Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





ГЕБУРА ХЕЗЕД 2 страница



Разумеется, графа Толстого нельзя назвать ни александрийским платоником, ни современным теософом; и еще меньше ему подходят определения розенкрейцера или алхимика. Но именно то, что по­следние скрывали за специфической фразеологией философов огня, намеренно смешивая космические превращения с духовной алхимией, великий русский мыслитель перенес из царства метафизики в практическую жизнь. То, что Шеллинг определил бы как осознание тождества субъекта и объекта во внутреннем Эго человека; то, что соединяет и отождествляет последнее со вселенской душой (что как раз и является тождеством субъекта и объекта на более высоком уровне или неведомым Божеством), — все это граф Толстой смог соединить, не покидая земного уровня. Он — один из тех немногих избранных, которые начинают с интуиции, чтобы закончить квазивсеведением. То, чего ему удалось до­стичь, — это превращение неблагородных металлов (животной массы) в золото и серебро или философский камень; то есть развитие и проявление высшей сущности человека. Алкахест низшей алхимии — это Всеобщий Дух*, всепроникающий Божественный Дух высшего Посвященного; ибо алхимия была и остается духовной философией в той же степени, что и физиче­ской наукой (что до сих пор известно лишь очень немногим). И тот, кто не знает одного, вряд ли сможет разобраться и в другом. Аристотель не раз говорил об этом своему ученику Александру: «Это вовсе не камень, — говорил он о философском камне, — он есть в каждом человеке, в любом месте и во все времена и называется концом всех философов», так же как Веданта конец всех философий.

В завершение этого очерка о Науке Жизни можно сказать несколько слов о вечной загадке, которую Сфинкс загадывает смертным. Не разгадать предложенную загадку — значит обречь себя на неминуемую смерть, поскольку Сфинкс жизни проглатывает непроницательных, согласных ограничиться одной только «животной» жизнью. Тот, кто живет для себя и только для себя, непременно умрет, как и говорит в лекции высшее «Я» своей низшей, «животной» по­ловине. Эта загадка имеет семь ключей, и граф открывает ее одним из наивысших. Ибо, следуя образному описанию, данному автором книги «Алхимия или герметическая философия»*: «Настоящая тайна — хорошо известная и в то же время совершенно неизвестная каждому человеку; тайна, в которую он должен быть посвящен, или ему придется исчезнуть, как атеисту, — это он сам. Для него приготовлен эликсир жизни; но если человек выпьет его до того, как найдет философский камень, эликсир жизни станет для него эликсиром смерти; только Адепту и Эпопту он дарует истинное бессмертие и открывает истину — такой, какая она есть на самом деле — Aletheia, дыхание Бога, или Жизнь, сознательный разум в человеке».

Это и есть «алкахест, растворяющий все вещи»; и граф Толстой абсолютно точно разгадал эту загадку.

«ЭЗОТЕРИЧЕСКИЙ БУДДИЗМ

 

Как редакторы «Lucifer» любезно приветствуют любые вопросы, касающиеся теософии и смежных с нею дисциплин, так и каждый искренний теософ-ученик приветствовал бы объяснение следующего затруднения:

В своей книге «Эзотерический буддизм» м-р Синнетт утверждает, что души, или духи, проводят довольно долгое время между двумя воплощениями в состоянии своего ро­да покоя или, во всяком случае, в полубессознательном состоянии, в котором постепенно утрачивают свое личностное самоосознание, дабы никакие воспоминания о прошлом воплощении не могли проникнуть в следующее. Но в его же романе «Карма» выведен персонаж — миссис Лейксби, наделенная более чем неординарной способностью: она умела и любила при удобной возможности высвобождать свой дух из телесных оков и переносить его на астральный уровень, где он встречался с духами усопших — умерших друзей «и прочих» — и вел с ними приятные беседы.

Каким же образом можно примирить эти два заявления?

Н. Д.

 

22 октября, 1887.

 

М-р Синнетт, вероятно, ответил бы, что для разъ­яснения этого недоразумения потребовалось бы еще раз воспроизвести все, что он писал в различных своих опубликованных сочинениях об условиях существования в кама-локе и девакхане, а также о высшем и низшем аспектах человеческой сущности. При нор­мальном развитии событий человеческое существо, освободившееся от своего материального тела, пе­реходит через кама-локу в состояние девакхана, где миссис Лейксби уж точно не смогла бы с ним общаться. Но, будучи в кама-локе, она могла, по крайней мере, воображать, что общается с умершими, и, хотя это и не слишком разумно, с удовольствием предаваться этому занятию. Насколько я помню, сам Барон, представленный в «Карме» как человек, знающий в этом плане гораздо больше, нежели миссис Лейксби, невзирая на все ее феноменальные способности, с недоверием относился к ее мнению об астральном уровне и его обитателях. В лучшем случае: если ясновидящий все же устанавливает контакт с развоплощенной душою в кама-локе, то он имеет де­ло с низшей сущностью, остающейся там, несмотря на освобождение от тела. И хотя низшая сущность может показаться хорошо знакомой тем, кто знал ее в земном проявлении, она все равно будет ниже, нежели низшая сущность человека физического, и уж никак не выше, ибо она — эфирная. Это происходит потому, что живущий на земле физический человек все-таки находится в той или иной степени под руководством высшей сущности. Но, как только тело умирает и низшая сущность человека оказывается в кама-локе, высшая сущность уже не нуждается в ее услугах и потому более не проявляет себя в ней.

И наконец, не следует забывать, что роман, даже если он написан оккультистом, это все-таки роман, призванный скорее расширить взгляды и пробудить фантазию читателя, нежели обогатить его точными познаниями в области тех или иных научных доктрин.

 

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

 

Один наш нью-йоркский корреспондент пишет:

 

... Редакторы “Lucifer” окажут неоценимую услугу всем тем, кого привлекает пропагандируемое ими движение, если ответят на следующий вопрос:

Правда ли то, что каждый желающий стать теософом-оккультистом, должен отказаться от своих мирских обязанностей и привязанностей, таких, как семейные узы, любовь к родителям, жене, детям, друзьям и т. д.?

Я задаю этот вопрос по причине дошедших до меня слухов о том, что некоторые теософские публикации да­ют на него утвердительный ответ. Хотелось бы знать, не­ужели это условие sine qua non действительно существует в ваших Правилах? Ведь нечто подобное говорится и в Новом Завете. «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня... » — так сказано в Евангелии от Матфея (X, 37). Неужели Учителя теософии действительно требуют так много?

Ваш соратник в поиске Света,

Л. М. К.

 

Это очень, очень старый вопрос и еще более старое обвинение против теософии, изначально придуманное ее недругами. И мы отвечаем на него решительным нет, добавляя к тому же, что ни одна теософская публикация не повинна в распрост­ранении подобной фальши и клеветы. Ни одному приверженцу теософии и тем более ни одному по­следователю «Учителей теософии» (чела, нашедшему своего Гуру) не будет предложено признание на таких условиях. Желающих много, но «мало избранных». Десятки претендентов были отвергнуты только потому, что они женаты и их священные обязанности направ­лены прежде всего на собственных жен и детей [36]. Ни у кого и никогда не требовалось отречения от собст­венных отца и матери; ибо тот, кто, будучи необходим своим родителям как единственная опора, оставляет их ради утоления жажды знаний и удовлетворения своих эгоистичных устремлений, какими бы возвышенными и искренними они ни были, тот «не достоин» Науки Наук и не может надеяться, что ему «когда-либо удастся приблизиться к святому Учителю ».

Наш корреспондент, очевидно, перепутал теософию с католичеством, а оккультизм — с мертвой буквой библейского текста. Так как только в латинской церкви считается похвальным «оставлять отца и мать, жену и детей» и все обязанности честного человека и гражданина ради того, чтобы стать монахом. И действительно, в Евангелии Св. Луки мы находим страшные слова, вложенные в уста Иисуса Христа: «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником ». (XIV, 26).

А Святой (? ) Иероним пишет в одном из своих сочинений: «Если отец твой ляжет на пороге, и если мать твоя обнажит пред очами твоими грудь, вскормившую тебя, наступи на безжизненное тело твоего отца, наступи на грудь матери твоей и, не увлажнив очи свои слезами, воспари к Господу, зовущему тебя! »

Таким образом, мы можем сказать со всей уверенностью, что наш корреспондент почерпнул сии бессовестные обвинения в адрес теософии и ее Учителей не из теософских публикаций, но скорее из какого-нибудь антихристианского или чересчур догматического «христианского» издания.

Наше общество никогда не было «более католическим, чем Папа». Оно всегда стремилось, в меру своих сил, придерживаться пути, указанного Учителями; и если оно в чем-то и ошибалось (ввиду то­го, что стоящие перед ним задачи — отнюдь не из легких), то виновата в этом, конечно же, не сама тео­софия и не ее Учителя, но только ограниченность человеческой природы. А Правила чела (или ученичества) изложены во многих санскритских и тибетских сочинениях. В четвертой книге «Киу-тэ», в главе «Законов для Упасан» (учеников) перечислены следующие качества, которыми должен обладать «признанный чела»: «1. Абсолютное физическое здоровье [37]. 2. Абсолютная ментальная и физическая чистота. 3. Бескорыстие целей; всеобъемлющее милосердие; сострадание ко всем одушевленным существам. 4. Правдивость и непоколебимая вера в законы кармы. 5. Несокрушимое мужество в утверждении истины, даже если оно сопряжено с риском для жизни. 6. Интуитивное восприятие себя как носителя проявленного божественного Атмана (ду­ха). 7. Полное безразличие и в то же время верная оценка всего, что составляет объективный и преходящий мир. 8. Благословение обоих родителей [38]  и их разрешение стать Упасаной (чела); и 9. Целомудрие и свобода от каких-либо неотвратимых обязанно­стей».

Последние два правила должны исполняться неукоснительно. Ни один человек, уличенный в неуважении к отцу или матери либо в неправедном оставлении своей жены, никогда не будет признан даже светским чела.

Полагаю, этого достаточно. Мы слышали о чела, которые, потерпев поражение, вследствие пренебрежения какими-то из перечисленных обязанностей или по иным причинам, принимались обвинять и возлагать всю ответственность за случившееся на са­мо учение и его носителей — Учителей. Это вполне естественно для слабого и несчастного человеческого существа, которое редко находит в себе достаточно мужества, чтобы признать собственные ошибки, и достаточно благородства, чтобы сделать это публично, но всегда старается отыскать козла отпущения. Таких людей мы можем только жалеть, предоставляя решать их судьбу закону воздаяния или карме. Вряд ли таким несчастным созданиям когда-либо удастся повстречать наилучшего врага, описанного мудрым Киратарджунией из «Бхарави»:

 

Враги, что затаились внутри тела,

Дурные страсти — трудно победить их.

Но биться с ними должно, ибо тот, кто

Победит их , покорит весь мир . (XI, 32. )

 

* * *

 

Мы получили несколько сообщений для публикации, посвященных темам, рассматриваемым в редакторской статье «Пусть каждый докажет свою полезность», опубликованной в предыдущем номере нашего журнала. Хотелось бы высказать в связи с этим несколько кратких замечаний: не для того, чтобы ответить на эти письма (коль скоро все они анонимны и к ним не приложены карточки с именами их авторов, что делает невозможной их публикацию и вообще серьезное к ним отношение), но для того лишь, чтобы проанализировать идеи и обвинения, изложенные в одном из них — за подписью «М. ». Его автор, похоже, намерен встать на защиту церкви. Он возражает против нашего заявления о том, что этот институт недостаточно просвещен, чтобы создать по-настоящему филантропическую систему. Он также несогласен с мнением, что «люди практического склада либо продолжают неосознанно делать добро, либо, что бывает часто, приносят вред», и указывает на наличие практиков в наших трущобах как на убедительное оправдание христианства (против которого, кстати говоря, в раскритикованной им статье не сказано ни единого слова).

В ответ на это мы можем еще раз с убежденно­стью повторить, что эмоциональное милосердие принесло гораздо больше вреда, чем это могут предположить сентименталисты. Данный факт хорошо знаком каждому, кто изучал политическую экономию, и уже стал трюизмом для тех, кто когда-либо целенаправленно интересовался этой проблемой. Трудно вообразить себе нечто более возвышенное, нежели душевные порывы бескорыстного филантропа, но рассматриваемый вопрос, увы, не исчерпывается констатацией этой истины. Необходимо еще изучить результаты его трудов, дабы убедиться, что он, борясь с меньшим злом, не сеет при этом семена зла еще более серьезного.

Тот факт, что «тысячи людей во всех городах нашей страны прилагают огромные усилия» к тому, чтобы справиться с нуждой, несомненно, делает честь всем этим труженикам. Но это не зависит от их веры, ибо данное обстоятельство остается неизменным, какие бы догмы ни превалировали в обществе в настоящий момент. К тому же то обстоятельство, что Англия до сих пор преисполнена бедностью и нищетой, представляется малообнадеживающим после стольких веков господства в Англии догматического христианства (тем более, с учетом библейского критерия, призывающего познавать всякое дерево по плодам его)! Я уж не говорю о том, что прошлая история церквей, изрядно запятнанная преследова­ния­ми инакомыслия, подавлением знания, преступлениями и жестокостью, представляет собой особый предмет для обсуждения. Как видим, непреодолимых трудностей более чем достаточно. Разумеется, «церквианство» приложило все усилия к тому, чтобы идти в ногу с веком, ассимилируя его учения и заключая негласные договоры с наукой; но оно так и не смогло предложить миру настоящий духовный идеал.

«Церковное христианство» с безуспешной настойчивостью нападает на все возрастающее воинство агностиков и материалистов, но само при этом знает о загробном мире ничуть не больше последних т. е. ничего. Первая необходимость для церкви, согласно профессору Флинту, — удержать в своей пастве ведущих мыслителей Европы. Но последние считают ее анахронизмом. Кроме того, скептицизм уже разъедает церковь изнутри; священники-вольнодумцы стали повсеместным явлением. Этот непрестанный отток жизненных сил уже довел истинную религию до крайней степени обмеления; и теософия предстала пред миром для того, чтобы влить в современное мышление свежую струю идей и стремлений, иными словами, чтобы подвести логическое обоснование под более возвышенную мораль, создать науку и философию, соответствующую знаниям ны­нешнего дня. Просто физическая филантропия, лишенная источника новых веяний и облагоражи­вающих представлений о жизни, способных воздействовать на мировоззрение масс, — вещь не слишком эффективная. Лишь постепенное усвоение человечеством великих духовных истин способно омолодить лицо цивилизации и в результате создать гораздо более эффективную панацею от зла, нежели просто поверхностное затушевывание бросающейся в глаза нищеты. Профилактика всегда предпочтительнее лечения внешних симптомов болезни. Общество само порождает отверженных, преступников и распутников, а потом осуждает и наказывает им же самим созданных франкенштейнов, верша суд над собственными детьми, которые суть «кость от кости и плоть от плоти» проклятой земной жизни. И то же самое общество в высшей степени лицемерно признает и пропагандирует христианство, или вернее — «церквианство». Так можем ли мы или нет сделать вывод, что последнее не отвечает потребностям человечества? И разве не столь же очевидно, что подлинное христианство в его нынешней догматической форме превращается из прекрасного этического учения, переданного на Горе, в воды Мертвого моря, гробы повапленные и только?

Далее, все тот же «М. » говорит об Иисусе как о персонаже, в отношении которого возможны только две альтернативы; он пишет, что Иисус «был или Сыном Бога, или же самым бессовестным обманщиком, когда-либо ступавшим на эту землю». На это мы отвечаем — совсем не обязательно. Жил ли на самом деле Иисус из Нового Завета, существовал ли он как исторический персонаж или же был малопримечательной фигурой, вокруг которой оказались собранными библейские аллегории, Иисус из Назарета, описанный Матфеем и Иоанном, остается идеалом, к которому должен стремиться каждый будущий мудрец и западный кандидат-теософ. То, что он действительно был Сыном Божьим, так же несомненно, как и то, что он был не единственным, а также не первым и не последним «Сыном Божьим» в цепи «Божьих Сынов» или детей Божественной Мудро­сти на этой земле. И другое утверждение «М. » — что в «своей жизни он [Иисус] всегда говорил о своем сосуществовании с Иеговой, Владыкой и Центром Вселенной», — столь же неверно как в буквальном, так и в скрытом мистическом смысле. Нигде и никогда Иисус не ссылается на «Иегову»; но, напротив, критикует законы Моисея и данные ему, как принято считать, на горе Синай заповеди, подчеркнуто и недвусмысленно отделяя себя и своего Отца от Синайского племенного Бога. Вся глава V Евангелия от Матфея это, по сути дела, страстный протест «человека мирного, любящего и милосердного» против жестоких, суровых и эгоистичных заповедей «мужа брани», «Господа» Моисеева (Исх., XV, 3). «Вы слышали, что сказано древним», — то-то и то-то, «а Я говорю вам» совершенно иное. Христиане, до сих пор придерживающиеся Ветхого Завета и признающие израильтянского Иегову, в лучшем случае — Иудеи-схизматики. Пусть же остаются таковыми, если хотят; но у них нет права именовать себя не то что христианами, но и хрестианами тоже [39].

Вопиющая несправедливость и фальшь утвер­ждать, как это делает наш корреспондент, что «вольнодумцы ведут нарочито нечестивый образ жизни». Ведь некоторые благороднейшие характеры и величайшие мыслители нашего времени украшают собою ряды агностиков, позитивистов и материалистов. В последнем случае они становятся злейшими врагами теософии и мистицизма; однако это не причина относиться к ним несправедливо. Полковника Ингерсолла, убежденного материалиста и ведущего представителя американского вольнодумства, все, даже его недруги, признают идеальным мужем, отцом, другом и гражданином, одним из благород­нейших людей, украшающих Соединенные Штаты. Граф Толстой — вольнодумец, давно порвавший с ортодоксальной церковью; но вся его жизнь — пример истинно христианского человеколюбия и само­пожертвования. Хорошо бы каждому «христианину» брать пример личной и общественной жизни с этих двух «безбожников». Необычайная щедрость многих свободомыслящих филантропов могла бы дать сто очков вперед апатичному бездействию денежных ко­рифеев церкви. А значит, процитированный выше выпад против «врагов церкви» настолько же нелеп, насколько и предосудителен.

«Что вы можете предложить умирающей женщине, которая боится уходить в одиночестве в мрачную неизвестность? » — спрашивают нас. Здесь наш христианский критик откровенно признает, что а) христианские догмы культивируют только страх перед смертью; и б) агностицизм ортодоксальных приверженцев христианской теологии относительно будущего посмертного состояния. В самом деле, непросто оценить столь специфический вариант блаженства, преподносимого ортодоксальной теологией своим последователям вместе с альтернативой вечных мук.

Рядовой христианин с весьма туманной жизненной ретроспективой вряд ли сможет в полной мере оценить перед смертью этот дар; а кальвинист или фаталист, с детства приученный верить в то, что Господь заранее предопределил его судьбу (варьирующуюся от вечного блаженства до вечных мук) независимо от его собственной вины или заслуг, но только потому что он — Бог, и вовсе имеет все основания считать последнего существом во сто крат более худшим, нежели любой дьявол или демон, ка­кого только может породить извращенная человеческая фантазия.

Напротив, согласно учению теософии, в природе правит абсолютная и совершенная справедливость, хо­тя человек, в силу ограниченности своего кругозора, и не замечает этого за нагромождением объектов ма­териального и психического мира; но именно сам человек и только он предопределяет собственное будущее. Подлинный ад это земная жизнь — следствие кармического наказания, заслуженного в предыдущей жизни, на протяжении которой человек создавал неблагоприятные для своего будущего предпосылки. Теософ не страшится адских мук; он уверен в том, что в промежутке между двумя воплощениями его ожидают покой и блаженство — вознаграждение за все незаслуженные страдания, перенесенные им на протяжении земного существования, навязанного ему кармой; на протяжении жизни, в которой он, в большинстве случаев, был подобен сорван­ному листку, разрываемому противоборствующими ветрами общественной и частной жизни. А о посмертном состоянии мы писали уже достаточно много и часто, чтобы можно было составить целостную и подробную картину на сей счет. Христианская теология ничего не может сказать по этому животрепещущему вопросу, скрывая свое невежество под маской таинственности и догматизма; но оккультизм, раскрывая символизм Библии, дает на него подробный и конкретный ответ.

ПСИХОЛОГИЯ, НАУКА ДУШИ

 

Этика и право пребывают пока что в той фазе, когда еще рано говорить о каких-то теориях; есть только голые системы, да и те, как мы видим, осно­вываются на априорных идеях, а не на наблюдениях и потому абсолютно несовместимы друг с другом. Что же, в таком случае, выходит за рамки физиче­ской науки? Нам говорят: «Психология, наука о ду­ше, о сознательной сущности, или Эго».

Увы! трижды увы! Душа, сущность, или Эго, изучаются современной психологией так же индуктивно, как физик изучает свою «мертвую материю». Психология, как и ее праматерь метафизика, всегда плелась в хвосте у других наук. В Европе пути этих двух некогда неразлучных наук уже давно разо­шлись, причем настолько далеко, что по невежеству их уже начали считать заклятыми врагами. После долгого прозябания в руках у средневековой схоластики они вновь обрели свободу, но только затем, чтобы стать жертвой современной софистики. Психология в ее нынешнем одеянии лишь маска, скрывающая под собою отвратительную ухмылку скелета; кра­си­вый, но мертвый цветок анчара, взращенный на поч­ве безнадежного материализма. «Мышление для пси­холога — преобразованное ощущение, а человек — беспомощный автомат, приводимый в движение наследственностью и окружающей средой», — пишет слегка огорченный этим обстоятельством гило-идеалист (а ныне, к счастью, теософ). «И все-таки люди вроде Гексли одновременно исповедуют и этот человеческий автоматизм, и мораль... Монисты[40] по отношению к человеку, аннигиляционисты, которые вы­жгли бы интуицию каленым железом, если бы только могли... » Таковы наши современные западные психологи!

Для всех очевидно, что метафизика, вместо то­го чтобы быть наукой о первичных принципах, распалась ныне на множество более или менее материалистических школ всех цветов и оттенков — от шопенгауэровского пессимизма до агностицизма, монизма, идеализма, гило-идеализма и прочих «измов», за исключением психизма (не говоря уже об истинной психологии). То, что м-р Гексли сказал о позитивизме, а именно, что это римский католицизм минус христианство, следует перефразировать и применить к нашей современной психоло­гической философии. Это психология минус душа; дух, низве­денный до простого ощущения; солнечная система минус солнце; пьеса «Гамлет», из которой Принц Датский не то чтобы полностью выброшен, но лишь подразумевается как некто пассивно стоящий за кулисами.

Когда юный Давид решил сразить врага, он вы­брал своим соперником не какого-нибудь карапуза из вражеской армии, но великана Голиафа. Поэтому мы тоже, даже с риском повториться, попытаемся проанализировать одно из заявлений м-ра Герберта Спенсера, дабы доказать справедливость вышеизложенного упрека. Вот что говорит «величайший философ девятнадцатого столетия»:

 

Процесс познания субъектом самого себя, подобно всем прочим ментальным процессам, предполагает наличие познающего субъекта и познаваемого объекта. Но если в данном случае объект познает сам себя, то что или кто тогда является познающим субъектом? Или ес­ли мыслящим субъектом является сама истинная сущность, то что же представляет собой другая сущность, на которую направлено размышление[41]? Следовательно, подлинное самопознание предполагает наличие сущности, в которой познающий и познаваемое слиты воедино, в которой субъект и объект идентичны друг другу; но, как справедливо отмечает м-р Манзель, это равносильно взаимной аннигиляции и того и другого! Таким образом, личность, наделенная сознанием и, вне всяких сомнений, осознающая факт собственного существования, все же не может быть должным образом по­знана; подобное познание запрещено самой природой мышления. (First Principles, p. 65—66)

 

Курсив в цитате — наш собственный; с его помощью мы постарались подчеркнуть самую суть проблемы. Не правда ли, это очень похоже на дискуссию, развернувшуюся в свое время вокруг «вол­новой теории», а именно тот выдвинутый в ее пользу аргумент, что «при встрече двух лучей, чьи волны взаимно блокируют друг друга, получается темнота»? Ведь утверждение м-ра Манзеля*, что сущность, размышляющая о себе самой, ста­новится одновременно субъектом и объектом, что «равносильно их взаимной аннигиляции», основывается на том же самом принципе; и, следовательно, психологическое явление ставится на одну доску с физическим феноменом световых волн. К тому же то, что м-р Герберт Спенсер, признавая правоту м-ра Манзеля, строит на его выводах собственное заключение о запрещении познания сущности, или души, «самой природой мышления», доказывает, что «отец современной психологии» (в Англии) придерживается ничуть не лучших психологических принципов, нежели господа Гексли и Тиндаль[42].

Мы ни в коей мере не питаем дерзновенных помышлений критиковать такого гиганта мысли, каковым по праву считают м-ра Г. Спенсера его друзья и почитатели. Мы упомянули его с единственной целью — доказать и показать, что, несмотря на заверения все того же м-ра Спенсера, по мнению которого современная психология «смогла прийти к достаточно масштабным и убедительным заключениям ка­саемо всего, что может быть из­вест­но человеку», эта психология, по сути дела, реальной психологией вовсе не является.

У нас одна цель, и мы не намерены от нее отклоняться; а заключается она в том, чтобы показать, что в этом столетии у оккультизма и его философии нет ни малейшего шанса быть не только признанным, но даже правильно понятым людьми науки. Мы хотим продемонстрировать нашим теософам и мистикам, что искать сочувствия и признания в научных «сферах» — значит обречь себя на верное по­ражение. Психология представлялась поначалу нашим естест­венным союзником; но теперь, после близкого зна­комства с нею, мы можем сделать вывод, что она только suggestio falsi и ничего более. Название этой науки явно не соответствует ее содержанию и многих вводит в заблуждение, подобно тому как именование Антарктического полюса Южным не дает людям, плохо знакомым с географией, реального пред­ставления об этой застывшей и бесплодной снежной пустыне.

Ибо современный психолог, изучающий, по сути дела, только поверхностное сознание мозга, в действительности еще более безнадежно материалистичен, нежели сам все отрицающий материализм (во всяком случае, последний более честен и искренен в своих взглядах). Материализм не претендует на абсолютное постижение человеческой мысли, и менее всего — на знание человеческой духовной души, которую он нарочито и хладнокровно, но совершенно искренне отрицает, начисто выбрасывая ее из своего каталога. Но психолог посвящает все свое время и досуг именно душе. Он постоянно бурит артезианские скважины, желая как можно глубже проникнуть в человеческое сознание. Материалист или откровенный атеист согласен признать себя, как пишет Джереми Кольер*, «презренным смертным... не более чем грудой организованного праха, хитро­умной машиной, не имеющей души говорящей го­ловой... чьи мысли полностью подчинены закону движения». Но психолог — не обычный смертный и даже вовсе не человек, но просто скопление ощущений[43]. Поскольку Вселенная и все, что в ней находится, это только скопление особым образом скомпонованных ощущений, или «комплекс ощущений». Все это — следствие взаимодействия субъекта и объекта, универсального и индивидуального, абсолютного и конечного. Но когда речь заходит о проблемах происхождения пространства и времени и о суммировании всех этих взаимосвязей и сочетаний идей и материи, эго и не-эго, единственный аргумент, которым психологи удостаивают своих оппонентов, это презрительный эпитет «онтологиста». Уничтожив таким образом объект своих ощущений в лице несо­гласного, современная психология набрасывается сама на себя и совершает харакири, доказывая, что самые ощущения — не что иное, как галлюцинация.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.