Дж. А. Редмирски 17 страница

Внизу шифр, который тебе понадобится в аэропорту, чтобы получить билет до дому. Не забудь удостоверение личности. Твой рейс завтра утром. А деньги я оставляю тебе на такси.

Спасибо тебе за лучшие две недели в моей жизни, за то, что ты была рядом, когда я нуждался в этом больше всего.

Эндрю Пэрриш

Перечитываю записку несколько раз, кажется, все нормально, складываю листок и сую в конверт вместе с деньгами.

Иду к лифту. Последний барьер, Кэмрин даже ничего не подозревает. Надеюсь, еще спит. Господи, хоть бы она еще спала. У меня все получится, если я не увижу ее, но если она меня увидит… Нет. Надо найти силы и совершить что задумал в любом случае.

И я это сделаю.

Выхожу из лифта на нашем этаже, иду по длинному, ярко освещенному коридору. Издалека вижу двери наших номеров, и у меня болезненно сжимается сердце. Крадучись, прохожу мимо, мне страшно, вдруг она услышит звук шагов и догадается, что это я. На ручке ее двери висит табличка «Не беспокоить», и, не знаю почему, сердце снова сжимается. Не потому ли, что я сам не раз вешал такие таблички в гостиницах на дверь своего номера, когда приводил туда девушку. Мысль о том, что Кэмрин сейчас там занимается любовью с кем-то другим…

Сжимаю зубы и прохожу мимо. Как все это безумно грустно, как смешно! Она ведь не моя девушка, а вот на тебе, меня терзает дикая ревность.

Чем скорее уберусь из Нового Орлеана, тем лучше.

Вставляю карту в щель, бесшумно проскальзываю в номер. Тут все точно так же, как и тогда, когда я ушел. Одежда разбросана возле сумок, гитара у стены, под торшером. Бесшумно двигаюсь по комнате, собираю вещи, порой шепчу «вот, блин», вспомнив, что зарядное устройство осталось в розетке, а я прошел мимо и не заметил. Вынимаю, сую в сумку вместе с одеждой. Так, теперь, кажется, все. Да, еще не забыть зубную щетку…

Выхожу из ванной и вижу в дверях Кэмрин.

КЭМРИН

Глава 29

— Эндрю? Где ты пропадал? У тебя все в порядке?

Сложив руки на груди, я гляжу на него. Дверь за моей спиной с тихим щелчком захлопывается.

Господи, как я за него беспокоилась… Ушел не попрощавшись, да еще в таком состоянии. Еще бы, умер отец, которого он очень любил.

Затаив дыхание, я стою ни жива ни мертва, гляжу, как он молча проходит мимо, к сумкам, лежащим на кровати.

Почему он на меня не смотрит?

Снова гляжу на сумки, и вдруг до меня доходит. Руки повисают, как плети. Я подхожу к нему.

— Что молчишь? — тихо спрашиваю я. — Эндрю, ты перепугал меня до смерти…

Стоя спиной ко мне, он сует в одну из сумок зубную щетку.

— Если тебе надо ехать на похороны, тем лучше. А я по еду домой. Может, мы все-таки поговорим…

Эндрю резко поворачивается:

— При чем здесь похороны… И отец здесь ни при чем.

Сердце больно сжимается, хотя я не совсем понимаю, что он хочет этим сказать.

— Тогда в чем дело?

Он снова отворачивается, роется в сумке, но я вижу, что это только так, для виду. Вижу и конверт, торчащий у него из заднего кармана. На нем что-то написано, но мне видны только три буквы: «…рин». Догадываюсь, что это вторая половина моего имени.

Протягиваю руку и вытаскиваю конверт.

Эндрю снова поворачивается ко мне, и лицо его вытягивается.

— Кэмрин… — Он печально вздыхает и смотрит в пол.

— Что это? — спрашиваю я, глядя на конверт, на котором написано мое имя.

Открываю.

Эндрю все молчит. Стоит и ждет, когда я прочитаю записку, потому что знает, что я в любом случае это сделаю.

Да он и сам хочет этого.

Вижу в конверте и деньги, но не притрагиваюсь к ним и кладу конверт на кровать. Меня сейчас интересует только записка, у меня недоброе предчувствие, сердце ноет еще до того, как я вижу первые строки. Поднимаю глаза на него, потом снова пялюсь на записку, и так несколько раз, пока наконец не разворачиваю.

Руки трясутся.

Почему у меня трясутся руки?

Читаю, и горячий комок подкатывает к горлу. Глаза пылают от гнева, боли и слез.

— Детка, ты же понимаешь, наше путешествие когда-то должно было закончиться.

— Не называй меня больше деткой, — чуть не кричу я, сжимая пальцами клочок бумаги. — Если ты уезжаешь вот так, тайком, то не имеешь права так меня называть.

— Согласен.

Гляжу на него горящими глазами, грудь раздирает боль, в душе смятение, в голове теснятся вопросы, много вопросов. Почему это так на меня действует, почему мне так больно? Я вдруг словно обезумела, но Эндрю ведь прав: когда-нибудь это должно было закончиться… Почему же я сейчас готова выть от горя?

Из глаз моих текут слезы. Не могу удержать их, но будь я проклята, если позволю себе разреветься, как девчонка. Гляжу на него с застывшим лицом, пытаясь побороть боль и ярость. Кулаки сжаты, и в одном из них скомканный листок бумаги.

— Если бы ты вот так уехал из-за отца, из-за того, что тебе нужно побыть одному, а вместо шифра на билет оставил бы номер своего телефона, я бы тебя поняла. — Я протягиваю к нему руку со смятой запиской. — Но уезжать тайком, как трус, делая вид, что между нами ничего не было… Это больно, Эндрю. Ты не представляешь, как это больно.

Челюсть его начинает подрагивать.

— Черт возьми, с чего ты взяла, что я делаю вид, будто ничего не произошло?! — кричит он; похоже, мои слова его больно задели. Он отпускает ручку сумки и направляется ко мне. — Кэмрин, я никогда не смогу забыть ничего из того, что было между нами! Поэтому и старался не встретиться с тобой, просто не мог… — Он резко рубит воздух рукой.

С опаской делаю шаг назад. Что делать? Что делать? Сердце болит, невыносимо болит. И еще меня злит, что я никак не могу остановить слезы. Снова гляжу на записку в руке, потом на него, иду к кровати и, обойдя его вокруг, бросаю записку рядом с конвертом, где лежат деньги.

— Ну что ж, прекрасно. Давай уезжай, я тебя не держу. Но дорогу домой оплачу сама.

Вытираю глаза и иду к двери.

— Все еще боишься, — слышу я за спиной его голос.

— Да пошел ты! — Я рывком открываю дверь, швыряю на пол второй ключ от его номера и возвращаюсь к себе.

Меряю шагами номер, хожу из угла в угол, не могу остановиться. Хочется биться головой о стену, изорвать что-нибудь в клочья, но я заканчиваю тем, что реву взахлеб, как ребенок.

Эндрю врывается, как ураган, распахнутая дверь с треском бьется о стену. Хватает меня за плечи, больно вцепившись пальцами.

— Почему ты все еще боишься?! — Глаза его полны слез, это слезы ярости и боли. Он остервенело трясет меня. — СКАЖИ, ЧТО ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ, СКАЖИ ЭТО ВСЛУХ!

От его оглушительного, как раскат грома, крика я на несколько секунд замираю в оцепенении, потом стряхиваю его руки с себя. В голове все перемешалось. Я точно знаю, что хочу сказать. Я не хочу, чтобы он уезжал, но…

— Кэмрин! — кричит он, и в лице его пылает гнев и отчаяние. — Скажи, что ты чувствуешь, неважно что! Мне плевать, если это будет глупо, больно или смешно… СКАЖИ, ЧТО ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ! — Голос его прожигает меня насквозь. Но он не останавливается, продолжает орать. — Будь со мной откровенна! Блин, да с собой будь откровенна! — Он протягивает ко мне руки. — Кэмр…

— Я хочу тебя, пропади ты пропадом! — ору я. — И мысль о том, что ты уезжаешь и я тебя никогда больше не увижу, рвет мне душу! — Гортань у меня пылает, словно туда бросили горсть горячих угольев. — Я не могу жить без тебя, дышать без тебя, черт тебя дери!

— Скажи это! Да скажи это, паршивка! — отчаянно, сердито кричит он. — Говори!

— Я хочу быть твоей!

Я едва держусь на ногах. Рыдания сотрясают меня. Глаза страшно щиплет, сердце болит, как никогда еще не болело.

Эндрю хватает меня, заводит мне руки за спину, удерживая их одной ладонью, грубо разворачивает к себе спиной и резко прижимает к своему телу.

— Повтори это еще раз, Кэмрин, — требует он, горячо дыша мне в шею.

Меня бьет дрожь, я чувствую, как губы его касаются мочки моего уха.

— Говори же, Кэмрин! Говори, детка!

Пальцы его больно сжимают мои запястья.

— Я твоя, Эндрю Пэрриш… Я хочу быть твоей…

Он запускает пальцы свободной руки мне в волосы, дергает назад, и теперь перед ним моя беззащитная шея. Он покусывает мой подбородок, потом опускается ниже, начинает жадно ласкать шею. Я чувствую, сзади в меня упирается что-то твердое, нас разделяет только одежда.

— Прошу тебя… — шепчу я, — не отпускай меня…

Спина прижата к его крепкому телу, запястья стиснуты его сильными пальцами, свободной рукой он срывает с меня шорты и трусики. Рывком разворачивает меня к кровати, коленками я упираюсь в матрас, а он поднимает мне руки и стаскивает с меня майку.

Не оглядываясь, я слышу, как он сбрасывает кроссовки и снимает одежду. Я не шевелюсь, боюсь, что он мне этого не позволит.

Твердые, как камень, мышцы живота плотно прижимаются к моей спине. Его теплые ладони проводят по моей обнаженной талии. Одной рукой он крепко сжимает мне левую грудь, другая заползает между ног. Палец его скользит меж моих горячо пульсирующих половых губ и начинает там неторопливый танец. Я закидываю голову назад, упираюсь ею ему в грудь, задыхаясь, поворачиваю голову, ищу его рот. Наши языки встречаются, его язык, упругий, горячий, влажный, буквально сводит меня с ума. Он впивается губами в мои губы и целует так жадно и неистово, что обоим становится нечем дышать. Потом толкает меня на кровать. Руки мои упираются в простыни, пальцы сжимают белую ткань, а он наваливается на меня всем телом, всем своим весом, и руки мои уже не могут удерживать его тяжесть. Он снова хватает меня за запястья, заворачивает руки мне за спину, прижимаясь ко мне.

— О Эндрю, возьми же меня, прошу тебя… Возьми… — умоляю я его, голос мой трепещет, дыхание прерывается.

На этот раз я говорю то, что чувствую, без его подсказки.

Да-да, именно так и надо, именно так…

Эндрю уже полностью лежит на мне, и я чувствую, как что-то горячее и твердое упирается в меня сзади. Я хочу, чтобы он вошел в меня, о, как я хочу этого, но он нарочно не торопится. Мне кажется, вот сейчас, вот сейчас это случится, но он все еще медлит.

Вместо этого кончик его языка скользит по моей шее, и все мое тело охватывает неудержимая дрожь. Щекой я упираюсь в матрас, тяжесть его тела не дает пошевелиться. Вдруг зубы его впиваются мне в спину, и я едва сдерживаю крик: это довольно больно, но кожу он не прокусывает. И каждый раз целует и лижет место укуса, чтобы смягчить боль.

Потом Эндрю одной рукой, легко, словно играючи, переворачивает меня на спину и сдвигает на середину кровати. Заползает мне между ног, раздвигая их коленками, и я лежу перед ним полностью открытая и беззащитная. Ладони его упираются мне в бедра, удерживая мои ноги в раскрытом состоянии.

Сверкнув на меня зелеными глазами, он переводит взгляд ниже, на мое распростертое перед ним тело с раскинутыми ногами. Потом дразнящий палец его приближается к моему влагалищу, заползает внутрь на всю длину и щекочет мое самое уязвимое место. Я задыхаюсь и дрожу, каждое его прикосновение заставляет меня извиваться от наслаждения. Он опять смотрит на меня и еще раз глубоко запускает палец. Рука моя сама непроизвольно тянется вниз, чтобы соединиться с его рукой, и он позволяет мне прикоснуться к себе там, но лишь на секунду, а потом отстраняет мою руку. Теперь его палец движется яростно, энергично, он трогает, беспокоит все самые чувствительные места, и я снова извиваюсь, откинув голову на подушку. Словно догадавшись, что так я скоро кончу, он убирает руку.

Эндрю снова заползает на меня, медленно, целуя по пути наверх и захватывая зубами кожу, от бедер до шеи, и удерживает мои руки у меня над головой, чтобы я не смогла обнять его. Глаза его горят волчьим пламенем. Он осматривает мои губы, заглядывает мне в глаза.

— Сейчас ты станешь моей, — шепчет он, — сейчас ты узнаешь, что значит спать с мужчиной… Господи, ты же понятия не имеешь, что значит спать с мужчиной.

Слова эти накрывают меня волной невыносимого наслаждения, которое, хлынув в уши, быстро достигает исполненной влагой точки между ног. Эндрю осторожно закусывает мой язык, потом яростно целует меня, мы оба тяжело дышим, и дыхание то и дело прерывается томными стонами.

Не отрывая от меня губ, он тянет руку вниз, берет свой горячий член, находит меня и пронзает с такой страстью, что я едва не теряю рассудка. Подбрасываю бедра навстречу, пытаясь загнать его еще глубже, целую его еще крепче, и мне наконец удается обнять одной рукой его за шею. Вцепившись пальцами ему в волосы, дергаю их на себя так сильно, что кажется, сейчас вырву с корнем. Но он не обращает на это внимания. Да и мне тоже не до того. Боль доставляет нам радость, мы словно упиваемся ею.

И потом медленно, очень медленно, так, что я до боли чувствую каждое трепетание у меня внутри, он начинает мерное движение. Шея моя на подушке изгибается дугой, рот полураскрыт. Я задыхаюсь, из груди вырываются жалобные стоны. Веки тяжелеют, я уже с трудом могу поднять их. Его горячий и, кажется, все больше распухающий член внутри меня продолжает свой натиск, и мое тело откликается навстречу ему сладкой дрожью.

Поначалу он движется очень осторожно, не отводя от меня глаз, словно хочет, чтобы и я смотрела на него. Зажимает зубами мою нижнюю губу, тянет на себя, потом высовывает язык и проводит им по моим губам.

Я впиваюсь ему в рот, яростно двигаю бедрами, хочу, чтобы он проник в меня еще глубже.

Ноги мои дрожат. Дрожат сами по себе, и я не в силах унять эту дрожь. Движения его становятся все энергичней. Я уже не могу отвечать на его поцелуи. Снова выгибаю шею, отрывая ее от подушки, за ней приподнимается и спина, я хочу, чтобы моя грудь коснулась его. Но он жадно начинает лизать мои соски. Я обнимаю его и руками, и ногами, вонзаю пальцы ему в покрытую крупными каплями пота спину. Чувствую, как мои ногти царапают влажную кожу, но это лишь подстегивает его.

— Кончай вместе со мной, — горячо шепчет он мне в ухо и снова целует.

Через несколько секунд так и происходит. Тело мое содрогается, я изо всех сил прижимаю его к себе, словно боясь отпустить.

— Не вынимай, — шепчу я, и он остается во мне.

Глубокий, прерывистый стон вырывается у него из груди, и я ощущаю, как в меня извергается горячая струя. Я еще крепче сжимаю его торс ногами до тех пор, пока уже не остается сил, и только тогда отпускаю. Но он все еще толкается в меня, и лишь через минуту тело его начинает постепенно успокаиваться.

Он ложится рядом, уткнувшись лицом мне в грудь, под самым сердцем. Моя нога отдыхает у него на пояснице. Так мы лежим какое-то время, пока дыхание наше не выравнивается и тела не успокаиваются. Но через двадцать минут все начинается снова. И так до самого утра, когда мы, вконец обессиленные, засыпаем в объятиях друг друга. Он проделывает это со мной еще и еще, причем самыми разнообразными и изощренными способами, о каких я прежде и понятия не имела.

Наутро, когда солнце уже бьет в комнату сквозь занавески, Эндрю демонстрирует передо мной, что способен быть не только грубым и агрессивным: он будит меня нежными поцелуями. Целует каждое мое ребрышко, делает губами массаж спины и бедер, и только потом мы с ним снова предаемся любви, но на этот раз не неистовой, как накануне, а исполненной нежности и чистоты.

Сейчас я могла бы умереть в этой постели в его объятиях и даже не заметила бы этого.

* * * Эндрю прижимает меня к себе и целует в подбородок и щеки.

— Ты ведь сегодня никуда не уйдешь? — шепчу я.

— И не подумаю.

Я поворачиваюсь к нему лицом, сплетаю ноги с его ногами. Он наклоняет ко мне голову, и мы касаемся лбами.

— Но ты же куда-то собирался, — тихо говорю я.

Эндрю кивает:

— Да, собирался, потому что… — Он умолкает.

— Почему? Потому что я слишком боялась очевидного?

Я знаю, что именно поэтому. Я так думаю. Надеюсь…

Эндрю смотрит куда-то вниз. Я протягиваю руку и кончиком пальца поглаживаю ему брови, а потом переносицу. Затем наклоняюсь и нежно целую в губы.

— Эндрю… Поэтому, да?

Сердце подсказывает, что это не так.

В глазах его вспыхивает улыбка, он притягивает меня к себе, прижимает теснее и крепко целует.

— Ты вполне уверена, что хочешь этого? — спрашивает он, словно еще не до конца верит, что я вообще могу испытывать по отношению к нему желание, и мне это кажется совершенной нелепостью.

Пытаюсь угадать, о чем он сейчас думает, и, кажется, догадываюсь.

— Почему ты сомневаешься? Эндрю, я знала, что говорю: я жить без тебя не могу, это правда. Вчера вечером, когда ты пропал на весь день и тебя все не было и не было, я сидела на краю вот этой кровати и мне казалось, что я уже умерла. Я думала, ты уехал, жалела, что не взяла твой номер телефона и теперь больше никогда не найду тебя…

Пытаясь меня успокоить, он касается пальцем моих губ:

— Теперь я здесь и никуда уходить не собираюсь.

Я счастливо улыбаюсь и кладу голову ему на грудь. Он упирает подбородок мне в макушку. Слушаю, как бьется его сердце, как спокойно поднимается и опускается его грудь при дыхании, как воздух с тихим шипением выходит из его ноздрей. И понимаю, что хотела этого с той самой минуты, как заговорила с ним в тот день в автобусе.

Я нарушила все его правила. Все сразу и каждое в отдельности.

ЭНДРЮ

Глава 30

Сердце всегда одерживает победу над разумом. Сердце, хотя оно и безрассудно, хотя нередко склонно подтолкнуть к самоубийству и мучить тебя по любому поводу, всегда поступает по-своему. Разум способен понять, что для тебя лучше, но лично я больше не слушаю обольщений разума, плевать я на него хотел. Сейчас я хочу жить только сегодняшним днем и ни о чем больше не думать.

— Вставай, детка, — похлопываю я Кэмрин по попке.

Мы проснулись довольно давно, но потом она снова уснула в моих объятиях. Мне кажется, что в некотором смысле я переборщил, но ведь со вчерашнего вечера я думал только о ней и сам не знаю, спал ли я вообще эту ночь или нет.

Кэмрин протестующе мычит, поворачивается ко мне, неловко запутавшись в простыне, ее светлые волосы свалялись, но она все равно чертовски обольстительна.

— Отстань, малыш, — отзывается Кэмрин.

Когда я слышу это ласковое слово, сердце мое делает в груди какой-то невероятный кульбит и куда-то проваливается.

— Давай поспим еще немного… — бормочет она, — а лучше до вечера.

Я надеваю футболку и шорты, сажусь на кровать рядом с ней.

Наклоняюсь и прижимаюсь губами к ее лбу.

— У меня много дел, а мне хочется, чтобы ты была рядом. — Рот у меня сам собой разъезжается до ушей; воображаю, как это нелепо выглядит, но мне плевать. — И вообще, куда захочешь, туда и пойдем, что придет в голову, то и будем делать.

Я еще никогда не был так счастлив в жизни. Даже не подозревал, что такое счастье существует на свете.

О, как нежно Кэмрин улыбается мне! Синие глаза ее так и сияют утренней невинностью недавнего пробуждения. Похоже, она сейчас изучает меня, пытается разгадать, что у меня на уме, и кажется, этот процесс доставляет ей большое удовольствие.

— Боюсь, тебе придется весь день носить меня на руках.

Я тяну ее на себя и заставляю сесть на кровати.

— Нашла чем испугать… Легко! — смеюсь я. — Да я за счастье почту везде носить тебя на руках… И пусть все пялятся и даже возмущаются, мне плевать. А кстати, почему тебя нужно носить на руках?

Она целует меня в нос:

— Потому что, мне кажется, ходить я не смогу.

До меня наконец доходит, улыбка на губах линяет и теперь скорее похожа на мрачную усмешку.

Она осторожно приподнимается с кровати, перекидывает ноги через край, и я вижу на ее лице тень недомогания.

— О черт, детка, прости, ей-богу, я не хотел…

Мне действительно совестно, но я продолжаю улыбаться.

Впрочем, и она тоже.

— Не хочу льстить твоему самолюбию, — говорит она, — но таких бурных ночей любви у меня еще не было.

Закинув голову назад, я громко смеюсь:

— Что ты говоришь? Неужели?

Кэмрин тычет в меня пальцем:

— Это все ты виноват! И вообще, что ты со мной сделал? Превратил в сквернословку, извращенку и нимфоманку, которая вдобавок пару дней будет ходить очень странной походочкой. — Она энергично грозит мне пальчиком, как бы подчеркивая весь ужас приведенных ею обвинений.

Я осторожно беру ее на руки, сажаю себе на колени, но на этот раз не верхом, как раньше, понимая ее «состояние».

— Прости меня, детка, но, помнится, когда я с тобой познакомился, ты уже за словом в карман не лезла, — отвечаю я с улыбкой, глядя на нее сверху вниз: а нижняя губа у нее, ай-ай-ай, слегка припухла. — Извращенку, говоришь? Может быть, может быть. Но все это уже было в тебе изначально. Я просто помог тебе вытащить это наружу. Нимфоманка… Значит, ты хочешь заниматься этим все время и без перерыва, и тебе плевать, что ты пару дней будешь ходить странной походочкой.

Смотрит на меня широко раскрытыми глазами:

— Ох, я, кажется, точно вышла из строя, по крайней мере до завтрашнего утра.

Целую ее в лобик и несу в ванную.

— Звучит неплохо. — Я стараюсь облечь шутку в как можно более мягкие формы. — Но я в любом случае не позволю тебе много разгуливать. Сегодня, любезная Кэмрин Беннетт, я буду вас баловать и всячески щадить. И первое, с чего мы начнем, — это долгое отмокание в горячей ванне.

— С пеной? — капризно спрашивает она, глядя на меня невинными, как у Бэмби, глазами.

Я улыбаюсь, чувствуя себя щедрым пашой:

— Ну конечно, моя госпожа, с пеной, с чем же еще? — Сажаю ее, совершенно голую, на край ванны и открываю кран. Она терпеливо ждет. — Впрочем, похоже, с обещаниями я поторопился, — говорю я, пытаясь выжать из гостиничной бутылочки хоть каплю. — С пеной у нас, детка, проблемы.

— Вот это да, — разочарованно произносит она, болтая ногами и упираясь руками в край ванны. — У меня почти все закончилось: и зубная паста, и гель для душа, и… — Она наклоняется, щупает голые ноги и корчит уморительную гримасу. — У меня такое чувство, что все тело покрыто чешуей.

— Давай сбегаю в магазин, — предлагаю я, стиснув зубы. Проверяю, все ли я выжал из бутылочки, иду в комнату, возвращаюсь с гостиничным карандашом и блокнотиком в пол-ладони. — Что купить?

Пока она, наморщив лобик, думает, записываю то, что она уже упомянула.

— Значит, так: зубная паста, гель для душа… — Я поднимаю голову. — Это просто жидкое мыло?

— Ну, не совсем, конечно, — говорит она, а я стараюсь не очень откровенно разглядывать ее грудь. — Главное, не для рук… В общем, на месте сам поймешь.

Делаю пометку: жидкое мыло не для рук.

Снова поднимаю голову:

— Есть. Что еще?

Она задумчиво сжимает губки.

— Шампунь и кондиционер. Я предпочитаю «Лореаль», в таких розовых бутылочках, но, в принципе, не важно, только не покупай эти «два в одном», в последний раз в мотеле я свой просто оставила. Ах да! Купи еще маленькую бутылочку детского масла.

Я заинтересованно поднимаю бровь:

— Детского масла? Ты на что намекаешь?

Она легонько шлепает ладонью по моей руке, но я вижу, что смеется.

— Дурак! Ни на что я не намекаю. Просто хочу использовать после душа.

А я глаз не могу оторвать от ее груди: как упруго она покачивается при каждом ее движении.

Записываю: большую бутылку детского масла, на всякий случай, мало ли, пригодится.

— И может, заодно что-нибудь перекусить и попить тоже, воды или холодного чаю, только без лимона… все равно, только не газированное. Ах да! И вяленого мяса!

Усмехаюсь и тоже записываю.

— Все?

— Да, больше ничего в голову не приходит.

— Ну, если придет, звони. — Я достаю мобильник. — Какой там у тебя номер?

Она с улыбкой диктует номер, я набираю, звоню. Слышу в трубке ее голос.

— Привет, детка, это я. Я скоро вернусь… Прости, долго говорить не могу, очень занят, разглядываю потрясающую блондинку… Сидит передо мной на краю ванны совершенно голая, представляешь?

Кэмрин улыбается, краснеет, хватает меня обеими ногами, притягивает к себе и крепко целует.

— О черт! Про воду забыли!

И правда, еще немного — и потечет через край.

Я быстро закрываю кран.

Кладу мобильник и блокнот на полочку и беру ее на руки.

— Эндрю, я же не калека какая-нибудь.

Но не сопротивляется.

Опускаю ее в ванну, она ложится в теплую воду, волосы падают ей на плечи, распускаются в воде.

— Я скоро, одна нога здесь, другая там, — говорю я, собираясь на выход.

— На этот раз не исчезнешь?

Услышав это, я останавливаюсь. Поворачиваюсь, гляжу на нее. Сейчас она уже не шутит. Мне становится совестно: сам вопрос ее не задевает меня, нет, мне больно, что я дал ей повод задать его.

Гляжу на нее серьезными, строгими глазами:

— Обещаю твердо, детка. Мы с тобой теперь как нитка с иголкой, и ты это знаешь, верно?

Она нежно улыбается, но в глазах прыгают озорные искорки.

— И зачем я только с тобой связалась.

Подмигиваю ей и исчезаю.

КЭМРИН

Близость с любимым человеком всегда все меняет. Живешь себе, окруженный прозрачными стенами, ничто тебе не угрожает, радуешься жизни, и будущее светло и ясно. И если таинство близости так и не происходит, влечение к человеку, который кажется тебе родным, может длиться вечно. Но как только ложишься с ним в постель, чувство безопасности, радости и светлого будущего нередко превращается в свою противоположность. Не затухнет ли теперь это влечение? Останется ли в нас это желание, сохранится ли тяга друг к другу такой же, какой была до того, как мы стали одним целым? Не думаем ли мы втайне, что совершили страшную ошибку, что надо было оставить все как есть? Нет. Да. И снова нет. Я знаю это, потому что чувствую, что это именно так. Это не излишняя самоуверенность или бредовые мечты неопытной девчонки, одолеваемой страхами и неуверенностью в себе. Это совершенно очевидный факт: Эндрю Пэрриш и я должны были встретиться в том автобусе в Канзасе.

Случайное стечение обстоятельств — это судьба.

Еще немного мокну в ванне, потом решаю наконец выйти, пока совсем не раскисла. У меня там все болит, но ходить я вполне могу. Думаю, как это здорово, что ему хочется обо мне заботиться.

Надеваю серые шорты, которые купила в дороге, и черную маечку. Заправляю постель, наскоро привожу комнату в порядок, потом беру мобильник: все сообщения от Натали. От мамы по-прежнему ничего. В мобильнике у меня всегда включен вибровызов. Терпеть не могу, когда он трезвонит. Не важно, что именно, музыка это или другие звуки. Звенящий мобильник для меня все равно что ногтем по штукатурке. Подхожу к окну, раздвигаю шторы: улица залита солнцем. Прислоняюсь к подоконнику, гляжу сверху на Новый Орлеан. На всю жизнь запомнится мне этот вид.

Снова думаю об Эндрю и его отце. Решаю дать ему несколько дней, а потом попробую поговорить еще раз. Какое-то время он будет обижаться и ворчать, но я не хочу, чтобы он бессознательно прикрывался мной, как щитом. Когда-то ведь надо разрубить этот узел.

Прокручиваю в мобильнике музыку. Давненько я ничего отсюда не слушала и, как ни странно, не очень-то и соскучилась. Классический рок Эндрю теперь мне не про сто больше нравится, я его даже полюбила.

Ага, вот и «Сивил Уорз», песня «Barton Hollow» [16]. Останавливаюсь на нем: последние пару месяцев это моя любимая группа. Включаю динамик, и комнату заполняет музыка в стиле кантри-фолк, пусть меня порицает за это кто угодно, а мне нравится. Вообще-то, я не поклонница стиля кантри, но эта группа — исключение. Подпеваю Джону и Джой, размахиваю руками, кружусь по комнате, я ведь сейчас здесь одна, никто меня не видит, могу делать все, что хочу, и уже подпеваю во весь голос. Продолжая вытанцовывать, подхожу к окну. И когда начинается соло Джой, подпеваю ей. Я всегда так делаю, стараясь, чтобы мой голос звучал так же мягко и бархатисто, как у нее. Конечно, как у нее, у меня никогда не получится, но все равно, подпевать ей ужасно приятно.

Вдруг оглядываюсь и вижу, что возле раскрытой двери, прислонившись к стене, стоит Эндрю, смотрит на меня и, конечно, усмехается. Рот мой сам по себе захлопывается, и я застываю на месте.

Жар бросается в щеки, кажется, я сейчас сгорю от стыда.

Он проходит в комнату, осторожно ставит на столик для телевизора два пластиковых пакета.

— Да-а, для человека, у которого что-то там болит, ты неплохо крутишь бедрами.

Все еще красная как рак, делаю вид, что ничего такого не случилось, и, чтобы поскорей сменить тему, подхожу к пакетам.

— А тебе не стыдно подкрадываться и подглядывать?

— Я не подкрадывался, но удовольствие получил. У тебя очень приятный голос.

Краснею еще больше, отворачиваюсь, начинаю рыться в пакете.

— Спасибо, конечно, малыш, но мне кажется, ты судишь предвзято.

Оглядываюсь и долго гляжу на него, пусть как следует полюбуется моей ухмылкой.

— Нет, я серьезно. — (Ишь ты, лицо и вправду серьезное. ) — Ты поешь не так плохо, как тебе кажется.

— Не так плохо? — Я поворачиваюсь к нему, зажав в руке большую бутылку детского масла. — Что ты хочешь этим сказать? По-твоему, я пою плохо, но не так чтобы очень? — насмешливо продолжаю я и протягиваю ему детское масло. — Я просила маленькую бутылочку.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒