Людмила Молчанова 28 страница

‑ Это не то... ‑ пересохшими губами пролепетала Наташа. ‑ Это не так...

‑ А в чем разница? Ты сейчас осуждаешь меня, а сама? Чем ты лучше?!

‑ Я просто предложила помочь. Помочь, Артем! Что в этом такого?! Что, я не могу понять?! Это неправильно! ‑ она шмыгнула носом и сильно зажмурилась, пытаясь помешать предательским слезам. ‑ Все, что здесь сейчас было ‑ неправильно. Я с детства дядю Олега знаю. И тебя я тоже знаю, Тём. Мы могли бы просто поговорить...

‑ Неправильно? ‑ прищурившись, переспросил Артем, за долю секунды поворачиваясь к ней лицом. ‑ Это мне ты говоришь? Я молчу про твои отношения с семьей. Я молчу про то, что ты меня элементарно стесняешься.

‑ Причем здесь МОЯ семья? Что ты вообще о ней можешь знать? Я так со своей матерью не общаюсь. Да... я не сказала ей про тебя, но...

‑ Ты солгала, ‑ негромко ответил Христенко, и Наташа вздрогнула от обвинения в его голосе. ‑ Ты солгала ей. Я промолчал. Я дал и продолжал давать тебе время. Я закрывал глаза на твои... странности. Я ни о чем тебя не спрашивал, надеясь, что ты сама придешь ко мне и все расскажешь. Наталья Сергеевна Куцова. Когда ты попросила меня не упоминать о Сафронове, ‑ теперь Артем каждое слово цедил сквозь зубы, ‑ я промолчал. Я пошел тебе навстречу.

‑ Причем здесь это? ‑ похолодев, чувствуя, как по спине стекает холодный пот страха, спросила Наташа. ‑ Причем здесь твой отец и Сафронов?

‑ Я попросил тебя не лезть! ‑ рявкнул Артем, привстав немного с кресла. ‑ Не лезть сейчас! Тебе плевать на меня и мои слова! Просто наплевать. Мне ‑ нет. Я делал все, что ты просила. Я уважал твои решения, пусть они мне и не нравились. Но даже сейчас, ‑ каждое слово он проговаривал с вкрадчивой, почти мягкой интонацией, заставляя девушку вздрагивать, ‑ ты мне не веришь. Знаешь, даже сейчас, ты все равно мне не веришь. Ты считаешь, что это я, я повел себя неправильно. Я! Виноват! Даже в этом, мать его, ты мне не веришь!

Господи, как же сложно сейчас спокойно стоять. Вообще стоять. Ноги подкашивались и дрожали. Что? Что сейчас случилось такого особенного? Почему все так повернулось? Почему вообще пошел этот разговор? Почему человек, которому она доверяет больше всех, утверждает и доказывает ей обратное? Обвиняет ее?

‑ Ты постоянно хотела меня обмануть.

‑ Нет! ‑ решительно замотала головой девушка. ‑ Что ты сейчас говоришь такое?!

Артем мягко улыбнулся.

‑ Хотела. И обманывала. Только я все равно все узнаЮ, что мне нужно, ‑ Ната похолодела и пошатнулась, с ужасом смотря в лицо человеку, про которого думала, что знает все. ‑ Я все ждал, ждал, ждал... Я входил в твое положение, оправдывал твое поведение, а ты никогда.... никогда не понимала меня. Нет. Я всегда для тебя виноват. Во всем. Всегда что‑ то не то, не оправдываю я, твою мать, ожиданий.

‑ Зачем ты так? ‑ она уже не могла скрывать отчаянье от его слов. ‑ Я просто предложила твоему отцу заехать к нам домой. Я просто предложила тебе поговорить. А ты обвинил меня во всем, в чем только можно. Что я тебе не рассказала? Что моя мать не поймет меня, если я буду жить с...

‑ С таким, как я? ‑ он улыбнулся. ‑ С таким, как я. Я прав.

Да, он прав. Прав, и от этого еще страшнее. Каждое его слово сильнее ударяет по нервам.

‑ Я только хотела подождать. Это что, преступление?

‑ Нет, что ты.

‑ Ты выяснил все, правда ведь? ‑ неожиданно поразившись пришедшей на ум догадке, выпалила Ната, начиная дрожать от ярости. Христенко не шевельнулся и не стал спрашивать, что она имеет в виду. ‑ О да, ‑ она усмехнулась. ‑ Кто бы сомневался. Ты в своем репертуаре, Артем. Хоть раз.... хоть раз, за то время, что мы вместе, я вторгалась в твою жизнь? ‑ облизнув пересохшие губы, спросила Куцова. ‑ Я всегда давала тебе свободу. Единственный раз, единственный раз я попробовала что‑ то решить за нас двоих... В обход тебе. Ты вывалил на меня все. За то, что я предложила твоему отцу заехать к нам домой. За это я стала последней сукой. Знаешь что, Тём, ‑ на секунду Ната запрокинула голову, потому что слезы сдерживать было уже невозможно, ‑ если бы я сейчас не влезла в твои дела, то ты бы не скоро начал этот разговор. Так ведь? Ты бы молчал. Что бы я ни скрывала и не утаивала, ты бы молчал и ни слова мне не сказал, потому что тебе так даже удобно было. Признайся, ну!

Христенко молчал, без эмоций разглядывая ее лицо. И молчал долго. Ната не понимала, где они не туда повернули. Где все пошло не так? Они же могли по‑ другому все сделать. Раскрыться, рассказать, поделиться... Но все не так. Все.

‑ В моем доме я не желаю его видеть, ‑ наконец, выдал Артем, и эта фраза оказалась самой болезненной для нее. ЕГО дом. ЕГО жизнь. Хотя все это время был " их". ‑ И это не обсуждается.

Она не стала орать и закатывать истерики. Сглотнула стоявший ком в горле и медленно повернулась, чтобы взять пальто и сумочку. И направилась к выходу, не оборачиваясь и не глядя на Христенко. Господи, зачем смотреть? Они все друг другу сказали. Этого следовало и ожидать.

‑ Ты куда?

‑ Домой. К себе домой.

Она хотела остановиться. С каждым шагом, приближающим ее к двери, Ната хотела остановиться все сильнее. И шла все медленнее и расчетливее, ожидая... ожидая чего‑ то. Мысленно молила сказать Артема хоть слово. Хоть что‑ то сказать. Не сказал.

‑ Ты не уедешь.

Она уже держалась за ледяную металлическую ручку, и три слова, сказанные уверенным тихим тоном, вызвали электрический заряд по всему телу. Не в хорошем смысле. Ее передергивало и передергивало, а зубы стучали, поэтому пришлось больно впиться в нижнюю губу.

‑ А стоит? ‑ Наташин голос ей самой бил по нервам, но по‑ другому говорить не получалось. ‑ И... не подходи, ладно? Я на такси доеду.

Сорок минут она ловила такси, потом попросила таксиста просто постоять, никуда не уезжая. Наверное, сознательно тянула время, но не могла себя заставить ехать. Потом все‑ таки решилась, назвала скрипучим как наждачка голосом адрес. Забавно. Когда надо ехать быстро, почему‑ то получается медленно. Они попали в пробку. Ночью.

Наверное, Артем за это время давно вернулся домой. Сколько уже прошло? Три? Четыре часа? Она не хотела уезжать. Все просто. Она не хочет. Возможно, это неправильно, глупо, но ей хочется быть рядом с ним. И разве так сложно поломаться для человека, который тебе дорог? Один раз? Один‑ единственный раз в жизни?

Когда таксист остановился у знакомого и успевшего стать родным дома, Наташа расплатилась и неуверенно прошла на территорию, вглядываясь на окна самого последнего этажа. Свет горит. Значит, дома. Ждет, наверное. Если ждет, значит, нужна.

Семнадцать этажей она проехала бездумно, трясясь от страха за свою будущую жизнь и за будущее решение. Пальцы не слушались, когда она открывала дверь. Кое‑ как справившись с замком, Ната ввалилась в полутемную прихожую и скинула сапоги, не утруждаясь снимать верхнюю одежду. И застыла.

И застыла. От ужаса. Увидев два самых худших кошмара ее жизни. Сидевшего на кухне Сафронова и развалившуюся на кровати полуодетую женщину в ее халате.

Лето 2006 года

Я с нарастающим раздражением посмотрела на Алену и, чтобы не выругаться, пошла на кухню налить себе воды. Не так я представляла себе нашу взрослую жизнь в Питере, причем с самого начала. Про Лёну понятно ‑ она сейчас вообще ни о чем не думает, но я всегда была более умудренной и... расчетливой, что ли, поэтому с самого начала знала, на что иду. И знала, что все будет непросто. Но не настолько же.

Мысленно я давно приняла решение уехать из дома, свалить, как можно дальше. Так, чтобы не видеть ни материного придурка‑ мужа, чья рожа (а по‑ другому я просто не могла выразиться) вызывала у меня острый приступ тошноты, ни его непонятных вечных друзей и тех сук, которых я периодически замечала каждый раз в офисе. Они все меняются, неизменны только ноги, грудь и отсутствие интеллекта. Мне осточертел наш дом, в котором Манченко недавно сделал ремонт, и теперь каждая деталь интерьера буквально вопила об отсутствии вкуса и присутствии немерянного количества денег у его владельца. Я ни слова ему не сказала, только попросила не трогать мою комнату.

‑ Этот дом мой, Наташ, ‑ развалившись на стуле в столовой, нагло ответил Геворг, когда я вежливо попросила его об одолжении. В эту минуту он как никогда напоминал разжиревшую свинью ‑ глазки заплыли и выглядели осоловевшими, живот распирал дорогую ткань рубашки, которая, казалось, еще немного и разойдется по шву. Хотя под всей этой маской скрывался недюжинный ум и хитрость. Хотя почему " хотя"? Свиньи ‑ животные умные. ‑ Здесь я решаю, какие комнаты трогать, а какие ‑ нет. И если уж я твоей матери не позволил ничего менять, почему ты думаешь, что я не откажу тебе?

Я закатила глаза.

‑ Ради бога, Геворг, прекрати. Я не мать, и за все это время ты должен был это уяснить. И если уж на то пошло, то я такая же хозяйка в этом доме, как и ты. Я прошу всего об одной комнате. Это что, так много?

Я уселась на противоположный край стола, в кои‑ то веке радуясь непомерной любви отчима к шику. Он любил поражать умы и глаза людей, ему нравилось, когда ему завидуют. Мне казалось, что в детстве он чересчур много пересмотрел фильмов о роскоши южан. На ум всегда, когда я заходила в столовую, приходили " Унесенные ветром". До войны, понятное дело.

Огромный длинный стол где‑ то на пятьдесят персон с позолоченным тиснением, позолоченная фарфоровая посуда, серебряные столовые приборы. И как в любом фильме, Манченко гордо восседал во главе стола, а я же... я же находила от него на расстоянии нескольких метров. Как удобно.

‑ Что ты с этого теряешь? ‑ в моем голосе слышались ледяные нотки. ‑ Моя комната на втором этаже, и в нее захожу только я.

‑ Дизайнер все давно продумал, и мы обо всем договорились.

‑ Меня это не волнует. Разносите с ним хоть весь дом, но мою комнату трогать не смейте, ‑ тихо, но отчетливо проговорила я, наблюдая, как у Геворга сужаются и так невыразительные черные глазки‑ пуговки и раздуваются ноздри.

Столовое серебро в его руках погнулось.

‑ Слышишь ты...

В этот момент в столовую впорхнула мама, и мы с Манченко, не сговариваясь, замолчали. Странный он был человек, если честно, хотя меня нормальные люди, в понимании общественности, никогда и не окружали. Достаточно вспомнить мою подругу, спящую с гражданским мужем своей матери, да и моя семейка не лучше.

Манченко тоже, как и всех прочих, трудно было записать в ряды нормальности. Грубо говоря, мой отчим ‑ жадный, разжиревший, зажравшийся ублюдок, никогда не скупившийся на взятки, подкупы и угрозы. Все в нашем городе знали, что Манченко никогда не вел и не ведет своих дел честно, но у него присутствовали свои люди в различных подразделениях власти, поэтому на него глаза закрывали. Но не любили, всегда относясь к нему с изрядной долей брезгливости и презрения. И терпели, но по большей части из‑ за моего деда, пока тот был жив.

Но Манченко никогда, ни разу в жизни не ударил мою мать, за что я его терпела и старалась лишний раз не связываться. По возможности. Но все равно мы с ним грызлись, как кошка с собакой. Но! При матери он старался никогда не ругаться и не кричать. Он тщательно скрывал своих любовниц, хотя мама и знала о них, каждый раз расстраиваясь и внутренне... потухая, что ли. Геворг ее не любил, нет, но нервировать и вмешивать в наши с ним конфликты не стремился.

‑ Что‑ то случилось? ‑ мама приветливо кивнула мне и склонилась к Манченко, чтобы поцеловать его в щеку. Меня против воли передернуло. ‑ Что за шум?

Она села около Геворга и разложила на коленях салфетку.

‑ Ничего, Оль, ‑ он ободряюще похлопал ее по руке и волком взглянул на меня из‑ под нахмуренных бровей. ‑ Мы ремонт обсуждали с Натой.

‑ Ооо, я очень рада. Тебе понравилось, Наташ? Буквально вчера вечером приходил дизайнер и архитектор, они осмотрели второй этаж и решили, как именно будут переделывать комнаты. Мне кажется, тебе понравится.

‑ Не думаю, ‑ я прохладно улыбнулась и уткнулась в тарелку, вяло катая спагетти по тарелке. ‑ Я не люблю подобный... стиль.

Мама нахмурилась, и у рта залегли морщинки, от которых так и веяло озабоченностью и волнением. За меня. Я проглотила все резкие слова и отвернулась.

‑ Мы все обсудили, ‑ угрожающе рыкнул Манченко. ‑ А сейчас разговор окончен.

Он скомкал и кинул на стол несчастную салфетку, с трудом поднялся из‑ за стола и вышел, громко хлопнув дверью. Я демонстративно начала есть, всем видом показывая, что у меня наконец‑ то проснулся аппетит.

Мама тихо вздохнула и пересела поближе ко мне.

‑ Наталь, зачем ты его злишь? Ты ведь специально это делаешь.

‑ Я не специально, ‑ упрямо тряхнула головой. ‑ Я по‑ человечески попросила его не трогать мою комнату. Это что, так сложно?!

‑ Наташа!

‑ Я тоже здесь живу, в конце концов! ‑ взъярилась я непонятно отчего. И хотя понимала, что потом будет стыдно, остановиться не могла. ‑ Это тоже мой дом! А в этом... ‑ я брезгливо скривила рот и взглядом обвела роскошное помещение, ‑ гадюшнике я жить не хочу! Тогда я лучше квартиру себе сниму, и буду там жить.

Мама поморщилась, как будто ей было больно от каждого моего слова.

‑ Наташ, ну чего ты? Это же не конец света, в конце концов. И что это за глупости по поводу квартиры? Тебе семнадцать только!

‑ Да уж лучше там...

‑ Не смей так говорить! ‑ разъярилась мама, но тут же успокаивающе добавила: ‑ Выкинь эту дурь из головы, а с твоей комнатой мы что‑ нибудь придумаем. Какие вы оба у меня упрямые...

Хм, действительно, мы все уладили. Геворг, как всегда, сделал все по‑ своему. И меня злило даже не то, что моя комната превратилась в неизвестно что, в конце концов, я не настолько гордая, тем более, домой прихожу в последнее время только спать. Нет, меня злило, что мне приходиться подстраиваться под него, ломаться ради него. Да и не ради него даже, а ради матери, которая в наших с Манченко конфликтах страдала больше всех и переносила их гораздо болезненнее, чем мы с ним.

Нет, мама этого ублюдка не любила. Ни одной минуты в своей жизни. Просто ее... сломали. Предали. Давно‑ давно. И она до сих пор не оправилась, и я знаю, что не оправится никогда. Единственный человек, способный вызвать в ней чувства ‑ я. Только меня она любит, я бы даже сказала, до болезненного нуждается во мне. В молодости ее сломили и смогли забрать все, кроме меня. И теперь уже мама ни за что не расстанется и не потеряет меня. Но открыто конфликтовать и спорить с Геворгом она бы не решилась, никогда.

А еще, она хотела быть кому‑ то нужной. И в очередной раз выходя замуж, она старалась сделать так, чтобы мы превратились в семью, чтобы мы все стали настоящей семьей. Она принимала очередного указанного дедом мужчину со всеми его недостатками, особенностями и привычками, окружала его заботой и любовью, и в тот момент ее не волновало, что с этим мужчиной у нее брак по расчету.

‑ Из каждых, даже самых, на первый взгляд, провальных, немыслимых отношений можно создать крепкую хорошую семью, ‑ говорила она. ‑ Важно лишь желание и готовность каждого что‑ то привнести.

В то время я еще была в таком нежном возрасте, когда верила в сказки и взаимную любовь. И для меня, маленькой девочки, от которой только ушел отец, оказавшийся вовсе не отцом, мамины слова казались ужасными и нереальными. Мне все время казалось, что она меня разыгрывает.

А когда ушел мой папа, который и не родной мне вовсе, я как будто выросла. Не знаю, мне тогда лет шесть‑ семь было, и я всего не помню, но в один день я почти перестала верить людям. Просто так. Мой тогдашний отчим, с которым у меня, несмотря на все обиды, остались дружественные и почти родственные отношения, ушел к своей любовнице, с которой жил пять лет в гражданском браке. Он просто так, в один прекрасный день пришел к моему деду и сказал, что не собирается с нами жить. Что у него есть семья, женщина, с которой он хочет провести остаток дней. А мы... мы с матерью чужие, хотя ко мне Попов относился, да и сейчас относится с отцовской нежностью и интересуется моими делами. Изредка.

‑ Что, тебе баб мало? ‑ ехидно уточнил дедушка у Попова. Они сидели в уютном кабинете в нашем доме и раскуривали кубинские сигары, которые привезли деду в подарок. Эта территория была чисто мужской, и мама никогда не заходила в эту часть дома. А мне вечно не сиделось, и я взяла моду устраиваться под дверью и подслушивать. Как и в тот день. ‑ Хочешь с этой своей жить ‑ да ради бога, кто тебе запрещает? Зачем тебе развод?

‑ Я устал, Василий Игнатович, ‑ вздохнул тогда еще мой папа. ‑ Я устал жить на две семьи. Я хочу свою семью, единственную. Своих детей, свою жену, свой дом, в конце концов.

‑ У тебя все это есть. И будет еще больше. Твоя карьера процветает, бизнес процветает. А эту... Машу свою ты ведь содержишь на мои деньги.

В голосе отца прорезались гневные нотки.

‑ Я и без ваших чертовых денег и поддержки обходился. И начинал без них! И уж как‑ нибудь смогу содержать свою семью.

‑ Когда это было? ‑ холодно возразил дед. ‑ И кем ты был тогда? А сейчас ты зять Сколова! Ты сам из себя ничего не представляешь, сопляк! Если бы не мои деньги, ты бы давно валялся под забором с простреленной башкой! Тварь неблагодарная!

‑ Вы мне угрожаете?

‑ Предупреждаю.

‑ Что вы от меня хотите? ‑ устало выдохнул отец. Хотя маленькая я уже не знала, как называть этого человека, и только испуганно затаив дыхание, продолжала прислушиваться к странному разговору. ‑ Вы все равно ничего не потеряете, если я выйду из дела. Все договоренности останутся в силе. Оля... Василий Игнатович, вы лучше меня знаете, что ей все равно, останусь я или нет. Мы давно не живем вместе, и я все свободное время провожу с Марией.

‑ Она что, залетела?

‑ Нет, но мы хотим детей. Потом.

‑ А о Наташке ты не подумал? ‑ лукаво спросил дед, и казалось, что он произнес этот вопрос со скрытой издевкой и иронией. Но никак не с заботой или нежными чувствами. ‑ Девка же мелкая еще. Что ты с ней делать будешь?

Последовала тишина, и мой отец молчал. Долго. Я только слышала, как звякнули бокалы пару раз, и все.

‑ Я... ‑ папа нерешительно замялся. ‑ Я привязался к девочке за все эти годы. Она очень хорошая, умненькая, и я надеюсь, что со временем, когда все уляжется... С девочкой, если она захочет, я и дальше буду общаться. Но поймите меня, Василий Игнатович, я хочу своих детей.

Вот так, в один момент мой папа оказался для меня чужим человеком. Но просто так они с матерью не разошлись ‑ было много криков, скандалов, битой посуды, слез. Била посуду и плакала мама, Попов же молчал и начинал орать только тогда, когда мама начинала нелестно отзываться о его будущей жене. Я была маленькой девочкой и многого не понимала, и, наверное, хорошо, что не понимала. Но я видела, как виновато отворачивается " папа", стоит ему поймать мой взгляд, как мама начинает отворачиваться, чтобы я не видела ее заплаканных глаз, наполненных виной за то, что она так и не смогла построить и дать мне настоящую семью.

Так продолжалось полгода, и мама уже рада бы дать развод, но упирался дед, а дедушка умел быть убедительным, когда это нужно. Я случайно подслушала разговор Попова по телефону с какой‑ то женщиной. Беременной. Я ясно поняла, что у них будет маленький. Голос теперь уже не отца был уставшим, вымотанным, но все равно счастливым. Но когда он положил трубку и вышел к нам с мамой, его настроение резко изменилось.

Возможно, я и была маленькой, но далеко не глупой. Я решила пойти к одному‑ единственному человеку, который мог мне помочь.

‑ Дед, ты занят?

Я попросила водителя привезти меня в дом бабушки и дедушки. Они жили неподалеку, но меня постоянно к ним сопровождала толпа огромных молчаливых дядей. Как говорила мама, время такое, а они очень волнуются. Но скоро все наладится.

Дед оторвался от компьютера и кинул на меня скользящий взгляд поверх монитора.

‑ Привет, ленточка. Не занят. Чего ты хотела?

Я всегда улыбалась, когда дедушка меня так называл. И неслучайно ‑ в три года меня отдали на художественную гимнастику, и моим любимым упражнением было упражнение с лентой. И деду оно очень нравилось.

‑ Поговорить. Можно?

Дед кивнул, и я ласточкой залетела в кабинет, запрыгивая к нему на колени.

‑ Деда, а правда, что мама и папа больше не хотят жить в одном доме?

Дедушка пристально посмотрел мне в лицо.

‑ Да.

‑ Совсем?

‑ Совсем.

‑ У него скоро будет свой ребенок.

Дед нехорошо, по‑ темному усмехнулся.

‑ Даже не сомневался.

Я подняла голову, заглядывая в светло‑ серые глаза.

‑ Почему он тогда не уйдет?

‑ Эх, Наташ, ‑ дед печально вздохнул и обнял меня покрепче, прижимая к груди, ‑ ты не поймешь. Взрослым иногда приходится делать то, что они не хотят. Так бывает, потому что мы выросли и у нас есть множество обязанностей. Перед всеми. У твоего... папы они тоже есть. Перед тобой, перед твоей мамой...

‑ Я хочу, чтобы он ушел.

Наверное, тогда моя фраза показалась жутковатой, потому что дед немного побледнел и жестко обхватил мой подборок двумя пальцами, заставив неудобно откинуть голову. Маленькая девочка без каких‑ либо эмоций, совершенно отстраненно просит убрать из ее жизни человека, которого считала отцом. Ни единой эмоции ни в голосе, ни на лице.

‑ Ты правда хочешь, чтобы он с вами больше не жил?

Я еле заметно кивнула.

‑ Да.

Не знаю почему, но дед расслабился и заулыбался.

‑ Ну что ж... если ленточка хочет, значит, уйдет.

Тогда я мысленно почти поклонялась дедушке, прекратившему окружающий меня кошмар и лицемерие. Не было больше ни скандалов, ни заплаканной мамы, а Попов ушел ночью, когда я спала, так что и прощаться не пришлось. Да, я была благодарна деду, думала, что он сделал это ради меня, ради любимой внучки. Кто же знал, что у него к моменту нашего разговора появились другие планы, в которых Попов уже роли не играл. А я? Я всего лишь подвернулась под руку.

Буквально через год дедушка привел в наш дом нового мужчину. Нового маминого мужа. Все прошло с огромным официозом и так... картинно, что ли. Он пришел с букетом цветом и огромным белым медведем. Сказал пару дежурных комплиментов маме, а после повез ее в ресторан. Я в ту ночь ночевала у бабушки с дедушкой, а домой вообще вернулась только через неделю.

Второго маминого мужа, вернее, третьего, если считать моего родного отца, я не любила. Даже не так ‑ мы были с ним настолько безразличны друг другу, что никогда не сталкивались. Как незнакомые люди говорили друг другу " доброе утро", потом ехали по своим делам... и все. В то время я сильно увлеклась спортом, проводя все свободное время или на тренировках, или с Аленой, поэтому момента ухода его из семьи даже не заметила. И ничего не почувствовала. Хотя нет, почувствовала ‑ ярость и ненависть. К деду. Который раз за разом разрывал и сшивал заново мою мать, превращая ее душу в лоскуты. Он превратил ее в бессловесную, безвольную куклу... Я ненавидела его. А потом возненавидела еще больше.

Хотя и с дедом у меня сложились странные отношения. Я его боялась, презирала и восхищалась им, чего греха таить. Он всегда был сложным, расчетливым человеком, ставившим интересы семьи выше интересов одного человека. Слишком властный, слишком самоуверенный, но эта самоуверенность всегда окупалась и выигрывала, он одним лишь своим присутствием мог заставить человека чувствовать себя слабым и беспомощным.

Я втайне восторгалась его способности ставить весь мир на колени. Я не умела так ‑ хладнокровно манипулировать людьми и переставлять их, словно пешки на доске. И я завидовала. Тому, что не могу заставить ЕГО играть по СВОИМ правилам. У меня не хватало ни знаний, ни сил, ни силы воли. Где я, а где дед... И я его ненавидела. За каждую мамину морщинку и слезинку, за каждый скандал в моей семье, за потухший огонек в глазах матери. Но я скрывала это, и, как я думала, очень успешно.

Бред. Скрыть что‑ то от человека, обведшего вокруг пальца все госслужбы при СССР? Конечно, он знал о разрывающих меня чувствах, и они его... забавляли. Смешили. И дед восхищался.

Нет, он меня любил. В детстве читал сказки, покупал конфеты и даже ездил со мной по врачам, когда на одной из тренировок я сильно потянула связки. Волновался, нервничал, орал на всех, чтобы пошевеливались. Но он любил меня... снисходительно, как бы свысока. Как любимую собаку. Самую любимую в своей жизни, но собаку.

Ты сделаешь для нее все ‑ лучшая еда, внимание. Лучшая жизнь. Ты будешь уделять ей время, ездить рыбачить и купать ее. Выгуливать. Но она все равно останется собакой. И даже если с ней что‑ то случится, например, она попадет под машину и не сможет ходить или же просто умрет, ты будешь горевать. Долго. Сильно. Ностальгически вспоминая ее спустя много лет. И возможно, ты никогда больше не заведешь себе собаку, потому что будешь помнить о той, единственной и любимой. Но собаке. Не равной тебе. Бессловесной, почти неразумной твари.

Чем старше я становилась, тем чаще и неотступнее меня преследовало это сравнение. Мне противно становилось, но картина вырезалась в памяти. Дед любил и меня, и свою дочь, я ничего не хочу сказать. Разница? Дедушка понимал, что мама обычная болонка, которая дальше лая не пойдет, а я... мне же доставалась роль ротвейлера, наверное. Я, определенно, была интересней.

Первый самый крупный конфликт у меня с ним состоялся, когда на горизонте нарисовался Манченко. Мы с ним невзлюбили друг друга с первого взгляда. Не знаю, есть любовь с первого взгляда, а вот неприязнь ‑ точно есть. Меня тошнило, стоило мне взглянуть на этого разжиревшего волосатого урода. Мутило. И стоило представить, что он будет лапать мою мать, мне хотелось задушить деда голыми руками.

‑ Зачем он тебе?

Я без приглашения ворвалась в дедушкин кабинет и нагло плюхнулась на стул, закидывая ноги на стол. Я знала, что дедушке это не понравится, но не позлить его не могла. Жилка на морщинистом седом виске дрогнула, и я увидела, как дед часто задышал.

‑ Что это такое? ‑ яростно кивнул он на мои закинутые ноги. ‑ Я тебя спрашиваю.

Я с преувеличенным интересом осмотрела серебристые босоножки с тонкими высокими шпильками. Да уж, такие босоножки девушки моего возраста не носят, но мне было плевать, вот честно. И плевать даже на то, что люди, видя обутую подобным образом меня, думают, что я, мягко выражаясь, девушка легкого поведения.

‑ Это? Босоножки от Вайтцмана. Нравится?

‑ Убери ноги со стола.

‑ А то что? ‑ я изогнула бровь, бросая вызов.

‑ Выкину отсюда, ‑ дед же, напротив, выглядел невозмутимым и собранным. Не то что я.

‑ Сам?

‑ Скажу охране.

Я поубавила гонор и опустила ноги на пол. Если я хотела чего‑ то от него добиться, то мне нужно вести себя менее вызывающе и нагло. Но куда деть желание орать от беспомощности?

‑ Я поговорить хотела.

Дед хмыкнул.

‑ Ленточка, я уже понял. Дальше что? Давай скорее, а то у меня дел невпроворот.

Меня раздражало такое обращение. Я сжала челюсти и пару раз выдохнула, гася всю ярость.

‑ Зачем тебе этот Манченко?

‑ Хм, ‑ дед лениво раскладывал бумаги, не отводя от меня глаз, ‑ а раньше бы ты по‑ другому спросила. Забавно, даже твоя мать спросила по‑ другому.

‑ Мне без разницы, как спросила мать. Я спросила, зачем он тебе нужен?

‑ Скажем так, мне выгодно, чтобы его возможно и капиталы влились в мой бизнес, ‑ каждое слово подобрано практически с хирургической точностью. ‑ Он умный и предприимчивый человек.

Я презрительно скривилась, от волнения сжимая ручки сумочки.

‑ У него всего лишь сеть продуктовых магазинов. Зачем тебе это? Слишком мелко.

У деда от изумления и удивления приподнялись обе седые брови. И он окинул меня взглядом с головы до ног. По‑ другому.

‑ А ты откуда знаешь?

‑ Откуда надо.

‑ Ну что ж... какой вопрос, такой ответ, ленточка. Это выгодно. Это хорошее вложение денег. А Манченко ‑ умный хваткий мужик. Я удовлетворил твое любопытство?

Я скрипнула зубами и нечаянно прикусила язык. Больно. Но куда больнее смотреть на пустое, какое‑ то мертвое лицо деда, как бы мимоходом меняющего нам с матерью жизнь.

‑ Почему нельзя найти кого‑ то другого? ‑ с отвращением к самой себе выплюнула я. ‑ Не Манченко. Есть много других...

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 272829 30 31 32 Следующая ⇒