БИНА ХОКМА 4 страница

Вот что сообщает нам в своих «Научных Письмах» анонимный русский критик.

В эволюции отдельных индивидов, в эволюции органического мира и всей Вселенной, равно как и в процессе роста и развития нашей планеты — словом, повсюду, где имеет место прогрессирующее усложнение структуры в той или иной форме, мы наблюдаем, помимо перехода от единства к множественности и от гомогенности к гетерогенности, также и обратный переход — от множественности к единству и от гетерогенного к гомогенному... Скрупулезные ислледования упомянутого процесса прогрессирующего усложнения показали, что, наряду с дроблением на части, в природе наблюдается также и процесс взаимного поглощения последних... В то время как одна часть клеток, сливаясь друг с другом и превращаясь в единое целое, образует мускульные волокна и мускульную ткань, другие клетки поглощаются костной и нервной тканью и т. д., и т. п. То же самое можно сказать и о формировании структуры растений...

И если это так, то мы можем утверждать, что материальная природа подчиняется тому же самому закону, который управляет эволюцией психического и духовного, нисходящих в материальный мир лишь затем, чтобы снова вознестись и слиться воедино в исходной точке. Гомогенная созидательная масса, или стихия, дифференцируется и постепенно преобразуется в гетерогенную, но затем, приведя свои составные части в единое гармоничное целое, начинает обратный процесс — реинволюцию, так же постепенно возвращаясь в свое исходное, первоначальное состояние.

Вряд ли пессимизм может рассчитывать на сколь-нибудь серьезную поддержку со стороны чистого материализма, поскольку последний до сих пор отличался явно оптимистической направленностью. Разумеется, его ведущие представители никогда не скупились на насмешки в адрес теологических восторгов по поводу «славы Божьей и всех трудов его». Бюхнер язвительно отзывается о пантеисте, который видит в этом «безумном» мире проявление Абсолюта. Но в целом материалисты признают равновесие между добром и злом, возможно, потому, что этот тезис служит им защитой от «суеверной» привычки искать и надеяться на какую-то лучшую жизнь. Каким бы узким ни был их кругозор и ограниченным их духовный горизонт, все же естественный ход вещей не приводит их в отчаяние; тогда как пантеистический пессимист неизменно настаивает на том, что отчаяние является единственной закономерной реакцией мыслящего существа на атеистическое отрицание.

Разумеется, этот вывод является для него аксиомой или, по крайней мере, должен быть таковой. Если «надежда не распространяется за пределы этой жизни», то трагедия бытия сводит на нет всякую мыслимую raison d’etre и дальнейшее продолжение жизненной драмы становится столь же глупым, сколь и бесполезным.

Тот факт, что пессимистические выводы проникли наконец в сочинения некоторых материалистических авторов, есть закономерное следствие распространившегося ныне образа мышления, еще одно знамение времени. Он служит наглядной иллюстрацией трюизма о том, что созданную современным научным нигилизмом пустоту не в силах заполнить ни один холодный прогноз, предлагаемый ныне оптимистам в качестве компенсации. Контеанский* «энтузиазм человечества» поистине является довольно слабым утешением, коль скоро ему суждено исчезнуть вместе с расой, что неизбежно произойдет, когда «солнечные огни постепенно погаснут», если, конечно, это вообще может произойти в обозримом будущем (к радости физической науки, чьи прогнозы в этом случае блестяще подтвердятся). Если все существующие несчастья и страдания и вся жесточайшая борьба за существование с сопутствующими ей ужасами в конечном счете ни к чему не ведут, если человек — только эфемер, игра слепых сил, то для чего тогда продолжать весь этот фарс? «Беспрестанное вращенье жерновов материи, силы и закона», оказывается, всего лишь приближает бесчисленные человеческие толпы к вечному забвению, где от них не останется ни памяти, ни следа, ибо весь мир обречен на возвращение в состояние огненного тумана, из которого он когда-то вышел. Земная жизнь не есть вещь в себе. Она окутана болью и мраком. Так стоит ли удивляться тому, что слепая душа нигилиста тяготеет к пессимизму Шопенгауэра, отворачиваясь от беспочвенного оптимизма Штраусса и его последователей, напоминающего ему животный восторг молодого осла, только что основательно закусившего чертополохом?!

Как бы то ни было, ясно одно: необходимо найти некое объяснение, которое охватывало бы все факты существования, оправдывая их оптимистическое восприятие. Современное Общество проникнуто все возрастающим цинизмом и отравлено отвращением к жизни. Таков результат абсолютного незнания закономерностей действия кармы и природы эволюции души. Лишь благодаря неразумной приверженности догмам механистической и в значительной мере ложной теории эволюции пессимизм смог подняться на незаслуженно большую высоту. Но тот, кто хорошо усвоил основы Великого Закона (а философия вряд ли может предложить для такого усвоения и поиска всеобъемлющего объяснения нечто лучшее, нежели эзотерическая доктрина великих индийских мудрецов), не видит никакого locus standi для недавних исправлений, внесенных в систему мышления Шопенгауэра или в метафизические хитросплетения этого «философа бессознательного». Разумность осознанного существования может быть доказана только на основе изначальной — ныне эзотерической — философии. А согласно последней, «нет ни смерти, ни жизни, ибо и то, и другое — иллюзия; единственная реальность — это бытие (или существование)». Этот парадокс повторил тысячелетия спустя один из величайших из всех когда-либо живших филологов. «Жизнь — это смерть», — сказал Клод Бернар. Организм живет благодаря тому, что отдельные его части постоянно отмирают. И в основе учения о выживании наиболее приспособленного, безусловно, лежит именно этот трюизм. Жизнь вышестоящего целого требует смерти нижестоящего, зависит от смерти составляющих его и подчиненных ему частей. И коль скоро жизнь — это смерть, то смерть — это жизнь, ибо весь великий цикл жизней составляет единое существование, наихудшим из этапов которого является наша планета.

Тот, кто знает, поймет, о чем идет речь. Ибо рано или поздно наступает заря для каждого существа, когда Знание освобождает его из плена иллюзии и невежества; и тогда прозревший с полным пониманием и предельной убежденностью сможет заявить в лицо Махамайе:

Расколот дом твой и подломана опора его!

И виною тому иллюзия!

Невредимым выхожу я из него, чтобы обрести освобождение *.

ВЕЛИКИЙ ПАРАДОКС

Парадокс вполне можно назвать естественным языком оккультизма. Более того, парадокс глубоко проникает в самое сердце вещей и потому неизбежен при любой попытке выразить словами истину, реальность, лежащую в основе внешних проявлений жизни.

Парадокс присутствует не только в словах, но и в действии, в самом течении жизни. Парадоксы оккультизма следует пережить на собственном опыте, а не только услышать об их существовании. Но в этом кроется величайшая опасность, ибо человек рискует заблудиться в интеллектуальных спекуляциях относительно истинности пути, напрочь позабыв при этом, что дорогу может осилить только идущий.

Один удивительный парадокс ожидает ученика в самом начале пути и затем подстерегает его каждый раз в новой и все более причудливой форме за каждым поворотом дороги. Я говорю здесь об ученике, который ищет верный путь и проводника, способного указать его, а также стремится сформулировать правила жизни, коих ему следует придерживаться. Ему суждено открыть для себя, что альфой и омегой, началом и концом всей жизни является бескорыстие, и почувствовать истинность сказанного о том, что лишь в бессознательном самозабвении человек может услышать своим горячим сердцем голос истины и реальности бытия.

Но поначалу ученик узнает только один закон оккультизма, который можно назвать одновременно и наукой жизни, и искусством жить, — закон, который должен стать его проводником к искомой цели. Ученик весь горит энтузиазмом и храбро ступает на горную тропу. Но тут выясняется, что учителя отнюдь не поощряют его страстные эмоциональные устремления и его всепоглощающее желание достичь Бесконечности на внешнем уровне земной жизни и сознания. Если они и не умеряют его пыл, то, во всяком случае, дают ему понять, что первоочередной и непреложной задачей для него является подчинение и установление строгого контроля над собственным телом. Ученик с удивлением узнает, что он вовсе не должен жить погруженным в возвышенные мечтания, воображая, что он уже достиг того эфира, где витает дух истинной свободы, и что ему не следует забывать о своем теле, физической личности и деятельности; напротив, от него ждут решения гораздо более приземленных задач. Все его внимание и воля должны сосредоточиться на внешнем уровне; он должен постоянно помнить о себе — о своем теле и разуме. Ему следует научиться контролировать каждый свой жест, выражение собственного лица, сделать волевыми все невольные движения. Объектом для его наблюдений и изучения должна стать повседневная — внешняя и внутренняя — жизнь. Вместо того чтобы перестать обращать внимание на то, что называют обычно досадными мелочами, курьезами памяти и случайными оговорками и рассеянностью мысли, ему приходится каждый день уделять этим мелочам все больше внимания, пока ему не начнет казаться, что самый воздух, которым он дышит, отравлен ими, что он вот-вот окончательно потеряет из виду великий мир свободы, к которому стремится, и каждый день, и каждый час его жизни пропитывается горьким вкусом эгоцентризма, а сердце начинает болеть от напряжения и безысходности. Окружающая его темнота кажется еще более невыносимой из-за внутреннего голоса, который непрестанно кричит: «Да забудь же ты, наконец, о себе. Берегись, чтоб не стать тебе самовлюбленным и чтобы не укоренился в твоем сердце ползучий сорняк духовного эгоизма; берегись, берегись, берегись! ».

Голос бередит сердце, не давая ему покоя, ибо ученик понимает, что он говорит ему правду. Но эта ежедневная и ежечасная борьба учит его, что эгоцентризм есть корень всех несчастий, причина боли; и душа его жаждет освобождения.

Итак, ученика раздирают сомнения. Он доверяет своим учителям, поскольку знает, что через них ему вещает тот же самый голос, который он слышит в тишине собственного сердца. Но теперь эти голоса противоречат друг другу: если внутренний голос умоляет его раз и навсегда забыть о себе, чтобы посвятить свою жизнь служению человечеству, то услышанные наяву слова тех, у кого он ищет наставления в своем служении, призывают его подчинить сперва свое тело, свою физическую личность, хотя этот процесс и не приносит ему ничего, кроме разочарования, ибо с каждым часом он все более явственно осознает, насколько плохо подготовлен к битве с этой гидрой, у которой вместо одной отрубленной головы вырастают семь новых.

Поначалу ученик разрывается между двумя этими крайностями, прислушиваясь то к одному голосу, то к другому. Но вскоре понимает, что совместить одно с другим невозможно. Ощущение свободы и легкости, испытываемое им поначалу в те моменты, когда ему удается незаметно выскользнуть из своей внешней личности и приобщиться к внутреннему миру, постепенно теряет свою остроту, пока наконец какое-нибудь неожиданное потрясение не даст ему понять, что он уже поскользнулся на своей трудной горной дороге — поскользнулся и упал. Тогда в отчаянии он набрасывается на вероломного змия низшей сущности, пытаясь задушить его насмерть, но извивающиеся кольца змеи все время ускользают, блеск ее чешуи, свитой из коварных соблазнов, слепит глаза, и снова ученик оказывается втянутым в отчаянную битву, день ото дня захватывающую его все больше и больше — до тех пор, пока ему не покажется, что она уже заполнила для него весь мир, вытеснив из головы все прочие мысли. Ученик оказывается перед лицом убийственного парадокса, решение которого следует сперва выстрадать, чтобы понять.

Со временем, в часы молчаливой медитации ученик обнаруживает в глубинах своей души тихий уголок, где он может найти убежище и спасение от собственных мыслей и желаний, от суматохи чувств и иллюзий разума. Он узнает, что может достичь этого убежища, погружая свое сознание в глубину собственного сердца. Поначалу это удается ему только тогда, когда он остается один — в темноте и молчании. Но когда потребность в тишине для него многократно возрастает, ученик совершенствует свои способности настолько, что ему удается проникать в эту цитадель даже в разгар битвы, не теряя при этом контроля за ее ходом и не обманывая себя мыслью о том, что, удалившись от поля сражения, он уже одержал победу. Победа будет одержана только тогда, когда тишина установится не только во внутренней цитадели, но и за ее пределами. Так, ведя наступление из глубин внутренней тишины, ученик осознает, что уже разрешил первый великий парадокс.

Но на смену одному парадоксу приходит другой. Когда ученик впервые попадает во внутреннюю тишину своей души, он ищет в ней едино лишь спасения от бурь, бушующих в его сердце. Но, по мере того как он учится сдерживать и контролировать порывы собственных желаний и страстей, ученик все явственнее понимает, какие могучие силы он вознамерился покорить. Он все еще чувствует, что ему гораздо ближе по духу силы бури, нежели покой внутренней тишины. Но как же может он — слабый человек — справиться с этими сатрапами животной природы?

На этот вопрос трудно (если вообще возможно) дать сколь-нибудь конкретный ответ, но подсказать направление поиска его решения можно с помощью аналогии.

Во время вдоха мы заполняем свои легкие некоторым количеством воздуха, а в процессе выдоха можем имитировать в миниатюре настоящий ветер с небес. Мы можем превратиться в некоторое — пусть даже очень скромное — подобие природы: вызвать бурю в стакане воды, заставить плыть или даже утопить бумажный кораблик. И тогда каждый из нас может сказать: «Я сделал это своим собственным дыханием». Но мы не можем надеяться на то, что своим дыханием мы сможем остановить ураган или же превратить свои легкие в источник беспрерывно дующих пассатов. И все же несомненно то, что в нас заключены подлинные силы природы; разум, управляющий силами стихий, смешивается с нашим собственным, и если бы мы осознали это и смогли бы позабыть о своей внешней личности, то и сами ветры стали бы тогда нашими слугами.

Так всегда и бывает в жизни. Пока человек тяготеет к своей внешней сущности (или даже к той форме, которую он приобретает после того, как отбросит свою земную, «смертную оболочку»), он пытается дуть против урагана, рассчитывая исключительно на силу собственных легких. Бессмысленное и тщетное предприятие, ибо могучий ветер жизни рано или поздно сметет такого человека с лица земли. Но если он изменит свое отношение к себе и будет действовать, целиком и полностью осознавая, что его тело, желания, страсти и мозг — это еще не он сам, хотя они и принадлежат ему и он несет за них ответственность; если он научится рассматривать их как неотъемлемую часть природы, то для такого человека откроется возможность полного и окончательного слияния с единым потоком бытия, что позволит ему наконец достичь тихой гавани счастливого самозабвения.

«Фауст»

ОЧИЩЕНИЕ ЖЕЛАНИЯ

Желание становится чистым только тогда, когда оно направлено на чисто абстрактные понятия, когда в нем не остается ни следа, ни намека ни на что «личностное».

Первым шагом к достижению подобной чистоты является подавление всякого желания, направленного на материальные объекты, ибо стремиться к таковым может только физическая личность.

Второй шаг — перестать желать чего-либо для себя, даже если речь идет о таких абстрактных понятиях, как сила, знание, любовь, счастье или репутация, коль скоро все они в основе своей эгоистичны.

Сама жизнь преподаст вам эти уроки, ибо цель всех вышеперечисленных устремлений превращается в ничто в момент ее достижения. Мы должны постичь это на собственном опыте. Интуитивное восприятие улавливает и сообщает нам важную истину — окончательное удовлетворение может быть только в бесконечном; воля превращает эту истину в стойкое убеждение нашего сознани я, и желание, с течением времени, целиком и полностью сосредоточивается на Вечном.

«ПРИКЛЮЧЕНИЕ СРЕДИ РОЗЕНКРЕЙЦЕРОВ»

(Описанное учеником-оккультистом*)

Вот странная и необычная история — маленькая, но очаровательно фантастическая и исполненная поэтического чувства, и даже более того — глубоких философских и оккультных истин, открытых для восприятия тех, кто знает, какое учение положено в основу этого повествования. В самом начале рассказа — свежая эклога Виргилия, в которой описывается альпийский пейзаж в Тироле, где автору «привиделось» его приключение: «ледники, ослепительно сияющие в лучах восходящего солнца, как огромные зеркала»; глубокие ущелья, по которым мчатся, танцуя между скал, стремительные потоки; дремлющие среди лугов голубые озера; усыпанные маргаритками долины скрываются в тени древних сосновых лесов.

Взбираясь все выше и выше в горы, герой приключения постепенно утрачивал ощущение реальности окружающего мира, незаметно погружаясь в другой мир, где сон и явь неотличимы друг от друга.

В этих безлюдных местах ничто не напоминает о существовании человека; разве что попадется иногда пень от спиленного дерева — свидетельство разрушительного влияния человеческой деятельности. В некоторых пустых, прогнивших от старости стволах скопилась дождевая вода, сверкавшая на солнце, — как будто водяные нимфы, взяв зеркальца, пускали ими солнечные зайчики. Со всех сторон пни обросли грибами, которые воображение без труда превращало в стулья, столы и балдахины, служившие феям и эльфам... Ни один звук не нарушал тишину, кроме редкого посвистывания синиц да жалобных криков ястреба, медленно поднимавшегося по спирали все выше и выше к небесам...

Далее, отдыхая на ковре из мха, наш путешественник любуется световыми бликами в воде и в конце концов начинает «различать в них причудливые, удивительные формы» сверхъестественных существ, танцующих в водяных брызгах. Они «кивали головами в ритме танца, и потоки жидкого серебра, отражая солнечный свет, стекали с их развевающихся локонов»...

Их смех звучал подобно водопадам Миннегаги; а из расщелин скал выглядывали уродливые лица гномов и кобольдов, лукаво наблюдавших за танцем фей.

И тогда завороженный видением странник начинает задавать себе вопросы самого сложного свойства, окончательно и бесповоротно решенные разве что материалистами, привыкшими решать любую психологическую проблему так же, как в свое время Александр разобрался с загадкой гордиева узла...

«Для чего мы думаем обо всех этих вещах? » — спрашивает он себя.

Почему мы наделяем «мертвые» вещи человеческими чувствами и сознанием?.. Чем считать наше сознание: только продуктом органической деятельности физических тел или же следствием функционирования в наших телах... универсальной жизни? Зависит ли наше персональное сознание от существования физического тела, умирает ли оно вместе с ним, или же есть духовное сознание, принадлежащее высшей, бессмертной, незримой сущности человека и лишь временно соединенное с его физическим организмом, ибо оно способно существовать и независимо от последнего? Если справедливо второе, то физический организм — всего лишь орудие, через посредство которого действует наше сознание, и, следовательно, это орудие не может быть нашей истинной сущностью. И если это так, то наша истинная сущность должна быть там, где пребывает наше сознание, и может существовать независимо от последнего... Существует ли вообще во Вселенной мертвая материя? Ведь даже камень удерживается как единое целое силою «сцепления» своих частиц и притягивается к земле силою «гравитации». А что же представляют собою «сцепление» и «гравитация», как не формы проявления энергии, и что такое «энергия», как не душа — предшествующий принцип, именуемый силой и создающий внешние проявления, именуемые материей?.. Всякая вещь жива, и у всех вещей есть душа, но бывают и духовные существа... скрытые от наших физических чувств, но открытые для наших душ.

Тут бы самое время появиться верховному друиду современного гило-идеализма д-ру Левинсу, чтобы грубо и решительно вытряхнуть из нашего философа эти антинаучные мысли, но вместо него появляется карлик. И похоже, что уродец вовсе не намерен обращаться к размечтавшемуся путнику с предостережениями, как это не преминул бы сделать вышеупомянутый чрезмерно ученый идеалист. Карлик ни словом не обмолвился о том, что человек явно выходит «за пределы анатомии своего сознательного Эго», поскольку «психоз теперь диагностируется в медико-психологической симптоматологии как везикуло-невроз в действии» [15], и, как говорит ворон, «только это, и больше ничего». Увы! будучи кретином, карлик ограничивается тем, что со смехом приглашает путешественника к своему Хозяину.

Наш герой следует за карликом и попадает в некий «теософский монастырь», расположенный в укрытой от посторонних глаз прекраснейшей долине. Там он встречает, к своему удивлению, адептов обоих полов, ибо, как он узнает впоследствии:

Какая связь может быть между разумом и телесным полом? Там, где перестают действовать сексуальные инстинкты, половая принадлежность уже не играет никакой роли.

Затем путника подвели к Адепту величественного вида, который поприветствовал его и сообщил ему, что он находится среди Братьев Золотого и Розового Креста. Его приглашают остаться здесь на некоторое время, дабы он ознакомился с образом жизни Братства. Однако его постоянное пребывание в этой долине признано невозможным, чему дается следующее обоснование:

В твоей природе заключено еще очень много низших, животных элементов... Они не смогут долго противостоять разрушительному для них воздействию чистой и духовной атмосферы этого места; и коль скоро в твоем организме еще недостаточно много элементов истинно духовных, чтобы сделать его устойчивым и сильным, оставшись здесь, ты вскоре ослабеешь и зачахнешь, как человек, чьи силы подтачивает болезнь; ты станешь несчастным вместо того, чтоб стать счастливым, и умрешь.

Далее следует философский разговор о воле, о которой, в частности, говорится, что она многократно возрастает, если человек воссоединяет ее с универсальной Силой Воли, существующей в Природе, тем самым делая собственную волю пассивной по отношению к закону. Эту фразу необходимо понять правильно, дабы у читателя не возникло ошибочное мнение, будто речь здесь идет о чисто медиумистической пассивности как наилучшем средстве стимулирования духовного и оккультного развития. Ради вящей убедительности был произведен феномен с проплывавшим мимо облаком, в которое Учитель зримо вдохнул жизнь, протянув руку в его сторону; объяснен он был опять-таки на основе учения об универсальности жизни и ее идентичности с волей. За этим последовали и другие, еще более удивительные феномены, и все они, по словам Учителя, были произведены благодаря знанию законов природы, в которые вряд ли поверит наука. Ученик получал ответы на свои вопросы, даже не успев высказать их, словно его мысли читались, как открытая книга. Затем ему показали прекрасный сад, полный экзотических растений и роскошных пальмовых деревьев, поразивших его неестественностью своего произрастания в Тирольских Альпах. Более того, вся эта роскошь показалась ему плохо сочетающейся с аскетическими взглядами, которые ему только что излагал Адепт. Но тут же наш путешественник получил ответ на свои невысказанные мысли: оказалось, что весь этот сад был воздвигнут специально для него, чтобы доставить ему удовольствие. Сад оказался иллюзией. «Всем этим деревьям и цветам... не нужен садовник... уход за ними не требует от нас ничего, кроме работы нашего воображения», — поведал ему Адепт.

«Но уж эта роза никак не может быть иллюзией или порожденьем моего воображения? » — спросил он тогда.

«Нет, — сказал Адепт, —... она — результат игры воображения Природы, в процесс которого способна вмешиваться осознанная воля Адепта. Весь мир... — не что иное, как мир воображения Вселенского Разума, который является Творцом всех форм... »

Чтобы пояснить свою мысль, Адепт заставил исчезнуть стоявшую в отдалении цветущую магнолию шестидесяти футов в высоту. Дерево вдруг стало прозрачным, а его зеленая листва — серой; оно становилось «все более бесплотным», пока не «превратилось в подобие призрака и в конце концов совершенно скрылось с глаз».

Теперь ты убедился [продолжил свои объяснения Адепт], что дерево пребывало в сфере моего разума, так же как и твоего. Все мы живем в сфере разума друг друга... Адепт творит свои собственные образы; обычный смертный живет в окружении плодов воображения других или воображения природы. Мы живем в раю наших собственных душ... но сферы наших душ довольно велики. Они распространяются далеко за пределы наших видимых тел и не перестанут расширяться, пока не сольются со Вселенской Душой...

Человечество еще очень мало знает о силе воображения, иначе люди осторожнее относились бы к своим мыслям. Думает ли человек о добром или о дурном, его мысли вызывают к жизни соответствующую им форму или силу... способную обрести плоть и начать жить... порою намного дольше, нежели физическое тело породившего их человека. После смерти тела эти мысли остаются вместе с его душой, поскольку творения сопровождают своего творца.

В этой небольшой по объему книжке повсюду разбросаны перлы истинной мудрости. Ибо то, что излагается в ней в виде диалогов и монологов, есть сконцентрированный результат долгого изучения автором давно забытых и заплесневелых старинных рукописей розенкрейцеров и средневековых алхимиков, изъеденных червями фолиантов, написанных непризнанными, но тем не менее великими Адептами всех столетий.

Например, когда автор затрагивает вопрос о теософских убежищах или сообществах (мечте, лелеемой многими теософами), Адепт сообщает ему, что «истинный аскет — тот, кто живет в миру, среди соблазнов, но, хотя в его душе все еще активны животные элементы, требующие удовлетворения своих желаний, и у него есть возможность удовлетворить эти желания, все же он еще более мощным усилием собственной воли сдерживает свою животную природу. Лишь достигнув такого состояния, он может удалиться от мира... Он уже не ожидает грядущего воздаяния на небесах, ибо что ему могут предложить небеса, кроме счастья, а счастье у него уже есть. И не нужно ему иного блага, кроме возможности творить благие дела для всего мира»... Так говорит Адепт.

Если бы ты смог основать теософские монастыри, где интеллектуальное и духовное развитие шли бы рука об руку, где преподавалась бы новая наука, основанная на истинном знании фундаментальных законов Вселенной, и в то же время человек овладевал бы там искусством владения собою, этим ты принес бы миру наибольшую пользу. Такой монастырь позволил бы намного ускорить процесс интеллектуальных изысканий... Эти монастыри могли бы стать средоточиями разума...

И далее, прочитав мысли ученика, Адепт добавляет:

Ты заблуждаешься; не нехватка денег препятствует осуществлению этой идеи, но невозможность найти подходящих людей, которые поселились бы в этом монастыре после того, как он будет основан. Поистине, мы были бы плохими алхимиками, если бы не смогли добыть золото в любом необходимом количестве... но золото — это проклятие человечества, а мы не хотим, чтобы это проклятие умножалось... Раздай золото людям, и ты увидишь, что им захочется еще; дай им золото, и ты станешь виновником превращения людей в дьяволов. Нет, не золота нам не хватает — нам не хватает людей, которые стремились бы к мудрости. Тысячи людей ищут знаний, но лишь немногие хотят мудрости... Даже многие ваши кандидаты в оккультисты... учатся лишь для того, чтобы удовлетворить свое праздное любопытство, а иные и вовсе желают выведать у природы ее секреты только затем, чтобы, обретя знания, использовать их для достижения своих корыстных целей. Дай нам мужчин и женщин, которым не нужно ничего, кроме истины, а уж об их нуждах мы позаботимся сами...

Далее Учитель представил нашему путешественнику изумительно точную характеристику современной цивилизации, изложил оккультную сторону некоторых вещей, связанных с познанием, после чего повел ученика в свою лабораторию, где оставил на несколько минут одного. Там к ученику присоединился другой Адепт, похожий на монаха. Он продемонстрировал какие-то порошки и сказал, что их воскурением можно сделать видимыми элементалов, или природных духов. Это замечание пробудило любопытство ученика. Будучи уверенным, что не подвержен никаким искушениям и соблазнам, он упросил «монаха» вызвать эти существа...

Комната вдруг погрузилась в полумрак, стены лаборатории куда-то исчезли. Путешественнику почудилось, что он оказался в воде и что он танцует на волнах, легкий как перышко; полная луна изливает потоки яркого света на бескрайнюю гладь океана, а где-то вдали виден берег — это прекрасный остров Цейлон. Вдруг он услышал мелодичные женские голоса и, обернувшись, увидел рядом с собою трех прекрасных женщин. Царица ундин — самая красивая из трех (а это были именно они, долгожданные элементалы) — увлекла неосторожного ученика в свой подводный дворец. Он последовал за нею и, позабыв о теософских монастырях, Адептах и оккультизме, поддался соблазну...

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒