море,

Горят зловещие румянцы,

На Солнце рушатся в просторе

Вскипанья чувств, протуберанцы.

Что в Солнце в этот миг боролось?

Узнать ли нам, теням пожара!

Но в нем горел гигантский колос,

Свершилась жатвенная чара.

СУХОЙ ПЕРУН

Сухой туман, когда цветенье нив —

Проклятье дней, хлебов плохой налив.

У нив зарницы даже — на счету,

Сухой Перун — сжигает рожь в цвету.

Сухой Перун — роняет в травы ржу,

И чахнет цвет, что радовал межу.

Перун желает молний — из зарниц,

Небесных — должен он пьянить девиц.

ПОЛОНЯННИК

— Почему ты, дух свирельный,

Вечно носишься, кружишься,

Ни на миг не отдохнешь?

На качели ты метельной,

Вправо, влево, к дали мчишься.

Я — плененный. — Это что ж?

Надо мной обряд крещенья

До святого завершенья

Не был доведен.

Потому что поп был пьяный,

Был он рваный и румяный.

Опрокинул свечи он.

Разукрасил крест цветами,

Говорит: «Веселье с нами.

Благовестье бытия».

И вина он налил в воду:

«Это душам даст погоду».

А погода, это — я.

Что же дальше? — Я — влюбленный,

Дрожью звуков полоненный,

В брызгах, в прихотях Огня.

Раб себя, страстей свободных,

Полонянник Чернородных,

Носят Дьяволы меня.

Посижу — и вдруг соскучусь,

Погляжу — совсем измучусь.

Где я? Что я? Запою.

Все по-новому о старом.

Все бы дальше, все бы к чарам.

Вею, рею, вею, вью.

XII

МАК

Кто маки срывает,

Тот гром вызывает,

В Брабанте сказали мне так.

И вот почему я

Весь вздрогну, ликуя,

Дрожу, заприметивши мак.

XIII

ДВЕ РЕЧИ

Есть обиходная речь,

Это — слова,

Которыми жизнь в ежедневном теченьи жива.

А для единственных встреч

Двух озарившихся душ, или тел,

Есть и другая, напевная речь.

Ветер ее нам однажды пропел,

Видя в лесу,

Между трав,

Как в просветленности нежных забав

Любовь целовала красу,

Ветер ее прихотливо пропел,

И закружился, и прочь улетел.

В этот же час

Сад был от яблонь влюбляюще бел,

И по Земле, в отдаленный предел

Сказка любви понеслась,

В трепете белых, и всяких цветков,

В пении птиц, и людей, и громов.

XIV

СТРЕЛА

Говорят — полюби человеков.

Хорошо. Только как же мне быть?

Ведь родителей должно мне чтить и любить?

Кто ж древнее — Атлантов, Ацтеков,

Ассириян, Халдеев, Варягов, Славян?

Коль закон — так закон. Нам он дан.

Человеков люблю — в ипостаси их древней,

Глаза были ярче у них, и речи напевней,

В их голосе слышался говор морей,

Луной серебрились их струны,

О богах и героях вещали им руны,

И клинопись им возвещала о мощи великих царей.

Но руны, и клинопись — стрелы,

Острия,

Бьющего метко, копья.

Уходите же вы, что в желаниях бледных не смелы,

Человеки, в свои удалитесь пределы.

Лук дрожит. Догони их, вестунья моя.

ПЕРЕВАЛ

Справа — горы, слева — горы,

Справа, снизу, там узоры

Задремавших сел.

Слева — кручи, слева — тучи,

Слева слышен зов певучий,

То прорвался ключ гремучий,

И завел,

Мысль повел он по извивам,

В беге срывном и счастливом

Пляшет он по склонам скал,

Вот запал,

Вот юркнул,

В царстве камня потонул,

Снова, ящерицей, глянул,

Залукавил, промелькнул,

Снова скрытности оставил,

Вырос, поднял целый гул,

Закурчавил

Гребни скал,

И от сел,

Миновавши перевал,

Влево — влево он ушел,

И рокочет, не устал,

И от выси в самый дол

Свеже-брызжущую влагу лентой светлою провел.

XVI

НЕБЕСНЫЙ БЫК

На золотых рогах

Небесного быка,

В снежистых облаках,

Где вечная река, —

В лазури высоты,

Слились живым венком

Багряные цветы

Над сумрачным быком.

Возрадовался бык,

Возликовал, стеня,

Любить он не привык

Без громного огня.

Он гулко возопил,

И прокатился гром,

Как будто омут сил

Взыграл своим жерлом.

Прорвались облака,

Небесный глянул луч,

Три сотни для быка

Коров стоят вокруг.

И в празднике огня

До каждой есть прыжок,

И каждая, стеня,

Любовный знает срок.

И сладостен разрыв

От острия любви,

И много влажных нив

В заоблачной крови.

А к вечеру вдали

Зажглась в выси звезда.

И на ночлег пошли

Небесные стада.

XVII

ВЕДОГОНЬ

У каждого есть ведогонь.

Когда ты заснешь, он встает,

В крылах его дышит полет,

Осмотрится, дунет, идет,

Окреп, улетает, не тронь.

Он волен, когда мы во сне.

И разный нам видится сон.

Вот птица, лазурь, небосклон,

Не мы это видим, а он,

И тонем мы с ним в вышине.

Вот ветер бежит по цветам.

Красивый с красивой, их два,

Бессмертная сказка жива.

Целует. И дышит трава.

Заснувшим так сладко устам.

Вот ссора, чудовищный вид.

С ножом ведогони, беда,

Открылась и льется руда,

Ты спишь, ты уснул навсегда.

Смотри. Ведогонь твой убить.

XVIII

ЕДИНО-РАЗНЫЙ

Мы вносимы

В светы, в дымы,

Мы крутимы

Без конца.

В светозарный

Гром ударный,

В мрак сердец и в свет лица.

Но покуда

Есть Иуда,

Есть и чудо

Для людей.

Светлый мститель,

Искупитель

Омрачающих страстей.

И покуда

Нам отсюда

Изумруда

Светит свет,

Мчит нас белый

Бог — в пределы

Красных солнц и всех планет.

XIX

СЕМЬ

Из дыханья — камень красный,

Из воздушного — ужасный

По громоздкости бесстрастной.

А из камня, из забвенья,

Из земли, отяжеленья —

Изумрудное растенье.

Из растенья, из ночлега

Тайно-жаркого побега —

Зверь, взглянуть — так это нега.

А из зверя, встал из зверя, —

То богатство, иль потеря, —

Человек, всебожность меря.

Из него, из человека, —

То силач, или калека, —

Бог растет в века из века.

Бог встает, за богом боги,

Бесконечные дороги,

Многи мраки, звезды многи.

Это — шесть, но семь — священно,

Выше бога, неизменно,

Что на Вечном — в миге пенно.

ВСЕБОЖИЕ

В водах есть рыбы, — и боги есть рыб.

В воздухе птицы, — есть боги крылаты.

В травах свернулась змея вперегиб, —

Вещий есть Змей, бог любви, хоть проклятый.

Боги лесные — как волки глядят.

Боги ночные — как враны.

Боги дневные — как солнечный взгляд,

Боги бесчасья — слепые туманы.

Люди всегда о богах говорят,

Им отдают все несчетные страны.

Сами богами над Миром мы здесь

Будем, — он наш будет весь!

XXI

ВЫЗОВ

Бряцать на кимвалах — умерших религий,

Вериги носить — отошедших веков,

И вечно быть в букве, и вечно быть в книге, —

Довольно. Я в бунте. Довольно оков.

Я только оставлю, там в сердце лелея,

Зелено-Перистого Змея себе,

Волшебного Фея, цветистого Змея, —

И вызов бросаю Судьбе!

XXII

ПЕСНИ БЕСОВСКИЕ

Песни бесовские, песни приязные,

Мысли мирские, плесканья, плясания,

Были вы прокляты, звезды алмазные,

Подслеповатость гнала вас в изгнание!

Гнали вас, пляски Весны хороводные,

Вот и загнали в леса изумрудные,

Любо скликаться вам, птицы свободные.

Сколь вы прелестные, сколь многочудные!

XXIII

ДЖЭЛАЛЬЭДДИН РУМИ

Тот, кто знает силу пляски,

В том, как в вихре, светит Бог,

Ибо смерть он знает в ласке.

Алла — гу!

В дальнем, в близком, в вышнем, в низком,

В миге Вечность, в буре вздох,

Знает он любви смертельность.

Алла — гу!

1907. Золотой Сентябрь. Зеленый Океан

Souiac-sur-Mer

Villa Ave Maria

КРАДУЩЕЕСЯ ЗАВТРА

Посвящаю мое видение

бессмертной памяти провидца наших дней,

Словацкого

Tu krol, со jfkiem harf zwyci? zyc niniema

I glosniej grac... niz mr^cy ludzie j? cz^.

Slowacki

БАЮ

Я только знал, в те дни, в те дни единственные,

Когда был юн, я знал лишь звоны струн,

Лишь орлий крик, огни, и сны таинственные,

Поцеловать, и вбросить в девять лун.

Найдя цветок, сорвать его с медлительностью,

Чтоб взять слегка с цветка цветочный сок,

И вдруг уйти, пленивши ослепительностью,

Чтоб жил в другом намек, всегда намек.

И в чем была та сила-чаровательница,

Что мне дала такой изведать путь?

Не знаю, нет. Привет тебе, ласкательница,

Ты пела мне: Заставь их всех уснуть.

Баюкал я своими колыбельностями,

Качал мечту, качели хороши.

Из грёзы — жизнь, с обрывками и с цельностями,

«Баю» любви, к душе «баю» души.

ЭТО БЫЛО

... Это было, это было, и не будет вновь,

Потому что только Сила говорит: «Мой час готов! »

Потому что даже дети — детства лишены,

И в войну играют в детской, слыша резкий свист Войны.

Все, что было затаенно, выявилось вдруг,

Гнойность злоб, обид, и гнета, расширяющийся круг.

Там, вовне, готовят пушки, шепчется лиддит,

Здесь, под тенью перекладин пляшет пляску динамит.

Обезумевшие братья — злейшие враги.

Револьвер, кинжал, и петля. Мсти за месть. И грабь. И жги.

О, безумны те, что шутят силою Огня.

Бойтесь жизни больше казни, раз убийство шутка дня.

Подождите! Бой неравен. Пресеките нить.

Лучше быть сто раз убитым, чем хоть раз один убить.

Подождите! Претерпите пытку до конца.

Я клянусь вам: будет праздник Озаренного Лица.

Но в то время как я спорю с вихрями времен,

От расстрелов и пожаров стал весь красный небосклон.

И в то время как на ниве в маках вся межа,

Мальчик мой принес из детской два блестящие ножа.

ПЕСНЯ ОРЛИНАЯ

Я долго медлил и внимал

Напевам вышнего орла.

Луна была как бы опал,

Лик Солнца был воздушно-ал,

Как будто кровью истекал,

И кровь уж бледною была.

То не был день. Ни день, ни ночь.

Я был на бархатном лугу.

О, пой, орел! Пророчь, пророчь!

Пропой: Все было так точь-в-точь,

В века умчавшиеся прочь,

На Сумерийском берегу.

На многобожном берегу,

В затоне стран, в реке времен,

Где враг был волчьи рад врагу,

И пел кроваво: «Все могу! »

И кедры высей гнул в дугу,

Чтоб был отстроен Вавилон.

Смотри, орел, мы тоже здесь

Воздвигли тридцать этажей.

Мы Шар Земной сковали весь,

У вышних туч мы сбили спесь,

Над Шаром шар пустили днесь,

Превыше свиста всех стрижей.

Смотри, достигнем и тебя.

Орел певучий и седой.

Воздушный флот идет, губя

Тех, кто в лелеян ьи себя

Слабее нас. Гляди: дробя,

Мы взрыв бросаем золотой.

Кто смел восстать на наше Мы,

И наше обмежить Хочу?

Внизу там были воинств тьмы,

Но мы прошли быстрей Чумы,

Из вашей облачной сумы

Им выслав пламя — саранчу.

Над Шаром — шар. Весь Шар земной

Единой Воле подчинен.

Еще немного, и с Луной

Мы многоцветной пеленой

Оплетемся в шар один, двойной,

И дальше, в Звездный Небосклон!

Так пел я, клекоту внемля,

Что раздавался с высоты.

Вдруг, словно якорь с корабля,

Орел упал. И вольно, для

Полет, парит — и где Земля!

Я с ним. — Ну, что же, видишь ты?

Я видел. Чем я дальше плыл,

Тем больше таял круг Земли,

Земля была среди светил

Как бы кадило меж кадил,

Меж точек точка, свет могил,

Земные Чары все ушли.

Но, удаляясь от Земли,

Я не приблизился к Луне,

И Звезды Неба шли и шли,

Звезда к звезде, стада вдали,

В снежисто-блещущей пыли,

В недосягаемом Огне.

И вдруг я вскрикнул в звездной мгле,

И вдруг упал орел седой.

Я был в воздушном корабле, —

Лежу разбитый на Земле.

Орлиный дух познав в Орле,

Кому ж скажу я: «Песню спой! »

КОМЕТА

По яйцевидному пути

Летит могучая комета.

О чем хлопочет пляской света?

Что нужно в мире ей найти?

Рисует вытянутый круг,

Свершает эллипс трехгодичный,

И вновь придет стезей обычной,

Но опрокинется на Юг.

Она встает уж много лет,

Свой путь уклончивый проводит,

Из неизвестного приходит,

И вновь ее надолго нет.

Как слабый лик туманных звезд,

Она в начале появленья —

Всего лишь дымное виденье,

В ней нет ядра, чуть тлеет хвост.

Но ближе к Солнцу, — и не та,

Уж лик горит, уж свет не дробен,

И миллионы верст способен

Тянуться грозный след хвоста.

Густеет яркое ядро,

И уменьшается орбита,

Комета светится сердито,

Сплошной пожар — ее нутро.

Сопротивляется эфир

Ее крылатости в пространстве,

Но Солнце в огненном убранстве

К себе зовет ее на пир.

К себе зовет ее, прядет

Вселенски-светлые дороги,

И луны, в страсти — крутороги,

Ведут венчальный хоровод.

Верховная пылает даль,

Все уменьшается орбита.

В Жар-Птицу Ночи — воля влита

Все уже скручивать спираль.

Пол-Неба обнял рдяный хвост,

Еще пронзенья и червонца,

И взрывность рухнется на Солнце,

Средь ужасающихся звезд.

1908. Ночи Зимние

Беркендаль

В БЕЛОЙ СТРАНЕ

Псалом Безмолвия свершается сгорая,

Горит закатами пустыня ледяная.

Разъявшаяся ширь загрезивших стихий,

Безгласность ясная Полярных Литургий.

Над морем Белизны багряная завеса,

Здесь царство хрусталей, здесь нет полей и леса.

Ряд белых алтарей, глядящих в Небо, льдов,

Всходящая мольба, без просьб, Псалом, без слов.

В БЕЛОЙ СТРАНЕ

Небо, и снег, и Луна,

Самая хижина — снег.

Вечность в минуте — одна,

Не различается бег.

Там в отдалении лед,

Целый застыл Океан.

Дней отмечать ли мне счет?

В днях не ночной ли туман?

Ночь, это — бледная сень,

День — запоздавшая ночь.

Скрылся последний одень,

Дьявол умчал его прочь.

Впрочем, о чем это я?

Много в запасе еды.

Трапеза трижды моя

Между звезды и звезды.

Слушай, как воет пурга,

Ешь в троекратности жир,

Жди, не идет ли цинга,

Вот завершенный твой мир.

Жирного плотно поев,

Снегом очисти свой рот.

Нового снега посев

С белою тучей идет.

Вызвать на бой мне пургу?

Выйти до области льдов?

Крепко зажав острогу,

Ждать толстолапых врагов?

В белой холодной стране

Белый огромный медведь.

Месяц горит в вышине,

Круглая мертвая медь.

Вот, я наметил врага,

Вот, он лежит предо мной,

Меч мой в ночи — острога,

Путь мой означен — Луной.

Шкуру с медведя сорву!

Все же не будет теплей.

С зверем я зверем живу,

Сытой утробой моей.

Вот, возвращусь я сейчас

В тесную душность юрты.

Словно покойника глаз

Месяц глядит с высоты.

Стала потише пурга,

Все ж наметает мой след.

Тонет в пушинках нога,

В этом мне радости нет.

Впрочем, кому же следы

В этой пустыне искать?

Снег, и пространство, и льды,

Снежная льдяная гладь.

Я беспредельно один,

Тонут слова на лету.

Жди умножения льдин,

Дьяволы смотрят в юрту.

Я из бедной страны.

Кто сказал? Кто сказал?

Я из бедной страны.

Лета нет. Нет весны.

День мой мал.

Ты из пышной страны.

Кто сказал? Кто сказал? —

Ты из пышной страны.

Нежны чары Луны.

Свежи снежные сны.

Жив кристалл.

Шесть безумных смертей.

Кто сказал? Кто сказал?

Шесть безумных смертей,

Шесть тридцатостей дней,

Шесть безумных ночей.

Я устал.

Шесть негаснущих дней.

Кто сказал? Кто сказал? —

Шесть негаснущих дней,

Шестью тридцать огней,

Шесть костров, все светлей.

Вот, ты ал!

А потом? Что потом?

Кто сказал? — Я сказал. —

Ты, с горячим лицом? —

Я, вещун. Что потом? —

Смерть с венцом. — Смерть с концом?

Я упал.

* *

Явились, вот, один, другой,

И третий, и четвертый.

Их не ударишь острогой,

Не ткнуть рукой, не пнуть ногой,

Здесь лишь глядеть на мертвый рой,

Здесь тени распростерты.

Их пронизая острием,

Не досягнешь ни мало.

Не отступают пред мечом,

Они во всем, они ни в чем,

И каждый смотрит палачом,

Твердя: Конец — начало.

Четвертый, пятый, и шестой,

Седьмой, восьмой для круга.

Тринадцать их передо мной,

Темнеют, зыбясь пеленой,

Вне чисел вьются под Луной,

От Севера до Юга.

Восток захвачен и Закат,

И верх и низ — все в мире.

Везде на тень наткнется взгляд,

Грозящий призрачностью Ад,

Три измеренья, говорят,

Они твердят — четыре.

Замкнись, — недостоверна дверь,

Проходят через стены.

Смешались — завтра и теперь,

И верь себе или не верь,

Кругом — тысячеглазый зверь,

Поток с мерцаньем пены.

Какой-бы маленький предмет

Ни встал передо мною,

За ним зловещий тенесвет,

За ним, пред ним ползучий след,

Бесплотный дух, что мглой одет,

И оживлен Луною.

Замкнулся наглухо в юрте,

Но ждать недолго буду.

Какой-то топот в духоте,

И чей-то хохот в темноте,

Пришли, сошлись, густеют — те,

Со мной, во мне, повсюду.

Тюлень. Пингвин. Глупыш.

Снега. Мерцанье. Тишь.

Ищи. Хоть целый день.

Глупыш. Пингвин. Тюлень.

Пройди. Весь снег до льдин.

Тюлень. Глупыш. Пингвин.

И сам я отупел.

Слепит простор. Он бел.

И сам я стал как зверь.

Все дни одно — Теперь.

Гляжу, перед собой.

Сижу, слепой, тупой.

Себя не различишь.

Снега. Мерцанье. Тишь.

* *

Белоглазые пингвины,

Сумасшедший птичий дом.

Брюхом белы, черны спины,

И как будто мыслят ртом.

Уж не молятся ли Богу,

Чтобы пищи он послал?

Нужно ж есть хоть понемногу,

А живот у них немал.

Вверх поднявши клюв прожорный,

Позабыл летать пингвин,

Брюхом белый, задом черный,

Растолстевший господин.

С неизвестной мглой не споря,

Угол взяв за целый мир,

Получает ренту с моря

И с земли двойной банкир.

Вместо крыльев, культи — руки,

Пища — снизу, что ж летать.

С Небом лучше быть в разлуке,

Близко, низко, тишь да гладь.

Паралитики для лета,

Отреклись в своем крыле

От небесного намета,

Чтобы ползать по земле.

На прибрежи, в числах цельный,

Раздаваясь в даль и в ширь,

Многобрюшный, многотельный,

Сытый птичий монастырь.

Вон проходят над волнами

Чернобелою толпой,

И культяпыми крылами

Помавают пред собой.

Вон, напыжившись, яруют.

Два и два, откинув лбы,

Шеи шеями целуют,

Привставая на дыбы.

Предполярное виденье,

Альбатрос наоборот,

Птица — земность, отупенье,

Птица — глупость, птица — скот.

* *

Дьявол, кто ты? — Ветер, Ветер.

Что ты ищешь? — Я свищу.

Что ты ищешь? — Долю, волю.

Вьюсь, свиваюсь, трепещу.

Возрастаю в вихре свиста.

Замираю, чуть шепчу.

Медлю там, где степь цветиста.

Моровую язву мчу.

Дьявол, Дьявол, для чего же

Ты цветы смешал с чумой?

Иль не все одно и то же?

Мчать что мчится — праздник мой.

И ужели не пригоже

Цвет цветет разъятых ран?

Красен мак, и язва — тоже.

Я — прохожий чрез туман.

Ты — жестокий! Дьявол, Дьявол!

Зззить! — Качнулася Луна. —

Стой! — Куда там! Скрылся Дьявол.

Полночь. Сумрак. Тишина.

* *

Если б мне хотя вина,

Этой огненной воды!

Был бы бочкой я без дна

От звезды и до звезды!

Я бы выпил за снега,

Раз в снегах мне жить дано.

Я бы выпил за врага,

Раз сражаться суждено.

Я бы выпил за себя,

Раз родился я такой.

Винный кузов теребя,

Упивался б день деньской.

А теперь? Я пью лишь кровь,

Да густой, как деготь, жир,

Чтоб идти за зверем вновь,

Обеспечить скучный пир.

Я пьянею лишь тогда,

Как от лунной темноты

И от ветра, иногда,

Мерно пляшет дверь юрты.

И ручной пингвин в тиши

Трется об ноги мои,

И змеиности души

Я качаю в забытьи.

* *

Я нашел, как развеять мне скуку,

Как быть светлым мне в муке моей.

Я от Ветра разведал науку

Быть веселым в напеве скорбей.

Запою, заведу, загуторю,

Сам с собой без конца говорю.

Не позорно ль быть преданным горю?

Можно в сердце затеять зарю.

Всю равнину от края до края

Я прошел в этом царстве снегов.

И певучие руны слагая,

Заносил их на снежный покров.

И пройдя по зеркальности синей,

Начертал я заклятья на льду,

Опушил их серебряный иней,

Заманил в заговор я звезду.

Проиграло мне хором Молчанье

Безглагольную песню свою.

Из снегов предо мной изваянья,

Я в них жизнь заклинаньем впою.

Этим Месяцем желтым, ущербным,

Покачнувшим златые рога,

Сохранившимся прутиком вербным,

Я велю вам: Живите, снега.

Оживляются странные лики,

Много созданных снежных людей.

Если б было немного брусники,

Я б раскрасил в них пламя страстей.

Подожду, как совсем покраснеет,

Пред ущербом последним, Луна.

Капли три она крови мне свеет,

Я их вброшу, в их сердце, до два.

* *

Снежные люди устроены,

Снежные боги при них.

Люди, как каста, утроены,

Бог — дополнительный стих.

Месяцем боги отмечены,

Кровью ущербной Луны,

В членах они изувечены,

Быть как отдельность должны.

Те, — как болезнью слоновою

Важно распучив живот, —

С алчностью смотрят суровою,

Мир это пища им в рот.

Те, развернув семипалые

Руки, по тысяче рук,

Зубы оскалили алые, —

Надо почтенья вокруг.

Те, разукрасившись блестками, —

Женская будет статья, —

Вместе с мужчинами — тезками

Славят восторг бытия.

Груди у них поразвешаны

Вроде как будто лозы,

Взоры глядящих утешены,

Даже до нежной слезы.

Дальше герои вельможные,

Палица в каждой руке,

Это — столпы придорожные,

Дамбы в великой реке.

Если без них, так разъедется

Влага в чрезмерный разлив,

Лоб здесь у каждого медится,

Каждый охранно красив.

Дальше — со лбом убегающим,

Это советники все,

Взором мерцают мигающим

В мудрой и хитрой красе.

Зная, что столь предпочтителен

Зад пред неверным крылом,

Их хоровод умилителен,

Каждый мешок здесь мешком.

Дальше — фигуры медвежия,

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒