Дитя примирения 8 страница

Джо продолжал молиться:

«Господь, только бы ее машина не испортилась. Отец, не позволь ей заглохнуть где-нибудь в пустыне. Иисус, пусть Дина чувствует Твое присутствие. Сохрани ее! »

— Она в Рено. Чувствовалось, что очень устала. Сказала, что завтра к полудню доберется до дома. Обещала позвонить, как только приедет.

— Как только будут новости, дай мне знать!

Последовала пауза.

— А как там Этан?

Джо мрачно уставился на стену.

— Его презентация прошла на ура...

***

На следующий день, около двух часов пополудни Дина остановила машину перед домом на Океанской авеню. Она не спала всю ночь и выехала из Рено в семь утра. Останавливалась всего дважды: заправила машину в Сакраменто и перекусила в закусочной в Вэкавилле.

Измученная, она отперла дверь и вошла. В это время дня ее родители редко бывали дома. Папа работал в своем офисе в центре города; мама, видимо, пошла за покупками, или разбирала одежду для нуждающихся в церкви, или навещала кого-нибудь из прихожан, прикованных к постели.

«Теперь, когда ты уехала и стала самостоятельной, мне незачем бездельничать дома», — сказала мать, когда Дина в последний раз приезжала на каникулы.

Поставив чемоданы, Дина подняла трубку телефона и набрала номер. Она считала звонки на другом конце провода. Один, два, три, четыре... Включился автоответчик.

— Привет, это Джанет. Извините, но я не могу сейчас подойти к телефону. После сигнала оставьте ваше сообщение и номер телефона, я перезвоню вам, как только смогу. Пока!

— Я дома, Джанет. Все в порядке. Спасибо.

Положив трубку, она подхватила чемоданы и пошла к лестнице.

Комната Дины была в точности такой, как она ее оставила. Кровать застлана покрывалом с узором из подсолнухов, на нем белые с желтым подушки, украшенные кружевами. Окна завешены белыми шторами, на стуле у окна — светло- зеленая подушка. На высокой белой полке — целый зоопарк мягких зверушек, которых она начала собирать еще маленькой девочкой; книжные полки заполнены детской классикой и статуэтками из серии «Драгоценные мгновения», которые папа с мамой дарили Дине на каждый день рождения и каждое Рождество. Фотография Дины с Этаном на берегу озера Мичиган занимала почетное место на белом трюмо. Сфотографировал их Джо на следующий день после того, Как Этан сделал ей предложение. Наверное, он же увеличил снимок и послал его Дининым родителям.

Бросив чемоданы, Дина взяла в руки узорчатую медную рамку. Этан на снимке обнимал Дину за плечи; он улыбался и выглядел гордым, уверенным в себе и счастливым. Вся история их отношений пронеслась перед ней, как кинолента, прокрученная в ускоренном темпе. Мужчина ее мечты. Ее рыцарь в сияющих доспехах. Вспомнив, как выглядел Этан, когда она видела его в последний раз, Дина закрыла глаза. В тот раз он потерял самообладание, она увидела в его глазах обиду и гнев. Увидела и еще кое-что, что разбило ее сердце — облегчение...

«Господь, Господь, что же Ты со мной сделал?! »

«Я РАЗБИЛ, ЧТОБЫ ИСЦЕЛИТЬ».

«Неужто Ты и в самом деле так деспотичен и жесток?! Причиняешь раны, а потом исцеляешь? Зачем? Почему? »

Открыв глаза, Дина снова взглянула на улыбающегося Этана; его рука крепко сжимала ее плечи, как будто Дина была трофеем, который достался ему в схватке. Казалось, что он над ней насмехается. Так же, как Бог насмехается над ней...

«Я-то думала, Ты меня любишь.,. Какая глупость! »

Перевернув рамку, Дина отжала металлические держатели, вынула фотографию и бросила пустую рамку на кровать. Потом, глядя на лицо Этана, медленно разорвала снимок пополам, затем на четвертушки, на восьмушки... Пройдя в ванную, Дина бросила обрывки в унитаз и спустила воду. Потом шумно выдохнула, как будто удерживала дыхание целый месяц. Теперь все, конец. Эту часть своей биографии она может считать завершенной...

Дина вернулась в спальню и стала распаковывать чемоданы.

Уже несколько месяцев Ханну Кэрри преследовало чувство, что с ее дочерью что-то не в порядке. Начиная с января, она непрестанно молилась за Дину. Это началось как-то ночью, когда она неожиданно проснулась. Сна в ту ночь Ханна не видела; если ей что-то и снилось, то она этого не помнила. Просто в тот момент она знала, что произошло что-то ужасное. Ханна позвонила дочери на следующий день, но Джанет заверила ее, что с Диной все в порядке. Ей все же удалось несколько раз за последние несколько месяцев поговорить с Диной, и эти разговоры только еще больше уверили Ханну в том, что обе девушки ей лгали.

Теперь она знала, что ее предчувствия имели основание. Маленькая синяя «тойота» Дины с наклейкой КНЖ на заднем стекле была припаркована у дома, а до весенних каникул оставалась еще целая неделя...

— Дина! — позвала Ханна, войдя из гаража в дом. Бросив на стол сумку, она прошла через арку в гостиную. — Дина!

— Мама!

Подняв голову, Ханна увидела, как дочь бежит по коридору и вниз по ступенькам.

— Моя малышка! — воскликнула она, исполнившись радости при виде своей дочери. Смеясь, Ханна распахнула объятия, и Дина бросилась ей на шею — так же, как она делала это еще маленькой девочкой. «Спасибо Тебе, Господи! Благодарю Тебя, Боже! »

— О, мама! — Дина крепко прижалась к матери. Маленькая Дина всегда прижималась к матери, когда ее обижали. — Мне пришлось приехать домой. Так получилось. Я очень скучала по тебе и папе.

— Мы тоже очень по тебе скучали, — сказала Ханна, плача от счастья. Она отбросила с лица дочери светлые локоны. Ей не доставало общения с Диной намного больше, чем она могла это выразить. Позволить Дине уехать из дома оказалось самым трудным решением за всю ее жизнь. В тот день, когда они с Дугласом отправили дочь самолетом в Чикаго, ей казалось, что разлуку невозможно пережить.

Она проплакала всю дорогу из аэропорта домой.

— Ханна, ты отдала ее Господу еще до того, как она родилась, — напомнил ей муж. — Не кажется ли тебе, что ты можешь доверить ее Богу сейчас, когда Дина стала взрослой девушкой?!

— Я гак беспокоилась о тебе, сладкая моя! — Отодвинув Дину от себя, мать вгляделась в ее лицо. — Ты вернулась на неделю раньше, чем мы тебя ждали, — и на машине. Мы собирались послать тебе денег, чтобы ты могла прилететь самолетом.

— Может, сядем, мама?

И опять нахлынуло это чувство, Ханна не могла от него избавиться. Ее наполнял необъяснимый ужас.

— Ты ела, дочка? Пойдем на кухню, я что-нибудь тебе приготовлю!

— Да я не очень голодна.

— Тогда стакан молока. Я вчера испекла печенье!

«Толлхаус» — Динино любимое. Сам процесс приготовления был для Ханны своего рода терапией. Найти какое-нибудь занятие, чтобы убить время в ожидании того момента, когда дочь вернется домой. И вот теперь Дина дома, а беспокойство не проходит — напротив, возрастает.

Дина вяло улыбнулась.

— О’кей, — сказала она. Согласилась не потому, что голодна, а чтобы успокоить мать, — почувствовала Ханна.

Она достала печенье из керамической посудины и разложила его на красивой фарфоровой тарелке. Налила в высокий стакан молока и поставила все на столик в нише у окна, выходящего на улицу.

— Как хорошо, что ты снова дома, — сказала Ханна, возвращаясь к шкафу за банкой ароматизированного кофе. Она наполнила кофейную чашку водой, поставила ее в микроволновку, набрала цифры и запустила печь. Оглянувшись, увидела, что Дина играет с печеньем.

— Мы считали дни до твоего приезда.

Ханна заметила темные круги под голубыми глазами, бледную кожу. Волосы свалялись, как будто дочь давно не мыла голову. Лицо осунулось, у губ залегли складки...

«Боже, что случилось с моей малышкой?! »

— Папа в Лос-Анджелесе, приедет только завтра вечером, — продолжала Ханна, насыпая растворимый кофе в чашку с горячей водой. — Теперь он ездит туда раз в месяц.

Она взяла чашку с кофе и села за стол рядом с дочерью. Пока Ханна смотрела, как Дина ест печенье, она заметила еще кое-что.

Сердце замерло, она обхватила руками чашку, пытаясь успокоиться. У Дины слегка подрагивала нижняя губа; Ханна боролась со слезами сочувствия.

— Можешь рассказать мне, дочка... Можешь рассказать мне все!

— Мне так тяжело...

Да, жизнь тяжела... Она плющит. Разбивает сердце. Ханна видела, как больно ее дочери, в уме уже представал сценарий ужасных происшествий.

«Иисус, мне казалось, что все идет так гладко. Я думала, что ее жизнь складывается, как чудесная мозаика — все во славу Твою... »

— Это касается Этана, не так ли?

— И его тоже, — всхлипнула Дина.

Ханна достала из рукава свитера платок. Еще когда Дина была ребенком, у Ханны появилась привычка прятать платок в карман, в рукав или за пояс. Дуглас всегда над этим потешался. Но от старых привычек трудно избавиться!

— Спасибо! — пробурчала Дина, осторожно сморкаясь и пытаясь в то же время улыбнуться.

— Помолвка расторгнута, мам!

— Я догадалась, — тихо сказала Ханна. — Нет кольца.

— Я вернула его Этану.

Слава Богу, что не наоборот. Ханна всегда молилась, чтобы ее дочь не пережила чувства отверженности.

— У тебя, наверное, были веские причины?

Может, тут замешана другая девушка? Или непомерные амбиции Этана? Дуглас это в нем заметил. «Да, он пламенный верующий, но такое пламя иногда может спалить церковь», — сказал как-то ее муж.

— Нет, мам, я просто... Просто я больше ему не доверяю.

Внутри у Ханны все напряглось.

— Он пытался что-то сделать с тобой?

Дина подняла на нее глаза.

— Нет, мама.

Ханна поняла, что перегибает палку; она опустила голову и уставилась в чашку с черным кофе.

— Прости. Конечно, он не стал бы так поступать.

В голове роились вопросы, перебивая один другой; вместе с ними поднимался гнев. Не на Дину — это, конечно, Этан что-то сделал с их дочерью! Дина еще прошлым летом была по уши влюблена в него. Зачем бы ей разрывать помолвку?

— Я не знаю, как тебе это сказать...

Ханна потянулась через столик, взяла дочь за руку; внутри, как свернувшаяся кольцами змея, затаился страх.

— Я люблю тебя, дорогая. И что бы ты мне сейчас не сказала, не может это разрушить. Ничего не может.

Рука Дины сжала ее руку, как будто от этого прикосновения зависела ее жизнь.

— Это случилось в январе, — начала медленно говорить Дина. — Я только что закончила работу в Стэнтон Мэйнор хаус. Моя машина была в ремонте, так что я пошла пешком к автобусной остановке. Потом машина... белая машина с массачусетскими номерами остановилась рядом...

Ханна слушала; ее сердце билось все быстрее, пока Дина продолжала рассказ. По щекам текли слезы. «О, Боже, где же Ты был?! Где был Ты, когда это все происходило?! » Пальцы Дины все сильнее сжимали ее руку — как будто она боялась, что мать отстранится от нее. Дина закончила рассказ об осмотре в госпитале и о допросе в полиции и остановилась.

Ханна чувствовала, как дочь дрожит.

— Я люблю тебя, — тихо сказала она. — Я очень тебя люблю. Мне так жаль, что с тобой случилось такое...

Дина взглянула матери в лицо. Она видела, что Ханна поражена ее рассказом; видела слезы на щеках и сострадание в ее глазах. Теперь ей легче было говорить.

— У нас с Этаном начались проблемы. Он не мог воспринимать меня такой же, как раньше, мам. Во всяком случае, сначала. Джо ему очень помогал, много беседовал с Этаном

о его чувствах... И со мной тоже...

— Джо?

— Джо Гильерно. Сосед Этана по комнате. Он из Лос- Анджелеса. Джо — полная противоположность Этану, — во всем. Темные волосы и глаза, темное прошлое. Он пришел к Господу уже почти взрослым. Рассказывал, как кто-то затащил его в миссию «Победа», и с тех пор он уже не мог жить по-прежнему. Если бы не Джо, я бы... — Дина потрясла головой, вспомнив, как близка была к тому, чтобы свести счеты с жизнью.

«Уж не Джо ли стал причиной того, что Дина разорвала помолвку с Этаном? » — подумала Ханна.

— Но Джо не мог всего исправить, — Дина медленно выдохнула. — Я беременна, мама!

— О, Боже! — Ханна закрыла глаза, ее как будто ударили. — О нет!

— Этана вызвали к декану, потому что он стал хуже учиться. Он так сердился на меня, на то, что я собираюсь делать с этим ребенком... Этан рассказал все декану, а декан вызвал меня. Меня поставили перед выбором. Я не могла принять ни одно из их предложений, мам. Просто не могла. Я понимала их точку зрения. И Этана понимала, но это мне не очень то помогало. После разговора с деканом я вернула Этану кольцо и ушла из колледжа.

— Ты оставила колледж?! — В глазах Дины Ханна увидела, какой ценой далось дочери это решение. Еще одна разбитая мечта...

— Мне пришлось, мам. Я не могла там оставаться.

— Но, доченька, теперь за это не побивают камнями!

— Еще как побивают... «Просто теперь осужденных не убивают, а оставляют медленно умирать от ран... »

Ханна схватила Дину за обе руки.

— Мы пройдем через это, дочка! Твой папа и я — мы очень, очень любим тебя. Мы тебе поможем!

Тут Дина разрыдалась. Она всхлипывала глубоко и с облегчением. Она услышала скрип стула и почувствовала, как ее сжимают крепкие материнские объятия. Мать плакала вместе с ней; она обнимала, гладила ее, снова и снова говорила Дине, что все будет хорошо. Все обойдется — теперь Дина дома, в безопасности, они о ней позаботятся.

Долгие дни путешествия, наконец, сказались. Стресс, который заставлял ее двигаться все это время, растворился в тепле материнских объятий. Дина погрузилась в них, благодарная за то, что освободилась от своего бремени, что теперь под этот тяжелый груз подставила плечо и мама.

— Ну все, расслабься, — через некоторое время сказала Ханна. — Давай теперь под горячий душ, я пока приготовлю чего-нибудь поесть, а потом — в постель, и сии, сколько захочешь...

Все время, пока они занимались этими делами, Ханна старалась усмирить бешеное биение сердца, удержать рвущийся из сердца крик, заткнуть жерло вулкана, готовое взорваться и выпустить лаву, которая сметет все на своем пути.

Когда Ханна, наконец, уложила Дину в постель и подоткнула ей одеяло, она пошла в свой кабинет и встала на колени.

«О Боже! Боже небесный, почему Ты до сих пор так ненавидишь меня?! Неужели Ты никогда не простишь мне того, что я сделала?! »

— Она доехала, Джо! Дина оставила сообщение на автоответчике. Приехала домой где-то в половине второго.

***

Ханна плакала. О себе. И о ней — о своей девочке — ребенке примирения...

«Спасибо Тебе, Иисус! » — Ну и как она?

— Очень устала.

Улыбаясь, Джо откинулся в своем потертом кресле, купленном на распродаже, и пристроил трубку, прижав ее к уху плечом.

— Ну, наконец-то, теперь я спокоен!

— Я тоже. Я ужасно за нее переживала. Как там Этан?

— Тянет потихоньку. Кажется, до него только сейчас начинает доходить, что в самом деле произошло. Вчера ронял слезы в кружку с пивом.

— Я не знала, что он пьет пиво.

— Безалкогольное.

Джанет рассмеялась.

— Как ты думаешь, он позвонит ей?

Джо откинул голову на спинку кресла.

— Мне кажется, да.

— Есть ручка и бумага? Продиктую тебе номер Дины — вдруг понадобится Этану...

Джо встал и направился к своему столу. Пошарив на нем, нашел ручку и лист линованной бумаги.

— О’кей, валяй!

Джанет продиктовала номер Дины и заставила Джо его повторить.

— Ты запомнил с первого раза! Из тебя вышел бы отличный секретарь, Джо. — Она рассмеялась, потом хитро добавила: — Передай привет, когда будешь с ней говорить, ладно? Скажи, что я тоже ее люблю.

— Паршивка! Я позвоню через пару дней, когда она отдохнёт и устроится.

— Хочешь уступить Этану право поговорить первым, не так ли?

— У тебя вечерняя лекция, - безрадостно хмыкнул Джо. — Давай, вали, а то опоздаешь! — Он дал отбой и положил телефон на стол.

Джо переписал номер телефона на чистый лист бумаги, внизу прибавил: «Дина добралась до дома нормально. Приехала сегодня, около половины второго». Потом прикрепил листок магнитом к холодильнику. С облегчением прошептал молитву благодарения. По привычке взъерошил пятерней непослушные волосы, решил принять душ, долго стоял под горячей струей. Швырнул полотенце в пластиковый ящик для стирки, вернулся в спальню, повалился на двуспальный матрац и с головой укрылся одеялом.

Первый раз за всю неделю Джо Гильерно спал глубоко и спокойно...

***

Ханна сидела в темной гостиной. Дина все еще спала в своей комнате наверху; она спала уже двенадцать часов. Ханна же, напротив, всю ночь не сомкнула глаз.

Ей казалось, что она наплакалась на всю оставшуюся жизнь, когда ей было девятнадцать. Теперь Ханна поняла, что даже не представляла себе, что такое настоящее горе. Она тогда не знала, каким глубоким оно может быть, как долго длиться; а о последствиях Ханна не могла даже подозревать.

Иногда, читая Библию, она завидовала израильтянам. Они могли облечься во вретище и посыпать головы пеплом. Они могли стенать и рыдать. Они могли простираться ниц пред Господом Богом.

Она делала это — и не раз — после тех знаменательных для нее событий. Она лежала ничком на полу пресвитерианской церкви, в которой ее вырастили, прося Бога о прощении, вымаливая у Него другое дитя взамен того, которого она принесла в жертву. Именно так она видела сейчас свой поступок: жертва страху... Жертва в защиту своей чести... Несуществующей чести. Маска, которую она надела в угоду своим родителям и друзьям...

Но Бог знал. И, кажется, Бог никогда этого не забудет...

«Боже, почему за это должна расплачиваться Дина?! Это мой грех! Я совершила это, я знаю! Боже, неужели Ты думаешь, что я до сих пор этого не поняла?! Ты несправедлив! Дина любит Тебя с тех пор, как смогла произнести Твое имя. Она никогда не оставляла Тебя, как это сделала я! Боже, почему и она должна страдать?! »

Мысли унеслись в прошлое, к трейлеру, припаркованному у мусорной свалки, в заброшенном месте. Она вспомнила все чувства — боль и унижение, страх и стыд. И что сказал ей врач, когда все было кончено.

«Вы немного ошиблись со сроками, прошло больше времени, чем вы предполагали. Хотите взглянуть? »

«Нет! » Единственное, чего ей хотелось тогда — уйти, убежать от этого трейлера, от врача и от того, что она натворила... Как можно дальше... Но даже в таком состоянии у нее появилось какое-то любопытство.

Что он сделал с ребенком, которого выскреб из ее утробы? Что стало с ним?..

Она знала ответ — в своем сердце. И горевала — молча, чтобы никто не знал. Как еще может горевать мать о ребенке, от которого она отказалась?! Она не могла поделиться своим горем с теми, кого любила; они бы все равно ее не поняли — роди она этого ребенка или сделай аборт. Она не могла позволить себе открыто выразить свои чувства — ее бы спросили о причине ее слез... Вся эта история превратилась в черную бездонную дыру, которая грозила затянуть саму Ханну.

Чаще всего ей удавалось забыть. Или заставить себя забыть — с помощью железной воли, в угоду унизительной необходимости. Уж в этом-то она за долгие годы поднаторела...

Теперь застарелая боль всколыхнулась, поднялась из- под спуда похороненных воспоминаний. Неожиданная беременность тогда разрушила ее отношения с Джерри. Он был зол на нее и не хотел верить. Оказалось, что он не был готов жениться, ему надо было окончить колледж. Он не созрел даже для того, чтобы взять ответственность за жену — что уж говорить о ребенке? Ханна может разбираться с этими обстоятельствами, как ей угодно — ему до этого нет дела! В конце концов, это ее проблема — набралась бы смелости, пошла бы к врачу и попросила выписать что-нибудь для предупреждения беременности. Надо было предохраняться! Он то думал, что она так и делает! Нельзя же быть такой глупой! «И нечего теперь, когда вляпалась в неприятности, приходить ко мне и плакать», — говорил ей Джерри. Он устранился — и от проблемы, и от ее жизни...

Деньги на аборт она заняла в студенческой кассе взаимопомощи. Сказала, что ей не хватает на книги и плату за обучение. Ложь. Кругом — ложь. Одна громоздилась на другую, скоро набралась целая гора. Ханна окончила колледж, перебралась в Сан-Франциско, получила хорошую работу, вернула долг. Она встречалась с любым парнем, который приглашал ее на свидание, бурно веселилась на вечеринках, но близко к себе никого не подпускала. Она жила безумной, занятой, заполненной жизнью. Когда возвращалась поздно вечером домой с работы, включала громко телевизор, радио, стереосистему... Если работа не могла заглушить это внутреннее беспокойство, она бралась за живопись или скульптуру. Потом погрузилась в оккультизм. Изучала буддизм, таоизм и религию Нового века, все пробовала на практике. Записалась на курсы кулинарии, йоги, истории музыки и мировой истории. Ходила на спектакли, концерты, лекции и массовые митинги; занялась аэробикой, гимнастикой, бегала трусцой по бульвару, что тянется вдоль всего побережья. Что угодно — только бы заглушить воспоминания... Только бы заставить замолчать этот тихий голос внутри...

Но ничего не помогало. Пока Ханна не встретила Дугласа Кэрри.

Как Дуглас позже признался, он полюбил ее, как только впервые увидел. Это было на Маркет-стрит: Ханна бежала, чтобы успеть на автобус. На следующий день он оставил свою машину в гараже и пошел на ту же автобусную остановку в надежде встретить ее. Ханна пришла; Дуглас поднялся за ней в автобус, сел рядом и завязал разговор. Пять дней он катался с ней на автобусе и прощупывал почву, прежде чем предложил ей встретиться. Конечно же, она согласилась — почему бы и нет? Позже они хохотали при воспоминании о том, как Дугласу пришлось сойти через две остановки и ловить такси, чтобы добраться до своего гаража и взять машину.

Понравился он ей с самого начала. После трех свиданий Ханна в него влюбилась. Он хорошо целовался и пробудил в ней огонь, который, как она думала, уже никогда не загорится. Он умело делал все, за что бы ни брался. Он обращался с жизнью, как футболист обращается с соперником: обводил ее, а если не удавалось — боролся с ней. Дуглас могучий. Дуглас — ее спаситель. Дуглас — человек тихих вод (кажется, именно это означало его имя? ). Так кстати! А тихие воды глубоки — сначала она в них чуть не потонула...

Когда они потеряли первого ребенка, их, казалось бы, крепко сплетенные, живые отношения начали расшатываться. В приступе слабости и горя она открылась Дугласу, рассказала ему о другом ребенке — ребенке Джерри. Дуглас обнял ее и рыдал вместе с ней; она думала — он ее понял. Он действительно понял — разумом. Но сердце его преследовала мысль о ее отношениях с другим мужчиной. Ее отчаяние напоминало ему о том, что Ханна любила кого-то еще; любила настолько, что позволила отношениям зайти так Далеко. А вдруг она любила того больше, чем его, Дугласа? А что, если она его и сейчас еще любит?!

Дуглас боролся с этими мыслями. Он тщательно все осмысливал, ища причины, оправдывая и прощая. Однако Упражнения в логике почему-то не могли изгнать чувство боли и ощущение, что ему изменили. Дуглас признавался

Ханне, что понимает — такое состояние неразумно. По крайней мере, в сегодняшнем мире, где все можно, где никто не может отличить черного от белого, правильного от неправильного. Но он ничего не мог с этим поделать, как будто снова и снова раздирал едва начавшую заживать рану. В ее жизни был кто-то еще — и этот человек лишил ее не только девственности, но и способности доверять людям! И бедный Дуглас довольствуется тем, что осталось... Конечно, он простил Ханну! Бессчетное число раз! По крайней мере, так он ей говорил. Но скоро она перестала в это верить. Прощение означает забвение, не так ли? Но она снова видела мучение в его глазах, и чудище снова поселялось в их гостиной. Даже когда они притворялись, что его там нет, — оно молча растлевало, разрушало, разлагало их жизнь...

Парадоксально, но Дуглас ненавидел Джерри. Даже сказал как-то Ханне, что хотел бы найти этого подонка и вытрясти из него душу за то, что он с ней сделал. Ему даже не приходило на ум, что если бы все было по-другому, если бы Джерри повел себя иначе, Ханна никогда не встретила бы его в автобусе и не вышла за него замуж.

Но, может быть, и это было частью плана? Или просто она так думала в растерянности, боли и самоосуждении. Может быть, Дугласу хотелось, чтобы все было по-другому, — тогда бы ему не пришлось страдать вместе с ней за то, что произошло еще до знакомства с ним.

Это преследовало Ханну и мучило ее.

Когда они потеряли второго ребенка, Ханна с Дугласом пошли в церковь. Это был шаг отчаяния. «Мы испробовали все остальное, теперь надо испытать Бога», — сказал он утром, выводя из гаража машину. По дороге домой Дуглас сказал, что знает, чего не хватает в их браке, — Иисуса! Именно Он нужен им, чтобы все исправить. Они стали регулярно посещать церковь. Потом записались в библейскую школу, стали ходить на репетиции хора. Их отношения восстановились, однако старые привидения не уходили. Они оккупировали их дом и их жизнь.

Но скоро для Дугласа все изменилось. После одной личной встречи с пастором он перестал упоминать о Джерри и потерянном ребенке. Даже когда Ханна заговаривала об этом, Дуглас обходил эту тему. «Все это в прошлом и забыто, Ханна. То, что случилось тогда, не имеет никакого отношения ни к тебе, ни ко мне. Я люблю тебя. Только это имеет значение».

Эти слова должны были утешить ее, но не утешили. Для нее история все еще не закончилась. Отбросив, наконец, стыд, и набравшись смелости задавать вопросы, она выяснила у врача, что аборты в некоторых случаях имеют серьезные последствия для поздней беременности. Врач еще объяснил ей, что препараты, которые ей прописал их семейный доктор и которые она принимала в течение семи лет, также сократили ее шансы зачать и нормально выносить ребенка. Ему пришлось рассказать Ханне, что таблетки для предупреждения беременности, которые она использовала, не предупреждают, а по сути прерывают беременность на ранней стадии.

Теперь она поняла... Бог ненавидит ее за то, что она сделала.

«Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе Его: глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями».

Разве она не совершила все эти грехи?! Она была слишком горда, чтобы просить о помощи. Она сама искала выход — любой выход; так она солгала, чтобы получить деньги на аборт; она принесла в жертву невинного — своего нерожденного ребенка. И с тех пор она лгала, лгала себе и другим... Ханна вспоминала, как бессчетное число раз в разговорах с коллегами она заявляла, что женщина имеет право на аборт — в то время, как все внутри нее кричало против. Но ей приходилось подстраиваться под конъюнктуру. В те дни это было очень важно. В глазах этого мира она была проницательна, красноречива и терпима. Но она сеяла семена разрушения в свою жизнь...

Зачем она делала это? Чтобы скрыть свой позор? Чтобы притвориться, что прошлое не может ее настичь? Или чтобы избежать осуждения?

И чего она достигла? Ее все равно мучили стыд, боль и осуждение. Она могла придумать себе сотни оправданий (что она и делала), но это не помогало. Ни одно из них не могло исцелить внутренней боли, потому что против нее кричала ее собственная кровь.

«Ты не сможешь убежать от Бога! »

Пророк Иона пытался это сделать, но ушел не далеко...

Это было во всем, всегда с ней, всегда перед глазами. Трубы на стенах святого города. А Ханна стоит вне города и смотрит на камни, которые защищают тех, кто внутри.

Бог наказывает ее. А почему бы и нет?! Она забрала у Него, а теперь Он забирает у нее. И сколько еще надо, пока счет сравняется? Сколько, Господь?!

Меа culpa! Меа culpa! (На латыни «моя вина». — Прим. пер. )

Наконец, в отчаянии она пришла к Господу и посвятила себя Ему. Он может делать с ней все, что захочет. Ханна пообещала Богу — плод ее чрева будет принадлежать Ему. Если Господь подарит ей ребенка, она обещает воспитать его так, чтобы больше всего на свете этот ребенок любил Иисуса.

И родилась Дина! Благословенная Дина, радость ее жизни! Теперь Ханна могла вздохнуть свободно. Она могла преклонять колена и пить живую воду из вечного источника. Теперь, наконец, она могла утолить свою жажду. Слава Богу, она прощена!

По крайней мере, так она думала — до сих пор. Теперь же казалось, что Бог просто терпеливо ждал, чтобы наказать ее еще больнее.

«Если это то, как это должно быть, Господь, да будет так! »

Ханна откинула назад голову и сквозь слезы взглянула на мозаичное стекло. На нем голубь порхал над бушующим морем. «О Господь! Неужели я никогда не получу мира! Лучше бы мне никогда не знать радости искупления, чем вот так ее потерять!... »

Она собиралась идти по этому горестному пути вместе с Диной, ей предстояло пережить всю боль заново. Все, что она видела впереди, — это две женщины из Рамы, плачущие

о своих детях, которых больше нет... (См. Евангелие от Матфея 2: 18. — Прим. ред. )

***

— Пахнет вкусно, — сказал Этан, подвигая стул к окну и усаживаясь за кухонным столиком.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒