| Золотые дожди
У нас с Воздержаньей выявили рак мозга. Доктор Яблочко сказал, что мы слишком много времени проводим перед телевизором. Но скорее всего причиной развития заболевания стала Эддина телеантенна. Как бы там ни было, у нас у обоих рак мозга, и мы оба умрем.
— Мы правда умрем? — уточняю я у доктора в наш следующий визит. Жена сидит рядом, ее прямые каштановые волосы собраны в прямой каштановый хвост круглой коричневой резинкой. Она вынимает руку из кармана своей длинной коричневой юбки и берет меня за руку. — Нет, — говорит доктор Яблочко. — Можно вас прооперировать. Вскрыть черепную коробку и прооперировать мозг. Я смотрю на жену и улыбаюсь. Она смотрит на меня и не улыбается. А потом — улыбается. — Доктор Яблочко, а можно прооперировать нас с женой одновременно? Мы будем держаться за руки. — Да, разумеется. — И долго нам ждать? Доктор Яблочко заворачивает манжет и смотрит на часы у себя на руке. — Минут десять. — Тогда, — говорю я, вставая, — нам, наверное, надо идти. — Можно поехать на автобусе, — предлагает Воздержанья. — Не нужно на автобусе, — говорит доктор Яблочко, поднимая телефонную трубку. — Я закажу вам такси. За наш счет. Мы с Воздержаньей лишь переглядываемся. Через пару минут мы опять переглядываемся, но теперь уже — на стоянке перед поликлиникой, залитой ярким солнечным светом. Подъезжает такси. Таксист в белых перчатках. Всю дорогу мы держимся за руки. От поликлиники до больницы — минут пять на машине, но когда у тебя рак мозга, пять минут —это очень долго. Описать симптомы рака мозга — дело весьма затруднительное. Воздержанья говорит, что это как оцарапанное колено, только в мозгах. Ты постоянно что-то забываешь и что-то вспоминаешь. Легко впадаешь в растерянность. Например, смотришь на себя в зеркало и поражаешься, какой ты вдруг стал симпатичный, а потом понимаешь, что это не ты, а твоя жена. Жена смотрит в окно. Я кладу руку ей на плечо и спрашиваю: — Волнуешься? Она качает головой. — А я вот волнуюсь. Мне как-то не очень приятно, что мне вскроют голову. Да, я постоянно ее раскрываю, метафорически выражаясь. Как и всякий писатель. Но это немножко другое. Она кивает. — Интересно, а как они будут вскрывать черепную коробку? Вообще срежут весь верх или приоткроют ее, как дверцу? — На самом деле они ничего не вскрывают, — объясняет Воздержанья. — Доктор Яблочко пошутил. — Ничего себе шуточки. — Да ладно, Скотт. Он просто хотел посмеяться. — Да, но за чей счет? Кстати, о счетах, — говорю я, просияв. — Правда, мило, что нам оплатили такси за счет службы здравоохранения? Воздержанья кивает. — И справедливо. Мы платим налоги по таксе, а нам оплачивают такси. — Я жду, что Воздержанья засмеется. Она не смеется, и я поясняю: — Я сейчас не пытался шутить. — Я знаю, — говорит она и еще крепче сжимает мою руку. — Если бы я попытался шутить, ты бы сразу это поняла. И тебе было бы очень смешно. Всем было бы очень смешно. Мы бы просто валялись от смеха. Таксисту пришлось бы остановиться, чтобы мы все отсмеялись. Воздержанья улыбается. Да, у меня не получается ее рассмешить, но я знаю, как сделать так, чтобы она улыбнулась. И вот мы в больнице, в хирургическом отделении. Внутри. Здесь все такое же, как снаружи, только с изнанки. Здесь есть деревья в больших горшках. Стены покрашены в небесно-голубой цвет. Простыни и наволочки — снежно-белые. Мы с Воздержаньей сидим на кровати, держась за руки. Нас поместили в отдельную палату и поставили нам двуспальную кровать. Они просто не знали, что мы — современная пара и спим в разных кроватях. — Так приятно, — говорит Воздержанья, разглаживая рукой простыню. — Я имею в виду, что вместе. В одной кровати. Я соглашаюсь: — Приятно. Но не практично. — В каком смысле? Я пытаюсь придумать пример. — Ну, допустим, ты спишь. Ая хочу повернуться, чтобы почесать локоть. Ну или колено. И могу случайно пихнуть тебя локтем. Или коленом. — Да я бы не стала особенно возражать. — Но это опасно, — говорю я с искренним беспокойством. — У меня острые локти, а колени — твердые. — Я все равно бы не стала возражать. — Но, Воздержанья, а вдруг тебе было бы больно. А я не хочу, чтобы тебе было больно. И в жизни не сделаю ничего, что могло бы причинить тебе боль. Она при поднимает бровь. — Даже если я тебя попрошу сделать мне больно? — Как я понимаю, ты сейчас говоришь чисто гипотетически. Она отводит глаза. — Иногда, когда тебе делают больно, это даже приятно. — Например? Воздержанья на секунду задумывается, а потом говорит: — Помнишь, меня укусила пчела? Прямо в попу. И я попросила тебя, чтобы ты шлепнул меня по попе. Чтобы перебить боль от укуса. И ты меня шлепнул. Я тоже задумываюсь, а потом говорю. — Странный такой был укус. Даже отметины не было. И пчелы, кажется, тоже. Она улыбается. — Что-то я ничего не понимаю. — Все очень просто. Не было никакого укуса. Я все придумала. Чтобы ты меня шлепнул по попе. — Воздержанья! — Я потрясен и смущен. — Мне было стыдно, что я соврала, — продолжает она, — но это был единственный способ заставить тебя меня шлепнуть. Я подумала: как заставить практичного человека сделать что-то такое, чего он не сделает без веской причины? Надо дать ему эту вескую причину. Я киваю. — Помнишь, что ты сказал в такси? Про то, как устроена голова у художников. Ты и вправду считаешь себя художником? Я снисходительно вздыхаю. — Есть два типа художников, Воздержанья. К первому типу относятся поэты, живописцы и художники-декораторы. Нет, художники-декораторы относятся ко второму. Второй тип, он более практичный. Художники второго типа творят искусство более практичной направленности. — Как твой сериал «Космонавт в космосе». — Да. Космонавт. В космосе. Что может быть более практичным? Открывается дверь, и в палату заходит мужчина с планшетом. — Мистер и миссис Спектр? Мы киваем. — Хочу познакомить вас с теми, кто будет ухаживать за вами, пока вы находитесь у нас в больнице. — В палату заходят еще несколько человек. — Это старшая медсестра, Матрона. Она отвечает за ваше здоровье в целом. Меряет температуру, сжимает в объятиях и прочее в том же роде. Сестра Матрона выходит вперед. Это дородная, крупная женщина, но крупная по-хорошему. Как большой торт. — Здравствуйте, мистер и миссис Спектр. — Это профессор Умник, — говорит мужчина с планшетом. — Руководитель исследовательского отдела исследований рака мозга. Профессор Умник вынимает руку из кармана своих светло-бежевых брюк, и мы обмениваемся сердечным рукопожатием. Он очень худой. Наверное, самый худой человек на свете. С реденькой светло-бежевой бородкой. — Здравствуйте, Скотт, Воздержанья. Душевно рад познакомиться. — Это доктор Мужикк, — продолжает мужчина с планшетом. — Ваш лечащий врач. Доктор Мужикк — это женщина, причем очень женственная, хотя одета очень по-мужски. Правда, забавно: когда красивая женщина одевается как мужчина, над ней никто не смеется и никто не рвется ее побить, тогда как мужчина, одетый в женское платье, смотрится по меньшей мере нелепо. — А это доктор Жираф, консультант по любым сексуальным вопросам. — Привет, — говорит Воздержанья, вдруг покраснев. Мужчина с планшетом сует планшет под мышку. — Мой кабинет — в самом конце коридора. Если будут проблемы, сразу же обращайтесь. — Спасибо, — говорю я. — Очень радостно осознавать, что мы попали в хорошие руки. — Кстати, о руках, — говорит Воздержанья, когда все уходят. — Ты заметил, у этого последнего доктора, который Жираф? Заметил, какие у него руки? — Нет. А что у него с руками? — Они такие большие, — говорит Воздержанья. — И странные. — Нет, не заметил. — Как ты мог не заметить?! — Столько новых впечатлений. Столько новых лиц. Да еще этот рак мозга, у меня от него жутко болит голова.
* * *
На следующий день сестра Матрона будит нас в половине двенадцатого. Она раздвигает занавески на окне, и солнечный свет заливает комнату. — Как мы себя чувствуем? — Замечательно, — говорит Воздержанья, разглаживая свою длинную коричневую ночную рубашку. — Мне не спалось, и я прибег к старому испытанному способу построения стены из подушек, — говорю я, разбирая стену из подушек. — Способ безотказный. — Давайте я вас обниму, — говорит сестра Матрона, вытаскивая меня из постели и прижимая к своей необъятной груди. — Ваша очередь, миссис Спектр, — говорит она, проводя ту же самую оздоровительную процедуру с моей женой. Я поднимаю руку. — Сестра Матрона, можно задать вам вопрос? — Только если вопрос будет касаться моих непосредственных служебных обязанностей, — говорит она, поправляя на мне очки. — В какой-то степени да. — Я делаю глубокий вдох. — Матрона — это фамилия или звание? — Она озадаченно хмурится, и я поясняю: — Ну, может быть, у медсестер есть свои категории, и сестра-матрона — это сестра высшего ранга. Или категории есть у матрон, и вы — матрона-медсестра. — Я поняла. — Она взбивает одну из моих подушек. — Я как-то об этом не думала. Моя должность — сестра-матрона, так что, наверное, я и есть медсестра-матрона. Высшего ранга. Я киваю. — Но, с другой стороны, моя фамилия действительно Матрона, так что я еще и Матрона-медсестра. — То есть и то, и другое, — говорит Воздержанья. Сестра Матрона обходит кровать и взбивает одну из подушек жены. — Сестра Матрона, — говорю я, и сестра Матрона обходит кровать обратно, берет вторую мою подушку и взбивает ее, как и первую. — Сестра Матрона, — говорит жена, стараясь не улыбаться. — Сестра Матрона, — говорю я и смеюсь уже в голос. На этот раз сестра Матрона останавливается в изножье кровати и упирает руки в бока. — Я не могу ухаживать за вами обоими одновременно. Что же мне, разорваться? Но к счастью для сестры Матроны ей не приходится разрываться, поскольку в палату заходит доктор Умник. — Сестра Матрона, я бы хотел пообщаться с пациентами. Сестра Матрона быстро проводит очередной краткий сеанс терапевтических объятий, взбивает наши подушки и уходит. — Очень толстая женщина, правда? — говорит профессор Умник, дергая себя за реденькую светло-бежевую бородку. — Я пришел рассказать вам о раке мозга, иначе известном как мозговой рак мозгов, и о своей роли руководителя исследовательского отдела исследований рака мозга. — Он смотрит на часы, потом — на дверь. — Но это — в следующий раз, поскольку пришла доктор Мужикк, проводить терапию в рамках курса лечения рака мозга. Доктор Мужикк — очень женственная женщина-врач, которая одевается как мужчина. С ней — ассистент, существо неопределенного пола, с белым пластиковым чемоданчиком. Ассистент ставит его на кровать, открывает крышку и принимается выкладывать на постель инструменты. Мне становится страшно, что доктор Мужикк применит их все, но ассистент достает последний инструмент, убирает все остальные обратно в белый чемоданчик и закрывает крышку. — А для чего эта штука? Доктор Мужикк смотрит на меня. — Вы ведь будете смелым, отважным мальчиком? Я киваю. — Вот и славно. Приспустите штаны и вставайте на четвереньки. Когда вокруг все одеты цивильно, а ты обряжен в пижаму, это немного смущает, и особенно если пижама украшена изображениями героев научно-фантастического телевизионного сериала. Но если пижаму приходится снять, пусть даже только штаны, это смущает гораздо больше. Мое первое, инстинктивное побуждение — бежать без оглядки. Но куда бы я ни побежал, рак мозга от меня все равно не отстанет. Так что я покорно встаю на четвереньки, задницей кверху, и слегка приспускаю пижамные штаны, обнажив поясницу почти до самых ягодиц. — Еще ниже. Или мне вызвать сестру Матрону? Я приспускаю штаны еще на чуть-чуть. — Ниже, ниже. Мне надо видеть ваши яйца. Я подчиняюсь, хотя и с большой неохотой, а ассистент тем временем готовит инструмент, наполняя его чем-то вроде белой лекарственной мази. — Больно не будет, — говорит доктор Мужикк, надевает резиновые хирургические перчатки и сует палец мне в задний проход. Пару раз двигает пальцем туда-сюда, потом вынимает его, вводит мне в задницу инструмент, давит на поршень и вынимает инструмент наружу. — Ну вот, — говорит она, похлопав меня по ягодицам. — Вот и все. ‘ Я надеваю штаны. Доктор Мужикк оборачивается к Воздержанье, которая, не желая задерживать оздоровительную процедуру, уже разделась совсем догола и стоит на четвереньках с задранной кверху попкой. Я бормочу что-то о благоразумии и соблюдении приличий, хочу попросить ассистента, чтобы он или она отвернулся или отвернулась, но тут открывается дверь, и в палату заходит мужчина с планшетом. — Доктор Мужикк, вы не против, если я приведу группу студентов? — Мы не против, — говорит доктор Мужикк. Студенты-медики набиваются в палату. Их как минимум дюжина. Все — мужчины, в том числе — три чернокожих. Мужчина с планшетом уже собирается закрыть дверь, но тут в палату заходит еще один доктор. Он уже приходил вчера. Доктор Жираф, кажется так. На этот раз я присматриваюсь к нему повнимательней. Жена права: у него действительно странные руки. Он очень высокий. В белом медицинском халате и темных очках. Он что-то говорит вполголоса мужчине с планшетом и встает в изножье кровати, вместе с группкой студентов. — Доктор Мужикк, — говорит мужчина с планшетом, — если вы соблаговолите... — Он умолкает на полуслове. Дверь опять открывается, и в палату заглядывает молоденькая девица. — Ну, что там еще? — Прошу прощения, что помешала, но там приехали люди, которые с телевидения. Мужчина с планшетом сует планшет под мышку и хлопает себя по лбу. — Совсем забыл. Проводите их сюда. Телевизионщики вносят в палату свое оборудование: камеру, подвесной микрофон и прожекторы для освещения. Мужчина с планшетом объясняет, что они снимают документальный фильм, который покажут в прайм-тайм вечером в воскресенье, и что нам всем следует держаться естественно, как будто их здесь и нет. — Хорошо. Ассистент готовит инструмент, вытирает его медицинской салфеткой и опять наполняет белой лечебной мазью. Доктор Мужик надевает новые хирургические перчатки и сует палец в задний проход моей жены. Потом — еще один палец. И еще один палец. Всего то есть три. Она пару раз двигает пальцами взад-вперед, потом вынимает их, вводит жене инструмент, давит на поршень и вынимает инструмент наружу. Студенты-медики серьезно кивают. Один из них поднимает руку. У него есть вопрос. — Да? — Простите, пожалуйста, это лечение от чего? От рака задницы или от рака мозга? — От рака мозга, — отвечает доктор Мужикк. — Но тогда почему... Он умолкает на полуслове. Белая лечебная мазь течет у жены из ушей. Я хватаюсь руками за уши и понимаю, что мне срочно нужна салфетка. Я просыпаюсь посреди ночи, потому что хочу в туалет. Поначалу я не понимаю, где я. Но потом вспоминаю, что я в больнице и что туалет — в коридоре, справа. Я выползаю из-под руки жены, свешиваюсь с кровати и тянусь за своими любимыми тапками в виде инопланетных пришельцев. В серебрящемся лунном свете они выглядят в точности как два пришельца с другой планеты или как пара пришельцев. Я сую ноги в тапки, встаю, расправляю пижаму и иду к двери. Захожу в туалет, встаю у писсуара и писаю. Или, вернее, пытаюсь пописать, потому что кто-то заходит, а я стесняюсь при посторонних. Мужчина — вылитый супергерой. Я смотрю на него лишь украдкой, потому что это опасно — в упор разглядывать другого мужчину в мужском туалете, и особенно если этот мужчина одет в синее обтягивающее трико. Я выхожу в коридор и снова вижу его, этого мужика. Он стоит, прислонившись спиной к стене, и держит в руке незажженную сигарету. — Простите, у вас нет зажигалки? — Примените свои способности супергероя, — говорю я довольно язвительно. Теперь я вижу, что он никакой не супергерой, а просто мужик, одетый в костюм супергероя. У него заметное пивное брюшко и кривые ноги. — Вы хорошо себя чувствуете? Может, позвать медсестру? Он смотрит на меня в упор, замечает мою пижаму и тапки в виде инопланетных пришельцев. — Вы — пациент. А я здесь по делу. — Ага. А я думал, что вы сбежали из психиатрического отделения. — Вы пытаетесь пошутить? — Да я уставший и сонный, какие тут шутки, — говорю я, не поняв намека. — Просто у вас такой вид... как у пациента психушки. И я сделал соответствующий вывод. Он складывает руки на груди, на тесной синей футболке с вышитой буквой К, демонстрируя позу супергероя, готового защищать свою честь и достоинство. — Это из-за моего костюма? Я смотрю на его синее трико. — Ну, признайтесь, что вид у вас несколько странный. — Вы бы так не сказали, если бы я был настоящим супергероем. — Если бы вы были настоящим супергероем, мне бы не пришлось ничего говорить, — говорю я вполне резонно, — потому что вас бы не существовало. Он плюет на линолеум. — У меня по сравнению с вами более мощное мочеиспускание. — И поэтому вы — супергерой? — Нет, но как мужчина я круче. Я смеюсь. Хотя и не громко — а то вдруг он меня ударит. Супергерой хмурится и говорит: — И я легко вас перепью. Вы уже упадете под стол, а я еще буду трезвым. — Это вряд ли. Он смотрит на часы. — Бар еще работает. — Какой бар? — Бар при больнице. — Ага. — Да, меня лечат от рака мозга, — говорю я, пока он заказывает нам по пиву, — но мне все же хватает мозгов, чтобы знать, что супергероев не существует. — А я и не говорю, что они существуют. — Он вручает мне мою пинту и проводит к свободному столику. — Вы спросили, чем я занимаюсь, и я вам ответил. Помогаю тем, кто нуждается в помощи. — И в чем нуждаются те, кто нуждается? — В помощи. — Да, но какого рода помощи? Он глубоко втягивается, или затягивается, или как там оно называется, сигаретой. — В помощи со стимуляцией и последующим облегчением. — Какого рода облегчением? — Вы задаете слишком много вопросом. А у некоторых, между прочим, только-только закончился рабочий день. — Да, но какого рода облегчение? — Ручным, оральным, любым. Я работаю в мужском эскорт-агентстве. Мне платят за то, чтобы я удовлетворял людей сексуально. — Да уж, не самая приятная работа. — Отнюдь, — говорит он в защиту своей работы. — Ведешь шикарную жизнь. Обедаешь с богатыми и знаменитыми. Путешествуешь по всему миру. — Но тут же больница. — А вы оглянитесь вокруг. Как здесь шикарно. На самом деле здесь и вправду шикарно. Белый мраморный пол, столики из полированного стекла. Скрытые светильники скрыты так хорошо, что их даже не видно. Посетители бара — хирурги с мировым именем, занятые в хирургии головного мозга, — попивают коктейли и беседуют с пациентами, жизни которых собственноручно спасли буквально вчера. — И зачем мне мотаться по миру, если все, что мне нужно, есть прямо здесь, в этой больнице? Я киваю. Кажется, я начинаю врубаться. — Если я правильно понял, вы имеете в виду хорошеньких медсестер. Вам платят за секс с хорошенькими медсестрами. — Я на секунду задумываюсь, а потом добавляю: — Но зачем бы хорошеньким медсестрам платить вам за секс? — Я вообще даже не упоминал про хорошеньких медсестер. — Тогда с кем? Он тушит в пепельнице сигарету, выпивает всю пинту одним глотком и прикуривает новую сигарету. — С пациентами. — Вот это уже более правдоподобно. — В основном с инвалидами и калеками. Среди них есть и такие, кто даже не может поднять свою правую руку, — говорит он печально. — А у самых несчастных даже нет правой руки. — О Господи. — Больше всего лично мне жалко старых людей. Тех, у кого умерли жены. А они уже не в состоянии выйти в общество и снять девочку на ночь. — Вы занимаетесь сексом с пожилыми людьми? — А кто этим не занимается? — Я не занимаюсь, — говорю я с достоинством. — На самом деле почти никто не занимается. И даже почти никто из пожилых людей. — Как бы там ни было, речь не о сексе. Речь о том, чтобы сделать мир чуточку лучше. Представьте себе, вы прикованы к постели, и целый день у вас перед глазами мелькают хорошенькие медсестры, а вы даже пыптика побаловать не можете. — Кого побаловать? — Пыптика. — А это кто? — Молодой человек, я пытаюсь сказать, что есть люди, которые по состоянию здоровья просто не могут заняться самоудовлетворением. — Речь идет о мужчинах, я правильно понимаю? Вы занимаетесь сексом с мужчинами. — Он молчит, так что я продолжаю: — Ну хорошо, а зачем вам такой костюм? — Он их возбуждает. Для инвалида, прикованного к постели, возможность ходить или раскачиваться на люстре — все равно что для нормального человека запрыгнуть с земли на крышу небоскреба. В ваших глазах я, может быть, выгляжу идиотом. Но для них я — герой. — А вы так делаете? Раскачиваетесь на люстрах? — Я делаю все, о чем меня просят. — И кто-то из них попросил вас покачаться на люстре? Он кивает. — Да, она очень от этого возбуждалась. — А вы уверены, что она не издевалась над вами? — Меня не спрашивайте, — говорит он серьезно. — Женщин я категорически не понимаю. Если по правде, меня от них просто тошнит. — Как-то вы это сказали... с такой пронзительной горечью. Он сплевывает на пол. — А вы как думаете? Взять хоть этого Джеймса. Он хорош собой, да. И только поэтому им всем страсть как хочется завалиться с ним в койку. Всем хорошеньким медсестрам. И взять меня, человека, достойного во всех отношениях. С кем мне приходится иметь дело? С инвалидами, калеками и людьми, которые даже не могут проснуться. — А Джеймс, это кто? Он кивает куда-то в угол. — Джеймс Жираф, новый врач. —А, это который в темных очках. — Новый врач Джеймс Жираф сидит на низком кожаном диване в компании шести хорошеньких медсестер, которые всячески его обхаживают, и ласкают, и тянут руки, чтобы почесать ему под подбородком. — Похоже, он пользуется популярностью. — А всем остальным остается смотреть и завидовать. Куда бы я ни пошел, я везде натыкаюсь на хорошенькую медсестру, всю в слезах, потому что доктор Жираф разбил ее сердце, бросил ее ради лучшей подруги, и все в том же духе. — В таком случае им надо держаться от него подальше. — А вы попытайтесь им это сказать. Они называют его мерзавцем, грубияном и хамом, говорят, что они его ненавидят; говорят, что им даже смотреть на него противно. А потом встречают его в коридоре, смотрят в эти его печальные карие глаза и прямо тают. Меня с этого просто тошнит. — А как они смотрят в его печальные карие глаза? Он же носит темные очки. — Он их снимает. — Но даже если снимает, он же очень высокий. Чтобы заглянуть ему в глаза, медсестре надо встать на табуретку. — С такими глазами — не надо. От взгляда Джеймса у девушек трусики плавятся. — Тогда, может быть, он и есть настоящий супергерой. — Мой собеседник опять кривится, и я поспешно добавляю: — Кстати, мне вовсе не кажется, что он так уж хорош собой. — Джеймс безусловно хорош собой, у него очень неординарная внешность. Да, лицо у него необычное, и нос несколько великоват. Но это так, мелочи. Главное — это глаза. И походка. Такая степенная и величавая. — Степенная и величавая — это легко. Я тоже умею ходить степенно и величаво. — Я встаю, делаю пару шагов, спотыкаюсь и падаю. — Это все из-за пива. — Вы ведь даже глотка не отпили. — А в нем много газа, и оно испаряется крепкими алкогольными испарениями, — объясняю я. — Наверное, я надышался. — Давайте я вам помогу. — Он берет мою кружку и осушает ее одним глотком. — Нам надо напиться, — говорит он слегка заплетающимся языком. — Теперь ваша очередь угощать. Я похлопываю себя по несуществующим карманам пижамы. — Я не взял с собой денег. — Тогда запишите их на мой счет. Кстати, позвольте представиться. Капитан Кейп, Большой Мыс, сексуальный супергерой, — говорит он и подает мне руку для рукопожатия. — Хотя можете называть меня попросту Джонатан. — Скотт Спектр. Я иду к бару, но барменше сейчас не до меня. Она занята: самозабвенно целуется с кем-то из хирургов. Минут через десять она отлепляется от него, чтобы перевести дух, и наконец замечает меня. Я уже открываю рот, чтобы сделать заказ, но тут к бару подходит хорошенькая медсестра, высокая эффектная блондинка. — Вы не пропустите меня без очереди? Я с Джеймсом. — Да, пожалуйста. Она заказывает пять кружек пива и шесть коктейлей, потом опять поворачивается ко мне и говорит: — Пиво вы сами знаете, для кого. — Да, тяжелая это работа — быть популярным. Она тяжко вздыхает. — Бедный Джеймс. — Почему бедный? — На самом деле я не должна никому ничего рассказывать, — говорит она, делая таинственные глаза. — Он сказал нам по большому секрету. — Нам? Она указывает глазами на пятерых подруг. — Он вам всем шестерым рассказал? Она кивает и вся краснеет. — Он нам признался. По-моему, он учится преодолевать свою замкнутость. — А я и не знал, что он замкнутый. — Он замкнутый, сильный и необузданный, — говорит хорошенькая медсестра. — Мы хотим его приручить. — Ну, удачи. — И помочь ему разрешить эту проблему. — Какую проблему? Она улыбается. — А, ясно. Это и есть тот большой секрет. Она смотрит на носки своих скромных, но элегантных туфель. — Если я вам расскажу, вы никому не расскажите? Обещаете? Я киваю. — Джеймс — импотент, — говорит она шепотом. — Он возбуждается только тогда, когда шесть молоденьких девушек раздеваются перед ним догола, садятся на корточки и писают. Я смеюсь. Мне смешно. — Неудивительно, что Джеймс так много пьет, — говорит она и поджимает губы. — Ему все завидуют. А ему плохо и одиноко. — Она хватает поднос с напитками и уносится прочь. Кейп изрядно укушался. Когда мы выходим из бара, он еле стоит на ногах. Я предлагаю проводить его до выхода из больницы, но он говорит, что ему нужно взять кое-что у себя в кабинете. — А я и не знал, что у тебя есть кабинет. — Я Капитан Кейп, Большой Мыс, супергерой. Я киваю. — Смотри: хорошенькая медсестра. Сейчас я воспользуюсь своими суперспособностями и склею девочку на раз. Я сомневаюсь, что это удачная мысль, и высказываю опасение, что скорее всего она примет его за пьяного идиота, но он уже направляется к ней. — Добрый вечер. Хорошенькая медсестра катит металлическую тележку с мертвым телом. К большому пальцу ноги мертвого тела прикреплена бирка с ценой. — Какой «добрый вечер»? Сейчас три часа ночи. — Тогда ваша смена, наверное, скоро закончится. — А вам что за дело? — Я подумал, что, может быть, мы куда-нибудь сходим. — Он подает ей руку для рукопожатия. — Позвольте представиться. Кейп. Капитан Кейп. Она держит обе руки на поручне тележки. — Ну как? Вы согласны? Можно пойти, скажем, в парк. — Моя мама всегда говорила, чтобы я не ходила в парк с супергероями. — На самом деле я не настоящий супергерой. — Я вижу. Это я так издеваюсь. Я тяну его за руку. — Ладно, пойдем. Он хмуро глядит в мою сторону, потом обнимает хорошенькую медсестру за талию, смотрит на мертвое тело и говорит: — Да, парню явно нехорошо. Медсестра молчит, только качает головой. — Давайте я вам помогу. — Кейп пытается оторвать ее левую руку от поручня и замечает кольцо. — Ой, вы замужем. — Обручена. — Она поднимает руку с кольцом, в которое вставлен бриллиант размером с глазное яблоко. — Бросьте его, — говорит Кейп напористо. — Лучше встречайтесь со мной. — Если выдумаете, что я ради вас брошу Джеймса... — Джеймса? — Джеймса Жирафа, загадочного доктора медицины. А теперь, если позволите... — И она идет дальше по коридору, толкая тележку. Кейп хлопает в ладоши. — Ладно. Самое время устроить погром у меня в кабинете. — А ты вроде бы говорил, что хочешь там что-то взять. Без всяких погромов. Он качает головой. — Тогда я тебе помогу. Ну, хоть в чем-то. А то ты не в том состоянии, чтобы громить кабинеты. — Я иду следом за ним по больничному коридору. Захожу в кабинет. — Ух ты, шикарно, — говорю я, включив свет. — Я же супергерой. — Только мне до сих пор непонятно, зачем тебе свой кабинет. — Кабинет нужен каждому супергерою. Днем, в рабочее время, они работают у себя в кабинете, в нормальном деловом костюме, а если случается что-нибудь необычное и захватывающее, они сразу переодеваются в свой костюм супергероя. — Он пинает корзину для мусора, откуда вываливается целая куча смятых фантиков от конфет; потом выдвигает ящик стола, вынимает его совсем и вываливает на ковер ручки и карандаши. — Так ты чего? Будешь мне помогать или нет? — На самом деле я не очень люблю громить кабинеты. И вообще что бы то ни было. — Как же не любишь громить кабинеты? Есть одно известное высказывание: «Если человек устал громить и крушить, значит, он устал от жизни, потому что вокруг столько всего, что можно громить и крушить». — Ну, если взглянуть на проблему под таким углом... — Как бы там ни было, это очень хороший способ выпустить пар. Я смотрю на дипломы в рамках на стене. — А это что за дипломы? Я оставил очки в палате. Кейп на секунду задумывается, а потом говорит: — Дипломы об окончании секс-школы. — А я думал, об окончании колледжа супергероев. — Это, по сути, одно и то же. — Он подходит к большому горшку с фикусом и вырывает растение с корнем. Земля рассыпается по ковру. — Утром ты пожалеешь, — говорю я задумчиво. — Завтра утром ты встанешь и скажешь себе: «И зачем я устроил погром у себя в кабинете? » Кейп спускает трико и присаживается на корточки над корзиной для бумаг. — Ты что, собираешься какать? — На всякий случай я открываю окно. — У тебя нет с собой туалетной бумаги? Я беру со стола блокнот и передаю его Кейпу. — Вот возьми это. — Спасибо. — Эти твои анархические настроения, они заразительны, — говорю я, вынимая из носа козюлю и вытирая палец о пижаму. — Я тоже хочу что-нибудь погромить, только не знаю что. — Я беру со стола фотографию в рамке. — А почему у тебя на столе — фотография доктора Жирафа? Кейп, ты уверен, что это твой кабинет? — Я выхожу в коридор и смотрю на табличку у двери. Доктор Жираф, доктор философии, кавалер «Ордена Британской империи» 4-й степени. — Кейп, это не тот кабинет. Он встает и натягивает трико. — Ты знал, да? Наверняка у тебя даже нет своего кабинета. Ты меня обманул. — Я пьян. Я хочу умереть. — Это не оправдание. Смотри, что ты сделал с растением. — Я поднимаю с пола вырванный фикус и ставлю его обратно в горшок для фикуса. — Кейп, давай наведем здесь порядок. — Зачем? — Затем, что, когда доктор Жираф увидит, что стало с его кабинетом, он вызовет полицию. — Мне плевать. — А мне — нет. Я не хочу в тюрьму. — Тогда ты и наводи порядок. — Он понуро уходит по коридору, а я смотрю ему вслед. Сейчас он и вправду похож на супергероя, который утратил свои сверхъестественные способности и у которого нет друзей.
* * *
Наследующий день, в час посещений, меня посещает Вик Двадцатка, мой лучший друг. Как бы лучше его описать? Вик — он такой же, как я. Только в нем еще больше меня. Так что неудивительно, что жене он не нравится, и она попросила меня не приводить его в палату. Поэтому, собственно, я жду его в коридоре. Вик машет мне с того конца коридора, потом подходит и машет снова, прямо у меня перед носом. Он так делает всегда, такой у него прикол. Он интересуется моим здоровьем. — Сейчас уже лучше, — говорю я. — Рак мозга почти побежден. — Я знал, что ты поборешь болезнь. — На самом деле я с ней не боролся. Меня вылечили врачи, специальной мазью от рака мозга. — Я и не знал, что существует такая мазь. А как ее применяют? — Э... внутрь, — говорю я уклончиво. Женщины, например, любят поговорить на интимные темы. Их это ничуть не смущает. Они не просто рассказывают друг другу о своих отверстиях, они показывают друг другу свои отверстия. Они сравнивают отверстия и сравнивают заметки. Мужчины — совсем другие. Если не считать раздевалки на регбийном стадионе, мужчины редко когда видят друг друга голыми. И это правильно. Мужское тело — мощное оружие, и с ним следует обращаться бережно. Вик берется за ручку двери и говорит: — Это твоя палата? — Да, но ты туда не входи. А то жена умрет. — Ой. — Можно пойти погулять по больничному саду. Вик заходит ко мне за спину, берется за ручки моего кресла и толкает его перед собой, и только тогда до меня доходит, что я сидел в кресле, которое на колесиках, то есть в кресле-коляске, инвалидной коляске. Вик везет меня по коридору, и мне, наверное, надо ему сказать, что я сам в состоянии ходить, но кресло такое уютное, а плавное скольжение навевает сон, и я все забываю сказать Вику, что собирался сказать. Даже теперь, когда мы уже подъезжаем к больничному лифту, я опять забываю сказать. — Какой ты тяжелый, — говорит Вик, вкатывая меня в лифт. Он задумчиво смотрит на кнопки. — И куда в сад? — Не знаю. Спроси у кого-нибудь из персонала. В лифт заходит хорошенькая медсестра, и Вик спрашивает у нее. — Наружу, — отвечает она. — Это вверх или вниз? — Вниз, — терпеливо объясняет медсестра. — На первый этаж, потом — наружу. Когда я сказал, что Вик Двадцатка — такой же, как я, только в нем еще больше меня, мне надо было сказать, что он — такой же, как я, но все-таки не в полной мере. Я всегда забываю, насколько он не приспособлен в житейских делах. Вик — компьютерщик, программист. И, как и все программисты, программирует он просто мастерски, но во всем остальном — совершенно беспомощный. Лифт приезжает на первый этаж. Вик вывозит меня в фойе и везет к двери с надписью «Выход». — По пандусу или по лестнице? — Лучше по пандусу. Вик катит меня вниз по пандусу. Так получается дольше, чем если по лестнице, но тут поверхность ровнее, а значит, больше подходит для спуска на кресле-коляске. — Представляю, как ты будешь рад, когда опять встанешь на ноги, — говорит Вик, когда мы съезжаем с пандуса. — Сколько ты уже в этой коляске? — Ну, минут десять. — А когда ты прошел курс лечения? — Вчера. — И рак мозга уже побежден? Я киваю. Вик на пару секунд умолкает. Переваривает информацию. — А я всегда думал, что рак мозга — это очень тяжелое заболевание. А послушать тебя, так выходит, что это что-то вроде хобби. Кстати, а от чего у тебя был рак мозга? — Врачи затрудняются ответить определенно, но есть мнение, что причиной развития заболевания послужила наружная телеантенна, установленная в саду у соседа, самая высокая телеантенна на свете. — А это как-нибудь связано с призрачными жирафами? — Ты про Джима? Я совершенно забыл про Джима. — А как вы с ним встретились? Ты никогда не рассказывал. — Он просто пришел, как-то ночью. Вышел из шкафа, — говорю я. — Мы поговорили. Собственно, воти все. — И стали друзьями. — Ну, я бы не стал употреблять слово «друзья». Он был слишком въедливым для жирафа. Сразу набросился на меня с критикой. То не так, это не этак. Сказал, что я слишком много работаю, что я весь насквозь закомплексован и подавляю в себе сексуальные импульсы. Сказал, что, если так будет и впредь, я умру от сердечного приступа; что мне надо срочно менять образ жизни. — Ты еще слишком молод, Скотт, чтобы умирать от сердечного приступа. — Но в одном он был прав, — признаю я. — Он сказал, что от этой антенны у меня будет рак мозга, и так оно и получилось. — Я бы не стал доверять мнению призрака в вопросах здоровья. Я киваю с улыбкой. Здесь, среди буйной зелени больничного сада, как-то не получается думать о смерти. Здесь ты теряешься среди аккуратно постриженных кустов садового лабиринта, сделанного в форме звезды. Где в самом центре стоит фонтан с каменной рыбой, изливающей воду из пасти. Где мы с Виком идем по дорожке, мощенной каменными плитами, и солнечный свет дрожит в кронах деревьев. И вдруг из-за кустов доносятся голоса. — О, Джеймс. Ты — зверь. — Гр-р. Мы с Виком делаем вид, будто мы ничего не слышали. Инвалидное кресло приостанавливается на секунду. Видимо, Вик сделал паузу, чтобы неодобрительно покачать головой, и мы едем дальше, по мощенной каменными плитами дорожке, и выходим к подножию холма. Какое-то время мы оба молчим, а потом Вик говорит: — И когда ты его видел в последний раз? — Кого? — Джима, жирафа-призрака. Я задумчиво чешу в затылке. — Примерно в то время, когда у меня обнаружился рак мозга. — Выходит, Джим — из тех друзей, которые друзья «лишь при ясной погоде»? — Да никакие мыс ним не друзья. И потом, я уверен, что он еще появится. Непременно. Если есть существо, которое можно было бы уподобить дурному запаху, так это Джим. Жираф Джим. — Он ушел? — спрашивает жена, пока сестра Матрона взбивает наши подушки. — Тебе не нравится мой лучший друг, да? Воздержанья качает головой, потом прекращает качать, убирает с глаз волосы, прямые, длинные и каштановые, и просит меня передать ей ее резинку для волос, круглую и коричневую. Я передаю ей резинку, и она собирает волосы в хвост, длинный, прямой и каштановый. — Сестра Матрона говорит, что нас скоро выпишут. — И когда? — Она сказала, что после обеда мы пойдем на консультацию к врачу. — Она смотрит на часы с круглым коричневым циферблатом. — Уже сейчас надо идти. — Все правильно. Миссис Спектр, вы пойдете к доктору Мужикк. А вы, мистер Спектр, идите со мной. Я выхожу в коридор следом за сестрой Матроной, прохожу по коридору, потом — по еще одному коридору, потом — по третьему коридору и, наконец, по четвертому. Сестра Матрона стучится в дверь, большую дубовую дверь из цельного дуба, открывает ее, мягко вталкивает меня внутрь и закрывает дверь. Все помещение отделано дубом. Посреди комнаты на добротном дубовом паркете стоит добротный дубовый стол, а за столом сидит женщина невыразительной внешности. Рядом с ней — в своем неизменном белом халате и темных очках — доктор Жираф. Женщина говорит мне: «Садитесь», — но здесь некуда сесть, так что я остаюсь стоять. Я стою перед ними почти минуту, а потом загадочный доктор медицины наклоняется к невыразительной женщине и что-то шепчет ей на ухо, столь же невыразительное, как и она сама. У него самого ухо странное: заостренное, с кисточкой из оранжевых волосков. Второе ухо — точно такое же, как и первое, только его заостренный кончик смотрит в другую сторону. — Доктор Жираф будет беседовать с вами через меня, — /объясняет мне женщина. — Он никогда не обращается напрямую к пациентам мужского пола. Если вам нужно обратиться к доктору Жирафу, обращайтесь сначала ко мне, и я передам ваши слова доктору. Это понятно? Я киваю. — Отвечайте: да или нет. — Да. — Потом мы снова молчим больше минуты, и я говорю: — Я хотел бы спросить у доктора Жирафа, когда нас выпишут из больницы. Доктор Жираф задумчиво морщит нос, потом что-то шепчет на ухо женщине, и та говорит, обращаясь ко мне: — Доктор Жираф говорит, что вас выпишут сразу, как только вам станет лучше. И ни минутой раньше. — Вы не могли бы узнать у доктора Жирафа, когда это будет? — Доктор Жираф говорит, что все будет зависеть от результатов анализа мочи. — Тогда спросите, пожалуйста, у доктора Жирафа, когда можно ждать результатов анализа? Доктор Жираф смотрит на лист бумаги, лежащий на столе. — Доктор Жираф говорит, что результаты анализов уже готовы. Вот они, перед ним, — говорит женщина. — И каковы результаты? — говорю я настойчиво, расстегнув верхнюю пуговицу на пижамной куртке. Доктор Жираф читает, что написано на бумажке, водя по строчкам своей странной рукой, потом что-то шепчет на ухо женщине. Надеюсь, что что-то хорошее. — Хорошие новости, — говорит мне женщина. — Ваш рак мозга излечен. Вас можно выписывать. Я улыбаюсь, вздохнув с облегчением. — Ну, слава богу. Но доктор Жираф наклоняется к женщине и что-то шепчет ей на ухо. — Но есть и не очень хорошие новости, — говорит мне женщина. — Ваш рак мозга излечен, но вы все равно умрете. Результаты анализов показывают, что вы сексуально подавлены, а подавление сексуальных инстинктов создает напряжение в сердечной мышце, и вы умрете от сердечного приступа. — Так, — говорю я, не слишком довольный таким известием. — А тут можно что-нибудь сделать? Может быть, операцию или интенсивную терапию... Доктор Жираф встает из-за стола и подходит к огромному книжному шкафу из добротного дуба. Достает с полки огромную книгу в дубовом же переплете, снова садится за стол и погружается в чтение. Надолго. Потом опять наклоняется к невыразительной женщине и что-то шепчет ей на ухо. — Есть одна специальная техника. Она называется джимминг, — объясняет мне женщина. — Она заключается в культивировании сексуального аппетита совместно с максимально возможным расширением сексуального опыта. Вы, мистер Спектр, должны произвести все возможные половые акты, известные на данный момент науке. Все, что есть в лексиконе пылких любовников, — все это надо попробовать. Только тогда можно будет ослабить напряжение сердечной мышцы и избежать, таким образом, смерти. И еще, мистер Спектр... — Да? — Когда будете уходить, закройте, пожалуйста, дверь.
|
