Родриго Кортес 4 страница

Нэнси побледнела и кинула быстрый взгляд в уткнувшегося в учебники Рональда. В школе определенно что‑ то происходило, и Рональд наверняка совершенно точно знал, кто к этому причастен.

«Может, сказать ему о Ронни? – поджав губы, подумала Нэнси и сама же себя одернула: – Только не ему. Сама что‑ нибудь придумаю».

Она дождалась, когда муж сядет за стол, и тихонько присела напротив. Она уже знала, что сегодня между ними снова ничего не будет.

***

Ночь прошла, как один большой кошмар. Нэнси вскакивала в холодном поту, судорожно искала тапочки, а затем брела на кухню, открывала холодильник и доставала очередной пакет сока. Пила, понемногу приходила в себя и признавала, что без профессиональной помощи ей все‑ таки не обойтись.

Жажда отмщения, обуявшая Нэнси, едва она поняла, что у Рональда снова появились какие‑ то таинственные проблемы в школе, а специально поставленный на пост у школы и не могущий ничего сделать Джимми ходит по дому мешок мешком, пугала ее все сильнее.

Снова и снова Нэнси представляла себе, как она ставит машину возле магазина, идет через сумрачный заросший школьный парк, достает черную «беретту» и стреляет – неизвестно в кого, но уж точно наповал. И едва в голове гремел выстрел, она вздрагивала и приходила в себя. Становиться убийцей Нэнси не хотела.

Но главное, чем навязчивее были эти мечтания, тем сильнее она была склонна согласиться с мистером Левадовски – с ней что‑ то не в порядке. А когда прошла ночь и наступило утро, Нэнси, как всегда, проводила мужа на работу, а детей – в школу, выгребла все свои наличные деньги, взяла машину и поехала в Хьюстон.

***

До Хьюстона она добралась быстро, часа за три, но вот затем ее как застопорило, и вместо того, чтобы сразу отправиться на прием к психоаналитику, Нэнси принялась ходить по магазинам.

«Еще немного, и я иду к Левадовски, – хищно поглядывая на полки и едва удерживаясь от того, чтобы повторить однажды опробованный трюк с икрой, как заведенная твердила она. – Еще немного, и я иду к Левадовски…»

– Вам помочь, мэм? – иной раз подходил к ней продавец.

– Исчезни, – мрачно отзывалась Нэнси и почти насильно заставляла себя покинуть очередное «гнездо разврата».

Но шли часы – первый, второй, третий… – а решимости оставить это опасное занятие и сделать то, зачем она приехала, не прибавлялось. И в какой‑ то миг Нэнси признала, что если не сумеет заставить себя переступить порог стильного кабинета мистера Левадовски сегодня, то, скорее всего, не переступит его уже никогда.

***

Этот день для Скотта Левадовски сложился на удивление удачно. С самого утра пришел его вечный пациент Салли – глубоко верующий и на удивление порядочный, невзирая на необразованность, парень.

Прерывающимся от волнения голосом Салли поведал, что он наконец‑ то встретил женщину своей мечты, и добрых два часа Левадовски разбирал с ним отличия между этой, похоже, действительно подходящей для Салли женщиной и остальными – теми, которых он знал прежде.

– Знаете, док, – лежа на кушетке с закрытыми глазами, умиротворенно улыбался Салли, – теперь я согласен, что женщина может в себе нести загадку. Я правильно понял вашу мысль, док?

– Вообще‑ то, я имел в виду загадку ваших отношений с мамой, – уклончиво кивнул Левадовски и не выдержал – напомнил: – Она ведь нами так и не решена…

– Так я о том и говорю! – с жаром подхватил пациент и промокнул несвежим платком хронически слезящийся глаз. – Ведь зачем‑ то господь позволяет женщине нести в себе загадку?! Ведь так?

– И какой из этого вывод? – поддержал порыв пациента Левадовски.

– Главное, чтобы она в страхе божием жила! – разве что не заикаясь от волнения, выпалил пациент. – Ну, и… не гадила чтоб чересчур… Правда ведь, док?

– Продолжайте, – ободряюще кивнул Левадовски.

– Скажем, если она пытается тебя зарезать или заехать ногтем в глаз, так зачем такая женщина нужна? Мне от нее будут одни неприятности… А вот если без разрешения взяла машину, так это можно и простить… на первый случай. Можно ведь за это простить, док?

– Думаю, да, – поддержал энтузиазм христианского всепрощения Левадовски. – Продолжайте…

Салли внезапно помрачнел.

– А вот если она стреляла в кого, это уже нехорошо… не по‑ божески. За это рано или поздно ответить придется.

Левадовски вздохнул. Тени трудного детства преследовали его пациента до сих пор.

– А что для тебя теперь главное, Салли? – искренне заинтересовался он, одновременно грамотно уводя разговор в сторону от опасной темы.

Салли надолго задумался.

– Я думаю, док… главное, чтобы она из приличных была… ну‑ у… чтобы не из распоследних. Такая ведь и понять может, что была не права… и прощения попросит… в конце… Правда ведь, док?

Левадовски улыбнулся и пометил несколько строчек в своем рабочем блокноте – там, где он обычно отмечал успехи, – аккуратной галочкой.

Его любимый пациент все еще страдал явными искажениями логики, как, например, это его странное упоминание о том, что женщина может попросить прощения в конце. В конце чего? Левадовски этого не знал, но весь его опыт говорил: начни расспрашивать, навязывая непосильную для едва ступившего на путь душевного оздоровления и равновесия пациента дискуссию, и он снова закроется, как потревоженная устрица, возможно, недели на две, а то и на три.

«А так… – доктор Левадовски глянул на целый столбик аккуратных галочек, – а так, медленное, но верное исцеление налицо».

Это было непросто – выросшему в трущобах, да еще без отца Салли патологически не везло на женщин. Первая же, которой он, пусть и не без труда, рискнул предложить свое общество, в сильно нетрезвом виде порезала мальчишку горлышком от пивной бутылки, да так, что врачам пришлось наложить восемнадцать швов.

Вторая – видно, по неосторожности – ударила Салли ногтем в глаз, отчего бедный парень, и без того не избалованный женским вниманием, сделал неожиданный и научно небесспорный, но житейски оправданный вывод, что все бабы – продажны и хотят в обмен на доступ к телу только одного – денег и комфорта. А когда не получают ни того, ни другого, буквально звереют.

Конечно же, дело было не в женской продажности и даже не в распущенности. Сейчас, когда женским телом торгуют едва ли не на каждом углу, это проблема почти всеобщая. Главная беда Салли была в том, что никогда не отличавшийся ни умом, ни красотой, да еще и выросший в трущобах он и подруг себе выбирал соответствующих… Само собой, раньше или позже назревал конфликт между его моральными и эстетическими требованиями к женщинам и тем, что они могли и хотели дать ему реально.

Левадовски вздохнул. Пожалуй, только теперь, спустя много часов терпеливой работы квалифицированного терапевта, до Салли стало доходить, что женщину следует искать среди более‑ менее приличных слоев общества.

– Вот и все, док, – закончил рассказ пациент, и Левадовски удовлетворенно кивнул.

– Расскажите мне об этой женщине, Салли…

Пациент мечтательно улыбнулся.

– Она превосходная шлюха… в смысле, я хотел сказать, женщина, док. Как раз то, что надо.

Левадовски мысленно чертыхнулся. Несмотря на все его усилия, Салли так и не привык автоматически использовать социально приемлемые термины и постоянно срывался, именуя женщин шлюхами и тварями, невзирая ни на возраст, ни на социальное положение.

– Она красива?

– Очень, – сказал пациент.

– Умна?

Салли на секунду задумался.

– Наверное… хитрющая, это точно!

– Опрятна?

– О, да! Чистенькая шлюха. Пока я кресло тряпкой не протер, в машину не садилась.

Левадовски хмыкнул. Салли определенно многому научился, и это его, как врача, безусловно радовало.

– Так вы назначили ей свидание? – поинтересовался он.

– Пока нет, – печально вздохнул Салли. – Она всегда так быстро уходит…

– Но она знает о ваших чувствах к ней? Вы дали ей это понять?

Салли задумался.

– Думаю, да, док. И знаете, что еще… я теперь, как вы и учили, стараюсь смотреть на все, – Салли на секунду задумался и все‑ таки вспомнил это слово. – Ах да! С оптимизмом!

Левадовски галочкой пометил в рабочем блокноте еще один пункт и решил, что пора закругляться.

– Поясните, Салли. Что вы имеете в виду под «оптимизмом»?

Салли, не открывая глаз, хитровато улыбнулся.

– Господь мне все равно поможет. Господь ведь меня и от неправедного суда спас, и женщину эту дал, а главное, к вам привел.

Левадовски удовлетворенно крякнул и не без труда выпроводил изрядно подзадержавшегося на кушетке пациента за дверь. А потом к терапевту пришла вечно опаздывающая миссис Майлз, и он добрых два часа разбирал с ней, в чем кроется проблема ее отношения к ведению домашнего хозяйства. А потом был короткий перерыв на обед, и вот тогда, словно снег на голову, на него обрушилась эта Нэнси Дженкинс.

– Давайте попробуем еще раз, мистер Левадовски, – с трудом выдавила она. – А то мне что‑ то неспокойно.

Левадовски выдержал долгую, на полминуты, паузу и только тогда сменил гнев на милость.

– Хорошо, миссис Дженкинс. Только давайте без этих ваших фокусов.

Нэнси сосредоточенно прикусила губу и кивнула.

***

Она прилегла на кушетку и еще до того, как доктор собрался с духом, чтобы начать сеанс психотерапии, произнесла то, что ее мучало больше всего:

– Я боюсь себя, мистер Левадовски.

– А что случилось? – нахмурился терапевт.

– Недавно я стреляла в человека.

Левадовски замер. В таком ему еще не признавались.

«В полицию позвонить? »

– Убить не убила, – со вздохом продолжила Нэнси, – только ранила… но мне страшно.

Левадовски шумно глотнул.

– И… чего вы боитесь?

– Мне хочется выстрелить еще раз. А я знаю, что это грех.

Левадовски тряхнул головой и возбужденно зашагал по кабинету.

– Я так и знал…

– Что? – приподнялась на кушетке Нэнси. – Что вы знали?

– Пистолет, – резко остановился он. – Вы никогда не задумывались о том, что пистолет имеет фаллическую форму?

– Чего? – широко открыла глаза и растерянно моргнула Нэнси.

– Закройте глаза и слушайте, – властно распорядился терапевт и с воодушевлением продолжил: – Вы, а точнее, ваше детское начало, Нэнси, пытается присвоить себе типично мужские функции.

– А‑ а‑ а…

– Молчите! Я еще не кончил.

Нэнси послушно сомкнула губы и превратилась в слух.

– Так вот. В то время, как ваше взрослое начало, точно знающее о своей нормальной женской судьбе, боится и отговаривает вас от необдуманных действий, ваше детское начало до сих пор отчаянно завидует отцу и братьям, – голос терапевта все возвышался и возвышался, поднимаясь до самых патетических нот, – завидует их мужской силе, их власти и отваге, самой их фаллической природе…

Нэнси опасливо приоткрыла один глаз. Скотт Левадовски стоял к ней лицом, но ее не видел. Уставясь куда‑ то вверх, под потолок, он так энергично взмахивал руками, словно пытался жестами выразить всю красоту и мощь возбужденных мужских гениталий.

Она терпеливо ждала – пять минут, десять, пятнадцать, а он все говорил и говорил, все громче и громче, пока наконец его голос не возвысился почти до фальцета.

– Вам не нужно завидовать фаллосам, Нэнси! Вам нужно просто понять и принять свою женскую природу! Свою подчиненность, если хотите… и даже, я не побоюсь этого слова, свою вторичность! Только тогда вы постигнете счастье и гармонию! Только тогда!

Нэнси криво улыбнулась, а терапевт вдруг словно пришел в себя, растерянно огляделся и машинально поправил сбившийся на сторону галстук.

– Все. Приходите завтра и лучше, если прямо с утра. До свидания, миссис Дженкинс. И, кстати, вы оставили моей секретарше чек?

***

От мистера Левадовски, получив недвусмысленное поощрение всего, что делает, Салли вышел необычно воодушевленным. Не теряя времени, он съездил на прежнее место работы, после недолгой, но весьма экспрессивной дискуссии получил у грека полный расчет, а затем, разминувшись с новеньким «Фордом» Нэнси Дженкинс всего‑ то на две‑ три минуты, выехал из Хьюстона.

Вдоль дороги голосовали бесчисленные, разодетые во все яркое, словно канарейки, шлюхи, но Салли только улыбался и проезжал мимо. В день отгула он себе наметил дела поважнее случайных встреч.

Во‑ первых, следовало зайти в храм божий, а затем, с помощью и под прямым покровительством отца нашего небесного начать целенаправленное очищение указанного ему господом города от скверны. И главное: параллельно он должен был начать планомерные поиски этой блондинки.

Безмятежно напевая «Хвалу», Салли достаточно быстро миновал Сегин и Сан‑ Антонио, въехал в раскаленный от полуденной жары городок и сразу же отправился в храм. Долго и напряженно молился, а едва вышел из божьего дома, как сразу же увидел Знак. Смуглая – явно из «латинос», одетая в вызывающе праздничное светло‑ голубое платье девица стояла буквально в двухстах футах от этого святого места.

Салли перекосило, такого откровенного богохульства он не терпел. Он быстро и внимательно огляделся по сторонам. Белая от зноя улица была совершенно пуста, и вообще, на что в такой час рассчитывала эта глупая шлюха, было неясно, – разве что на исполнение предначертания своей судьбы.

«Ну, ладно… я тебе устрою…»

Он стремительно прошел к стоянке, сел в такой же раскаленный, как и весь этот город, автофургон и, утирая пот, подъехал к будущей жертве.

– Покатаемся?

– Пятьдесят баксов, – лаконично отозвалась шлюха, и Салли широко улыбнулся.

– Годится. Но делаешь все, что скажу.

Мокрая от пота девка окинула его усталым взглядом, на секунду задумалась и подошла к машине.

«Есть! » – понял Салли и, стараясь не показывать своих глаз, помог открыть помятую дверцу.

Он уже придумал для нее свой, особый способ познать гнев божий во всей его мощи, но не хотел, чтобы она почувствовала это до срока.

– Садись. Ко мне поедем – там прохладнее.

В ее черных круглых глазах на миг мелькнул живой интерес.

– А душ есть?

Все так же стараясь не смотреть ей в глаза, Салли безмятежно рассмеялся и облизнул соленые горячие губы.

– Откуда в моем вагончике душ?! – он сделал вид, что задумался. – Разве что в гараж сходить – там труба… и правда, поехали в гараж… хоть ополоснемся.

Девка энергично закивала. Она была готова поехать куда угодно, лишь бы прочь из этого пекла.

***

То, что визит к именитому врачу снова оказался для нее напрасным, совершенно выбило Нэнси из колеи. Некоторое время она сама не своя бродила по городскому хьюстонскому парку, бессмысленно пересчитывая деревья, затем забрела в кофейню и, пытаясь привести себя в норму, пила крепчайший турецкий кофе почти до одурения.

– Фаллос… детское начало… – бормотала она себе под нос. – И почему я должна этому завидовать?

Да, она любила чувство риска, но при чем здесь фаллос ее отца? Или даже братьев…

Ответа все не было, и в конце концов Нэнси расплатилась, выбралась на горячий весенний воздух и решила, что нечего мучить себя тем, чего нет и никогда не было, а значит, пора ехать домой.

Чтобы не возвращаться из Хьюстона совсем уж без ничего, она все‑ таки разрешила себе зайти в магазинчик – «последний разок» и с самыми праведными намерениями. После двух часов примерок и борьбы с собой, со вздохом пересчитав нетолстую стопку двадцаток, она купила красные модельные туфли и уже собиралась уходить, как вдруг заметила тончайшее и тоже алое платье – из разряда тех, что она видела на жене губернатора штата.

По ее спине прошел мгновенный озноб. Затем ее бросило в жар, а сердце заколотилось чуть ли не вдвое быстрей. Нэнси хотела это платье, но она не хотела за него платить; она хотела его просто взять – своевольно и незаконно, так, как мужчина порой берет женщину.

«Чертов Левадовски! – раздраженно подумалось ей. – И здесь привиделся! Встречу – убью! »

А тем временем ноги уже вели ее к стеллажу, руки словно сами по себе ощупывали ткань, а глаза украдкой поглядывали в сторону собравшихся у кассы продавцов. И спустя еще пару секунд она стремительно сунула платье за пазуху и почувствовала, как по всему телу прошла сладостная томная волна.

«Господи, что ты делаешь, Нэнси? » – мелькнула запоздалая мысль, но она уже шла к выходу.

– Всего хорошего, я к вам еще заеду, – помахала Нэнси столпившимся возле кассы продавцам, обмирая от ужаса и восторга.

– Всегда будем рады, мэм, – синхронно, словно механические китайские болванчики, закивали те с фальшиво‑ дружественными лицами.

Нэнси медленно, растягивая удовольствие, вышла из стеклянных дверей, глубоко вдохнула прохладный вечерний воздух и застыла. Высоко‑ высоко в бездонном синем небе висели тонкие перистые облака, пахло свежей весенней листвой, яростно сигналили застрявшие в пробке машины, и мир был прекрасен, как в первые дни творения.

И тут ее жестко взяли под локоток.

– Не торопитесь, мэм.

Нэнси медленно обернулась. Рядом стоял высокий крепкий мужчина с пышными черными усами и внимательным, цепким взглядом.

– Томас Квинси, служба охраны, – представился мужчина. – Покажите мне, что у вас за пазухой.

***

Нэнси оставалась в шоке долго – с четверть минуты, но едва цунами, смешанное с восторгом ужаса, отхлынуло, а сознание прояснилось, уперлась – так жестко, как могла.

– А почему только за пазухой? Может, еще и в трусы заглянешь? – зло поинтересовалась она.

– Вы не заплатили за вещь, мэм, – полностью проигнорировал выпад охранник.

– Ваше удостоверение, пожалуйста, – глотнув, потребовала Нэнси.

Охранник вытащил удостоверение и аккуратно, без хамства, поднес к ее лицу.

– Вы не имеете права меня задерживать, – понимая, что это лишь отсрочка, выпалила она.

– Хотите, чтобы я вызвал полицию? – спокойно предложил ей альтернативу охранник.

– Даже настаиваю, – уверенно кивнула Нэнси. По рассказам Джимми она хорошо помнила, что именно на этом ломается около трети охранников. Боссы не любили создавать своим магазинам известность задержаниями покупателей, пусть и вполне законными.

– Хорошо, – кивнул охранник. – Полиция, значит, полиция. Пройдемте в служебное помещение; оттуда и вызовем.

Нэнси стиснула зубы и попыталась высвободить руку. Пройти в служебное помещение означало снизить свои шансы вырваться раза в три.

– Прошу вас, мэм, – охранник стиснул ее локоть еще жестче и потащил к магазину. – Не создавайте себе ненужных проблем.

В мгновение ока Нэнси представила себе, что подумает, когда узнает о происшедшем, Джимми. Что скажут в школе Рональду и Энни… Внутри все перевернулось, а в горле застыл комок, – Энни было особенно жалко.

– Постойте… Томас, – теперь уже пытаясь выглядеть милой, повернула она разговор в другую сторону. – Не торопитесь. Или вот что… хотите, я вам денег дам?

Охранник приостановился и недоуменно повернулся к ней.

– Вы не понимаете, мэм… Это моя работа.

Нэнси болезненно сморщилась, и перед ней вдруг ярко, до мельчайших деталей вспыхнула картина: собрание женского клуба перемывает ей кости – один год, второй, третий… а мистер Левадовски на каждой публичной лекции приводит ее в качестве примера острой и, увы, так и не преодоленной зависти к фаллосам.

– Ну как хочешь! – сквозь стиснутые зубы выдохнула она. – Только не говори потом, что я не предлагала по‑ хорошему.

Нэнси ухватила недоумевающего охранника за рукав, развернула «фасадом» к себе и – точь‑ в‑ точь, как она сама учила Энни, – сунула ему коленом в пах.

Мужчина охнул, выкатил глаза, и в следующий миг Нэнси выдернула руку из его клешни и рванула вниз по ступенькам магазина. На подламывающихся каблуках помчалась по тротуару, завернула за угол, к машине и забралась внутрь. Сердце отчаянно колотилось.

– Работа у него такая… – никак не попадая ключом в замок зажигания, бормотала она. – Значит, менять… работу пора!

Двигатель взревел, Нэнси выскочила на трассу и, нарушая все мыслимые правила дорожного движения и рискованно подрезая не в меру прыткую молодежь на хороших машинах, рванула так, словно уже уходила от полицейской погони. И – бог мой! – как же странно она себя чувствовала! Содеянное в третий раз в жизни преступление словно взломало невидимую клетку и наконец‑ то раз и навсегда отрезало ее от нее же прежней – готовящей ужины, стирающей белье и выслушивающей жалобы. Это была свобода – и горькая, и желанная одновременно.

***

Бергман приехал на место убийства в четыре часа пополудни. Осторожно, стараясь не испачкать новенькие туфли, переступил через вытекшую из ворот заброшенного гаража лужу крови, подождал, пока глаза не привыкнут к полутьме, и наклонился над трупом.

– Бог мой!

Девчонке вряд ли было больше семнадцати. Она лежала на спине, раскинув руки в стороны и совсем без одежды – смуглая, стройная, может быть, даже красивая. Впрочем, утверждать это сейчас никто бы не взялся – лица практически не было: сплошная киселеобразная масса. А на животе… – Бергман склонился ниже и насторожился – это была раскрытая и уложенная обложкой вверх карманная Библия, простенькая, но неплохо изданная; из тех, что разносят по домам служители божьи.

«Странно…»

Глаза понемногу привыкли к полутьме гаража, и Бергман огляделся и невольно стиснул зубы. Разодранные клочки некогда голубого платья вперемешку с кровавыми сгустками были повсюду – на бетонном полу, на облупленных стенах, на старых дощатых ящиках в углу… Девчонка явно сопротивлялась.

– Ничего не трогал? – повернулся он к замершему рядом сержанту.

– Нет, сэр, – отозвался тот. – Но мне сказали, что эксперт из Сан‑ Антонио уже выехал. Так что пальчики снимем. Ну… и личность попробуем установить. Пока заявлений о пропавших не поступало.

– Знаю, – кивнул Бергман. – Как думаешь… чем убили?

– Удавка… Я смотрел.

Бергман оторопел. Женщин, особенно «латинос», в этом городе убивали ежегодно, но чтобы удавкой? Он прищурился; последний раз это случилось аж в 1952 году, когда в город стали возвращаться первые ветераны корейской кампании. И убийцу тогда так и не нашли.

Ему стало нехорошо.

– А где этот мальчишка, который ее обнаружил?

– В соседнем боксе. Проводить?

Бергман кивнул и, переступая через кровь, прошел вслед за сержантом. На несколько секунд вынырнул в пекло дня и тут же с облегчением погрузился в полутьму соседнего, такого же запущенного бокса.

Мальчишка – чернявый и курчавый, лет десяти – сидел на поваленной набок столитровой бочке и немного испуганно таращил глаза.

– Это ты ее нашел?

– Угу.

– Кого‑ нибудь рядом видел? Людей, машину… хоть что‑ нибудь?

– Не‑ а… – мотнул головой мальчишка. – Но я думаю, это кто‑ то из клиентов платить не захотел.

– Чего‑ о?! – оторопел Бергман.

– Это же Мария, – пожал плечами мальчишка. – Она на Карлоса работает. Ее все в нашем квартале знают.

Бергман схватился за сердце.

– Че‑ орт! Этого мне еще не хватало!

Как раз сегодня, когда он должен был встретиться в девять вечера с Карлосом и рассчитывал на установление, пусть и временного, мира между группировками, убийство проститутки могло отрицательно повлиять на переговоры. О том, что кто‑ то в полицейском управлении регулярно сливает Карлосу чуть ли не треть оперативной информации, Бергман знал.

Он повернулся к сержанту.

– Значит, так. Эксперты пусть работают, но уголовного дела до девяти вечера не регистрировать. А мальчишка… – Бергман глянул в сторону сидящего на бочке болтающего ногами единственного свидетеля, – мальчишку подержи здесь, а потом с собой возьмешь. И никуда от себя не отпускай.

– А что мне с ним делать? – возмутился сержант.

– В кино своди! – огрызнулся Бергман. – А ровно в девять отвезешь домой.

– Э‑ э! Вы чего такое говорите?! – возмутился малый. – Я еще с легавым в кино не ходил!

– Потерпишь! – оборвал его Бергман. – Дотерпишь до вечера без капризов, он тебе доллар даст.

Сержант крякнул, но промолчал.

***

Нэнси остановилась только у дешевого придорожного мотеля рядом с таким же дешевым, но с претензией на роскошь казино и небольшим рестораном – страшно хотелось есть. Припарковала машину, прошла в ресторан, пересчитала оставшиеся деньги и заказала салат и хорошо прожаренный бифштекс с зеленью.

Она вовсе не была уверена, что здесь хорошо готовят. Судя по яростной ругани, которой осыпала официантку занявшая соседний столик толстая тетка с тремя подбородками и огромными безвкусными сережками в мясистых ушах, то, что здесь готовят, есть вообще невозможно.

Нэнси немного подумала и попросила принести красного вина – запить, если еда окажется совсем уж несъедобной.

– Мэм останется в мотеле? – поинтересовался юный, до неприличия вертлявый официант.

– Не твое дело, малыш, – обрезала она мальчишку. – Лучше проследи, чтобы мясо хорошенько прожарили. Или нет! Стой…

До Нэнси вдруг дошло, что она всю жизнь придерживалась одних и тех же привычек.

– Бифштекс принесешь с кровью.

– Как скажете, мэм, – нагло улыбнулся официант.

Нэнси проводила его недовольным взглядом и стала есть салат. В ней что‑ то происходило, но пока она и сама не смогла бы сказать, что. Лишь одно Нэнси знала точно: она – настоящая – вовсе не та, кем ее видит ближайшее окружение.

Все они, включая именитого доктора Скотта Левадовски, были уверены, что Нэнси должна ходить по субботам в женский клуб, а по воскресеньям – в протестантскую церковь. Они знали, что миссис Дженкинс обязана быть примерной женой для давшего ей свою фамилию Джимми Дженкинса, вкладывая в это понятие необходимость ежевечерне ставить ему на стол цыпленка, а затем выслушивать его нытье. И они бы точно не позволили ей хранить в коробке из‑ под обуви черную, тяжелую «беретту», мстительно дразнить озабоченных водителей и бить мужиков коленом в пах.

Вертлявый официант принес бифштекс, и Нэнси осторожно разрезала его пополам и подумала, что самое большее, что они готовы ей позволить, – это есть бифштекс с кровью. Вот такой, как сейчас.

Она аккуратно отделила сочащийся красным кусочек и осторожно положила его в рот. С минуту пожевала и равнодушно пожала плечами: ничего особенного – сырое оно и есть сырое.

«А некоторые говорят, вкусно…»

Она всегда прислушивалась к тому, что ей говорят, и, как результат, вся ее жизнь так и осталась какой‑ то «недожаренной», что ли… – вот, как это мясо.

Нэнси отодвинула тарелку, задумчиво подняла бокал с ароматным красным вином и только теперь сообразила, почему официант решил, что она останется в мотеле, – она была за рулем.

«Да и черт с ним! – подумала Нэнси и пригубила запретного напитка. – Пока со всем этим не разберусь, никуда отсюда не тронусь! »

***

Номер мотеля, который сняла Нэнси, а по сути, малюсенькая комнатенка с душем за тонкой фанерной дверцей оказалась такой же убогой, как и весь этот мотель. Хуже того, прямо напротив ее номера – дверь в дверь – шумно орала на горничную та самая толстая тетка с тремя подбородками и огромными безвкусными серьгами в мясистых ушах.

Нэнси провела рукой по вытертому одеялу, разложенному на поцарапанной деревянной кровати, зашла в душевую и, пустив воду, с минуту наблюдала за тем, как еле теплая светло‑ коричневая от ржавчины вода постепенно превращается в прозрачную, потом быстро разделась и скользнула в душ.

Долго стояла, подставив лицо под ритмично бьющие струи, а затем провела тонкими красивыми пальцами по своему сильному, гладкому телу и замерла.

У нее так и не было ни одного мужчины, кроме Джимми, – ни до, ни после. И сегодня она, пожалуй, впервые не стала гнать от себя мысль о том, что, может быть, это было ошибкой. За свою относительно долгую жизнь она повидала немало женщин – и самых строгих, и вполне даже легкомысленных, и сегодня, с высоты своих тридцати двух лет уже не взялась бы утверждать, что вторые хуже первых. Или несчастнее. Для Маргарет, например, Бергман стал уже третьим и снова неофициальным мужем, но более достойной женщины во всем городе было не сыскать.

А что останавливало ее саму? Нэнси задумалась и уверенно кивнула: чужой страх. Она жалела Джимми, Рональда, маму, соседей – всех этих людей, боящихся украсть из магазина роскошное алое платье – кстати, надо померить – и, само собой, и в мыслях не допускающих, что психопату Тальботу можно просто прострелить колено, и проблема будет надолго решена. Они даже в казино не ходили, и не потому, что им чужд был азарт, – в картишки в этом городе играли все, – нет, они просто боялись чужого недоброго слова, греха, а может быть, и самих себя.

«Но ведь и я себя побаиваюсь, – еще раз признала очевидное Нэнси. – И что мне теперь делать? »

Она выключила воду, обтерлась большим махровым полотенцем и, как была, без ничего, подошла к окну. Там, внизу, стояли несколько дорогих машин.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒