Максим Лидов. 4 страница

У ворот они встали с мешковатыми капюшонами, словно всадники апокалипсиса, только вчетвером и не верхом на конях.

— Мы за шиверфилином.

Ворота встречали здоровяки в бронежилетах, вдоль забора растекались мартовские ручейки, в воздухе отчётливо и стопроцентно пахло весной.

— Все пятеро?

— Все. — Чётко заявил Егор.

Врата разъехались.

— У вас деньги-то есть? — Носов вышел на крыльцо.

— Нет денег. — Ответил Максим, прячась где-то в закутках капюшона.

— Так ведь стафф дорогой, чтоб вы знали! Не для мещан поганых режутся мураши сокровенные. Алё, гараж! Шуруйте отсюда, бездельники.

Следующие десять минут пятеро кружились около крыльца, подбрасывая обрывки подсолнухов вверх. Сырые семена облетали с кусков в полёте, сея прорезиненную дорожку редкой маковой насыпью.

Носов, по правде говоря, и сам вожделел заполучить мурашки Саши, уже независимо от решения головы. По этой причине пациент на некоторое время задержался.

Протекала последняя декада марта. Камеры пустовали, и по сей день сюда никого не привозили.

Женя беспробудно пьянствовал на складе, туда к нему никто не заходил. Раз в день-два он выползал оттуда, как экзотическая сороконожка, проходил до ближайшего киоска, брал, на что хватало, а, как правило, на пол литра пшеничной и литр очаковского для сооружения коктейля «ёрш», а после закрывался обратно.

Артур Андреевич ездил домой по вечерам, приезжал обратно днём. Ничего такого не происходило, он сидел в своём кабинете, ещё периодически проверял камеры, показательно пролистывал стопку каких-то листов. Выполнял обход по всей территории, осматривал пустые помещения с открытыми решётками. И ещё одну с закрытой, ту, где почивал Сашенька. Артур особо не разглядывал у него ничего, так, сверял всё на глаз — с виду Сашка так и лежал, лежал, лежал… А как выходил из камеры, так занимался, занимался, занимался.

Возле штанги громоздилась груша от пола, её Александр каждодневно нахлобучивал.

Амбалы ютились в бытовке на территории, иногда они вскакивали от внезапного лая псов. В каморке громко шипел пузатый телевизор, транслируя каналы, покрытые шумным экраном. В этой мелкой металлической коробке стоял диван и раскладушка, обыватели по очереди менялись своими ложе. На столике томились дошираки в коробках, рядом стояло две кружки кофе три в одном.

Всякая остальная дополнительная охрана давно разъехалась по домам из-за ненадобности.

Один только Коля практически не покидал своего кабинета. Он изредка наведывался на склад и, перешагивая тяжело храпящего Женю, забирал дефекативный, мастурбативный и слуховой шиверфилин. На складе воняло застоявшимся табачным воздухом и кисло-сладкой старостью. На складе потихоньку пустели вековые запасы стаффа. Тихо прикрывая дверцу, Носов возвращался в кабинет, забивал штакетину, либо насыпал в трубку, затягивался и расползался в кресле. Коля почти ничего не ел: завтракал сладким компотом, обедал малой порцией каши и не ужинал.

— Саша! — Носов приближался к тому, недавно отошедший от стаффа. — Пора на процедуры!

Его громкий голос терялся в глубине пустующей колонии. Только гнусавый и шопотообразный диалог, только невесомый шелест сквозняка.

Сашино неохотное мычание также отчётливо достигало всех углов:

— Мм…

— Сашенька, — Коля почесал нос, немного глаза двумя пальцами, — мы не закончили.

Двое вытащили его и потащили на рвотный. В определённой камере на столе была накрыта поляна из разных блюд, все из которых покрылись плесенью либо засохли, над застольем царили мириады навозных мух.

— Саш, кушай… — тот дал ему алюминиевую ложку со слегонца изогнутой ручкой.

Александр сморщил отравленную улыбку, словно поглотившую заведомо всё обилие стола.

— Ешь, бля! — Амбал насупился и дал ему подзатыльника, торчащая груша головы завибрировала по инерции, отросшие волосюшки поднялись дыбом.

Рагу из болгарских перцев, томатов, стручковой фасоли и чего-то непонятного, скрытого под покровом наросшего грибка, демонстрировалось прямо перед светлым, неиспорченным лицо Александра. Позади этой тарелки валялись плесневелые чёрные апельсины. В стакане с кефиром вместо кефира, как поплавки, теснились ошмётки свернувшейся лактозы. Приметив их, Саша мысленно навёл аналогию со свободой и скорыми плотскими утехами с Кристиной. На широком блюдце мостилась жирная коровья лепёха, а над ней в зловонном воздухе парили жирные мухи. Сами мухи перелетали с места на место, чередуя лепёшку, рагу и вспотевший засаленный лоб Саши, под брежневскими бровями которого взгромождались два белёсых с кровавыми прожилками бельма.

— Он есть сегодня собирается?

Амбал залетел ладонью под тарелку с гнилью, плашмя направляя её к лицу Сашки. Слияние субъекта с объектом неумолимо шло к столкновению. Тот попытался сдвинуться, но не успел: подгнившее рагу переместилось на его нос и под глаза, брызгами жижи достигая щёк.

Когда Саша ощутил заветный смак на губах, задевающий кончик языка, это разбудило первый рвотный позыв. Его он обрубил на корню, сглотнув слюну. Моментально поступил второй позыв, более выраженный, но ещё достаточно тихий для удержания в недрах глотки. Последующий сигнал сумел зажечь фонтан желчи, вперемешку с каким-то салатом, съеденным накануне.

Двое здоровяков стояли на стрёме, держа тёрки в руках, обхваченных резиновыми перчатками.

Кожа Сашки была совершенно гладкой, без единого мураша, а сам он насмерть плескался желчью, уже без покинувшего желудок салата. Позывы быстро прекратились, Носов вручил ему большую влажную салфетку, на обратном пути тот протирал себе всё лицо, чихал и многочисленно плевался.

Носов проводил его до камеры, уложил в койку, поставил стакан воды.

— Выспись, был тяжёлый день…

Коля напоследок прикоснулся к его плечам, проводя линии к предплечьям и до кистей. Осмотрел опять-таки икроножные мышцы, бёдра. Коленька надёжно проверил его спину, осмотрел каждый миллиметр вблизи, бережно понюхал шею. Сашенька не выказал ничего, кроме томной усталости.

Уходя, Николай погасил свет и прочно закрыл решётку на ключ.

Утром первого апреля Коля, как и всегда, заглянул к Саше, неся на подносе завтрак. Пару жареных с луком яиц, посыпанных свежим укропом; два ломтика чёрного хлеба, вымазанных в сливочном масле; кофе, сваренный в турке.

Санька радостно поднялся с койки, метнулся уплетать принесённое. А Носов тем временем стоял и смотрел, как лакомится тот, чуть ли пальцы не облизывая. Коля стоял у стены, упираясь правым плечом, одну ногу держал на носочке; левую руку держал в боку. Он сильно улыбался, даже краснел временами. Ему было приятно ощущать себя кормильцем, осознавать, что в его руках теплится чья-та крохотная беззащитная жизнь.

— Вкусно?

— Угу. — Ответил не отвлекаясь тот с набитым ртом, поднося ломтик хлеба ко рту.

— Я старался. Сам делал. Нравится?

— Угу.

— Кушай, Санечка, на здоровье. Ты сегодня делал упражнения?

— Угу.

— Молодчинка. Надо делать сто приседаний и пятьдесят отжиманий, тогда будешь большим и крепким.

— …

— …….

— …..

— И не забывай о штанге. И о гантелях. Это укрепит твоё тело.

Саша абсолютно не слышал его непонятную болтовню, пока неудержимо поглощал завтрак. По мере поедания он делал небольшие глотки кофе, чтоб смочить горло, они смешивались приятной горечью с остальной пищей, а когда всё доел, то допил оставшийся кофе залпом.

Посидев в ступоре с минуту, Саша промолвил с лёгкостью голоса на выдохе:

— Спасибо.

— Не за что, Санька, не за что. Не благодари, это чепуха.

Коля присел к нему рядышком, приобнял за плечо.

— Не благодари… — протянул тот певчей нотой. — Это ерунда, Саня.

Носов поцеловал его в щёку, поднялся с койки, упираясь на колени, тяжело вздохнул и вышел. По коридору разносились какие-то его невнятные песнопения и посвистывания. Он направлялся в кабинет к Артуру.

— Тук-тук, — не дожидаясь ответа, Носов сразу же шагнул в кабинет, — не спите?

— Да чего мне спать, одиннадцать утра! — посмеялся, вертя в руке чётки. Он сидел в откинутом кресле, вывалив обтянутое водолазкой пузо вперёд.

— И правда, что. Рановато ещё, эх… — потянулся вверх, задрав тем самым пиджак. — Перекур?

— Садись.

Коля упал в противоположное кресло, достал сигарету, подкурил её Zippo.

— Может, партейку?

— Расставляй.

Артур вытащил доску с фигурами, высыпал на стол всех их:

— Ты за белых, я за чёрных.

— Не вопрос, я вообще разницы не вижу.

— Расставляй пока что. — Артур нырнул под стол, сыскал там, где-то, бутылку пятизвёздочного коньяка. — Во! — Наливая, он уверенно разговаривал, не спуская взора с коньячного водопада по бокалам: — Кто ко мне заходит, тому я всегда первую партию позволяю сыграть за белых. Гостеприимно это, как я считаю. А вы?

— Всё верно, Андреевич, всё верно. Наливайте и выпьем уж.

Разлились оба коньячных бокала, шахматные фигуры уже стояли по правилам. Коля походил белой пешкой е2 – е4.

— Сашка-то всё без мурашей…

— Да ну? Охренеть. — Артур ответно поставил е7 – е5.

Коля мимолётом закинул коня b1 – c3. Артур, не думая, швырнул слона f8 – c5.

Оба чокнулись и пропустили коньячку, смакуя на языке.

— Уа… Хороший… Да, Андреевич, представляешь? Айсовый – нини; рвотный – нини; фрустративный – ни хуя.

— Жесть какая-то. С головы что говорят?

— В смысле? А ты разве не в курсе?

— Не-а. — Артур подлил ещё немного зелья.

— Сказали отпускайте, харэ, мол, мучать его.

Артур сплющил харю, наплыл третий подбородок, угодно скрывавшийся, если тот не втягивал шею назад, он выпучил глаза, немного приспуская голову вниз и как-то боком.

— Так, а чё он у нас до сих пор делает?

— Ну… — Коля покрутил в бокале коньяк, отпил немножко, глядя в потолок продолжил: — Мне интересно стало, реально ли вообще.

— Реально ли вообще? Коля, ты охуел, что ли?

Коля молча поставил пешку h2 – h3 и сразу же увёл взгляд от фигур в дно бокала.

В дверь постучался Женя, так же без ожидания вошёл к Артуру, весь навеселе, какой-то раззадоренный.

— О, блядь, — Артур поднял прямую руку, будто бы кидая зигу, — проспался, чёль?

Женя сыграл виноватого, но это было совсем не в тему:

— Ну подремал, а что? Нельзя уже? Вам бы лишь бы работал Женя! Женя — то, Женя — сё, блядь!

— Гляди-ка, совсем охуел! Тут с головы звонили, про тебя, бляха, узнавали, мол, пьёт или чего? Арсений Александрыч, ебать его ко-нём, — произнося по слогами, Артур передвинул коня g8 – f6, — хочет, чтоб ты закодировался, понимаешь?

— Ну пиздец, нахуя я сюда пришёл… Дайте коньячку вообще, а то сидите тут, раздразнили выпивающего человека.

— Коньячку? Женя, коньячку тебе? Хуячку тебе, Женя, а не коньячку, ёптеть! — Артур гримасничал и извивался, как ядовитая кобра. — Ты скоро полетишь отсюда в тартарары. И не я так решил, Женечка, не я! Арсений, блядский его в лоб сраный, Александрыч звонил мне. Жаловался. А мне слушать это?

— Извини, Артур, сам понимаешь…

— Почему я должен это выслушивать, Женя? Ёкарный бабай, Женька. Ты замонал. Иди отсюда. Взрослый мужик. А мне это… А он, ну Коля? Ну что это?

Женя встряхнул гусиным подбородком, язвительно развернулся и хлопнул дверью. Сквозь дермантиновую обивку двери прорывались гулкие маты и крики, нецелесообразная ругань, причём по обе стороны.

Коля переставил коня g1 – f3 и раздражённо долил.

— Да ладно тебе, Артурка, он же всегда так…

— Да заколебал уже! Мудозвон… Ладно, чё тут у нас? — Артур выполнил рокировку. — Так это, с Сашкой что?

— Да пусть полежит ещё, чего тебе? — Носов нервно выпил коньяка, маленькими глотками быстро добираясь ко дну, как аквалангист. — Уа… Классный коньяк. Сейчас камеры все и так пустые, весна же, хрен кого привезут. Пусть поваляется.

— Да не, мне-то пофиг, если честно. Просто непонятно было.

— Короче всё гуд.

Носов сделал ход слоном f1 – c4.

Последующие минут десять они играли в полной тишине: b8 – c6; roque; d7 – d6; d2 – d3; f6 – h5; a2 – a3; c6 – d4; f3 – d4; коньяк самую малость ударил по шарам; c5 – d4; Коля почесал ухо, затем задумчиво затылок; d1 – h5; «Козёл… — ругнулся Артур, попутно почёсывая, будто выдирая, своё ухо»; d8 – f6; c3 – d5;

— Заколебался я играть… — проворчал Артур, потянулся руками вверх, морща одутловатое лицо. — Давай лучше бахнем.

— Нет, ну доиграть то надо.

— Попозже доиграем, Коленька. Меня спать чего-то рубит.

В скором времени Николай покинул его кабинет, а тут в свою очередь раскинулся толстым тюленем в кресле и захрапел.

Недоигранная партия застыла на столике вне времени, накапливая пыль.

Тем временем помирились и сошлись заново Гена с Юлей, отмывшись и придя в себя они расцвели, как огненно-жёлтые подсолнухи. В семье всё стало гладко: дети пошли в школу, начали хорошо есть; восстановился очаг. Гене выплачивали отпускные с работы, поэтому он продолжал валять дурака, но уже не так грубо и самоубийственно.

Апрель выдался не на шутку дождливым, как будто осень. Эти времена года действительно чем-то схожи, особенно ярко в эти сезоны едет крыша. Весной взвинченность, выходящая до одержимости, у кого-то бабочки в животе. Осенью наступает пасмур, перекрывающий решетом открытые глаза. Всё блекнет. Совершенно непонятно, чего там увидел Пушкин в этой осени.

В эту весну у Коли состояние и настроение были крайне переменчивы. На фоне частого грибного или проливного дождя немного слетал шифер с головы. И всё бы ничего, не доберись он насовсем до склада с разнообразным стаффом, что пострашнее весеннего обострения. По утрам Носов снюхивал две дорожки адреналинового; в полдень выкуривал косячок дефекативного, уже не ходя так рьяно в туалет и не издавая газов, в силу сокращённого наркотиками питания; днём и до самого вечера Коленька упарывался слуховым либо мастурбативным шиверфилином, иногда даже айсовым. Вечером и переходя в ночь он пробирался до коньяка в кабинете Артура Андреевича, наливал две-четыре стопки и уходил в сон.

Николай выглядел сильно исхудавшим: ранний живот, хоть и не слишком большой, но имеющийся, впал внутрь. На предплечьях и перерастая к плечам, на побледневшей коже высовывались ярко-синие толстые вены. Щёки продулись в обратную сторону, показались осколки заточенных скул.

Внешне он стал напоминать зомби из кино с дешёвыми спецэффетками. Костюм висел на нём, точно на швабре: напоминало, как некоторые ставят пугало у себя в огороде. Ещё и, будто солома, торчала неопрятная волосня на подбородке.

— Сашенька! — шагал под кайфом Носов, насвистывая в пустой воздух.

— Мм…

Саша вымахал уже достаточно коренастый и отъевшийся. От каждодневных упражнений круче подросли грудные мышцы, ноги стали спортивным, руки коренастыми. Вырос в плечах и огрубел в лице. Александр периодически колотил стену, когда дело не доходило до груши, вспоминая давно забытые приёмчики карате и кикбоксинга.

— Саш. Кушать!

Это было самое раннее утро. Сашка только подскочил с кровати, а Коля пёр уже ему разные кушанья.

На подносе находились восемь штучек суши, говяжий стейк медиум-велл прожарки, бокал красного вина. Рядом с блюдами бережно скучала зелёная виноградная лоза.

Коля вошёл в камеру и поставил поднос на новенький столик, купленный в конце марта.

— Доброго утра, Саша!

— Доброго, Николай Викторович.

— Неправильно, — Коля насупился, не теряя улыбку, — Саш, нужно говорить: «Доброго, Коленька! ».

— Доброго, Коленька!

— Вот так вот. Отлично. Ешь, пока всё свежее и вкусненькое.

Санька невольно оглядывался на него с опасением и подозрением в гомосятине. Неужто он педераст, думал Саша?

— А ты, Коленька, исхудал чего-то. На, хоть, стейк мой говяжий поешь.

— Я не голоден… — показались его трясущиеся исхудалые ручонки, а за ними пустые широко открытые глаза.

Санёк ничего не спрашивал более, а продолжал уплетать.

Кристина всё чаще посещала приёмную, теперь уже каждый день. Она приносила с собой длинные толстые письма и такие же латексные игрушки. Пред её лицом, прямо на глазах исчезал Носов, получающий письма: даже она уже смотрела на него с опаской.

Кабинка туалета, в которой та проводила досуг, содрогалась с каждым разом мощнее и увёртливее; порой распахивалась дверца, обнажая весь срам.

И вот опять она:

— Здравствуйте, это Сашеньке…

— З-з-здравству-у-уте-е-е… — ответил тот дрожащим гипертоническим голосом.

В наркотической немощи Коля не смог и не стал разрывать письма, а просто сохранил их у себя в кабинете.

Вскоре он догнался стаффом и возвратился к Саше.

— Ты поел?

— Спасибо.

— Не за что. — Его взгляд пал на лозу. — А виноград? Ты чего?

— Ой, что-то я объелся… — Саша слегка потянулся рукой до столика.

— Не вставай уже.

Коленька взялся отщипывать тонкими пальцами по одной виноградинке, затем с заботой перенося их в открытый рот лежащего Саньки.

Санька нажёвывал себе и ни о чём не беспокоился, но в глубине души размышлял о доме, о друзьях, о развлечениях, о Кристине, о их с ней прекрасной любовной задумке.

— Есть курить?

Носов достал пачку Кэмела, вставил две сигареты себе промеж губ и обе подкурил. Вторую передал ему, щура глаза от дыма.

Саша закинул левую руку под затылок, правой томно затягивался, над койкой сгущался микроскопический пепел в воздухе. Слегка уплотнённый от обилия пищи Сашин живот надувался и раздувался под навесом табака.

— А долго мне ещё тут лежать?

— Пока мурашки не соберём, Саш, ты же не маленький уже, должен понимать.

— Знаю, но… У всех уже давно собрали, а в чём проблема со мной?

Носов почесал бровь над бегающими глазёнками. Он ощутил какую-то отцовскую, что ли, ответственность, словно отчитываясь перед ребёнком, считающим себя неполноценным.

— Всё так. Просто процесс такой, долгий. Тебе Артур Андреич рассказывал?

— Рассказывал.

— Ну вот, видишь, Санёк, всё зашибись. Осведомлён.

Тот оторвал одну виноградинку, закинул себе в рот и покинул камеру. Яркий свет остался мешать Сашиному утреннему сну, пока тот не добрался самостоятельно до выключателя.

К вечеру у Александра долго не выходило заснуть, а потому он проспал до обеда понедельника.

Коля периодически проверял, не проснулся ли тот, чтоб не потревожить, но когда заметил бодрствование и услышал пластилиновый звук его потягушек, то даже не стал проверять. Ведь, зная наверняка о пробуждении, Коленька быстро метнулся за подносом, но не прорезиненным, а настоящим жостовским. С золотым отливом, поднос перетаскивал на себе блинчики, напичканные красной икрой; спагетти с морепродуктами и помидорами черри; стальной френч-пресс двадцатилетнего пуэра; маленькую пиалу цезаря.

— Ёб твою мать… — промолвил шёпотом Александр, увидев это.

— Санька! — Безумный, тот шагал всё ближе и ближе. — Санька! Санька-а-а!

Носов приговаривал, шёл и повторял «Санька-а-а! », пульсируя широкими высохшими зенками, сухой скуластой рожей и костяными, как у куклы, ногами, очертания которых не передавались сквозь натяг брюк.

— Чё такое?

— Обед!

Уставив кушанья на столик, холодными руками Коленька проверил его предплечья, плечи и икры на предмет мурашек.

— Всё никак?

— А с чего бы мне?

— Ладно, давай. Кушай, кушай.

Коля суетливо почёсывал себе брови, виски, шею сзади, затылок и грудь. Усердно чесал бровь, затем опять виски, снова шею сзади, затылок и опять грудь, будто корчась от ветрянки.

— Кушай, кушай – никого не слушай. Давай.

— Мм… пиздец… — Коля не услышал этого комментария, а потому Сашка вновь промолвил: — Пиздец какой-то. Просто м-да…

Саша вроде бы и давался диву от блюд, но так сильно охуевал, что старался максимально скоро всё поглотить, дабы тот быстрее убрался с места.

Пришли снова к крыльцу Кирилл, Максим, Егор, Серёжа и Анжела.

Долгие звонки в здание никого не вызывали.

Амбалы по-прежнему спали в бытовке, на фоне их храпа ещё шумел и телевизор, заглюченный канал крутился бликами на повторе.

Женя допился до белой горячки и бился в истерике на складе, роняя на пол мешки со стаффом, калеча себе ноги и руки.

Психанув, Носов выбрался наружу, швырнул в вангоговцев увесистыми пакетами: рвотного, кисточного и чувственного.

Те пороняли по округе свои толстые подсолнухи, на этот раз они захватили с собой каждый от трёх до пяти штук. Чёрные семена рассеялись по всей, казалось бы, большой территории, как на гигантской маковой булочке.

А возле крыльца и немножко по богам здания взошли побеги подсолнухов, это от оставленных в прошлый раз семечек. Причём, уже не самые юные, а даже приличного размера. Совсем скоро они взрастут ввысь к небу, распахнувшись своими огненными шляпками.

Дожди понемногу смолкали, и уже начиналась полноценная весна, со всеми включающими. Пребывал даже некоторый жар, что кормил лучами ростки подсолнечников. Хотя апрель ещё и не кончился, а ведь впереди непочатый май. А за ним и лето, полное жары и пекла, и урожаев у дачников.

В последний четверг апреля скончался Женя, доживая последние деньки в алкогольном аду. Его радужки окончательно выкристаллизовались и смотрелись дьявольски, совершенно безумно, как у всех пьянчуг с многолетним стажем за спиной. Такие люди боятся смерти, с самим чёртом в гляделки играют. Но Женя не слишком беспокоился по этому поводу, особенно в последние дни. Он стал заливаться полтора-двумя литрами палёной пшеничной водки в день, ничего совсем не ел и даже не аппетита не чуял, не пил воды и практически не двигался (не считая бычьих конвульсивных припадков). И вот Женя, как иногда случается, преставился Богу.

В пятницу амбалы вырыли могилу в нескольких метрах от псовых будок, ровно настолько далеко, чтоб те не могли подобраться и обглодать проспиртованные косточки. Захоронение выполнили официально и по договору, мол, по желанию самого покойного. Он всегда хотел тут остаться.

В ночь с пятницы на субботу Коля, Артур, амбалы, Саша в наручниках и родственники усопшего (его внуки), тихонько выпивали водку возле костра на улице. Вплоть до самого утра они сидели в полной тишине и мраке. От чего в мир иной ушёл покойник, тем его и провожали. Водкой, непосредственно.

Ранью утренней вместе с первыми проблесками солнца объявилась Кристина. В сумке её от ходьбы трясся увесистый фаллос, при движении он крутился сосиской по сумке, точно белка в колесе.

Сашка, разящийся водочным перегаром, косился в сторону дотлевающего костра. Его голова тихонько сновала к коленям, он практически засыпал, потому как лицо нагрелось от огня и кровь прилила к мозгу, а вместе с ней и водка.

Его Кристина приметила самым первым, средь других поминающих. Затем взору бросился Коля Носов, за ними два тупоголовых безликих мужика, далее двадцатилетние внуки Женьки (на их предплечьях совсем не было видно никаких срезов, кожа выглядела гладкой, слегка загорелой и бархатистой — кумовство). Только после всех обалдуев Кристина приметила вдолбленный в землю крест, произрастающий кверху на полтора метра. Рядом теплилась свежая земелька, ровно лежащий на ней целый подсолнух и пятьдесят грамм.

— Сашенька?! — Кристина разинула рот, как только осознала непонятное для неё явление.

Александр пошатнул головой вверх-вниз, тяжело вздохнул, затем стремительно приподнял голову несколько выше. Его этиловые веки совсем чутка приоткрывали сонный взгляд.

— Саша, Господи…

Та бросилась к нему.

— Кристь?..

— Иди ко мне!

Сидящий на обугленном бревне, Александр молниеносно повалился назад, теперь используя землю как спинку стула, а часть бревна как вертикальное сиденье. Пред ним красовалось голубое небо с розоватым отливом, по краю зрения в самом углу появилась она.

— Ты читал мои письма? Саша…

— Пи-писька? — Членораздельно выдавил тот, не услышав.

— Письма, мои письма тебе.

— Аа… эти...

И моментально Сашка уснул, взял и отключился.

Кристя дубасила его по щекам, частично царапая сделанным накануне шеллаком, но под жидким обезболивающим Саша ничего не ощущал. Он тяжело выдыхал волнами перегара, едва заметно смешанного с табачной вонью из лёгких.

— Ты чего тут устроила, а? — Носов подорвался с места. — Ты чего тут устроила, говорю, блядь такая, — тот взял её за позволяющие протиснуться в кулак промеж пальцев, уже отросшие волосы, — ты куда припёрлась, а? Сука такая. А? Блядь такая.

— Чего надо?! Отпусти меня, пидор! — та взвыла от боли оттягивающегося с волосами скальпа.

Кристина достала перцовый баллончик Шпага и залила им гадине всё лицо. Тот быстро ослабил хватку, отпустил вовсе, согнулся одной ладонью на колено, другой начёсывая покрасневшую область век.

— Сука блядская! Валера, Лёша, — крикнул он амбалам, — хвать ея!

Один закинул её как котомку за плечо, вытащил за границу ворот и бросил на траву, вдоволь покрытую свежей росой.

— Больше не приходить, — пробормотал он с высоты двух метров над лежащей девушкой.

Неподалёку от костра, как петля Мёбиуса выгибался красномордый Носов, а рядом с ним на земле красовался немалого размера фаллос, случайно выроненный из её бездонной сумки, пока та копошилась в поисках баллончика.

Коля легонько потыкал фаллос уголком наполированного ботинка, оглядывая латекс налитыми перцем глазёнками, а затем чихнул во весь рот, приговаривая после «Ой, бляха…», а ещё затем продублировал этот «чих» около девяти раз. Весь он исчихался, в общем, а затем обратно присел к дотлевающему костру. Солнце, как утренний стояк, уже поднялось и жгло над горизонтом. Второй амбал, малиноволицый от беленькой, тупо залипал в огниво, а вскоре подобрался и Первый. Первый взял бутылёк горькой, что стояла в ногах Носова, затем налил в три стакана.

— Я пас, — промычал Первый.

— Быстро сливаешься, здоровяк. А мне доливай, ёптэ!

— Жопой чую, что хватит уже. Налакался конкретно.

— Ну не знаю, — добавил Второй, — а мне нормалды.

— Нам не забудьте… — чуть ли не хором добавили внуки Жени: патлатый юноша и тощая девушка с татуировкой волка на ключицах.

Второй, Коля и внуки чокнулись стаканчиками с горькой, Второй поморщился, а Коля нет — только больше прежнего залип в пламя. Оранжевые искристые хвостики дёргались под едва заметными порывами ветерка, это зрелище очень сильно заставляло залипнуть, а потому вскоре залипли все.

Коля наклонился на раскладном стульчик вперёд, выступая локтями на колени:

— Ещё по одной?

— Базару нет.

Выпили все, даже внуки, прожжённые сукины дети.

Прошло немного.

— Ещё?

Второй одобрительно кивнул полусонной головой, а когда моргнул, то чуть не отключился, но ещё держался в сознании.

Выпили снова.

— Блядь такая! — Коля подскочил и взъелся, как кобра. — Не берёт — и всё! Хоть убей. Чё за водка? Тебе хорошо? Вам как? Мне вот… Ай.

Молодые промолчали, с интересом глядя куда-то в небо.

К моменту заданного вопроса Второй спал в двадцати сантиметрах от раскалённых углей: его и без того красная рожа налилась кровью до невозможности, сам он стал как Сеньор Помидор, такой же обрюзгший и багровый.

Это взбесило Коленьку, а потому он выхватил бутылку из размякшей руки лежачего Второго, а как выхватил, так сразу отдёрнул пробку и выпил. Всю допил — до дна. А остатки капель потряс над открытой своей пастью: те быстренько сбежали по стенкам к горлышку, затем к горлу. Колю не взяло, но чутка уже расслабило и вселило нотку доброты.

Первый приподнял Второго и, пятясь, утащил к ним в бытовку, кинул на раскладушку, а сам улёгся по-царски на диван. Ороговевшая от температуры углей, кожа Второго немного почернела с правой стороны, верхний слой эпидермиса пошёл по трещинам и облупился. Невольно распространялся по бытовке запах горелой плоти.

Оба уснули под шумок радио на волне Дорожное Радио.

Лично сам Коля утащил Сашу в его камеру, причём сделал это крайне бережно, чтоб не причинить всяких травм. Сашка тем временем крепко блуждал по океанам дремоты, чуточку храпел и на выдохе вибрировал верхней губой. Коля, хоть и истощавший, сумел поднять того, набравшего вес до шестидесяти восьми, над высотой койки. Он помассировал ему плечи, трицепсы и немного поясницу, накрыл одеялом и сверху пледом, потом вспомнил, что не взбил подушку: приподнял ему голову, подвзбил подушку и направился в кабинет.

Широкий письменный бриаровый стол, верхний выдвижной ящик, мешочек смеси из разных сортов шиверфилина, трубка, щелчок зажигалки, огонь, тление, проход дыма по трубке, проход дыма меж зубов и прямиком в лёгкие, мягкость нагружающихся альвеол, бурление терпкого дыма в двух лёгочных сосудах, поступление шиверфилина в кровь, разнос вещества по сосудам, доход вещества к мозгу, приход.

Носов расплылся слизнем в кожаном кресле, задирая вверх пиджак, неуклюже и без того висящий на его исхудавшем до состоянии трости теле.

А молодые в то время ещё разок помянули дедушку, вызвали такси от оператора «Курьер» прямо к воротам, сели и уехали. По наследству им передалась такая себе квартирка, хоть и в центре города, но запылённая наглухо.

— Зато трёшка! — сидя в такси, восторженно сказал Никита. — А остальное отмоем.

— И обмоем. Да проще вызвать клининговую компанию — пускай хату пидорасят, — добавила Ольга, та, что с тату.

Ей было девятнадцать, а ему двадцать один. Тоже Панфёровы, в батю пошли, в Серёгу Панфёрова, который сумел окочуриться раньше деда. Тоже спился и помер, но своего отца опередил, как ни странно. У Жени зарплата была всегда хорошая, на предприятии этом все получали достойно, в том числе и он, хотя работы было мало. Потому и взял мальцов под опеку, пока тем было по пять и семь. Ну, как под опеку, — отсылал нормальные деньги каждый месяц, а сам пил на складе всю жизнь, и по сей день продолжал. И вот теперь…

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 Следующая ⇒