«Сокровенный дневник Адриана Пласса в возрасте 37 3/4 лет от роду» 4 страница

Прелестно! Когда это она слышала, чтобы я жаловался?

Четверг, 6 февраля

Сегодня после группы зашёл Фрэнк Брэддок. Просто позвонил в дверь, вошёл прямо в гостиную и плюхнулся в кресло. Так и не знаю, христианин он или нет, даже после того, что случилось дальше. В дверь снова позвонили, и через пару секунд вошла Энн в сопровождении миссис Флашпул, которая сказала, что, придя домой после группы, обнаружила исчезновение одного небольшого интимного предмета, а так как она не знала, скоро ли у Энн найдётся время снова прибраться, то решила быстренько вернуться и посмотреть, не завалилась ли её пропажа за диванную подушку, чтобы не полагать искушений ни на чьём пути. Уж не знаю, что за предмет она искала, но ни за подушками, ни под диваном его не оказалось, и она переключила своё внимание на Фрэнка Брэддока, который благодушно посматривал на неё из облачка сладко пахнущего табачного дыма.

— Мистер Брэддок, — сказала она, неодобрительно поджимая губы, — разрешите узнать, принадлежите ли вы к числу избранных?

Брэддок несколько секунд молча смотрел на неё, а потом медленно поднялся из кресла и заговорил совершенно серьёзно и с поразительным достоинством.

— Мадам, — сказал он, — я являюсь членом М. К. К.

— И что же это такое, М. К. К., позвольте вас спросить?

— Это Марилебонский крикетный клуб, мадам, — ответил Брэддок тоном глубочайшей почтительности.

На мгновение миссис Флашпул растерялась, но потом снова собралась с духом, слегка встряхнула чёрные пластиковые мешки и возобновила наступление:

— Тогда позвольте спросить вас, мистер Брэддок, каким образом членство в этом клубе поможет вам в тот день, когда вы предстанете перед престолом великого Судии, где всё плотское утратит всякое значение?

— Членский билет М. К. К, мадам, в любое время и навсегда обеспечивает мне доступ на Королевскую трибуну, куда действительно могут попасть только избранные, — ответил Брэддок, не отводя от неё пристального взгляда.

Миссис Флашпул с усилием попыталась чем-нибудь на это ответить, но было ясно, что она потерпела сокрушительное поражение — а ведь за трубку она ещё и не принималась! Она поспешно пробормотала что-то вроде вежливого извинения и убралась. Закрыв за ней дверь, Энн довольно улыбнулась, а Фрэнк снова задымил трубкой, уютно устроившись в кресле.

Когда он собрался уходить, я спросил:

— Вы ведь, однако, так и не сказали мне, христианин вы или нет.

— А вы угадайте! — снова сказал он, как и в прошлый раз.

Позднее я спросил у Энн, что она думает по этому поводу: христианин он или нет. Она рассмеялась так, словно была не в силах больше сдерживаться:

— Смешной ты человек! — сказала она. — Ну, конечно, христианин!

Пятница, 7 февраля

Всё ещё не хочу умирать, несмотря на совершенно абсурдный, смехотворный вечер, который мне только что пришлось пережить.

Когда я пришёл с работы, позвонила Элси Берлесфорд. Сказала, что на прошлой неделе я проявил такую чуткость и отзывчивость, что она решила попросить меня поговорить с отцом Уильяма насчёт его жестокого обращения со своим единственным сыном. Напомнил ей, что у Уильяма есть двое братьев. «Ну, тогда с одним из его единственных сыновей! » — сказала она.

Честно говоря, мне было даже приятно, что она обратилась ко мне за помощью. Обещал сделать, что могу. Она сказала спасибо и попросила ничего не говорить Уильяму о её звонке, потому что он такой независимый и смелый и вряд ли захочет принимать чужую помощь.

Через пять минут позвонил Уильям и попросил меня поговорить с его отцом насчёт сегодняшней репетиции. Как выяснилось, в качестве наказания Джордж на две недели запретил ему всю музыку. Может, мне удастся уговорить его передумать? Только большая просьба: ничего не говорить об этом Элси, ведь она такая ранимая и её лучше не расстраивать. Обещал, что попробую. Почувствовал себя кем-то вроде лауреата Нобелевской премии мира.

Через десять минут в дом с грохотом ворвался Джеральд, чтобы попросить меня поговорить с отцом Уильяма насчёт сегодняшней репетиции. Не дожидаясь ответа, бросил мне: «Спасибо, пап! » и выскочил за дверь. Через секунду снова влетел на кухню и попросил ничего не говорить Уильяму и Элси, чтобы они не подумали, что он вмешивается. Тут же опять выскочил за дверь, крича во всё горло: «Пока, пап! Ты настоящий друг! Увидимся! »

Как только дверь за ним захлопнулась, затрещал телефон. Это была Энн. Она поехала в магазин, но по дороге остановилась, чтобы позвонить мне. Оказалось, она только что случайно встретилась с Элси Берлесфорд, и та рассказала ей о несчастьях Уильяма.

— Бедняжка Элси была почти в истерике, — сказала Энн. — Адриан, милый, Джордж очень тебя уважает. Может, ты ему позвонишь, поговоришь с ним? Да, кстати, не говори, пожалуйста, Элси о том, что я всё тебе рассказала. Она просила никому ничего не говорить, а ты ведь знаешь, как она на всё реагирует! Ну ладно, милый, я пойду. Скоро вернусь.

Положив трубку, я уставился на телефон в каком-то изумлённом оцепенении. Однако изумление моё только усилилось, когда он зазвонил снова. Это был Эдвин, отец Элси. Сказал, что Элси только что высказала ему довольно категоричное мнение насчёт того, что Джорджу Фармеру необходимо получить освобождение от духа гнева и нетерпимости, и потребовала, чтобы её отец, будучи старшим пресвитером церкви, немедленно этим «занялся».

— Только ты ведь и сам понимаешь, — вздохнул Эдвин, — что дело здесь не в каком-то там духе. Просто Джордж человек вспыльчивый, горячий, вот его иногда и захлёстывает. В конце концов, Уильям действительно немного виноват. Короче, я вот что звоню: вы ведь с Джорджем прекрасно ладите, так, может, ты с ним поговоришь, остудишь его маленько? Иначе я за Элси не ручаюсь. Глядишь, ещё заявится к Фармерам с осиновым колом и связкой чеснока. Да,.. и я бы очень тебя попросил: не говори никому, что я звонил, ладно? Элси только мне рассказала, да и то под большим секретом. Договорились?

— Да, но...

— Вот и славно. Ну, тогда пока, до воскресенья!

Когда я положил трубку, моим единственным утешением была мысль о том, что больше не осталось ни одного человека, который мог бы мне позвонить. Совершил роковую ошибку, решив принять ванну. Не успел я погрузиться в горячую воду и с облегчением выдохнуть блаженное «а-а-а!.. », как этот треклятый аппарат опять затрезвонил. Выскочил из ванной, завернувшись в полотенце, с твёрдым намерением дать быстрый и твёрдый отпор очередному члену фан-клуба Элси Берлесфорд, кем бы он ни оказался. Это она-то ранимая? Судя по всему, что я о ней знаю, она такая же ранимая, как лавина на горном склоне! Поднял трубку.

— Алло! Это ты, Адриан? Я не помешал?

— Привет, Джордж, — ответил я. — А я как раз собирался тебе позвонить насчёт...

— Слушай, старина, — прогудел Джордж, — будь другом, сделай доброе дело! Видишь ли, какая штука... Я тут на днях погорячился — Уильям, болван этакий, забыл написать «не», и без «не» всё получилось наоборот... Короче, я рассердился и сказал, что запрещаю ему две недели ходить на репетиции, а теперь думаю, что это, пожалуй, чересчур. В общем, я бы пошёл на попятную, но так, чтобы он не думал, что им удалось меня разжалобить. Вот я и звоню...

— Ну?

— Хотел тебя спросить: если ты не против, я бы сказал Уильяму, что это ты уговорил меня его отпустить. А? Ты как, не возражаешь?

— Нет, — ответил я. — Валяй, говори. Ладно, пока.

Вернулся в слегка подостывшую ванну и сказал Богу:

— А ведь верно говорят, что пути Твои неисповедимы!

Позднее заглянул в клуб. Когда Уильям закончил, по своему обыкновению, изображать человека, которому уронили бетонную плиту сразу на обе ноги, Элси подошла ко мне и уставилась на меня распахнутыми глазами, в которых светилось неподдельное восхищение.

— Знаете, мистер Пласс, кого вы мне напоминаете? — спросила она.

«А-а! Вот оно! — подумал я. — Знаменитый лауреат Нобелевской премии мира пожинает свои лавры! » Ничего, небольшая доля восторженного обожания ещё никому не повредила.

— Кого? — спросил я вслух.

— Черепашек-ниндзя, — сказала Элси.

Суббота, 8 февраля

Решил пойти в христианский книжный магазин и поискать что-нибудь про сомнения и замешательства. Когда я обратился к продавцу, он переспросил: «Сомнение? » таким тоном, словно я попросил у него мешок древесного угля. Наконец отыскал в заднем ряду секции «Христианское слесарно-водопроводное дело» аудиокассету под названием «Краткий коррекционный курс для колеблющихся католиков». Автор — д-р Уильям Уорплдон или, как его ещё называют, «Уиндолен Уорплдон». Вечером сел послушать. Очень надеялся услышать ясное и чёткое учение насчёт небес, смерти и всего остального, о чём я последнее время так много думаю. Кассета началась так:

«Меня зовут доктор Уорплдон. Приветствую тебя, колеблющийся брат или сомневающаяся сестра. Мой курс разделён на три раздела, первый из которых состоит из двух частей. Часть «А» будет, в свою очередь, рассматриваться с четырёх точек зрения, первую из которых можно подразделить на две секции. Начальная из них разбивается на четыре основные категории, начиная с многоаспектной темы, причём главный её аспект будет обозначаться шестью заголовками, и на первый из них мне хотелось бы посмотреть с двух сторон, одна из которых состоит из пяти компонентов, из коих первый естественным образом подразделяется на семь частей, начиная с введения, включающего в себя три главных момента, относящихся к первой части заглавного пункта на начальной стадии первого утверждения развёрнутого шестиступенчатого аргумента, посвящённого теме колебаний, сомнений и замешательства в церкви... »

Должно быть, я проснулся от щелчка магнитофона. Боюсь даже думать о том, как Уорплдон разговаривает с теми, кто не страдает от сомнения и замешательства и всё прекрасно понимает.

Кое-как дотащился до кровати, чувствуя себя жалким и несчастным. Энн спит, с ней не поговоришь. Джеральд оставил у меня на подушке записку, где сказано, что если составить анаграмму слов «райские врата», получается «край сети и рва», и теперь он тоже крепко спит.

Только я не сплю. Я и Бог.

Помоги мне, Боже! Я ничего не понимаю!

Воскресенье, 9 февраля

Сегодня к нам в церковь опять приходил тот самый монах. Эдвин попросил его ответить на наши вопросы. Убрал тянучки в карман, даже не открыв упаковки. Отец Джон выглядел бледным и усталым, но на минуту я всерьёз подумал, что за его спиной, должно быть, зажгли софит, потому что мне показалось, что вся его фигура словно бы светится. Он сидел перед нами на стуле и молча ждал.

Первый вопрос задала миссис Флашпул.

— Мне кажется весьма странным, ваше преподобие — вы уж извините, но, придерживаясь библейских принципов, я не могу называть вас отцом, — что в своей предыдущей проповеди вы практически не упомянули о Божьем суде по отношению к грехам, совершённым во плоти. Хотя, быть может, вы не ощущаете себя грешником?

Отец Джон моргнул.

— Да что вы! Я — сущий негодяй, — объявил он с энтузиазмом, — но я всё время ощущаю, что меня простили, простили от всей души. Видите ли, Бог очень меня любит, так же сильно, как и вас. Ведь это не мы сами, а Он задумал нас спасти.

Он показал на миссис Флашпул и продолжал:

— Если бы вы совершили самый непристойный грех со всеми людьми, живущими на вашей улице, но потом пришли к Богу и сказали: «Боже, мне правда, искренне, от души стыдно и горько за всё содеянное, и я прошу у Тебя прощения», Он тут же ответил бы: «Прекрасно! Тогда давай начнём всё сначала! » Правда, замечательно?

Миссис Флашпул, которая, по-видимому, безуспешно пыталась переварить мысль о том, как она совершает непристойный грех со всеми своими соседями, плеснулась на своё место с таким видом, будто у неё перехватило дыхание.

Леонард Тинн наклонился ко мне и шепнул:

— Он верит совсем не в такого Бога, как я. У него Бог хороший!

Неожиданно поднялся на ноги. Почувствовал себя так, будто мне лет шесть, не больше.

— Мне не хочется умирать...

— Конечно, — ответил отец Джон. — Мне тоже не хочется. Жизнь — прекрасная штука. Уверен, что Иисусу тоже не хотелось умирать. У Него ведь были друзья, родные, удивительный мир вокруг, смех, слёзы, работа — я ничуть не сомневаюсь, что Он всё это очень любил.

— Но небеса... Сама мысль о небесах кажется мне такой... Не знаю, как сказать...

— Как вас зовут? — спросил монах.

— Адриан.

— Скажите мне, Адриан, чем вы больше всего интересуетесь? Что вам больше всего нравится — на самом деле?!

— Крикет.

Не собирался говорить правду. Само вырвалось.

— Значит, — кивнул отец Джон, — для вас, Адриан, Богу придётся сделать небеса по крайней мере такими же интересными и увлекательными, как выигрыш сотни в матче против Австралии на стадионе «Лордс». Кстати, это ваша жена, рядом с вами?

Энн улыбнулась и кивнула.

— Так что, если Адриан вдруг рухнет на землю от сердечного приступа и будет на грани жизни и смерти, теперь вы знаете, что делать.

— Ага, — рассмеялась Энн. — Быстренько нацеплю на него пару щитков.

Почувствовал себя так, будто кто-то распахнул окна и впустил свежий воздух в душную комнату. Вернувшись домой, мы мирно и вкусно пообедали. Я пригласил Леонарда, который притащил с собой целых три бутылки вина! Мы с Энн, зная его проблемы с алкоголем, постарались выпить как можно больше, чтобы ему ничего не досталось. Леонард остался трезвым, на Энн вино как будто и вовсе не подействовало, а вот я оказался в положении футбольной команды, за которую болеет Джеральд: сплошные неуверенные попытки хоть как-то подняться и сохранить своё достоинство, так и не увенчавшиеся успехом.

Понедельник, 10 февраля

Весь день чувствую себя совершенно счастливым!

Всё ещё не хочу умирать, но почему-то знаю, что всё будет в порядке.

Настоял на том, чтобы вечером мы все вместе сходили в кино. В кинотеатре выяснилось, что сегодня идёт только два фильма: «Исповедь сумасшедшего помидора» и «Одинокий енот по кличке Счастливчик».

Сразу возвращаться домой нам не захотелось, и мы выбрали енота. Нам с Энн даже понравилось, но Джеральд сказал, что почти весь фильм составлял свежую анаграмму и выяснил, что из имени Андрея Тарковского получается «райский кров Данте».

Слава Богу, что никто из посторонних никогда не увидит этого дневника.

Вторник, 11 февраля

Сегодня по дороге домой встретил мистера Ламбертона-Пинкни, который возглавляет в нашей общине небольшую группу под названием «Усеки и пресеки». Они всё время ищут, что бы ещё такое запретить. Мистер Ламбертон-Пинкни (который настаивает, чтобы все и всегда называли его полным именем) сообщил, что их группа как раз собирается устроить себе ежегодный «культпоход», но пока они не решили, что это будет за мероприятие.

Рассказал ему про нашу вылазку в кино.

— В первом зале как раз идёт «Исповедь сумасшедшего помидора», — сказал я. Мистер Ламбертон-Пинкни вздрогнул и в ужасе поморщился. — А во втором зале показывают один фильм... в общем, про природу.

— Хм-м-м... — в раздумье протянул он. — Может быть, это нам и подойдёт. А вы уверены, что он... не вызовет смущения у благочестивой аудитории?

— Вполне, — заверил его я. — Мы с Энн и Джеральдом только вчера его смотрели. Обыкновенный фильм про дикие, неприрученные создания, которые развлекаются себе на лоне дикой природы.

Мистер Ламбертон-Пинкни сказал, что, пожалуй, сводит на него членов своей группы в пятницу вечером.

— А вы абсолютно уверены, — спросил он, прощаясь, — что этот фильм соответствует христианским стандартам?

— О, да, не волнуйтесь, — беззаботно откликнулся я. — Он совершенно безобидный.

Среда, 12 февраля

Утром позвонил Эдвин и сказал, что через две недели в среду будет особое служение исцеления, на которое он пригласил проповедника из северного графства. Количество мест ограничено, так что не хочу ли я зарезервировать места для нас троих? Сказал ему, что перезвоню через пару минут. Улёгся на пол в прихожей, упираясь ступнями во входную дверь, и, немного повозившись, выяснил, что ноги у меня совершенно одинаковой длины. Жаль, что при этом я не заметил Энн и Джеральда, выглядывающих из кухни. Я стал бы очень богатым человеком, если бы получал по десять фунтов всякий раз, когда на их лицах появляется выражение сострадания пополам с беспокойством.

Джеральд вышел в прихожую и небрежным, отстранённым тоном профессионального психиатра сказал:

— Не беспокойся, пап. Мы никому не расскажем о том, что ты не хотел бы выносить за пределы этого дома.

Вот ведь поросёнок! Он явно знал, что у этого поступка есть разумное объяснение! Рассказал ему про звонок Эдвина.

— Понимаешь, — сказал я, — сейчас почти все эти служения исцеления сводятся к одному и тому же: большинство больных вдруг обнаруживает, что у них одна нога короче другой и, оказывается, как раз в этом и заключаются все их несчастья. Вот я и решил сначала проверить, всё ли у меня в порядке.

— И что? — спросила Энн, которая тоже вышла из кухни.

— По-моему, они одинаковые. Так что можно звонить Эдвину и говорить, что мы придём.

— А если бы одна оказалась короче? — спросил Джеральд с ещё более озадаченным лицом.

— Тогда я, конечно же, никуда бы не пошёл, — терпеливо объяснил я, стараясь не выходить из себя.

— Чтобы не исцелиться? — недоверчиво переспросила Энн.

— Ну да! Это же так неловко, исцеляться у всех на виду!

Позвонил Эдвину, попросил его оставить нам три местечка, а потом пошёл на работу, спинным мозгом чувствуя, что Энн с Джеральдом всё ещё стоят в прихожей, обалдело глядя мне вслед.

Я уже и раньше замечал, что оба они не всегда понимают всё с первого раза, особенно Джеральд. Например, недавно он пытался убедить меня, что бензин лучше покупать на другой автозаправке, чуть дальше от нашего дома, потому что там цена за галлон на несколько пенсов меньше. Я же напомнил ему, что обычно просто покупаю бензина на пять фунтов, и поэтому разница в цене на один галлон никак на меня не повлияет. Но таких упрямцев, как Джеральд, ещё поискать! В конце концов, он повалился на пол и начал в бессильной ярости колотить кулаками диванные подушки. Никак не мог признать своей неправоты. Ну ничего, он ещё совсем мальчик. Научится.

Четверг, 13 февраля

Сегодня на группу пришла Глория Марш. Появляется у нас нечасто.

Очень привлекательная молодая вдова.

Это, конечно же, вовсе не означает, что она мне нравится в таком смысле, хотя, по-моему, она ко мне несколько неравнодушна. Стоило ей показаться в дверях, как Джеральд наклонился к моему уху и прошептал:

— Давай, пап, втягивай скорее живот: Глория пришла!

Что за глупости!

Во время обсуждения Дорина Кук (уже не помню почему) спросила у старой миссис Тинн, знает ли она что-нибудь про ревматические заболевания и их лечение. Та возмущённо фыркнула и сказала, что её первое и последнее романтическое увлечение случилось лет пятьдесят назад, а то и больше. Все засмеялись, но Глория заговорщически мне подмигнула! Попытался сделать вид, что шокирован и совершенно не одобряю подобного поведения, — но так, чтобы при этом оставаться в её глазах вполне милым и располагающим к себе человеком. По-моему, получилось не очень. Позднее почувствовал себя ужасно неловко, когда Глорию попросили описать сущность христианского прощения, и она сказала, что прощать — это значит поворачиваться к человеку другой щекой, когда он только что отшлёпал тебя по попке. И хотя на меня она вовсе не смотрела, я почему-то почувствовал, что жутко краснею. Надеюсь, никто не заметил.

После группы Глория прямиком направилась ко мне и тут же начала задушевно поверять мне свои беды и несчастья, особенно насчёт огромного счёта за телефон, который она никак, ну просто никак не может оплатить. Внезапно сообразил, что могу ей помочь. Быстренько сбегал наверх, выписал чек и протянул его Глории, когда она уходила. Проводив её, отправился на кухню и рассказал обо всём Энн.

— Видела бы ты её лицо! — сказал я. — Удивление — это не то слово.

— Ничуть не сомневаюсь, что не то, — ответила Энн и, как мне показалось, довольно язвительно.

Позднее Глория позвонила (попросив оператора записать разговор на наш счёт), чтобы снова поблагодарить меня за деньги. Назвала меня сладким зайчиком.

— Интересно, почему ты никогда не называешь меня сладким зайчиком? — в шутку спросил я у Энн.

— Потому что, милый, ты совсем на него не похож, — ответила она.

Пятница, 14 февраля

Проснулся в шесть утра и с ужасом вспомнил, что сегодня День святого Валентина. Постарался как можно тише натянуть на себя свитер и брюки, кое-как выполз из дома и, пошатываясь, побрёл к круглосуточному магазину за углом.

Там уже толпилась небольшая кучка измученных, небритых мужей, перебирающих оставшиеся открытки. В итоге, мне досталась открытка, на которой была нарисована огромная рыжая корова, оглядывающаяся назад со словами «Люблю тебя! » Внутри было написано: «От темени до вымени! »

Открыв её за завтраком, Энн улыбнулась и сказала:

— Ах, дорогой, ты неисправимый романтик! Интересно, сколько же времени ты искал для меня именно эту открытку?

Но она не рассердилась, а только посмеялась. Подарила мне чудесную открытку и долгий, медленный поцелуй над тарелкой с бутербродами. Нас прервал Джеральд, заскочивший на кухню за чаем.

— Смотри, пап, — сказал он, — у тебя галстук сейчас будет «как сыр в масле кататься».

Сам он получил огромную, дорогую открытку с большущим бархатным сердцем спереди. Внутри были ручкой нарисованы сотни две крохотных сердечек и поцелуйчиков, но никакой подписи.

— И кто же твоя тайная обожательница, а, Джеральд? — спросил я.

— Должно быть, это коллективное подношение от всех местных девчонок, — небрежно ответил он, но я-то видел, что он доволен. У Джеральда ещё никогда по-настоящему не было девушки, хотя я, в общем-то, не слишком этим обеспокоен.

Чего тут беспокоиться? Нечего. Я и не беспокоюсь.

Вечером был немало удивлён, увидев, что после репетиции Элси решила пойти домой с Джеральдом, чтобы «помочь ему нести гитару». Надеюсь, та девочка, что послала Джеральду открытку, не видела их вместе. А то ещё подумает что-нибудь и не станет больше обращать на него внимания. Весьма неосмотрительно со стороны Элси ходить с Джеральдом, если она так любит своего Уильяма.

Суббота, 15 февраля

Проснулся с редким ощущением того, что жизнь хороша и всё, по большому счёту, в порядке. После завтрака Энн попросила меня сходить в булочную за хлебом. По дороге домой с удовольствием подумал, что, хотя время от времени я, конечно, делаю всякие глупости, в общем и целом у меня всё выходит очень даже неплохо.

Несмотря на холод, ощутил внутри приятное тепло.

Неприятно удивился, когда, подойдя к двери и заглянув в окно, увидел в гостиной мистера Ламбертона-Пинкни. Он сидел в самом неудобном нашем кресле, и вид у него был чрезвычайно угрюмый.

Укрылся в гараже и какое-то время пытался занять себя чтением спортивных новостей в газете десятилетней давности, надеясь, что он потеряет терпение и уйдёт. Но в гараже было так холодно, что мне пришлось войти в дом. Последние ошмётки приятного тепла мигом улетучились, когда Энн, открывшая мне дверь, яростно прошипела:

— Ну что ты за осёл! Где была твоя голова? Почему ты не проверил, какой фильм идёт в пятницу? Не понимаю, почему ты ведёшь себя, как тупой болван?

Тут же сообразил, что, наверное, произошло нечто непоправимое.

Мистер Ламбертон-Пинкни обратился ко мне с видом графа Дракулы из старых чёрно-белых ужастиков.

— Согласно вашей рекомендации, мистер Пласс, — угрожающе изрёк он, — члены нашей небольшой группы во главе со мной посетили один из сеансов во втором зале местного кинотеатра. Поскольку мы немного запаздывали, билеты нам пришлось покупать в некоторой спешке, и мы не успели просмотреть сопутствующую фильму рекламную продукцию. В конце концов…

Он пригвоздил меня к полу уничтожающим взглядом.

— В конце концов, наш брат уверил нас, что этот фильм вполне соответствует христианским стандартам.

Я нервно кашлянул:

— И... и что это был за фильм? Ну... тот, что вы смотрели?

Мистер Ламбертон-Пинкни собрался с духом:

— Этот фильм, мистер Пласс, назывался «Горячие бёдра в мокрой траве».

Попытался, как мог, объясниться, и попросил прощения. Мистер Ламбертон-Пинкни, хоть и со скрипом, но принял мои извинения и наконец-то ушёл. Дойдя до дороги, он подозрительно посмотрел направо и налево, словно боялся, что его собьёт с ног какая-нибудь непристойность.

— По крайней мере, пап, во всём этом есть одно утешение, — философски заметил Джеральд, всё это время подслушивавший за дверью. — Ты ведь сказал этому мистеру Чего-то-там-Блинкни, что фильм будет про дикие, неприрученные создания, развлекающиеся на лоне дикой природы.

— И что?

— Судя по всему, что я слышал про «Бёдра в траве», он как раз про это и есть.

— Ты хлеб принёс? — крикнула Энн с кухни.

На секунду задумался и крикнул в ответ:

— Он в гараже.

Энн вышла в прихожую и непонимающе уставилась на меня.

— Пап, тебе всё равно не удастся верой загнать нашу машину в хлебницу, можешь даже не стараться! — мягко сказал Джеральд.

— Хлебница! — проворчала Энн, возвращаясь на кухню. — Когда-нибудь он верой нечаянно засадит себя в психушку, помяни моё слово...

Воскресенье, 16 февраля

Жаль, что порой трудно понять, какие мысли — просто мысли, а какие — откровение от Бога. Сегодня, пока я читал Библию и молился, у меня вдруг возникла одна мысль. Внезапно вспыхнула в голове и всё.

«Купи себе древесную лягушку и назови её Кайзер Билл».

Если подумать, полная чепуха, но с чего бы таким словам вдруг появляться в голове ни с того, ни с сего? Хотел посоветоваться с Энн и Джеральдом, но потом решил (особенно после вчерашнего), что тем самым только вызову новый поток ехидных шуточек, как Ричард со своим кальмаром. На всякий случай записал мысль на клочке бумаги и убрал во внутренний карман пиджака. В конце концов, никогда не знаешь: вдруг в этом что-то есть?

Пошли в церковь.

Оказывается, сегодня должен был проповедовать Ефраим Тренч, один из местных фермеров.

Обычно он проповедует всего раз или два в год. Очень милый, симпатичный старикан, но вечно как раскатится часа на полтора, а потом вспоминаешь — вроде и не сказал ничего.

Сегодня после поклонения Ефраим подошёл к кафедре, вытащил огромный серебряный брегет на цепочке, сверил его со стенными часами, ещё раз сверил их с часами Эдвина, ещё раз для верности сверил их с ультрасовременным цифровым хронометром Вернона Ролингса (как говорит Джеральд, такие часы, наверное, способны приготовить обед на шесть персон, если знать, какие кнопки и в каком порядке нажимать). Затем он торжественно положил свой брегет на кафедру и вытащил из брючного кармана гигантский носовой платок размером с простыню.

Угостил присутствующих таким виртуозно исполненным сморканием, какого в нашей церкви ещё никто и никогда не слышал. Сморкался чуть ли не целый час. Прекрасная имитация выступления ансамбля духовых инструментов — от длинных и пронзительных трубных звуков до глубоких и гнусавых переливов вроде тубы. Наконец, он запихнул свой необъятный платок обратно в карман и совсем было собрался открыть Библию, как вдруг настенные часы пробили одиннадцать, и Ефраим, терпеливо сосчитав удары, опять взялся за свои карманные часы, что-то там подкрутил, добиваясь безукоризненной точности, и только тогда снова положил их перед собой. Пара-тройка человек, которым уже целых десять минут не на что было откликнуться радостным криком «Аллилуйя! », совсем измучились и нетерпеливо заёрзали, особенно когда на секунду всем показалось, что старый Ефраим снова полез за носовым платком. Но это была ложная тревога. С умопомрачительной неспешностью он вытащил из другого брючного кармана очки, тщательно протёр их мягкой замшевой тряпочкой и в конце концов водрузил себе на нос. Поднял свою старую, заслуженную Библию и, как учитель воскресной школы, чудом сохранившийся с прежних времён, строго оглядел собравшихся поверх очков.

— Так-с! — возгласил он. — Значит, сегодня мы с вами прочитаем один псалом. Псалом двадцать второй. Да будет благословен Всемогущий Господь, по Своей милости показавший мне, как быстро отыскивать его в Библии, и я очень рад, что сегодня мне выпала привилегия поделиться с вами этим чудным откровением. Так вот, — он переключился на слегка завывающий пророческий тон, — слушайте, дорогие мои братья и сёстры: найти двадцать второй псалом очень и очень легко, потому что Господь по Своей мудрости и всеведению поместил его сразу после псалма двадцать первого и прямо перед псалмом двадцать третьим. Аллилуйя!

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 Следующая ⇒